Текст книги "Нет мира в конном мире. Часть 1. Вход"

Глава 5

У каждого бизнесмена спрятан скелет в шкафу. И я не исключение. Не думайте, что в бизнесе что-то можно получить просто так. Бизнес – дело грязное в любом случае. Даже если очень хочется не запачкаться, все равно чистеньким остаться не получится! Сама того не ведая, я позволила московской фирме разрешить свою давнюю проблему. Дело в том, что у москвичей были плохие отношения с польским заводом «Крофляк», который производил окна. Москвичи раскручивали в России торговую марку, предназначенную для итальянского рынка. Это было незаконно.

У меня же обнаружился «блат» в этой фирме на самом высоком уровне. На выставке в Польше, знаменитой польской «Будме», куда я в очередной раз поехала искать новых поставщиков, меня неожиданно представили президенту фабрики Лешеку Фляку. Этот высокий коренастый поляк прошел нелегкий путь от простого ремесленника до совладельца и идейного вдохновителя одной из ведущих польских деревообрабатывающих фабрик. Вот где мне пригодилось безупречное знание польского и польских традиций!

Фляк вцепился в меня. Этому способствовало некоторое сходство – и я и он были молоды и энергичны. Мне нравилась идея мансардных окон, и мы говорили с ним на одном языке. Я не успела оглянуться, как мне продлили визу и поменяли билет. Предстояла поездка в Новый Сонч – осмотреть фабрику «Крофляк». Я позвонила домой и объявила, что вовремя не вернусь. Когда муж узнал, куда я еду, только присвистнул. С работы меня отпустили по такому удивительному случаю. Конец января, в Польше стоят морозы, диковинные для Познани. Обильные снегопады затрудняют движение. Я ехала на фабрику на машине директора, на колеса которой предусмотрительно надели цепи. Всю дорогу мы обсуждали перспективы развития мансардного строительства в России. Общаться с Фляком оказалось легко и приятно. Приехали поздно ночью. Меня разместили в отеле и предупредили, что в утром приедет машина. Новый Сонч расположен в горах. И известен как польский горнолыжный курорт. Это факт оставил меня равнодушной – с горными лыжами у меня в свое время, как говорится, не сложилось.

Произошло это в Финляндии. Мы отдыхали в Иматре, в пансионате с аквапарком. Мне очень нравилось, что в аквапарк можно было попасть прямо из номера, в халате и тапочках. И еще я прикипела к карельским пирожкам – ржаным «лапоточкам» с начинкой из картошки, на которую намазывается мелко порубленное вареное яйцо. Пара таких пирожков, зеленый салат, хороший кофе – замечательное начало дня. С утра решили поехать покататься на горных лыжах. Вместо того, чтобы нанять инструктора, муж поставил меня на вершину горы и сказал:

– Ну, съезжай «плужком».

– Как «плужком»?

– Вот так! – сказал Филиппенко и умчался вниз. Я ничего не поняла и дунула с горы на прямых ногах.

– Падай! Падай! – услышала я его крики. И подумала, – зачем падать, я так еду хорошо! Упала я только в самом конце склона на бешеной скорости и с разворотом назад. Вся левая половина потом была совершенно синяя, и вечером в сауне финки отсаживались от меня подальше. Смотреть на последствия катания было страшно, да и больно ужасно. После этого случая я стала побаиваться таких развлечений. В число моих «вкусняшек», то есть чего-то, что хочется попробовать и испытать, горные лыжи уж точно не входят. С утра мы пошли осматривать фабрику. Производство впечатляло. От складов древесины, сушилок, лесопилки до производства стеклопакетов. Практически полный производственный цикл. Очень солидно выглядели отделы ноу-хау контроля качества. Везде идеальный порядок! После обеда меня отправили выбирать спортивную одежду. Предполагалась обширная физкультурная программа, поскольку Фляк оказался заядлым спортсменом. Я не была готова к такому повороту и взяла с собой только деловой костюм. Мне немедленно купили одежду для верховой езды, для большого тенниса, плавания и для… горных лыж. От них никак не удавалось отвертеться. Фляк когда-то работал инструктором по горным лыжам и очень любил этот вид спорта. Разбогатев, он даже выкупил горный склон, с которого нам и предстояло съехать в выходные. В субботу после завтрака меня ждала чудесная конная прогулка в сопровождении второго акционера фирмы Вацлава Туровского и его дочери, любительницы верховой езды.

