Текст книги "Первое свидание"

ПО ТЕЛЕФОНУ С АНН

– Мама, мне кажется, ты какая-то рассеянная. У тебя все в порядке?

– Я чувствую себя превосходно.

– Ты меня заинтриговала. По крайней мере, это не новая любовь?

– Ты словно упрекаешь меня. Считаешь, что я уже слишком стара для этого?

– Я так смущена, что оставила тебя в Париже одну. Я говорила с Оливье о возможности твоего приезда в Монреаль, чтобы ты побыла с детьми. Он едет на конгресс куда-то на озера. Мне хотелось бы поехать с ним. Твоя Лилиана вполне сможет заменить тебя на несколько дней в бутике.

Брижитт: Вот так-то, когда жила в Париже, заставляла меня каждую среду стеречь своих детей, и теперь те же привычки, несмотря на километры.

– И когда состоится этот конгресс?

– Вторая неделя января.

– Я не думаю, что смогу, дорогая. Я тебе еще не сказала этого, но я подумываю после рождественских праздников съездить в Таиланд.

Брижитт: Почему я говорю ей это, ведь Альберу я все время твержу «нет»? Или эта мысль понемногу овладевает мной?

– Мама! Это неразумно! Ты устанешь!

Брижитт: Я не вижу, чем отправиться с Альбером в Таиланд было бы утомительней, чем мерзнуть в Канаде и одной заниматься моими маленькими внуками. Она неискренна, моя дорогая дочь!

– Перестань делать вид, будто ты заботишься обо мне. Я еще не старая, и я вполне взрослая. Вот так. Золотой возраст, так называют его в Канаде?

ПО УТРАМ

Брижитт: Никак не привыкну к этому. Как мне нравится вот так дремать бок о бок с Альбером, вот так лежать недвижно, когда он спит, но это меня расслабляет. А в бутике меня ждет столько работы. Боюсь, если встану, разбужу его, но я уже теряю терпение. К тому же я чертовски хочу пипи. Да, совместная жизнь имеет свои трудности. С Пьером было так же. Помнится даже, когда его болезнь развела нас по разным спальням, это оказалось даже приятно. Как я могла тогда винить себя в этом!

Пять лет я сплю одна, располагаюсь в своей широкой постели, зажигаю свет, когда просыпаюсь ночью по потребности, встаю, когда мне кажется, что пора вставать. Теперь, когда Алъбер решается провести ночь у меня, я всегда рада, но каждое утро испытываю то же смущение. А если он настаивает на том, чтобы я провела ночь у него, то получается еще хуже. Я не осмеливаюсь сказать ему об этом, боюсь огорчить.

Альбер: Хм, как хорошо ощущать тепло ее тела рядом с собой. Я чувствую себя ребенком, мои ягодицы прильнули к ее животу, ее большие груди – к моей спине. Господи, какая она мягкая, бархатистая, нежная! Я не двигаюсь, хочу продлить это утро, оно чудесно. Сейчас пойду, приготовлю для нее завтрак и подам ей в постель. Не слишком это мне нравится – завтраки в постели, но ей это так приятно… Как отказать?

А все-таки я мерзавец: не могу заставить себя не сравнивать мою жизнь с ней и теми годами, что провел с Даниель. Я только сейчас осознал, насколько она была суха, резка, властна. Брижитт со всем соглашается, лишь бы, думаю, сделать мне приятное. Вот она легонько гладит пальцами мои волосы: в ней столько заботливости, великодушия, ласки. Истинное счастье! Мне кажется, что она уже знает обо мне все, но я не чувствую себя закабаленным, я абсолютно свободен. Она все принимает, все объясняет, все понимает. Подумать только, что я мог бы никогда не познать такого счастья!

Брижитт: В моих глазах не светится счастье, еще слишком рано. Но как он может смотреть на меня с таким восхищением? Мне кажется, мы немного смешны. Право, я не испытываю такого же восторга. Слишком, слишком рано! Наверное, мне надо привыкнуть к нему.

Альбер: Она дремлет. Я правильно поступил, что не стал тревожить ее. Она нуждается в отдыхе. Уже несколько дней в ней чувствуется нервозность. У нее достаточно поводов беспокоиться, винить себя. Это все же утомительно. И еще свет мне мешает. Она говорит, что боится темноты, поэтому мы не закрываем ставни. Вряд ли я смогу еще подремать немного. Но ничего. Нам так хорошо! Она так ровно дышит Мне кажтся, ей приятно. Надо поскорее вырвать ее отсюда. Я уверен, это поможет ей расслабиться.

