Электронная библиотека » Жанна Тевлина » » онлайн чтение - страница 6

Текст книги "Жизнь бабочки"


  • Текст добавлен: 29 октября 2016, 18:00


Автор книги: Жанна Тевлина


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Интуиция.

У них даже выражение такое вошло в обиход: включи интуицию по-Градову. Правда иногда заведующий забывался и призывал самого Градова сделать то же самое, при этом добавляя: если у самого мозгов нет.

Оказалось, что нет ничего важнее интуиции и все остальное без нее теряет смысл. Она была сродни вдохновению и, так же как вдохновение, приходила, когда хотела, независимо от его призывов, и он находился в постоянном ожидании и каждый раз боялся, что это был последний раз. Филин к его выводам отнесся скептически. Сказал, что интуиция – это закономерный итог познания. Градов настаивал, что это совершенно разные материи, никак не пересекающиеся, и что это важно понимать. Ему очень хотелось, чтобы Филин его понял, а тот то ли правда не понимал, то ли придуривался. Определить было сложно.


Градов хорошо помнил, как Филин развеселил его, когда впервые предложил перейти работать в Центр.

– Думаешь, уже пора?

– В каком смысле?

– В смысле, меня еще по голове не били.

– А ты хочешь дождаться?

– Да, у меня вроде контингент тихий…

– Во-во, и жизнь тихая… Ничего не происходит, ничего не меняется. Все чинно-благородно… Иными словами, болото.

– Ты это серьезно, Сова?

– А какие тут шутки? Ты все думаешь, что прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете… А он не прилетит, Антоша. Ни в голубом, прости господи, ни в красном… Если ты сам о себе не позаботишься, никто не позаботится.

Градов заволновался.

– Ну, я ж не психиатр!

– Ну и что? У меня в штате один психиатр, да и тот липовый. Кого это сейчас волнует? И вообще у нас не дурдом, а психотерапевтическая клиника. Пройдешь короткий курс, получишь лицензию, и дело в шляпе. Мужик ты представительный. Говорить опять же умеешь складно. Да и с дамами обходительный.

– А при чем тут дамы?

– Как при чем? Это наш контингент.

– А что, мужики не болеют?

– Болеют, но скрывают. Ну а если вдруг мужик придет, ты и его обслужишь по полной программе. Мы всем рады.

– Что значит – обслужишь?

Филин хлопнул себя по лбу.

– Ах, я забыл! Мы ж такие ранимые, такие трепетные. Не дай бог при нас грубо выразиться…. Скажем так, достойно окажешь профессиональную помощь.

Градов закурил.

– Я смотрю, тебя уже укусила очередная муха и ты завелся. Давай, мы эту тему закроем, пока мы крупно не поцапались, и больше ее никогда открывать не будем. Договорились?

И Филин действительно больше об этом не заговаривал до той памятной пьянки.


Был день рождения тестя, и все было как обычно, даже гостей пришло больше, чем в последние годы. В прошлом году справляли по-семейному, теща сказала, что нет настроения никого звать, не до праздника, все выживают. А сейчас было несколько человек с его кафедры, которых Градов никогда раньше не видел. Они постоянно приставали с вопросами, как Градову работается в нынешних условиях, остались ли в отделении еще какие-нибудь лекарства, и стоит ли болеть, или лучше сразу на погост. В обычной ситуации он бы от них быстро отделался, а сейчас старался всячески подыграть. Он не ожидал, что все будет так мило и весело, и на какое-то время отошли страхи. Наташа совсем замкнулась последнее время, и Градов каждый раз тщательно выбирал слова, прежде чем начать какой-нибудь разговор. Он видел, она тоже крепится, чтобы не сорваться, но не всегда получалось, и иногда невинный обмен репликами за ужином перерастал в тяжелую ссору, а примирение уже не давало облегчения, как бывало раньше. Градов набрал дежурств и старался бывать дома поменьше. Он понимал, что надо сесть и обо всем поговорить, но все время откладывал. Было страшно и не было сил.

Гости разошлись, и Градов вопросительно посмотрел на Наташу, мол, и нам пора, Аленка уже кемарит. Но Наташа сидела за столом и чего-то ждала. Тесть сказал:

– Антон, зайди ко мне на пару минут.