На конюшне мне дали рыжего польского теплокровного мерина по кличке МОН. Это был «скрут», сокращение от «Министэрство Оброны Народовой», польского варианта КГБ. Этот самый МОН выглядел веселым и бодрым. Все время норовил подняться в галоп. Снега тогда в Новом Сонче навалило много. День морозный, солнечный. В костеле, мимо которого мы проезжали, зазвонили заутреню, атмосфера праздничная и приподнятая. Шесть всадников двигались шагом друг за другом по горной дороге. МОН явно не желал плестись последним. Он пытался обогнать идущую впереди вороную лошадь и съехал с проторенной дороги. Мы с ним тут же угодили в канаву, заметенную снегом. МОН провалился по грудь. Все остановились и спокойно стали ждать, когда же мы выберемся из снега. Мон все сделал сам. Я крепко сидела в седле, держалась за переднюю луку и прихватила изрядную прядь его рыжей гривы, чтобы не мешать ему выскочить из канавы. Наконец мы заняли положенное нам последнее место в кавалькаде, и прогулка продолжилась.

Вдоволь налюбовавшись на изумительные заснеженные пейзажи, мы вернулись на конюшню. Когда за ужином меня спрашива– ли, как «пани Алицья» провела день, я с достоинством отвечала:

– Боролась с МОНом. В ответ – напряженное молчание, потом вопрос:

– И кто победил?

– Естественно, я!

Да-да! Должна признаться, что я тщеславна, и это очень мне мешает. Перед ужином мы с Фляком сыграли партию в теннис в закрытом зале. Я так давно не держала в руках ракетку, что боялась не попасть по мячу. Я проиграла, но была рада слышать тугой и сочный звук, который издает теннисный мяч, если по нему ударить по всем правилам. Стыдно признаться, но большой теннис я тоже не люблю. Первый муж, поляк Анджей Бартош, буквально насильно таскал меня на корт. Бегать за мячиком мне было очень лениво, особенно на жаре. Анджей, заядлый теннисист, искренне расстраивался из-за того, что меня не увлек этот вид спорта.

– Как ты не понимаешь, что на корте ты встретишь массу интересных людей! Несмотря на мои протесты, он нанимал мне лучших тренеров, покупал первоклассное снаряжение, заставлял часами отрабатывать удары у стены. И все ради того, чтобы минут пятнадцать перекинуться со мной мячиком через сетку. Анджей был старше меня почти на тридцать лет, и он был мудр. Потом я вспоминала многое из того, чему он меня когда-то учил. Жаль, что мы прожили вместе всего год…

Как бы то ни было, в Новом Сонче мои теннисные навыки пригодились и их оценилиь по достоинству. «Девушка на уровне» – именно такой хотел видеть меня Анджей – знание языков, большой теннис, верховая езда. Надеюсь, я оправдала его надежды. После матча нас ждала сауна, где к нам присоединились два зама Фляка, и мы вчетвером продолжили обсуждение будущего сотрудничества. Фляк уже видел меня в роли директора российского представительства «Крофляк». Из сауны мы переместились в бассейн, где в дружеском заплыве я всех обогнала. Все-таки недаром по четыре месяца в году плавала в Черном море. И даже не буду говорить что беседа лежала в сугубо деловой плоскости. Фляк – мужик серьезный, без «закидонов». Был бы другой – не добился бы в бизнесе высот.

Наутро в воскресенье меня ожидали горные лыжи. Фляк потащил меня на синий склон – довольно сложную трассу. Я старалась из всех сил, но получалось плохо. Тем не менее, для того, чтобы попасть в ресторан, где должен состояться обед, мне необходимо было спуститься по склону вниз. Я падала, вставала на лыжи, снова падала и вставала – и под конец совершенно выбилась из сил. Ну и намучился же со мной Фляк! Спускались мы «дуэтом». Впереди пан директор, за ним, упираясь ему в спину, – горе-ученица.