АЛЬБЕР ВСТРЕЧАЕТ КАРОЛЬ

Король: Что он здесь делает, этот Алъбер, да еще с улыбкой до ушей?

– Добрый день.

– Я ждал вас. Не знал, в котором часу вы кончаете, вот и стоял у подъезда, смотрел на выходящих.

– Вы же потеряли столько времени!

– Я пенсионер, могу позволить себе такую роскошь. А вот у вас-то найдется для меня десять минут?

– Конечно.

Алъбер: Черт побери, какая же она красавица! И как невероятно похожа на свою мать! Мне кажется, будто я иду рядом с Брижитт, какой она была тридцать лет назад. Однако Король, пожалуй, более суровая, более сдержанная. В ее возрасте Брижитт наверняка была круглее, полнее, мягче, великодушнее.

– Зайдем сюда?

– Если вы не против, я предпочла бы поехать на площадь Мюрье.

– Вы знаете Перрин? Именно туда я повел вашу мать в первую нашу встречу.

– Вот оно что! То-то ваше лицо показалось мне знакомым. Должно быть, там вас видела.

– Могу я поговорить с вами доверительно, Кароль?

– Разумеется.

– Ваши споры очень повлияли на вашу мать.

– Правда?

– Она чувствует себя виноватой.

– На нее все ополчились: ваша сестра, ее старинная подруга, даже ее продавщица. И все под предлогом, что желают ей добра. Они не верят в нашу любовь, а она у нас совсем как у семнадцатилетних. Как будто любить можно только в молодости!

– Я бы скорее сказала, что вы сокрушаете многие прочные устои, которые зиждились на ее свободе.

Алъбер: Свобода? У Брижитт? Просто анекдот!

– Когда вы доживете до нашего возраста, Кароль, вы поймете. Нам говорят, что жизнь продолжается, что у третьего возраста потрясающие возможности жить обеспеченно, думают, что высоко ценят людей старшего поколения, обогащаются их знаниями, их опытом, но с трудом допускают, что они могут снова любить, начать новую жизнь.

– Нет, я убеждена, что вы заблуждаетесь!

– Вовсе нет! Молодые находят это отвратительным, особенно если они узнают, что в этом присутствует секс. Что касается совсем юных, то они соглашаются быстро, да, но лишь в том случае, если это не касается их родителей… Я пройду вперед… Добрый день, Перрин.

– Добрый день.

– Пожалуйста, Перрин, булочку с вишней и ревенем. И чай. А вы?

Ааьбер: Черт побери! Она заказывает то же, что и ее мать.

– Как обычно, Перрин.

– Вы тоже верны себе, как я вижу! А в наши дни верность вышла из моды: верность и женщине, и месту, и своим привычкам. Канула в вечность!

– Да, иные времена, иные нравы. Или просто мы живем достаточно долго, чтобы иметь возможность открыть у себя второе дыхание. Быть верным всю жизнь – это, разумеется, возможно. При условии, что жизнь только одна. А я чувствую сейчас, будто у меня их две. Одна была до смерти моей жены, и вторая – после. Когда она умерла, мы уже давно не любили друг друга. Так кому бы я мог остаться верен?

– Никто вас ни в чем не упрекает. Вы вдовец, вы ищете свое счастье, это вполне естественно.

– А вот моя дочь так не думает. Ваша реакция в отношении матери отнюдь не типична, уверяю вас.

– Моя мысль может показаться вам одиозной, но не прячет ли ваша дочь за этим беспокойство за наследство, которое моя мама может отобрать у нее или растратить?

Альбер: Забавная мысль! Откуда она такое черпает?

– Мне потрясающе повезло: пенсия, которую мне пожаловало Министерство народного просвещения, защищает меня от подобных поползновений.

Король: Он знает только свои занятия, я же ежедневно вижу людей, которые готовы растерзать друг друга за три старых стула.

– Кароль, ваша мать рассказала вам о наших планах попутешествовать?

– О, вопреки всему! Как видите, у вас есть чем возбудить алчность. Куда же вы намереваетесь поехать? Мама мне ничего не сказала об этом.

