Текст книги "Завоевать сердце гения"

Глава 20. Без обязательств

Я вскрикнула и выгнулась.

– О боже, Роберт, так нельзя!

– Можно, – его рука пришла в движение. – Хочешь большего, Денни?

Я промолчала, закусив губу. Его пальцы скользили из меня и внутрь, едва-едва. Знаете, как пробная бесплатная версия.

– Я бы вошел в тебя прямо здесь. Но есть одна загвоздка. Контракт. Что бы ни писали желтые газетенки, я действительно не сплю с музами.

– Невероятно… Сначала ты сделал все, чтобы я его подписала, а теперь просишь об обратном?

– Я не предполагал, что стану бредить тобой. Или что каждый раз буду позорно сбегать в душ, чтобы сбросить напряжение. Это, знаешь ли, сомнительное удовольствие постоянно ходить со стояком. Да, мисс проницательность, из-за тебя я чуть ладони не стер, но все без толку.

– И какие у нас будут отношения без контракта?

– Чуть менее странные, чем сейчас. Вполне достаточно, разве нет?

– Я серьезно, Роберт! Ты мне все уши прожужжал, что не заводишь отношения. Что никого не трахаешь! А теперь рассказываешь, что нагнешь меня прямо здесь? А если ты просто опять пытаешься обвести меня вокруг пальца и по-прежнему хочешь избавиться от меня? Я разорву контракт, а ты вышвырнешь меня на улицу вместе с моими двумя азалиями!

– Боже, женщина! То ты всеми силами меня соблазняла, а теперь идешь на попятную?

– Я у тебя учусь, Роберт! Шаг вперед, два – назад. Твоя любимая тактика. Не спишь с музами? Да будет заливать! И не надо говорить, что мои прежние оргазмы не считаются! Еще как считаются!

Он рывком стянул меня со своих колен, и уже в следующую секунду я оказалась прижатой к спинке дивана. В мгновение ока Роберт оставил меня без белья, теперь трусики болтались где-то на щиколотках. Ветерок скользнул между ног.

– Нет! – взвизгнула я. – Не хочу так!

Он провел рукой у меня между ног, а после раздвинул ноги коленом. Впился пальцами в бедра.

– Я тоже очень хотел сделать это в первый раз правильно, Денни. На кровати, с шелковым бельем и лепестками, мать их, роз. В красивом белье, которое выбрал сегодня…

Я почувствовала, как он провел у меня между ног. И уже не руками.

– Роберт, нет…

Он схватился руками за спинку и навис надо мной, тяжело дыша.

– Почему нет, Денни? Почему теперь ты, черт возьми, говоришь «нет»? Помнишь, что ты сказала на кухне – «Можно вы меня просто трахнете и я пойду»? Так вот, можно я уже сделаю это?

Я мотнула головой, и рыжие волосы упали на глаза. Попыталась их откинуть, но именно Роберт выручил меня – тут же отреагировал, собрал волосы, чтобы перекинуть их на одно плечо, но что-то пошло не так.

Стоило ему только коснуться волос, как он снова намотал их на кулак, как недавно в лифте, и потянул на себя, заставляя запрокинуть голову. Мой рот приоткрылся. Большим пальцем он провел по моим губам.

– Помоги мне начать все заново, – сказал он хрипло. – С чистого, нормального листа. Не порть эти отношения контрактом и грязью мастерской. Прошу тебя.

– Хорошо, но придется смириться с тем, что ты не сможешь держать меня взаперти, как прошлые дни. Мне, как минимум, нужно ходить на работу. А еще ездить в гости к родственникам и друзьям. И где я буду жить?

– Со мной, конечно! Зря, что ли, купили два ведра бирюзовой краски?

– Ладно, дай только привести одежду в порядок.

Не понимаю, как мы вообще продолжали этот разговор. Его член упирается мне в бедро, а я стою на коленях и без нижнего белья, пока ветерок гуляет между ног. Самое время обсудить будущее.

Прежде, чем отпустить, он снова потянул волосы на себя, запрокидывая мою голову назад. И двинул бедрами так, что провел членом у меня между ног. Я вцепилась ногтями в диван, пытаясь перебороть тот электрический разряд, который прошил тело с головы до ног.

Знакомая тактика. Вывести противника из равновесия и добиться согласия.