Кое-как мы все же съехали. У меня сбилось дыхание. Горели малиновые щеки. Фляк тоже был доволен, что все закончилось. Отстегнув лыжи, мы отправились в чудесный ресторанчик в гуральском стиле, с плетнем в обеденном зале, увешанном глиняными горшками и крынками. На беленых стенах развешаны хомуты, кнуты, уздечки. Хоть что-то родное!

Нам подали «журек» – суп в горшочках из хлеба, «плацки» – картофельные драники с грибами, принесли вкусное польское пиво «Живец». Кухня незатейливая, но сытная – то, что нужно после гигантских горнолыжных трудозатрат. Ничем не хуже швейцарского фондю. Когда я рассказала пану Фляку историю моего вставания на лыжи, он смеялся как ребенок.

– Как вы вообще после всего согласились на такую авантюру, смелая девушка? – удивлялся он.

– За компанию с паном директором, – смеялась я. Я уезжала из Нового Сонча в совершеннейшем счастье. Во-первых, познакомилась с удивительным человеком, простым и сердечным. Во-вторых, в моем чемодане лежали потрясающие немецкие турнирные сапоги и масса всякого спортивного снаряжения для плавания, большого тенниса и горных лыж. У меня было свободное время до поезда, и провела я его в конном магазине. Хуторку присмотрела замечательную уздечку, себе – выездковый цилиндр, и тут же все купила. В-третьих, я чувствовала, что мне наконец повезло по-крупному. Это был мой второй Шанс в бизнесе. После возвращения позвонил младший из москвичей, чьи мансардные окна мы «двигали». Даже по телефону было слышно, как он заинтригован моим знакомством с паном Фляком.

– Фляк? Хороший человек? Странно! Он же такой надутый, – проворчал Курочкин.

– Да нет же, милый и общительный, – возразила я.

– Тогда познакомь с ним меня и Лысенко, – оживился Курочкин, – нам давно пора зарыть топор войны. (Лысенко – генеральный директор, владелец бизнеса).

– А ты катаешься на горных лыжах? – осведомилась я.

– Конечно, я КМС! – гордо ответил Курочкин.

– Тогда должна сказать, что у тебя уже преимущество в переговорах. Новая поездка в Польшу организовалась на удивление быстро. Слатвинский мне доверял и разрешил представлять в Польше его интересы. Мне нужно было только добраться до Москвы. Там я присоединилась к Курочкину и Лысенко, и мы отправились в Польшу. Генеральный директор московской фирмы Андрей Лысенко показался мне человеком веселым и открытым. Всю дорогу он улыбался и рассказывал смешные истории. На вокзале Нового Сонча нас встретил представитель «Крофляк», но вышла смешная ошибка. Водитель плохо расслышал и вместо комфортного отеля «Эрис», где я жила в прошлый раз, привез нас в маленькую частную гостиницу «Ирис», которая не тянула даже на две звезды. Причем Курочкина и Лысенко поселили в одном номере! Они просто смертельно оскорбились. Когда Фляк обнаружил промашку сотрудника, был раздосадован и лично перевез наши вещи в самый хороший отель городка. К слову, он там был один-единственный…

Городок Новый Сонч – маленький, но очень уютный. Белые фасады домов, темно-коричневые двери и ставни, черепичные крыши, укрытые пушистым белым снегом. И все в нем было расположено удобно. После размашистого в вечных пробках Питера это выглядело непривычно. Народу тогда в Новом Сонче оказалось много – стоял самый что ни на есть высокий горнолыжный сезон! Целые семьи сновали туда-сюда в ярких курточках и комбинезонах с лыжами под мышкой… Слышалась немецкая, чешская, польская речь. Вечером мы с Лысенко и Курочкиным отправились в бильярдную – перед сном заняться было нечем. В Польше состоялся мой бильярдный дебют. Но неудачный, готова признать. Как и положено новичку, я проигрывала и бегала в бар за напитками. Бармен даже перестал убирать бутылку водки и, завидев меня, сразу же наливал две порции… Курочкин внешне чем-то походил на актера Джуда Лоу. Голубоглазый, с проницательным взглядом. Его талант рассказчика и способность к общению оказались феноменальнми. Он смеялся, шутил и являл собой контраст с мрачноватым молчаливым Лысенко.