Они уселись в кабинете. Тесть за столом, а Градов напротив, как посетитель. Градов к тестю относился неплохо, и они легко ладили. Шло это больше не от духовной близости, а от уважения. Хотя и поговорить могли обо всем, и обсудить увиденное, прочитанное, и Градову было интересно, но что-то мешало раскрепоститься и говорить все, что в голову придет. Но в целом они были довольны друг другом. Тесть рассматривал записки на своем столе, открыл ежедневник, потом закрыл.

– Как у тебя дела, Антон?

– Спасибо, хорошо.

Тесть засмеялся.

– Как приятно, что в наше время кому-то бывает хорошо.

– Какие-то проблемы?

Тесть опять заглянул в ежедневник.

– Да, проблем хватает… Я, честно говоря, ждал, что ты сам со мной заговоришь, но… не дождался.

– О чем?

– Вот видишь, ты даже не понимаешь, о чем. Ну ладно, я не буду ходить вокруг да около. Ситуация такая: меня приглашают работать в Нью-Йорк…

– И что?

Он понимал, что надо спросить что-то совсем другое, но не мог себя заставить.

Тесть опять засмеялся.

– Ну, как ты думаешь, что? Я немного поломался и согласился.

– А когда?

– Ну, процедура запущена, но это, конечно, займет какое-то время.

– Какая процедура?

– Поданы документы на визы.

– Какие визы?

– Как какие? Въездные.

– На кого?

Он усмехнулся.

– Ну я же не оставлю свою семью здесь.

– То есть на Ирину Викторовну?

– И на Ирину Викторовну тоже…

– Владимир Семенович, вы можете говорить яснее?

Ему уже было все равно, обидится тесть или нет. Перед ним сидел абсолютно чужой человек, и было наплевать, что тот о нем подумает. Он от него больше не зависел. Невероятное напряжение сменилось агрессией, и сейчас он еле сдерживался, чтобы не наорать на тестя. Тот поморщился и заговорил тише.

– Антон, только, я тебя прошу, без истерик. Наташа держится из последних сил.

– А почему она мне не рассказала?

– А ты не понимаешь?

– Нет, я не понимаю!

– Вот видишь, ты сам ответил на свой вопрос. У вас, конечно, будет свой разговор, и я уверен, что имею дело со взрослым и разумным человеком.

Тесть помолчал, видимо ожидая наводящих вопросов, но вопросов не последовало.

– И в связи с этим я надеюсь, что ты не будешь чинить препятствий для Аленкиного выезда.

Градов вскочил и выбежал в прихожую. Там он долго не мог застегнуть молнию на куртке. Наташа с Аленкой выскочили вслед за ним и начали спешно одеваться, не задавая никаких вопросов. Вид у обеих был испуганный. Заговорили уже дома. Аленка сразу нырнула в свою комнату и больше не выходила. Наташа поставила чайник, а Градов сидел за столом и судорожно соображал, как начать разговор, хотя любые слова звучали бессмысленно и ничтожно по сравнению с тем, что она сделала. Наоборот, хотелось наказать ее молчанием, и он бесился от того, что не мог себе этого позволить.

Наташа сказала:

– Ты можешь успокоиться, потому что так говорить невозможно.

Он с трудом заставил себя промолчать. Наташа присела на краешек стула напротив него.

– Антоша, ты вообще можешь допустить, что чего-то не понимаешь?

– Да уж как не допустить. Я, оказывается, ничего не понимаю.

Она вздохнула.

– Значит, не можешь допустить…

Градов поднял глаза. Поразительно, как она была похожа на тестя. Раньше он этого не замечал. Нет, не внешне. Тут он всегда знал, что она папина дочка. Но по-человечески он никогда не ассоциировал ее с отцом. Даже такое в голову не приходило. Наташа была сама по себе, и в этом была ее прелесть.

– Нет, все-таки странно, что ты мне ничего не сказала…

– Но ты же ничего не слышал!

Она так громко закричала, что он испугался, что проснется Аленка. Показал ей пальцем на дверь. Она немного сбавила тон.

– Антоша, ты ничего не слышал, и не видел, что вокруг происходит.

– Давай ты тоже успокоишься и объяснишь конкретно.

– Давай…

Она очень разволновалась и говорила быстро, будто боялась, что их прервут.