– Да что еще, Роберт? – сдавленно прошипела я. – Я же уже со всем согласилась.

– Контракт, – напомнил он.

Элеонора или Роберт? Увольнение или отношения?

К чертям, даже не буду делать вид, что мне сложно определиться.

– Эйзенхауэр обещал подать на меня в суд, – напомнила я ему.

– Он этого не сделает.

На словах это, конечно, хорошо, но не хочу из пасти акулы попасть в пасть тигра.

– Мне нужна гарантия, что…

– Денни, – зарычал Маккамон, – нормальные отношения строятся на доверии. Или ты хочешь, чтобы мы заключали контракты по любому поводу?

Нет уж, хватит с меня контрактов. Я покачала головой, а Роберт поцеловал меня в плечо, провел рукой по животу прямо к изнывающей точке между ног.

– О боже, – выдохнула я, – если ты сейчас снова уберешь руку…

– Не уберу.

Он провел тремя пальцами, раскрывая меня, проник одним внутрь, смочив моими же соками, и вернулся к твердой горошине клитора.

– Ты так сказочно кончаешь, Денни… Я не сдержался в первый раз, коснувшись тебя, и с тех пор больше ни о чем другом думать не могу. Кончай, Денни. Только для меня. Я больше не хочу отпускать тебя.

Хриплый шепот, горячее дыхание и настойчивое поглаживание сделали свое дело. Я вздрогнула и застонала, а Маккамон тут же заглушил мой крик долгим поцелуем, пока его пальцы преумножали мой оргазм снова и снова.

⁂

При виде того, как Маккамон тащит меня за руку, вышедший нам навстречу Томас сначала замер, как вкопанный, а потом широко улыбнулся:

– Мистер Эйзенхауэр в кабинете, хозяин. Как прошел день, мисс Стоун? Великолепное платье.

– Спасибо, Томас! Подарок Роберта.

– Давно он здесь? – бросил Маккамон, не замедляя шага.

– Около часа. Что-нибудь принести?

– Нет, не нужно. Денни, быстрее!

– Каблуки не созданы для спринтера, Роберт.

На мраморном полу каблуки скользили. Маккамон сжалился и все-таки замедлил шаг.

– Томас, завтра будет доставка из строительного магазина. Мисс Стоун сама распорядится, что куда.

– Хорошо, – медленно согласился Томас, словно не веря своим ушам.

– Томас, а какого цвета стены в спальне Роберта?

– Денни, потом! – прорычал Роберт, распахнул дверь кабинета и пропустил меня вперед.

Эйзенхауэр не шевельнулся. С порога я видела только бледную руку на ручке массивного кресла. Маккамон остановился рядом. Они молча пожали друг другу руки.

– И снова здравствуйте, – сказала я, опускаясь на диван между двумя креслами, которые заняли мужчины.

Эйзенхауэр повернул голову на звук.

– Мисс Стоун. Это была ваша идея отправиться в ресторан?

– Нет, – ответил за меня Роберт.

– Ты должен понимать, как сильно тебе повезло, что журналисты не разнюхали об этом. До этого ты вел скучную жизнь затворника. Но все изменится, Роберт, если ты не остановишься.

Хотя он обращался к Маккамону, его лицо по-прежнему было повернуто ко мне.

Все в его фигуре действовало устрашающе. Черная рубашка под черным пиджаком, черные солнечные очки и бледная кожа. Он походил на вампира или человека, который только что похоронил собственную семью.

По коже побежал холодок, и меня передернуло.

Ненавижу черный. Ненавижу все, что может ассоциироваться с похоронами. Силой заставила себя отвести взгляд от агента и посмотреть на Роберта.

Темно-русые волосы, ярко-синие глаза, золотистая кожа под белой свободной хлопковой рубашкой с закатанными рукавами. Даже в этом простом виде а ля «парень с соседнего двора» Маккамона пропустили в ресторан Манхэттена. В нем чувствовалась порода, что и говорить.

– Брось, Франсуа, – ответил Маккамон. – Мы всего лишь сходили в ресторан.

Эйзенхауэр по-прежнему смотрел на меня.

– Ладно, – холодно улыбнулся он.

Ни черта не искренняя улыбка.

– Поговорим о том, что действительно важно. Как твои работы, Роберт? Есть что показать?