Наутро Фляк потащил нас на гору. Мне был выдан личный инструктор, который два часа выпасал меня на детском склоне. Он научил меня стоять на лыжах, но любви к этому виду спорта не прибавил. Я до сих пор уверена, что ехать за тридевять земель, надевать неэлегантный комбинезон и здоровенные перчатки, вдевать ноги в жутко неудобные ботинки и скользкие лыжи, да еще платить за это немалые деньги – настоящее безумие! Или сплошные понты, если речь идет о Куршавеле. Фляк и Курочкин вместе сигали с черного склона и сразу нашли общий язык. Лысенко заявил, что у него «особая программа» и мрачно накачивался пивом в местном ресторане под горой. Он задумал что-то свое и намеренно отстранился от всеобщего горнолыжного действа.

На следующий день мы сели за стол переговоров. Фляк сходу предложил организовать представительство в России и назначить меня Генеральным директором. Лысенко, не моргнув глазом, сказал, что я уже являюсь Генеральным директором петербургского офиса компании и два поста совмещать не могу, поэтому он предлагает кандидатуру Курочкина. Возразить такому железному аргументу Фляк не мог.

– Тогда Алевтина может стать совладельцем новой фирмы, – пошел на компромисс Фляк.

– Безусловно, – согласился Лысенко. Я молчала, переваривая услышанное. Директор их питерского офиса? – А что будет со Слатвинским? – спросила я.

– А кто такой Слатвинский? – в тон мне ответил Лысенко, дернув скошенным подбородком. Это была неслыханная наглость. Лысенко хорошо знал, кто такой Слатвинский. Так он давал понять, что интересы компании, где я работаю, в этой новой фирме учтены не будут. Только в этот момент я поняла, что выпустила джинна из бутылки, взяв с собой москвичей, и «профукала» свой шанс поучаствовать в международном бизнесе. Я проиграла, не успев даже расставить на доске свои фигуры. Силы были неравны. В новой фирме необходимо участвовать живыми деньгами, которых у меня не было.

В ходе переговоров был составлен проект договора, в котором мне все же отводилось Фляком пять процентов акций нового предприятия. Я возвращалась домой как оплеванная. Чувствовала себя прямо-таки христопродавцем. Слатвинский мне так доверял, а я практически сама сдала козыри настырным москвичам. Мне было двадцать восемь, и я мало разбиралась в хитросплетениях большого бизнеса. Тем не менее было гадко и стыдно. И до сих пор стыдно за то, что все так получилось. Слатвинский давно меня простил, он все-таки замечательный человек. В окончательном варианте договора об образовании российско-польского предприятия моей фамилии уже не было. Вот так, не вполне честным путем, я получила место Генерального директора питерского представительства фирмы Лысенко. Вале досталась должность коммерческого. Назначение меня совсем не радовало. Я не рвалась в «генеральши», так получилось… Валя же приняла новости с восторгом. Оставалось только известить Слатвинского о том, что мы с Валей уходим.

Должна признаться, что с самим Слатвинским работалось хорошо. Он четко понимал цели и задачи компании, отличался здравомыслием и быстро принимал решения. С другими тремя «дириками» было сложнее. Мне иногда казалось, что они четверо представляли собой лебедя, рака, щуку и телегу. Когда я приходила к ним в кабинет отстаивать новый проект с бизнес-планом в руках, происходило приблизительно следующее:

– Мне нравится проект.

– Фигня полная!

– А сколько мы вообще будем с этого иметь?

– Непонятно, что обсуждаем так долго. Внедрять надо. Это был первый неприятный момент. Второй заключался в том, что другие сотрудники фирмы являлись друзьями и знакомыми «дириков». Они работали в компании давно, имели прекрасные оклады и нечетко сформулированные обязанности. Я оказалась белой вороной, которой больше всех надо. Нарушала принятый в фирме распорядок вещей и была лицом очень неудобным. Против меня все в коллективе просто ополчились. В-третьих, бухгалтерия усмотрела служебный роман между Филиппенко и его подчиненной Настей. Я-то знала, что все высосано из пальца, но сам факт, что какая-то бухгалтерия сует нос в мою личную жизнь, меня весьма напрягал. Мне не хотелось оставаться в фирме Слатвинского.