– В Таиланд.

– В Таиланд!

Кароль: Представляю, как отреагирует его дочь, увидев, что наследство превращается в билеты на дальний авиарейс…

– Главное, мне надо одолеть Брижитт. У нее полно предлогов: Летисия, ее работа…

– К этому надо добавить, что мама еще не на пенсии.

– Но она может дать себе отдохнуть, ей это необходимо.

– Постойте, Альбер. Мама привыкла все решать сама. Не пытайтесь ее подчинить себе, она заартачится.

Альбер: Суровая оценка! Эти замечательные современные женщины меня пугают.

– Я надеялся найти в вас союзницу.

Кароль: Согласна, я уже отделала его, но не надо отталкивать.

– Не разочаровывайтесь. Я помогу маме почувствовать себя свободной, свободной от нас, дочерей. Что же до остального, пусть она устраивает свою жизнь сама. У нее бутик, ее продавщица, кредиты. Она знает, что должна делать.

– Вы против нашей поездки?

– Могу ли я заранее быть против? Нет. Но я против путешествия, на которое она согласится заведомо ради вашего, а не своего удовольствия. Я не хочу, чтобы она шла на жертвы ради кого бы то ни было. Жертвенность – это не долг. Самое большее – призвание.

ДАНИЕЛЬ

– Я никогда не рассказывал тебе о Даниель, моей жене?

Брижитт: Вот добрались и до этого! Это было неизбежно.

– Нет, право, нет. Но ты знаешь, ничто тебя не обязывает к этому.

– Она умерла в Эфиопии. Вступила в какую-то гуманитарную ассоциацию, что работала там. Это было вполне в ее духе: творить добро иностранцам, пренебрегая теми, кто с ней рядом.

– Не усложняй себе жизнь, Альбер. Даниель наверняка была очень хорошая женщина, иначе бы ты ее не избрал. Я по натуре ревнива, но по мне лучше я буду страдать оттого, что ты не можешь забыть ее, чем слушать, как ты принижаешь ее.

Альбер: Что на нее нашло? Неужели она ревнует меня к Даниель? Смешно! Я даже на секунду не мог представить, себе подобное. Я молчал, боясь наскучить ей, как же я заблуждался! Я должен был рассказать ей о бесконечно тянущихся воскресеньях, о всяких самых незначительных мелочах, о самых непристойных забавах. Она должна знать все, чтобы ничего больше не бояться.

– Нет, уверяю тебя. Я ничего не выдумываю. За четыре года она ни разу не нашла минуту черкнуть мне оттуда открытку. Стоило ли беспокоиться о мужчине, пусть даже своем муже, перед лицом невзгод беженцев, пострадавших от стихийных бедствий, голодных? Она всегда общность людей ставила выше индивида. Ты первая увидела мое лицо, услышала мое имя, ты выслушала меня, посмотрела на меня.

Брижитт: Не могу опомниться. Подумать только, а я-то считала… Можно в ужас прийти, когда узнаешь правду о супругах.

– …Прежде чем отправиться в Африку, она постоянно отсутствовала, а потом и вовсе сняла для себя квартирку. Она упрекала меня, что я будто бы замкнулся в своей жизни эгоиста и в своей Истории вместо того, чтобы открыть глаза на нищету мира и ринуться на помощь.

Брижитт: Это мне напоминает горькие упреки Женевьевы. А что, если они правы, обе правы?

– Если бы ты знала, как Даниель допекала меня своими распрекрасными идеями, своей политической ангажированностью, своим самопожертвованием в общественных делах! Как во имя великих свершений пожертвовала нами, Мирей и мной!

Брижитт: Деликатное ознакомление с дульцинеей! Какая же я была дура…

– Ты ей изменял?

– Да. Должен же я был жить.

– Ты и мне будешь изменять?

– Конечно, ты намного добрее, чем Даниель, но и намного глупее тоже.

– Подлец!

– Хотел бы я быть сейчас семнадцатилетним и встретить тебя, чтобы доказать, что можно любить одну женщину всю свою жизнь и не изменять ей.

– Ты думаешь, что говоришь?

– В моем возрасте не лгут.

– Ты уже такой старый?

– Чертовка!