– А как вы оцениваете его картины? – не сдержалась я.

– Как и все слепые люди. Пальцами. Но я не всегда был слепым, мисс Стоун, и знаю, на что способен Роберт.

– Оу, простите.

– Вам не за что извиняться, – сказал он, почему-то делая ударение на «вам».

А кто должен извиняться? Я перевела взгляд на Роберта – челюсть крепко сжата, в глазах арктический холод.

– Роберт, – повторил Эйзенхауэр, – так что с картинами?

– Мне нечего тебе показать.

– Вот как, – протянул Эйзенхауэр. – Мисс Стоун не оправдала моих надежд?

«Моих» он снова подчеркнул голосом, словно намекал, что уж надежды Роберта я оправдала, но кого они волнуют?

– Мисс Стоун должна расторгнуть контракт.

– Что ж, конечно, если мисс Стоун не справляется с обязанностями музы, мы должны расстаться. Печально, что так.

Ни черта ему не было печально, в голосе цвела только радость. Да что я ему сделала?

– Мы можем сделать это сейчас?

– Конечно, – притворно-легкий тон. – Пусть мисс Стоун напишет заявление, ты его прочтешь и проверишь, а я заберу с собой.

Я посмотрела на Маккамона. Он кивнул и взглядом указал на письменный стол.

– Я был бы вам благодарен, если бы в моем присутствии вы озвучивали все происходящее, – заметил Эйзенхауэр.

Ах ты ж, чувствительная пиявка.

– Просто спрашивала, нет ли у Роберта ручки, – ответила я, направившись к письменному столу.

– Почему вы зовете его по имени, мисс Стоун? Снова.

– Потому что я ей разрешил, – ответил Маккамон.

В ответ Эйзенхауэр кашлянул, мол, ну ладно, все равно эта девка сейчас отсюда вылетит, а так, чем бы дитя не тешилось, лишь бы картины были гениальными.

– Что ж. Полагаю, ты можешь вернуться в мастерскую, Роберт. Не буду тебя задерживать. Как только мисс Стоун закончит, я попрошу водителя отвезти ее домой.

Моя рука зависла над бумагой, и я снова посмотрела на Роберта. Может, мне реально лучше свалить, а потом вернуться? Почему-то казалось, что так правильнее, хотя в голове не укладывалось, почему мы должны скрываться от агента.

– Не нужно. Мисс Стоун останется здесь.

– Вот как? Если она расторгнет контракт, то в качестве кого?

– Моей девушки.

У меня ручка выпала из пальцев. Пока я искала ее на полу, Эйзенхауэр сказал желчно:

– А я думал, ты поумнел после Шарлотты, Роберт.

Имя мисс деБорн было отравленной ядом стрелой, предназначенной исключительно мне. Чертов агент, я не поведусь на это.

– Шарлотта была моей самой большой ошибкой, Эйзенхауэр, – ответил Роберт.

– Нет. Твоей самой большой ошибкой была не какая-то женщина, и ты это знаешь. Или напомнить тебе? Прямо здесь? Ведь мисс Стоун, кажется, ничего неизвестно об этом?

Роберт стрельнул в меня взглядом, мол, ради Бога, Денни, только молчи, и сказал вслух:

– Я сам расскажу Денни об этом. Когда придет время.

– Ради Бога, Роберт! На что ты надеешься с таким прошлым?

Сейчас любопытство и врожденная болтливость проходили самый серьезный тест на прочность за всю мою жизнь. Никак нельзя задавать вопросы, потому что Эйзенхауэр специально провоцирует. И меня, и Роберта.

А если Маккамон захочет, то действительно сам расскажет. Когда-нибудь. Вот только, похоже, он не без оснований считал себя чудовищем. И я пока не знала, как к этому относиться.

Но не буду думать об этом сейчас, пока рядом Эйзенхауэр, который зачем-то хочет внести разлад между мной и гением. А еще зачем-то напоминает Роберту о том, что он и так помнит каждую гребанную минуту своей жизни.

– Денни, ты все написала? – Роберт снова смотрел на меня.

Кивнула, потому что сидела, закусив изнутри щеки, чтобы ничего такого случайно не ляпнуть.

Маккамон пересек кабинет, пробежался глазами по тексту. Забрал бумагу и подошел к агенту.