– Это же хаос, Антоша… Мы все куда-то катимся… Мы превращаемся в свиней… Ты же всегда все понимал! Что с тобой случилось? Ты как глухонемой!

– А что я могу сделать?

– Ничего ты не можешь сделать! В том-то и дело! Но надо же спасаться, надо ребенка спасать…

Градов поморщился:

– А в Америке одна сплошная надежность и справедливость…

– По-всякому… По-всякому…

В ее голосе появились знакомые дидактические нотки. Так всегда бывало, когда обозначалась конкретная тема обсуждения.

– Поверь мне, у меня нет никаких иллюзий. Но ты понимаешь, там есть все. И плохое и хорошее. И там уже мы выбираем, а не нас пасут, как овец.

– Кто тебе все это сказал?!

– Но это же очевидно, Антоша! И Проскуряковы и Самойловы там устроены по специальности. Понятно, их никто не устраивал, но если человек сам хочет, он может найти свою нишу.

– Допустим, что это так. Но есть еще что-то другое…

– Ну, что, например? Ностальгия?

По большому счету, что-то такое он и хотел сказать, но теперь это звучало пошло, а главное, он сам не мог сформулировать, что его мучает. Было что-то, чего он стеснялся и никогда не мог понять до конца. Десять лет назад, в начале девяностых, одни проводы шли за другими, и каждый раз, когда он узнавал об очередном отъезде, наваливалась тоска, отчаяние и бессилие, как будто он провожал людей на тот свет. Хотя здесь могли годами не видеться. И еще он ловил себя на том, что завидует этим людям. Завидует их легкости. Он никак не мог понять, как они не боятся идти на сознательную ломку себя. Что такое там есть, что окажется ценнее их самих? Он бы много отдал, чтобы заразиться такой же одержимостью, но у него ничего не получалось. Он убеждался в этом каждый день. На днях был у родителей, и мама рассказала, что Валечка, их соседка по площадке, переехала в овощной, а эта квартира осталась родителям. Ее мужу удалось так удачно продать свою двушку на Войковской, а главное здесь нашли почти такую же практически в соседнем доме. Градов слушал одним ухом. Его мало интересовали Валечка и ее муж, и даже овощной. В овощном уже давно было какое-то турагентство, и только старожилам было понятно, о чем идет речь. И в этот момент он понял, что ни в каком другом месте не будет ни овощного, ни Валечки, а значит, не будет его самого. Можно ли привыкнуть к этой мысли, можно ли вместить ее в себя. Многим удается, и с ними даже смешно обсуждать эту тему. Возможно, он ошибался, но ничего поделать с собой не мог.

– Ты мне будешь рассказывать про русские березки? Ты же даже на даче сто лет не был.

– Не был. Но знаю, что всегда могу поехать.

– И тебя это греет?

– Да, меня это греет.

– Антоша, но это инфантильность. Ты же сам говоришь, что невозможно работать. Как можно лечить, если в отделении нет йода?

– А что я там буду делать?

– Как что? Наукой будешь заниматься…

– Я не хочу заниматься наукой.

Она глянула на него немного разочарованно.

– И не надо делать вид, что ты об этом не знаешь. Я практикующий врач и только этим могу заниматься.

– Замечательно. Ты сдашь экзамен и пойдешь в больницу.

– А если не сдам? И потом это не просто экзамен. Там еще до хрена стажировок всяких, потом еще один экзамен. Или два. Это пять лет, не меньше. А потом английский! Как ты себе представляешь, я буду сдавать на английском? И жить на английском! Мне скоро сорок лет…

– Еще не скоро… Через четыре года…

Она как-то вся обмякла, сидела с опущенной головой.

– Натуля, ну ты же разумный человек! Ну как так можно? С бухты-барахты…

Он заглянул ей в глаза, ища понимания, и вдруг увидел, что она плачет, и стало так ее жалко, и себя тоже, и накатило бессилие и злость на себя, за то, что ничего не мог для нее сделать. Да и сейчас не может. Он подошел к ней и обнял за плечи. Она произнесла тихо, сквозь слезы:

– Я не смогу без тебя…

– Ну, куда ж я тебя отпущу без себя…

Она подняла заплаканные глаза:

– Правда?