Москвичи с их предложением подвернулись, можно сказать, вовремя… Самолюбие Филиппенко снова было уязвлено. Однако, скрепя сердце, он меня поддержал и поспособствовал комфортному расставанию с бывшим начальником. Для компенсации моему мужу срочно требовалась собственная лошадь. Он ездил иногда на Хуторке, и Хуторок его терпел. Закладывал уши и скрипел зубами, сердито отмахивался хвостом. Не «таскал», не капризничал. Но Филиппенко знал, что Хуторок его не любит, к тому же муж не хотел ждать, пока я отзанимаюсь, чтобы самому сесть в седло. Он хотел прыгать на своей персональной лошади.

Кобылу Кабирию купили на племенной фабрике Русско-Высоцкая, где тракенов разводили давно и на хорошем уровне. Кабирия родилась в «Учхозе Пушкинское» от Бархата и арабо-тракененской Купавы. На «Русско-высоцкую» попала случайно. Руководить фермы была настоящей фанаткой Бархата. Она и выменяла у «Учхоза» Кабирию, несмотря на то, что маточный состав фермы был укомплектован гораздо более интересными кобылами. На смену директору пришла Наталья До Ширак, женщина более чем странного и эксцентричного поведения. Она повсюду ходила в кирзачах и кепке, звала кобыл «девками». До Ширак понимала, что Кабирия – посредственность, и постаралась от нее избавиться в первую очередь. Дочь Бархата ходила с запущенными ногами и… вшивая. Впрочем, мы ее обработали реппелентом, и вши быстро исчезли. Кабирия словно очень хотела стать лошадью Филиппенко, и когда ее вывели на плац, изо всех сил пыталась показать, какая она красивая. Она подводила под корпус задние ноги, демонстрируя сбор. Она тыкалась Филиппенко в плечо, хлопала длинными ресницами и удивительно понравилась мужу покорностью и беззащитностью.

Теперь в деревне Санино у нас стояло уже две лошади. Я подумала, что из Кабирии получится отличная жена Хуторку. Он нравился ей. Кабирия строила глазки и пыталась обратить на себя внимание моего жгучего брюнета, но она не была блондинкой, и Хуторок так и остался равнодушен к этой гнедой кобыле. Не помню, каким образом личная лошадь Хомутовой – Лавлибой оказалась на моем содержании в течении полу– тора лет. Вороной жеребец, породный, но очень маленький, всего сто сорок сантиметров в холке. Естественно, от Бархата. Хомутова любила его и гордилась им. Жеребец был кусачий и вообще с дурным характером. На мой взгляд, Лавлибой был «хоббиком», но Хомутова упорно считала его перспективным для спорта и для племенного разведения. Две лошади от Бархата – ее жеребец и наша кобыла не удовлетворили тренерские амбиции Хомутовой, и она искала возможность прикупить еще лошадок за мой счет.

Тем временем птицефабрику «Русско-Высоцкое» приобрели двое бойких молодых людей. В довесок им досталась и племенная тракененская конеферма. Посмотрев на баланс и увидев в нем лошадей, бойкие молодые люди сказали:

– А это что еще такое! Куры – понятно, это яйцо и мясо, а кони – просто мясо. На мясокомбинат их! На колбасу! Породистые лошади с трехсотлетней родословной должны были пойти под нож. Но не все, а только самые худшие. Это называется на языке конников «выбраковка». По мнению До Ширак, кандидатами на мясокомбинат были четыре жеребенка-отъемыша от Бархата и старая кобыла Ода, которая очень плохо крылась и часто холостела. Беременность кобылы – то есть жеребость, длится одиннадцать месяцев. Дольше носит детеныша только слониха. Жеребенок рождается с зубами, сразу встает на ножки и готов бежать за матерью. Для кобыл не придумали экспресс-тестов, где сразу видно – есть результат или нет. Холостая кобыла – нахлебник для фермы, она бесполезно ест, поэтому участь Оды была решена. Никто не знал, что Ода была жереба уже восемь месяцев, и внутри у нее сидела очаровательная кобылка. Просто у старой кобылы оказалась проваленная спина и сенной живот. Поди разберись, есть ли у нее там кто, в этом животе? Ода была темно-рыжая, ширококостная, низкая на ноге, с длинным корпусом, чем немного напоминала таксу. Впрочем, настоящая тракененская кобыла и должна быть такой. Происхождения отменного, от ведущего производителя конного завода имени Доватора Ореола, но вот беда – она давала потомство, поразительно похожее на нее. Конники в таких случаях говорят «в себя». Сыновья ее, к сожалению, тоже были в кобылячьем типе, весьма несуразные. Зато единственная дочь Орхидея была чудо как хороша и ушла за границу за баснословную цену.

Честно говоря, жеребята от Бархата не так меня интересовали, я билась за Оду. Когда-то я ездила на ней и мне очень понравилась надежная и добронравная лошадь. Было искренне ее жаль. Жеребят тоже жаль, но по-другому. Юные души, не успевшие вкусить жизни. Гнедой Весенний Бал от рыжей Виверии, гнедая Хабара от вороной Холлы, караковая Хабанера от вороной Хлебницы и гнедая Орбита от вороной Огюль были последними детьми Бархата. Папаша пал в возрасте двадцати четырех лет, не дождавшись рождения жеребят. Хомутова утверждала, что на прекрасных матках Русско– Высоцкого у Бархата должны были получиться супер-лошади. Мне рассказали массу баек о том, что приезжали иностранцы и платили за наших тракенов приличные суммы, сказочно обогатив владельцев. Под флагом реабилитации Бархата Хомутова уговаривала меня купить этих четверых жеребят. Напрасными оказались мои отговорки, что я не планировала так расширять поголовье. Хомутова использовала весь свой арсенал – от вкрадчивых уговоров до жесткой апелляции к моей совести. Впрочем, решение принимала я, и ответственность за него мне пришлось нести еще долгие годы.

Переговоры с птицефабрикой затянулись. Поняв мое нежелание пускать лошадей под нож, владельцы принялись увеличивать цену вопроса. Ода досталась мне за семьсот долларов, Хабанера за триста пятьдесят, а остальные жеребята – по двести долларов, что существенно превышало их убойную цену. Но разве это главное! Лошади спасены, и они будут жить! Ода и жеребята переехали в Санино, и лошадей у нас стало уже восемь, включая кусачего нахлебника Лавлибоя. Это тянуло уже на маленькую племенную ферму по разведению лошадей тракененской породы. Я стала самым настоящим коннозаводчиком, как когда-то граф Орлов. По крайней мере, таковой я себе казалась. Проклятая гордыня!

Несколько слов о племенном разведении. В России эту область курирует Институт коневодства, который находится в Рязани. Он выдает паспорта, делает экспертизу крови на соответствие происхождению и утверждает планы племенной работы всех коневодческих хозяйств в России. Тракененскую породу курировала Нинель Васильевна Дорофеева – большой поклонник тракенов и энтузиаст своего дела. Ее-то мы и вызвали для описания нашего поголовья. Семейство Дорофеевых представляло собой настоящую коневодческую династию. Сотрудником Института коневодства был покойный супруг Нинель Васильевны, старшая дочь Татьяна блистала в соревнованиях по выездке, а младшая, Анна, пошла по стопам родителей и, закончив «тимирязевку», пришла в тракененский отдел.

Кстати, я все-таки поступила в Тимирязевскую академию на заочное отделение. Но не судьба была там учиться. Вызов на занятия потерялся на почте и установочную сессию провели без меня. Мое третье высшее образование не состоялось. Миниатюрная женщина, живая и эмоциональная, Нинель Васильевна сразу же полезла в документы на моих драгоценных питомцев. Разочарование, которое было написано на ее лице, не предвещало ничего хорошего. Хуторок, моя краса и гордость, ради которого и было затеяно коневодческое предприятие, оказался нечистопородным. То есть, конечно, он был тракен, но «с нулем». Что это такое? Оказалось, не все тракены – настоящие тракены. Есть еще так называемые польские тракены, или познены. Это лошади, рожденные не в конном заводе Тракенер, а в Познани, на территории Польши. Их вроде бы признает тракененская ассоциация. Но условно. А у нас в родословной таких позненов оказалось целых три, и нулей, соответственно, три. Потомство Хуторка, даже от чистопородных кобыл, чистопородным считаться не могло.