– Держи. Даты и номер контракта проставишь сам. И больше никаких угроз о том, что ты подашь на нее в суд. Когда придет время, то просто отдаешь ей картину.

Наверное, у него есть секретарь, который обращается с такими документами, написанными без использования шрифта Брайля.

Эйзенхауэр поднялся.

– Позволь дать тебе совет, Роберт. Как мужчина, я понимаю тебя, но как твой друг – нет. Прежде всего, я твой единственный друг здесь. Алекс далеко, а ты вряд ли решишься перебраться в Калифорнию. Поэтому, позволь дать тебе совет – утоли голод своего тела, а после принимайся за работу. Это твое предназначение. Ради этого ты до сих пор ходишь по этой земле.

Эйзенхауэр подхватил прислоненную к креслу трость и двинулся к двери. Ни я, ни Роберт не сдвинулись с места.

Послышалось вежливое прощание Томаса, на которое Эйзенхауэр не ответил, а после громко хлопнула входная дверь.

Мистер Жуть покинул помещение. Можно выдыхать.

Глава 21. Монохромные оттенки ночи

Маккамон рухнул обратно в кресло. А мое внимание снова привлекла фотография в рамке, которую я разглядывала несколько вечеров тому назад.

С поблекшего снимка улыбались трое парней. И теперь среди них я могла узнать не только Маккамона.

– Так значит, Эйзенхауэр не всегда был слепым?

– Он потерял зрение в Академии, – глухо ответил Роберт.

Я медленно поднялась из-за стола и приблизилась к снимку.

Надо сказать, подростком Эйзенхауэр был даже симпатичнее Маккамона. Крепкий красавец-юноша с широкими плечами и открытой улыбкой. Похоже, серьезно занимался плаванием.

– Третий на фото это Алекс Кейн[1]1
  Алекс Кейн – главный герой романа «Дракон в моей постели».


[Закрыть].

У меня отвисла челюсть.

– Да ладно? – ахнула я.

Вглядевшись в подростка на поблекшем от времени снимке, я действительно увидела знакомые черты лица голливудской звезды. Конечно, наш раздел «Светской хроники» не обходил вниманием кинозвезд и их лица часто мелькали на страницах журнала.

Подростком Алекс тоже был хоть куда, так что, по большому счету, Маккамоном в те годы я бы вряд ли увлеклась. Скорее кем-то из этих двух.

Мальчишки улыбались, никто из них и не подозревал об уготованном им будущем. Один станет звездой мирового кинематографа, другой потеряет зрение, а тот, что в центре, превратится из гения в отшельника и сведет на «нет» нормальные отношения с женщинами, наказывая себя за прошлое.

Никогда не видела такой откровенной и задорной улыбки у Маккамона в настоящем, как на этом снимке. Что же произошло в жизни этого мальчишки, за что он до сих пор не может себя простить?

– Сколько тебе тут?

– Шестнадцать. Я был младше этих двоих, когда мы познакомились. Это последний день учебного года. Мы недолго проучились вместе. Тем летом Алекс вместе с семьей навсегда переехал в Калифорнию. А меня отчислили. Иди ко мне, Денни, – вдруг сказал он.

Я послушно села к нему на колени, обвив шею руками. Роберт коснулся лбом моего плеча.

– Знаешь, когда я был ребенком, то не знал, что такое вдохновение. Я просто делал то, что хотел. Мог стоять с утра до ночи, не зная усталости. После того, как умер отец, вся жизнь моей матери стала вращаться только вокруг меня. Она даже не отправила меня в школу. Учителя сами приходили к нам, но если время уроков не совпадало с моим вдохновением, это были не мои проблемы. Фактически, все свое детство я провел в четырех стенах рядом с мольбертом и красками. Мне вбивали в голову, что мое предназначение – творить, а все остальное не стоящая моего внимания ерунда.

Что ж, это многое объясняет в его характере и образе жизни.

– И все-таки потом тебя зачислили в Академию. Мама отправила?