Потом, когда уже засыпали, она сказала:

– Папа тоже опасается, что ты экзамен не сдашь…

– Ему то что?

– Ну, он боится, что ты впадешь в депрессию…

– Когда это я впадал в депрессию?

Она засмеялась.

– Это правда. Ты стойкий оловянный солдатик…

А наутро он проснулся с ясным пониманием, что никуда не едет. Первые дни репетировал, как он об этом сообщит, а потом понял, что и сообщать ничего не надо. Все были заняты оформлением и сопутствующими хлопотами. Он однажды нашел на столе заполненную анкету и в графе муж увидел свое имя. Наташа вошла в комнату и застала его за чтением. Подождала, пока он дочитает.

– Нам сказали, что лучше сейчас не разводиться. Тогда с Аленкиным выездом меньше геморроя будет. А на интервью скажем, что ты приедешь позже, а сейчас заканчиваешь какие-то дела в Москве. Так все делают. Тебе же это не принципиально?

Градов отрицательно покачал головой.

– Мне это не принципиально…

– И еще, Антоша… Сядь…

Он сел.

– Понимаешь, там очень важно правильно начать жизнь.

Градов молчал.

– Папин университет находится в Нижнем Манхэттене, но в Манхэттене жить невозможно. Там цены запредельные. Самое удобное и доступное – жить в Нью-Джерси.

Она опять сделала паузу, но ответа не последовало.

– Все советуют сразу купить домик в Нью-Джерси. Это вроде и рядом, но уже не Нью-Йорк. Поэтому все подешевле. Значительно. У родителей уже есть покупатель на квартиру. Но этих денег не хватит. Короче, без нашей квартиры не обойтись. Ты же не хочешь, чтобы Аленка начинала свою жизнь на Брайтон Бич?

Градов усмехнулся.

– Да уж ни в коем случае.

– Антоша, только не надо строить из себя жертву. Ты можешь пока пожить у родителей. В конце концов, у них четырехкомнатная квартира. Ее можно разменять.

– Безусловно! Завтра же этим займусь.

Она поджала губы.

– Значит, ты не согласен?

– Я со всем согласен.

Потом все закрутилось, ежедневная череда риелторов, сто раз повторенный текст о высоких потолках и двух дешевых супермаркетах на соседней улице. Но за все время до отъезда они больше ни разу не разговаривали как родные, да и не хотелось. Он вообще жил как во сне. Единственное, помнил, как настоял на выдаче ему разрешения на неограниченные встречи с дочерью. По совету Филина бумажку заверили у нотариуса.

Из Шереметьева поехали к дедушке и напились. Филин много витийствовал, как он умел, но у Градова не было ни сил, ни желания слушать его. Потом оба рухнули на кровать, и, слава богу, удалось уснуть, даже несмотря на близкое соседство Филина. В свое время тот подбирал кровать широкую, специальную. Наутро он приплелся на кухню и увидел на столе красиво сервированный завтрак. Наташа так никогда не делала, да ему вроде и не надо было. Он и не помнил, когда они завтракали вместе. Оба перехватывали что-то на ходу. Они уходили в разное время, да еще эти постоянные дежурства, так что даже в выходные он иногда приходил утром, а она еще спала.

– Сова, я на тебе, пожалуй, женюсь.

– О! Первая здравая мысль за весь истекший период.

– Ты согласен?

– А ты что, сомневаешься?

– А жена как же?

Филин внимательно осмотрел его с ног до головы.

– Она не идет с тобой ни в какое сравнение. Завтра же разведусь.

Градов вздохнул и тяжело опустился на табуретку. Ему было нехорошо, а от вида еды еще больше замутило. Филин засуетился.

– Так, не вздыхать, а то я передумаю жениться. Сейчас кофейку….

Он налил кофе из джезвы и пододвинул чашку. Потом загадочно улыбнулся:

– А что у меня есть…

– Что?…

– А пивко!

После пива немного полегчало, и даже аппетит появился.

– Вот объясни мне, Стасик, как такое может быть? Мимикрия какая-то… Ведь он ко мне хорошо относился.

– Ты кого сейчас имеешь в виду?

– Тестя, кого еще. Ну, любил не любил, но за своего считал. Я тебе точно говорю. Я это чувствовал… И так в один момент взял и отрезал. Дело не в обиде. Я хочу понять, как это возможно… Ведь он живой человек, плохой, хороший, это неважно… А он будто тумблер в себе переключил на позицию off…

– Психопат.