Не скажу, что это был крах, но момент очень для меня неприятный. Впрочем, Лавлибой тоже оказался «с нулем», а абсолютно безгрешными в отношении происхождения были как раз бархатовские жеребята, Кабирия и пожилая Ода. Несмотря на это обстоятельство, Нинель Васильевна со всем старанием произвела бонитировку нашего поголовья, то есть оценку экстерьера и двигательных качеств. Естественно, самые высокие оценки получил Хуторок, потом Ода, а потом все остальные. У малышей взяли кровь, чтобы подтвердить их высокое происхождение, и Нинель Васильевна уехала в Рязань.

Позже я узнала, что немцы не признают наших тракенов полноценными представителями породы и именуют их «русскими тракенами». Это как «неграждане» в Эстонии. Вроде бы они есть, и в то же время на нелегальном положении в своей стране. В обоих случаях – у них разный цвет паспортов. У эстонцев – синий, у русских, кажется, серый. У тракенов и нетракенов – розовый и белый. Лошади, рожденные в России, именуются РУССКИЙ ТРАКЕН и никак иначе. Только единицы из всего русского поголовья носят тракененское тавро – рог лося, и могут быть использованы для разведения в Германии. В основном это мировые и европейские чемпионы, которые внесли свой вклад в развитие конного спорта и имеют право на племенное разведение. Все остальные – с «волчьими билетами». Так немцы сдерживают конкуренцию из России, Белоруссии и стран Балтии, где тракенов тоже много, что неудивительно, учитывая пограничное расположение республик с Германией.

Это обстоятельство не настроило меня против Германии. Это удивительная страна с точки зрения конных традиций. В ней официально зарегистрировано свыше пяти миллионов всадников. Самые лучшие спортивные породы – тракены, ганноверы, ольденбурги, вестфальцы и другие были выведены в Германии. Германия лидирует в конкуре и в выездке. И России до нее далеко. Наши лошади никого за границей не интересуют. Прошли те времена, когда наших арабов покупали за пять с лишним миллионов долларов. Мир перенасыщен прекрасными лошадьми, и мировая коньюнктура на сегодняшний день совершенно не в пользу России. К тому же, в гнилом питерском климате лошади вообще развиваются хуже, чем на юге.

Северо-Запад – зона рискованного земледелия и рискованного коневодства. Заработать на коневодстве невозможно. Только такие горе-специалисты как Хомутова еще заблуждаются на этот счет. И вводят в заблуждение охмуряемых ими частных владельцев, на деньги которых пытаются действовать.

Коневодство – убыточная, дотационная отрасль во всем мире. Можно в качестве контраргумента привести миллионные цены на чистокровных верховых. Но чтобы заниматься чистокровным разведением на должном уровне, нужно вложить несметные деньги. Годовик на аукционе в Нью Маркете стоит сотни тысяч долларов. А его еще нужно должным образом вырастить и подготовить. Чистокровным нужны ипподромы, лошадиные бассейны и солярии, целый штат высококвалифицированного персонала.

Заниматься разведением лошадей могут только весьма и весьма обеспеченные люди. Впрочем, так было всегда. Конными заводами владели потомственные аристократы, обладатели несметных состояний. И вот в этот «темный лес» я сунулась со своим довольно скромным бюджетом. По мере взросления моего поголовья расходы на содержание возрастали, финансовая проблема усугублялась.

Лошади с каждым месяцем требовали все больших и больших вложений. Мне ни в коем случае не надо было лезть в это самое коневодство и держать только двух лошадей для души, занимаясь верховой ездой и конным спортом. Хомутова умело играла на моих слабостях, понимая что я была человеком весьма амбициозным и, как выяснилось позже, даже тщеславным. За это свое тщеславие я и поплатилась. Сполна.