– Я сам подал документы. Чувствовал, что мне не хватает знаний. Топтался по кругу, повторяя одни и те же приемы. И когда чудом сдал вступительные экзамены, то сбежал в Академию так, что пятки сверкали. Поначалу меня сторонились, но я быстро смекнул, что алкоголь на вечеринках – прямой путь к успеху. Я впервые вырвался во взрослую жизнь и обрел видимость свободы. Но я рос во вседозволенности и думал, что так будет всегда. Вместо учебы, к которой я так стремился, увлекся вечеринками, девушками, алкоголем и наркотиками разной степени тяжести. Забил на лекции, чаще был пьяным, чем трезвым. Не говоря уже о том, что неделями не подходил к мольберту. А когда брался за дело, то едва мог удержать в руках кисть из-за похмельного тремора.

– Из-за этого тебя и отчислили?

– С треском. И знаешь, что я сделал? Закатил прощальную вечеринку. Алексу повезло, что он уехал из кампуса на день раньше. Алкоголь лился рекой. Там был почти все студенты, и, конечно, кто-то донес, что мы балуемся не только пиццей. Нагрянули копы. А я, несмотря на то, что не просыхал который день, сел за руль…

Сердце болезненно сжалось.

– Не нужно говорить об этом, если не хочешь.

– Франсуа прав, я должен…

– Нет, не должен, – отрезала я. – Эйзенхауэр хотел, чтобы ты вывернул душу наизнанку, но сейчас это совершенно необязательно. Или ты надеешься, что я тоже уйду, как Шарлотта?

– Дело не только в Эйзенхауэре… Моя мать, например, прокляла меня после той ночи.

О боже мой. Вдох-выдох.

Не хочу ничего слышать о той ночи, не хочу. Мне снова холодно рядом с ним, хотя Маккамон обнимает и прижимает к себе.

– Не надо, Роберт. Хватит и того, что я уже знаю и что прочла на твоей страничке в «Википедии».

– У меня есть страничка в «Википедии»?

– Ага, например, в твоей биографии есть целый период, который называется «Возрождение». Там было много о технике, стилях и приемах, которым тебя научила Шарлотта, но ничего из того, что меня действительно интересовало. Давай лучше об этом?

Лучше, проще и без болезненнее говорить сегодня только о Шарлотте.

На губах Роберта мелькнула призрачная улыбка.

– Ох, Денни, ты не исправима, – вздохнул он, – давай, спрашивай. Обещаю ответить.

– Она была твоей последней женщиной, с кем ты спал?

– Что? Нет, конечно!

– Как это «нет»?! – ахнула я.

– А что, мой ответ не сходится со списком моих любовниц в «Википедии»? – усмехнулся он.

Такого списка там вообще не было. К сожалению.

– Шарлотта не была последней, если ты ведешь к тому, что после нее я разочаровался или обозлился на всех женщин. И особенно рыжих, – он снова задумчиво провел по моим волосам. – После того, как мы расстались, как и любой другой мужчина, я посчитал, что алкоголь и другие женщины отличный способ исцелить разбитое сердце.

Вот сейчас больно было.

– Разбитое сердце? У вас все так серьезно было?

– Шарлотта была моей первой любовью. Отчасти это верно, что после неудачи с ней я решил завязать с любыми отношениями, но лишь отчасти.

– А ты ее до сих пор… любишь?

– Серьезно, Денни? Ты спрашиваешь это, сидя на моих коленях, и после всего, что у нас было?

– Не увиливай, Роберт. Это значит «нет»?

– Это значит «нет», – согласился он. – Денни, когда мы познакомились с ней, я страдал от депрессии, алкогольной и наркотической зависимостей. Меня тянуло блевать даже при виде чистого холста, не говоря уже о том, чтобы создавать картины. А Шарлотта… Она сделала так, что на какое-то время я перестал ощущать себя самым никчемным человеком на земле. Так как я не закончил Академию, то по-прежнему нуждался в знаниях, и Шарлотта помогла определиться с направлением и техникой. А я просто принял эти отношение за то, чем они не являлись, и потом она ушла.

– Она узнала о твоем прошлом?

– И это тоже. Эйзенхауэр рассказал ей.

А у него, видимо, отработанные методы, как избавляться от женщин гения.

– Почему он до сих пор так злится на тебя?

– Имеет на то полное право. Это я сел за руль пьяным, а после…

Я быстро коснулась пальцем его губ, призывая к молчанию.

– Нет, Роберт.

Он мягко убрал мою руку.

– Но я хочу, чтобы ты узнала. От меня.

А не от Эйзенхауэра. Понятно, если задержусь рядом с гением и буду отвлекать от творчества, Франсуа обрушит на меня всю правду о прошлом. Беспроигрышный козырь в рукаве.