– О чем ты говоришь! Он ни разу в жизни голос не повышал…

– Я ж не говорю – истерик. Я говорю – психопат.

– А в чем разница?

Филин покачал головой.

– Ой, как мне стыдно за своего коллегу! Какая профессиональная безграмотность!

– Так, не трынди, а!

– Объясняю. Психопатия – это эмоциональная глухость, недоразвитость, я бы сказал…

– Недоразвитый, значит… А Ирина? Я когда ногу сломал, она носилась со мной как мать родная. Всю Москву объездила, специалиста искала. Чтобы не дай бог я хромым не остался. Ведь правда переживала… Не могла она так притворяться…

– Тоже психопатка…

– Ну, правильно, все больными оказались…. Как все просто….

Филин почесал лоб.

– Ты тогда их был. А потом стал не их. А зачем чужого беречь и лелеять… Энергию тратить…

– Странно…

– Да ничего странного, Антоша. Просто ты так не умеешь, а кто-то умеет. Все люди разные.

Градов медленно поднял голову.

– А ты тоже меня аннулируешь, когда стану не твой?

Филин строго погрозил пальцем.

– Но-но! Попрошу без претензий. Я пока на тебе не женился.

Филин поковырялся в блюдце с орешками, выбрал один, а потом долго его жевал.

– Знаешь, Антоха, я на тебе вряд ли женюсь…. Но могу предложить другой вид воссоединения.

– Тайную связь?

– Как раз-таки явную…

– Нет, Сова, на связь я пойтить не могу…

– Ты вначале послушай, на какую!

Градов с интересом посмотрел на него.

– Прямо заинтриговал…

Филин пододвинул к себе остатки орешков и стал пересыпать их в ладонь, а потом обратно в блюдце.

– Стасик, ты что стесняешься? Что-то совсем неприличное?

Филин резко отодвинул блюдце.

– Ты меня, Антоха, вначале послушай и не перебивай…

– Да уже говори, терпежу никакого нет!

– Вот скажи, ты теперь всю жизнь с родителями жить собираешься?

У Градова сразу испортилось настроение. Уж этих слов он от Филина не ожидал. Тот обычно отличался душевной чуткостью и всегда понимал, что и когда можно говорить, а чего нельзя.

– Я чего-то не пойму… У тебя есть другие предложения?

– Есть. И ты о них знаешь.

В первый момент захотелось сказать что-нибудь такое, чтобы они поругались надолго, а может, навсегда. Но этот порыв быстро прошел, стало все безразлично, и не было сил ни спорить, ни разговаривать. Филин как будто почувствовал это его состояние и заговорил с таким жаром, что Градов его даже не узнавал. Эмоциональным тот никогда не был, особенно в разговоре. Градов даже когда-то, в студенческие годы, старался ему подражать, но у него плохо получалось.

– Ты думаешь, я не понимаю, как тебе хреново? Но именно сейчас надо решать. Понимаешь, сейчас, а не потом! Вот ты представь, как ты будешь приходить с работы, ложиться на диван и мастурбировать свои мыслишки унылые! Ты же рехнешься, Антоха!

Градов молчал.

– А так ты, во-первых, сменишь обстановку. А во-вторых… Что ты думаешь, мы совсем делом не занимаемся?

– Думаю, совсем не занимаетесь…

– Замечательно. Вот ты и займись.

– Чем?

– Делом.

– Каким?

Филин развел руками.

– Ну, тебе и карты в руки. Я тебе даю полную свободу. Для начала почитаешь литературу полезную. Ты же врач, Антоша! Терапевт. А это тоже терапия. Только психо…

– Вот именно что психо…

– Ты же сам меня доставал, что в психушке людей калечат! Что, нет? Ты же мне все мозги проел! Вот и придумай, как их спасать от душевных недугов терапевтическими методами. Это ж как интересно, Антоха!

– Я же не специалист…

– Так станешь! Кто тебя торопит. Для начала дам тебе пару рублевских девушек. Прелестные существа, я тебе доложу. Ты с ними пообщаешься, поспоришь, а в споре, как известно, рождается истина. А пока я тебе книжонок подтащу. Будешь читать, вечерами, как Ленин. А там, глядишь, и квартиру снимешь. Купить пока не купишь. Обещать зря не буду… Ну, подожди, не все сразу.