Брижитт: Я и правда невозможная! Если его слова не тоска по Даниель, только смерть разлучит меня с Альбером. Или мой страх. Я не могу больше ничем наслаждаться, не могу больше верить в счастье. Все предлоги, которые я придумала, чтобы предостеречь себя от новой связи и затем неизбежного разочарования, все возвышенные жертвы во имя дочерей – это просто страх, да, страх. Страх снова стать разочарованной парой, страх нового горя. Почему я до сих пор так ранена предательством человека, которого, больше не люблю? Пьер, какую боль ты принес мне!

– Я согласна с тобой, Альбер.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

– Альбер, ты возненавидишь меня. Я не могу поехать на уик-энд.

– Прежде всего давай привыкнем говорить «мы». Затем я хотел бы знать, что мешает «нам» поехать. Опять Летисия?

Брижитт: Если бы только!

– Мой муж.

– Ты шутишь!

Альбер: Спокойно… Летисия и Анн – к этому я уже успел привыкнуть, но муж, должен признать… Это жестоко!

– Пьер болен.

– Что с ним?

– Куча всего.

– Так что же все-таки?

– Простата, я думаю. И потом у него сильный кашель. И спина болит.

Брижитт: Я уж никогда не приду сюда больше. Еще ни разу не видела у него такого взгляда.

– Разве не ты сказала мне, что он живет с какой-то молодой особой?

– Верно.

– Она его выгнала.

– Из-за простаты?

– Возможно, да.

– Тебе наплевать на меня!

Брижитт: Ну нет! Только не это. Никаких сцен. И тона такого не надо. Никогда больше. Я слишком много позволила ему.

– Альбер, Пьер крайне подавлен. Он вернулся домой, просит меня помочь ему. Он пугает меня. Я не могу оставить его в таком состоянии. И речь идет не о том, чтобы облегчить страдания далеких народов, а о том, чтобы облегчить страдания моего мужа, отца моих дочерей.

– Ты еще любишь его?

– Конечно, нет.

Брижитт: Разумеется, да. Если бы ты знал, каким прекрасным мужем он был в первые годы после нашей женитьбы! В каком счастье мы зачали двух наших старших девочек! Ты, поглощенный целый день жизнью людей давних времен, ни разу не расспросил меня о нем, о нашей совместной жизни. Я так и думала, что это не из скромности. Возможно, все гораздо проще, тебя это не интересует. Классический пример, совсем как с Даниель.

– Он у тебя?

– Пока не оправится от болезни.

– И он спит с тобой?

– Ничего подобного! Он приехал вчера вечером, улегся на диване. И не захотел ничего сказать. Мне пришлось позвонить его врачу, который прописал ему успокаивающее и предложил лечь в больницу, но Пьер упросил оставить его дома, в семье.

– Какая наигранная сентиментальность.

Брижитт: Даже тошнотворная.

– Он очень несчастен.

– Да уж!

– А почему нет? Он не в том возрасте, чтобы страдать из-за любви.

– После пятидесяти мы выздоравливаем от этого быстрее.

– Или никогда!

– Стоп! Не надо торопиться. Ты мне говорила, что он обожает Анн? Прекрасно, так отправь бедолагу к ней. Это ее отвлечет.

– Прекрасно. Спасибо за совет и участие. Я понимаю твое разочарование, я его разделяю, но, извини, у меня в доме человек в подавленном состоянии, я не должна оставлять его одного слишком надолго. Если захочешь узнать новости, звони мне, не стесняйся.

Альбер: И я позволил ей уйти! Проклятие! Не думал, что я такой болван! Она приходит взволнованная состоянием своего мужа, разумеется, озабоченная отношениями со мной, а я, вместо того чтобы помочь ей, успокоить, только усугубил это, я иронизировал, я почти мучил ее. И вот она ушла. Да мне плевать на уик-энд. Этот тип – вот где опасность. Он действительно болен или ломает комедию, чтобы обосноваться у своей женушки? О, Брижитт, почему я позволил тебе уйти, почему не побежал следом, чтобы попросить прощения? Сколько же глупой гордыни еще живет во мне! Петух! «Как, какой-то мужчина вторгается на мою территорию? Женщина, прочь!» Питекантроп, вот ты кто! Давай, беги за ней. Впрочем, нет, это еще примитивнее, вроде «Женщина, в пещеру!». И все же, что могу я сделать, чтобы помочь ей?