Я покачала головой.

– Денни Стоун решила прятать голову в песке? Это на тебя не похоже.

Ох, Роберт, если бы ты знал, что именно этим я и занимаюсь последние двенадцать лет…

Он внимательно посмотрел на меня. Я уже знала этот взгляд. Внимательный, цепкий, заглядывающий в самую душу. Так он смотрел на меня впервые, когда я ворвалась к нему на кухню.

– Что-то случилось в твоей жизни, Денни, и ты до сих пор старательно избегаешь любого упоминания об этом, не так ли?

Разговор снова уходил в опасное и острое, как новенькая бритва, русло.

– Совершенно бесполезно спрашивать меня об этом, Роберт. И даже не пытайся отвлечь, я еще с Шарлоттой не закончила!

Маккамон не улыбнулся. Как загипнотизированный, он снова и снова пропускал мои рыжие волосы через пальцы.

– Знаешь, – сказал он, совершенно меня не слушая, – одна из ступеней исцеления от зависимости – это попросить прощения у всех, кого ты обидел. В моем случае это не только Эйзенхауэр, но и куча других людей. Я искал их всех и просил прощения, но больше всего хотел найти того человека, перед которым в свое время мне не хватило сил извиниться. Десять лет назад я позорно сбежал с кладбища, стоило увидеть ее среди надгробий. Ты спрашивала, что не так с рыжими волосами? Я не видел лица той девочки, не знаю имени. В памяти остались только яркие рыжие локоны на черной одежде. С тех пор я и избегал рыжих, хотя при этом постоянно думал о ней, хотел найти, помочь и, наконец, извиниться, но та девчонка как сквозь землю провалилась. Эйзенхауэр тоже не нашел ее.

Чувствуя настойчивое жжение в глазах, я прикрыла глаза, коснувшись лбом его плеча, а Роберт продолжал:

– Но вся эта чушь о всепрощении, которую мне втирали, так и не принесла облегчения. Загвоздка была в том, что я так и не простил самого себя. Сама посуди, Денни, я выходил целым из любых передряг. Как и в детстве, мне до сих пор разрешено почти все, а на любые выходки смотрят сквозь пальцы. Оргии под видом творческого процесса? Ладно. Женщины для вдохновения? Пожалуйста! Удовольствие, радость, секс, наслаждение и отношения… Я планомерно вычеркивал из своей жизни все, что только приносит человеку счастье. До встречи с тобой у меня оставались только мои картины.

– Ты оставил их ради себя или потому что неудобно перед Франсуа из-за того, что он так и не стал художником? А что на счет тебя? Ты еще получаешь удовольствие от собственного творчества?

– Ты права, я почти забыл, что каково это – браться за кисть с удовольствием. Я не могу не рисовать, но мои последние картины – это заученные приемы и проверенная годами техника. В них нет души, огня, сердца, каждый критик называет это по-своему. А после того, как увидел тебя, впервые за долгое время создал что-то действительно стоящее. Ни одной женщины мне не хотелось коснуться также сильно, как тебя. Ни одну не хотелось довести до оргазма лично, чтобы увидеть, как она кончает и потом постараться перенести ее страсть на холст. Рядом с тобой я перешагнул через все свои принципы, а ведь возводил их годами. Я предложил тебе контракт, хотя знал, что ты не создана для этого, но хотел удержать тебя хоть как-то.

– Но ты сказал Эйзенхауэру, что больше ничего не создал за это время. Почему, если я так хорошо на тебя влияю?

Роберт очертил пальцем мои скулы.

– Твои чувства такие настоящие, такие яркие. Но стоит взяться за кисть, как я понимаю, насколько фальшивят мазки. Я давно ушел от цвета, но твоя страсть… Ее невозможно передать в монохромных оттенках. Я пытаюсь понять твои ощущения, а по итогу только стою у мольберта, улыбаюсь, как дурак, а вся кровь приливает к члену. Какие уж тут картины.

– У тебя просто давно не было секса…

– Дело не только в сексе. Я больше не могу жить, как прежде, Денни. Все, что работало раньше, больше не работает. Я не хочу других женщин. А еще… – он запустил руку мне в волосы и выдохнул: – Ведь ты рыжая.