Градов собирался что-то ответить, но потерял мысль, а пока вспоминал, пришла другая, неясная, которую он изо всех сил пытался сформулировать, но она все время ускользала. Он вдруг понял, что теперь никому ничего не должен. Когда-то ему смешно было представить, что он уйдет из профессии, но точно так же он никогда не мог предположить, что уедет Наташа, что вообще такое может случиться. Значит, он во всем ошибался? Или это была игра с самим собой? Он мучительно напрягался, стараясь удержать эту мысль, без которой нельзя было двигаться дальше. Был момент, когда Аленка болела, и они столкнулись с тем, что по-настоящему нужны деньги, что это уже не шутки. Они тогда здорово испугались, и Градов впервые подумал, что пора искать заработки. Потом, когда страхи миновали и все потихоньку забылось, он удивлялся, как ему такое могло прийти в голову. Но Наташе он, конечно, ничего не сказал, ни тогда, ни потом. Она бы его не поняла, хотя теперь он уже не был в этом так уверен. Оказалось, что сейчас, без ее одобрения или осуждения, все его искания и сомнения теряли смысл. Что она скажет, если он уйдет из больницы? Да ничего не скажет, и вообще узнает ли. Все эти, казалось бы, неразрешимые внутренние проблемы вдруг разрешились в один момент, и остались пустота и тоскливое безразличие. И, хватаясь за спасительную соломинку, которую мгновение назад создал в своем воображении, Градов твердо произнес:

– Я пойду, если ты мне дашь возможность работать…

Филин, кажется, хотел пошутить, но сдержался, хотя в эту минуту Градов бы не обиделся. Он уже принял решение.

– Я пока почитаю, подумаю, а потом попробую что-то делать. Реальное. Я единственно тебя прошу не мешать мне, не понукать, как ты умеешь. Что это, мол, никому не надо, ну, ты понимаешь… Это будет не в ущерб работе.

– Заметано.

Они крепко пожали друг другу руки. Филин довольно улыбался, и в какую-то секунду Градов поймал в его глазах крошечную насмешливую искорку, которая промелькнула и тут же исчезла.

* * *

Стены приемной были увешаны портретами режиссеров и актеров. Иногда попадались сцены из спектаклей, с виду довольно знакомые, но точно сказать, откуда они, Маня затруднялась. Она уже и не помнила, когда последний раз ходили в театр. Петя вообще к этому не был приучен, но первые годы она его регулярно вытаскивала, и он не особенно сопротивлялся. Они тогда узнавали друг друга, и он во всем следовал за ней, как ей даже казалось, с удовольствием. У них игра была такая, вроде он бедный и невежественный, а она, такая умная и утонченная, его из грязи вытащила и, как может, приобщает к высокому. Петя обреченно вздыхал, и была в его согласии та очаровательная мужская снисходительность, с которой не сравнятся никакие комплименты. Маня таяла, притворно капризничала, возмущалась, а сама ждала эти моменты счастья, а иногда специально провоцировала. Сейчас это уже никак не будоражило, и Маня часто ностальгировала по тому времени и пыталась понять, почему все проходит и так ли это происходит у других. Это была такая тонкая материя, о которой стыдно было говорить вслух, и поэтому даже спросить было некого. Она и себе-то боялась признаться, что все прошло, потому что сразу становилось нестерпимо жалко Петю. Как-то раз завела разговор с Ленкой Кудрявцевой, но очень уж издалека, так что сама не знала, как и приблизиться, а потом поняла, что не сможет. И все, как обычно, было превращено в шутку. Ленка как раз разводилась и уже жила со своим новым другом, за которого впоследствии вышла замуж. Она всячески недоумевала, как могла столько времени прожить с таким ничтожеством, но делала это беззлобно. В тот период она была такой счастливой, что не могла ни на кого злиться. Маня ей очень завидовала. Правда довольно скоро Ленка снова стала обычной, да и муж на деле оказался даже хуже предыдущего. Когда уже разводилась со вторым и можно было его покритиковать, Ленка категорически отрицала, что когда-либо обольщалась насчет второго и имела претензии к первому. Она якобы всегда знала, что второй – дерьмо и в подметки первому не годится. Просто ей все надоело, а тут второй и подвернулся. Но иллюзий никогда не было. Никогда. Мане очень хотелось возразить, но она никогда не решалась. После подобных бесед она всегда давала себе зарок, что научится разговаривать так же. Подсознательно она чувствовала, что этот путь самый энергосберегающий, а она раздает свою энергию направо и налево, не получая никакой отдачи. Но все оставалось на уровне обещаний, и каждый раз, когда было плохо, она не сдерживалась и все рассказывала, а потом опять жалела и опять давала зарок. Видимо, такой как Ленка надо было родиться, а научиться этому невозможно.