HOME, SWEET HOME[1]1
  Дом, любимый дом (англ.).


[Закрыть]

– Как мама себя чувствует? Сегодня утром она показалась мне усталой. Ее раздражает, что я здесь?

– Ну что ты, она в восторге! Она только этого и ждала!

Летисия: У тебя есть о чем подумать!

– Не говори так, Летисия, мне больно это слышать. Я ее стесняю? У нее есть кто-нибудь?

– Не знаю. Возможно.

Летисия: Все-таки она могла бы ему сказать. Все уже знают, кроме него.

– Не мусоль во рту свои волосы, ты выгладишь дурочкой.

– Так, ты меня бросаешь, а теперь, потому что ты вернулся домой, должен мною командовать!

Пьер: Я был уверен, что она по крайней мере будет рада моему возвращению. А она так агрессивна! Никогда не видел ее такой.

– Тебе надо что-нибудь? Меня ждет Алекс.

– Алекс?

– О, без паники! Александра… Моя школьная подружка. Она живет напротив. Мы с ней вместе вкалываем.

– А-а, хорошо, очень хорошо. Нет, спасибо, дочка, мне ничего не надо. Иди.

Летисия: Забавно, что он здесь. И все же как мне его не хватало, этого дурачины! Но видеть его валяющимся на диване, чуть ли не в слезах, с выражением бедного больного сиротки на лице, мне противно. Что мама будет делать с этим, как его там? Еще бы, неожиданная неприятность. Мучайтесь, любовнички. Не надо ни к кому привязываться. Король правильно поступает.

– Пока, па!

– Пока, дочка!

Пьер: Хорошая оплеуха! Но на что я, собственно, надеялся? Наверное, по меньшей мере на то, что меня встретят как блудного сына: все предупредительны, Брижитт рыдает от счастья, Летисия у моего изголовья… Возрожденная семья! Полно тебе! Какой я идиот! Они переделали свою жизнь без меня, а я в нее вмешиваюсь. У Брижитт ее бутик, у Летисии подружки, а меня они оставляют подыхать в полном одиночестве на моем диване в пустой квартире. А подумать только, ведь я прожил здесь почти десять лет. И никаких следов моего пребывания. Ни фотографии, ни какой-нибудь вещи. Они все переиначили. Даже мебель я не узнаю. Со своей любимой дизайнершей Брижитт все переделала: я тебе замечательно распишу стены крупным трафаретным рисунком, я тебе распишу занавески в индийском стиле. Это модно! А раньше было лучше. Но вот с диваном, пожалуй, наоборот: этот гораздо удобнее. И все же все они мерзавки: когда я думаю, что Хлоя мне так и не позвонила… Стоило мне заболеть, как она меня выставила за дверь, и ничего, ни весточки, никаких признаков беспокойства: вычеркнут, стерт из памяти, забыт. Я ни на что не рассчитываю в жизни этой женщины, которая говорила, что всем обязана мне. Четыре года с ней – и больше ничего. Двадцать лет, трое детей с другой – и тоже больше ничего. Так что же такое любовь? Что она такое? Только одно мгновение? Знаю, я сентиментален, но все женщины, которых я любил, еще ценят меня. Что же со мной будет? Я не могу остаться здесь, где меня не хотят. Даже при том, что квартира еще записана на мое имя: я слишком горд. Через несколько дней я отправлюсь, пойду в гостиницу, со временем приобрету однокомнатную квартирку. Однокомнатную? В моем возрасте?! Какое убожество! За что мне такое? И еще эта боль не проходит. Она тревожит меня. Я боюсь заболеть всерьез. Уж не рак ли? Доктор заверил меня вчера вечером, что нет, но что он понимает в этом. Какой-то тип из «скорой помощи», никогда меня не видел, не знал, и я его больше не увижу. Вот так-то! Таблетку аспирина, покой – и до свидания. Следующий! А я могу подохнуть, да, но это будет не его ошибка. У меня что-то серьезное, я уверен. Хлоя тоже. Она не желала видеть меня обессиленным. Поэтому и прогнала.

Она хотела сохранить приятные воспоминания обо мне, о нас. Это жестоко, женщины. За что только я так вас любил? О, я слышу – в замочную скважину вставляют ключ. Наверняка Брижитт. Пожалуй, мне надо побриться.

ЧТО ДЕЛАТЬ?