В деревне Санино Хуторка не могли разместить вместе с кобылами, поэтому фермеры соорудили индивидуальную маленькую конюшню, за что взяли с нас деньги на постой за три месяца вперед. Добираться до конюшни очень неудобно. А вот Хуторку в Санино очень понравилось. Денник огромный, летом зеленая трава, поля, просторы. Мой парень находился в хорошей форме и даже кусал себя за грудь в шутку – длина шеи и затылка позволяла ему проделывать такой фокус. Еще один «бандитский прикол» – укусить меня. Впрочем, «укусить» – громко сказано. Хуторок аккуратно зубками прихватывал кожу у меня на руке и в страхе испуганно отпрыгивал:

– Я такой хулиган! Я укусил маму!

На самом деле он и голову-то поворачивал так осторожно, чтобы никак меня не задеть. В страхе отдергивал ногу, если наступал на мой ботинок. А ведь он был значительно сильнее меня. Но Хуторок никогда не пользовался своей силой и всегда беспрекословно слушался меня. Не своевольничал, только иногда интеллигентно предлагал:

– Мама, давай поскачем! Мама, давай прыгнем!

Как-то в Санино заболел конюх, и Хуторка кормил сам фермер. Добрый человек сыпанул жеребцу в кормушку овса от души. Хуторок на следующий день веселился от избытка энергии, буквально «разнося» берейтора на тренировке. И «свечил» и «козлил» и вообще хулиганил. Вечером приехала я – покататься в поле. На Хуторка надели мартингал – специальную систему ремней, которая ограничивает движения лошади и предохраняет от подобных лошадиных примочек. Что бы вы думали! Хуторок чинно «возил маму» и не позволил себе совсем никаких вольностей. Как он определял, что в этой компании я была главной – для меня загадка. Но он слушался только меня, остальных же терпел.

Как-то раз он бегал на корде, а я шла к нему через поле. Хуторок неважно себя чувствовал – старые раны ныли к перемене погоды. Бегал он, опустив голову и волоча ноги, как старая кляча. Завидев меня издалека, поднял голову, хвост поставил петушком и понес себя горделиво и красиво. – Мама! Это я тут такой красивый! Твой САМЫЙ КРАСИВЫЙ КОНЬ.

Нечистопродность Хуторка совершенно не уменьшила моей любви к нему. У меня по-прежнему замирало от счастья сердце, когда я открывала дверь его денника. Но вот идея племенной фермы оказалась зарубленной на корню. У меня еще был шанс сделать его русским верховым. Так называлась новая порода, которая должна была повторить орлово-растопчинскую. Лошадей, имевших эту кровь, собрали на одном заводе, добавили арабской, венгерской и тракенеской крови, добиваясь нужного типа. Получалось не очень хорошо, но зато «открытая» племенная книга новой породы в отличие от «закрытой» тракененской позволяла сделать Хуторка чистопородным русским верховым! А что может быть прекраснее, чем внести свой вклад в восстановлении этой русской породы!

Неприятности начались и на этой конюшне. Конюх Ира била Хуторка деревянной лопатой по ногам. Просто так, не по злобе. Чтобы жеребец отошел в сторону и освободил место для уборки. Выяснился этот факт случайно. Хуторок неожиданно захромал. Это было странно, ноги у моего парня были просто железобетонные. Впрочем, у меня вообще не было никаких хлопот с его здоровьем. Кроме того кратковременного кашля давно в Ольгино. Наш берейтор – специалист, отвечающий за ежедневный тренинг лошади, как-то вошла в денник к Хуторку с лопатой, чтобы убрать навоз. Так он от этой лопаты прямо-таки шарахнулся. Мой спокойный как, слон, Хуторок! Он просто на рогах ходил и кидался на стены. За конюхом стали следить и вскоре поймали на месте преступления. Я была в ярости. Бить бессловесное животное, пользуясь тем, что оно никому не скажет! Просто так, чтобы на ком-то сорвать злость. Иру, конечно, выгнали, но ноги жеребцу пришлось лечить, а тренировки на время отменить.