На пятницу было назначено две встречи с авторами, и надо было рано встать. Он не могла уснуть. Петя читал и никак не гасил свет, и она молча злилась. Он уже привык вставать, когда захочется, но если она об этом напоминала, раздражался, мол, она тоже не на заводе пашет. Она громко вздохнула. Петя оторвался от книги.

– Тебе когда завтра?

– К десяти.

– Офигеть! Ну, чего ты не спишь тогда?

– Не спится…

– А чего тебе не спится?

Он повернулся на бок и обнял ее.

– Думы замучили…

– И о чем думы?

– Представляешь, что наш Мансуров учудил?

Она резко присела на кровати, невольно скинув его руку.

– И чего он учудил?

– Клыковскую рукопись зарубил, и теперь подавай ему другого автора.

– Ну а ты тут при чем? Пусть Витошин заморачивается.

– Петь, ну какой Витошин? У него дела государственной важности. Он об этом и знать не знает.

– Я не пойму, кого надо искать-то?

– А я знаю?

– А чего ты так распереживалась? Первый раз, что ли?

В Петиных словах ей почудилась подозрительность. Зря она так бурно возмущалась, это действительно звучало неестественно. Надо было быстро сворачивать эту опасную тему, но и обрывать разговор резко тоже нельзя было. Она совсем запуталась и почему-то никак не могла остановиться.

– А вот представь себе, первый раз. Ты когда-нибудь слышал, чтобы человек сны записывал?

– Тоже мне, Вера Павловна. Зеркало русской революции.

Маня хмыкнула.

– Зеркало – это Толстой, а Вера Павловна – Чернышевский. А вот деревня – это ты.

– А твой Мансуров – не деревня?! Я, может, тоже завтра встану утречком, какой-нибудь бред начирикаю и скажу, что это великое озарение и надо по нему срочно написать пятитомник.

– Ты вначале начирикай, а потом говори. Между прочим, в его снах что-то есть…

Петя приподнялся на локте и внимательно на нее посмотрел.

– Ты что, серьезно?

Она отвернулась и проговорила нарочито небрежно:

– Ну, конечно, не шедевр, но что-то такое…

– Какое, Мань? Скоро ты сама с этим Мансуровым рехнешься…

У нее перехватило дыхание, то ли от предвкушения чего-то, а может, от страха быть разоблаченной. Но ощущение было таким головокружительным, что перевешивало страх.

– При чем тут это? Автора искать мне по-любому… Я ж не скажу Витошину, что это бред и писать ничего не надо.

Петя молчал, и она уже раскаивалась, что начала разговор. Главное, что она никак не могла понять, зачем его начала. Ведь не собиралась, даже в мыслях не держала. А может, и держала… А потом в какой-то момент расслабилась и вот так нелепо выдала себя. И опять пронзила вина, что мучает Петю. Последние дни казалось, что все прошло, что было просто наваждение от усталости, от неустроенности, от всего вместе взятого. И вдруг сорвалась. Ей почему-то все время хотелось о нем говорить. И Ленке Кудрявцевой зачем-то проболталась, хотя когда рассказывала, казалось, это обычный обмен сплетнями. А Ленка вполне могла что-то такое почувствовать, что-то унизительное для Пети.

– Мань, а может, Вольской позвонить?

– Какой Вольской?

– Как какой? Я ж тебе рассказывал. Училась со мной. С восьмого по десятый.

– Журналистка, что ли? Театральная…

– Ну да.