– Мама, ты так долго не выдержишь! Ты подрываешь свое здоровье. Или он и впрямь болен и его надо госпитализировать, или же у него ничего нет – возможно, это только я так думаю, – и ты его как можно скорее выставляешь за дверь.

– Кароль, ты очень славная, но тебе явно недостает здравого смысла. Совершенно верно, у твоего отца ничего нет. Он просто сломлен. Потерпел полное фиаско. Он обессилен, словно по нему катком проехали. Тебе знакомо такое состояние? Разумеется, нет. Ты твердокаменная. У него нет надежды, ничто не светит ему впереди. Он в депрессии, и я не могу бросить его в таком состоянии. Я не хочу, чтобы меня в чем-то упрекнули.

– А Альбер? Ему хорошо?

Брижитт: Мерзавка! Конечно, нет, ему плохо. И мне не лучше. Ну и что? Разве это самое главное – чувствовать себя хорошо? Кого я предпочитаю? Мужчину, которого люблю и который из-за меня отказался от поездки в Таиланд, или мужчину, которого когда-то любила и который, я чувствую это, на грани самоубийства?

– Вначале ему было очень плохо, мы даже немного перепугались, но это скоро улеглось. Он нужен мне, и я нужна ему. Он понимает меня. Он все берет на себя. Он бы не одобрил меня, если бы я бросила Пьера, как старую портянку.

– Он берет на себя? Ты меня смешишь! Он смиряется, это самое большее.

– Это он тебе сказал так?

– Конечно, нет.

Кароль: Вот именно, он мне это сказал, но взял с меня слово, что я не передам ей. Верно, он хочет сделать все, чтобы поддержать ее, помочь выбраться из тупика, но, как мне кажется, теперь, по прошествии трех недель, он уже спрашивает себя, уберется ли папа когда-нибудь.

– Оставь его еще на несколько дней. Я нахожу, что он идет на поправку. Он уже и спит лучше.

Брижитт: Если бы я рассказала ей все, что мне пришлось пережить! Она бы в ужас пришла. Он меня буквально убивает. Но я не могу его прогнать, не могу…

– И что он будет делать, когда поправится?

Брижитт: Вот в этом-то и проблема. Куда он пойдет, сможет ли вернуться к своей работе? А если нет, чем займет свои дни? Боюсь, как бы вскоре снова все не вернулось. Я чувствую, что он совершенно не способен сделать какой-нибудь выбор, противостоять малейшим трудностям. Эта Хлоя вознесла его до небес, он обрел крылья, а потом она их подрезала. И он превратился в ребенка, которого в свое время я быстро разгадала под его личиной супермена. Ребенок. Детей не выгоняют на улицу!

– Нану говорит, что приглашает его на несколько недель в Канаду.

– О, вот будет весело! Двое, охваченные депрессией, плачущие в изгнании. Отсюда вижу эту картину.

– А что ты предлагаешь лучше?

Брижитт: Вечно она все критикует. Если бы она знала, как я, да, я тоже, нуждаюсь в помощи. А она только все критикует. Я не знаю, что делать…

– Он не ребенок, он пиявка: будет присасываться к тебе, пока не прогонишь его. Чем скорее ты от него избавишься, тем раньше он обретет силы. По необходимости. Сейчас в его интересах быть больным, выглядеть трогательно-несчастным, разыгрывать отчаяние. Представь себе, что однажды утром он просыпается, заявляет, что спал как младенец, что аппетит у него как у слона и что он хочет круга три пробежаться по парку: ты облегченно вздохнешь и побежишь к Альберу. А он, кто тогда станет заботиться о нем?

– Наверное, ты права, дочка. Но я не гоню его и из-за твоей сестры.

– Из-за Летисии?

– С тех пор как отец здесь, она повеселела. Разве ты не заметила?

Кароль: Это бросается в глаза. В первые дни ее и правда раздражала его немощность, его болезнь, и она была резка с ним. И вот теперь – сама нежность, сама приветливость! Она больше не курит, потому что это раздражает его, из школы идет сразу же домой, чтобы он не был один, когда делает уроки, советуется с ним, потому что это ему льстит, – в общем, помогает ему снова обрести статус отца. Конечно, я заметила.

– Возможно, так. Но ты-то как во всем этом? Э-э, мама, тебе дурно? Ты вся бледная…