Действительно, с этой Вольской Петя ей когда-то все уши прожужжал. Они смотрели какую-то передачу по телевизору, и там ведущий представил гостью, журналистку и театроведа. Петя ее узнал еще до того, как назвали ее имя. Он так обрадовался, вскочил, тыкал в экран пальцем, кричал, что они в одном классе учились. Все якобы уже тогда знали, что она страшенный талантище.

– А чего ж ее никто не знает?

– Как не знает? Видишь, даже в телевизор пригласили.

Маня тогда не поленилась и купила журнал «Современный театр». Там была статья этой Вольской о постановке польского режиссера на сцене МХАТа. Что-то в этой статье было, что вызвало даже некоторую зависть, но потом она быстро о ней забыла.

– А при чем тут Вольская? Она ж вроде при деле.

– Решетов с ней общается. Говорит, вроде у них там копейки платят, и она всюду, где может, подрабатывает.

– Как же так? Ведь она такой талантище…

– Ладно, не завидуй. Это только Клыковым хорошо платят, а она не Клыкова. Я, конечно, не знаю, может, ей это даром не надо. Но спросить можно.


Вольскую Маня узнала сразу. Она быстро шла широким мужским шагом прямо к месту, где Маня сидела. Одета она была в светло-коричневый строгий костюм с юбкой чуть выше колена, которая почему-то придавала еще большую строгость ее силуэту. Взгляд у нее был отстраненный и сосредоточенный, и Маня, приготовившаяся к обмену любезностями, растерялась и быстро убрала улыбку. Вольская протянула ей руку, спросила:

– Как дела у Пети?

– Спасибо, все нормально. Трудится в поте лица.

– Преподает?

– Почему преподает?

Вольская улыбнулась уголками губ.

– Мне всегда казалось, что он пойдет в науку.

Эти слова неприятно кольнули, как бывает, когда случайно наступают на больную мозоль.

– Да, что вы, какая наука! А семью кто будет кормить?

– Значит, я ошибалась.

– Кстати, он велел передать вам большой привет.

– Взаимно. Вы хотели узнать мое мнение о рукописи.

Она начала копаться в своей сумке. Сумка была объемной, бесформенной и очень потертой и совсем не вязалась со строгим костюмом. И лицо ее при ближайшем рассмотрении оказалось дубленым, морщинистым, немолодым, и если бы Маня не знала ее возраст, то не смогла бы его определить.

– Я тут вначале что-то пыталась выписывать…

Она вытащила какие-то бумажки и разложила их на столе.

– Ну, если в двух словах, это, конечно, бред.

– Вы имеете в виду сон?

– Нет, я имею в виду труд госпожи Клыковой. А вот в самом сне, если это, конечно, сон, что-то есть.

– Правда?!

Вольская быстро глянула на Маню и улыбнулась. Глаза ее сузились до щелочек, полностью скрыв зрачки. Маня спросила осторожно, боясь спугнуть собеседницу.

– И что вы думаете?

– Мне сложно сказать, не видя автора. Автора первоисточника…

– Так можно встретиться!

Маня запнулась, испугавшись собственной поспешности.

– …если вы, конечно, не возражаете.

– Я не возражаю. Только на следующей неделе. Если можно, в начале. Вы тогда назначьте время и сообщите мне.

Этот сон Маня уже успела выучить наизусть. После первого прочтения впечатление было странным. Она даже испытала некоторое неудобство за автора. Потом читала еще и еще, и сон постепенно становился видимым. Она представляла одинокого маленького мальчика, которого никто не любит. Мальчик вырастает и, покинув родные места, много скитается и страдает, чтобы доказать всем, что он совсем другой и тоже достоин любви. И вот, обновленный, он возвращается и идет к своим обидчикам. Теперь он выстрадал право на другое к себе отношение. Но люди остались такими же, и, значит, зря он страдал и зря надеялся, и вообще все было впустую. Она совсем не так представляла Мансурова. В нем, оказывается, был надлом, какая-то страшная тайна, которую очень хотелось разгадать, и было страшно ее разгадывать. Петя тоже много страдал, но тайны в нем не было, и ей было стыдно это осознавать, и было жалко Петю. Но когда она об этом думала, накатывала тоска и обреченность. Было обидно, что уже не суждено испытать новых ощущений, потому что единственный данный ей жизненный шанс был так бездарно использован. Она ошиблась, и нет права что-либо менять.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации