Текст книги "Завоевать сердце гения"

Смотритель благопристойно, но от души ругается.

Байк тормозит поодаль, и на кладбище снова воцаряется тишина. Закованный в черную кожаную броню мужчина не спешит. Даже несмотря на опущенное черное забрало шлема, я явственно ощущаю на себе его взгляд, от которого мое сердце сначала затихает, а после заходится в частом рваном ритме.

Он ждет моей реакции и, если сорвусь и побегу, он тут же выжмет газ и пустится в погоню. Теперь больше не убежать. Ни мне, ни ему.

– Что вы себе позволяете?! – вопит смотритель, перекрикивая дождь, и прибегает к единственному доводу: – Я вызову полицию!

Капли барабанят по байку и шлему, стекают с кожаной одежды. Уверена, что байкер даже не смотрит на него.

Он разжимает руки в перчатках, ослабляя хватку на руле. Медленно касается шлема. Эти мягкие, неспешные движения обманчивы – именно так укротители ведут себя рядом с дикими напуганными животными.

Шлем, как оторванная голова, остается на сгибе локтя, но я продолжаю смотреть только на черное забрызганное дождем забрало.

И слышу, как он произносит твердым, как лед, голосом:

– Не нужно полиции, мистер Закси.

– А вы, собственно, кто такой, молодой человек?! – вспыхнул смотритель, хотя ему и лестно, что возмутителю спокойствия известно его имя.

– Мое имя Роберт Маккамон.

Глава 24. Особняк на холме

– О, – выдохнул мистер Закси совершенно другим тоном. – Мои соболезнования, мистер Маккамон. Жаль, что вы не смогли приехать вовремя. Мы с честью проводили в последний путь вашу матушку. Хотите осмотреть склеп?

– Позже, – сухо ответил Маккамон. – Не оставите нас одних?

Закси оглянулся, явно не понимая, что такого уважаемого человека может связывать со мной.

– Не думаю, что вам стоит вмешиваться, мистер Маккамон, – пытается отговорить его смотритель. – Мисс явно не в себе, ее родители…

– Я знаю.

Этот ответ, как удар хлыстом. Как последний рубеж.

Теперь Маккамон тоже знает правду.

Закси кивнул, что-то пробормотал на счет чая, а после мы наконец-то остались одни.

– Каждый раз, когда я здесь был, я всегда только смотрел издали, – сказал Роберт громко, перекрикивая шорох дождя. – Никогда не мог подойти к могилам ближе. Я приходил, даже несмотря на то, что мать всегда отчитывала за то, что я вообще ходил сюда. Она боялась, что люди узнают правду, и считала, что мне здесь нечего делать.

Вцепившись в газонную траву так крепко, словно меня уносило течением, я молчала.

А Роберт продолжил:

– В последний раз я стоял с другой стороны, еще дальше, но все равно видел, как ты вышла из того леса. Только после узнал, что ты сбежала из детского дома и чуть не умерла от голода из-за того, что заблудилась в заповеднике. Я почти подошел к тебе, но увидел темную машину, откуда вышли те строгие люди в костюмах, и женщину в яркой одежде, которая выбралась из нее последней. Помню, как меня поразил контраст ее одежды с твоей и всех, кто был на кладбище. Она забрала тебя с собой, а с тех пор все время успокаивал себя, что просто не смог бы подойти и извиниться, потому что тебе было не до меня. Но, знаешь, все это чушь собачья. Я просто трус. Несмотря ни на что, во мне никогда не было такого же стержня, как в тебе. А когда снова попытался найти тебя, ты уже сменила имя и уехала отсюда. Все, что я мог… Это заказать доставку цветов и чтобы другие люди смотрели за этими могилами, раз ты здесь больше не появлялась.

Капли скользили по щекам. Одежда теперь была полностью мокрой. Я посмотрела на белые лепестки пионов, словно побитые ржавчиной.

– Хочу знать, как это про… – голос, скрипучий, как несмазанная калитка кладбища, оборвался на полуслове.

Горло прожгло болью, и я закашлялась.

Сухой саднящий кашель, казалось, выворачивал наизнанку. Каждый новый вдох заставлял кашлять еще сильнее. Я давилась дождем, кашлем и слезами, и больше всего хотела расцарапать собственное горло, лишь бы этот зуд прекратился.

Роберт поднял меня с земли и крепко прижал к себе, и сотрясавший кашель вдруг перешел в плач. Глубокий, сильный, отчаянный. Я цеплялась за его кожаную куртку, разрывая противоречивыми желаниями оттолкнуть или прижаться сильнее.

Хриплый тембр его голоса обволакивал, успокаивал и согревал. Роберт водил руками по спине и мокрым волосам. Я растворялась в нем, глотая слезы, как вдруг меня словно швырнули с небес на землю.

Вскинув голову, уставилась на него, чувствуя, как в глазах закипают слезы.

Как он смеет говорить мне то, что сказал только что? Конечно, он ведь был на кладбище в тот день, мог слышать слова Ба, но разве не понимает до чего жестоко повторять эти слова?! Сейчас? Как больно слышать их именно от него?

Мне бы сорваться и наброситься прямо на него, как в детском доме когда-то, повалить в грязную лужу и начать вбивать зубы в глотку, потому что не готова слышать эти слова от него.

Это простейшие первобытные инстинкты – мстить и защищаться, но сейчас все настройки сбоят, а принципы еще прошлой ночью полетели к чертям. Моя кожа до сих пор пахнет этим мужчиной, хотя дождь и пытается добраться до тела и смыть чужие запахи.

Сил хватило только на то, чтобы оттолкнуть его от себя и отшатнуться самой.

– Что… ты… сказал? – зубы отбивают чечетку.

А скрипучий голос не узнать. Наверняка, у меня и видок тот еще.

Роберт бледен, но серьезен. Больше не глядит на меня тем высокомерным взглядом, как на кухне, в кои-то веки мы на равных. Ловлю себя на мысли, что знаю даже крапинки в его глазах, не говоря о большем. Как? Когда я успела с головой утонуть в этом мужчине?

– Я больше не отпущу тебя.

Тряхнула головой, так что с мокрых волос полетели брызги.

– Нет, после…

Во взгляде – непонимание. Значит, не специально произнес то, от чего у меня моментально подгибаются коленки. Может быть, вообще забыл, что ляпнул, и теперь не станет повторять. И тогда я смогу уйти. Хотя уходить мне некуда. До появления Роберта, путь на кладбище был тупиковым, и меня это устраивало.

А сейчас… в этой туманной дымке мороси, стелящейся по холмам, появился другой неожиданный путь.

«Ты еще не знаешь, каким я могу быть настойчивым», когда-то сказал он мне. Похоже, он говорил правду.

С запозданием понимаю, что пятилась все это время, аккуратными маленькими шажочками, но Роберт делал один шаг вместо трех моих.

В антрацитовых глазах появилось что-то еще, кроме силы, уверенности и нежности. Это выбивает почву из-под ног. Ни один мужчина не смотрел на меня так. Ни один еще не становился причиной моих величайших наслаждения и боли одновременно. Эмоции смешиваются таким тугим клубком, что не разрубить.

Я умею только убегать, у меня никогда не хватало мужества, чтобы остановиться и встретиться с этими чувствами лицом к лицу. Я подалась им той ночью, которая, как думала, станет для нас с Робертом последней, и оказалась не готова к тому, что Роберт не захочет оставаться частью прошлого. И что наша история еще не закончилась.

Маккамон опускается на колени перед могилой моих родителей. Для меня это как всадить нож в открытую рану, в которую предварительно насыпали соли.

Каждое его слово, как загнанный под ноготь гвоздь, но вместо того, чтобы бежать от этой боли, я как будто приросла к сырой земле, завороженная тихим голосом.

– Я никогда не знал вас, а вы не знали меня. Хотя последние двенадцать лет меня убеждали, что ваши жизни отнял именно я. У меня не было причин не верить матери или Франсуа, поскольку мои воспоминания о той ночи очень обрывочны. Я даже не знаю, что из того, что мне говорили, правда. Я вернулся сюда, чтобы наконец-то узнать. И еще, чтобы вернуть вашу дочь. Она лучшее, что было в моей жизни. Может быть, вы были бы против… Если бы знали обо мне все, что знает она… Но я обещаю… Сделать все, чтобы она стала счастливой. Если только она позволит мне это.

Последние слова он произнес, глядя на меня.

Потом поднялся, медленно вытер большими пальцами слезы с моих щек и повторил те самые слова:

– Идем домой, Денни.

⁂

Меня так трясло от холода и всего остального, что я не удержалась бы на байке. Поэтому Роберт принял решение оставить железного коня в сарае смотрителя, среди лопат и кирок, и вызвать такси. Но в крохотном городке, в непогоду машину пришлось бы ждать целую вечность, как и попутки. Мистер Закси вызвался сам отвезти нас на своем зеленом грохочущем пикапе, причем он даже не спрашивал у Роберта адрес. Кладбище пришлось закрыть раньше положенного, но желающих бродить среди могил под дождем и так больше не нашлось.

Мы не повернули в город, чье название я столько лет пыталась забыть и вычеркнуть из памяти. От кладбища взяли левее, по серпантинам, которые опоясывали границу заповедника. Грузовик пыхтел и возмущался, но исправно лез в гору.

Мистер Закси вопросов не задавал, хотя поглядывал на нас с любопытством.

Вскоре грузовичок затормозил перед коваными воротами. Роберт выбрался под дождь и открыл их ключом. Потом вернулся в кабину.

Закси повел грузовик по аллее между платанов, которые давно сбросили листья. Среди них мелькали красные клены и ярко-желтые до поздней осени тонкие деревца, чьи стволы обвивал насыщенно-зеленый плющ. Даже в дождливом сумраке это смотрелось красиво.

А когда сад расступился, дорога вывела нас к дому.

Это был особняк с колоннами, вероятно, выстроенный еще колонизаторами. Левый бок дома обвивал плющ, толстые ветки блестели от дождя и дрожали на ветру так, словно дом радуется возвращению хозяина.

– Попросить кого-то из города завести вам продукты? Без транспорта до города вам не добраться в такую погоду.

– Это было бы прекрасно, – кивнул Роберт. – В доме не так много запасов.

– Тогда я попрошу сына, – кивнул Закси. – Он может и байк пригнать, не волнуйтесь, мистер Маккамон, он водит очень аккуратно.

Для меня фраза об аккуратном вождении, сказанная Маккамону, звучала как сарказм высшей категории, но, похоже, Закси не имел в виду ничего такого. Только то, что байк доберется в целости до дома.

Роберт протянул Закси наличные и на продукты, несмотря на протесты. Выбрался из кабины первым и остался под дождем, ожидая мое решение.

Я тихо попрощалась со смотрителем и переползла через двойное потертое сидение. Роберт подхватил меня за талию и поставил на землю.

– Я прикрою ворота! – крикнул Закси, захлопнул за нами дверцу, и пикап двинулся в обратный путь.

Терасса с левой стороны дома, обвитая плющом, сейчас тонула в тени. Должно быть, летом было приятно – сидеть в ротанговой мебели, брошенной сейчас на растерзание стихии, попивать холодный персиковый чай и слушать сверчков в затухающем летнем зное.

Не знала о наличии таких особняков на горе. Мы жили в городе, и я мало интересовалась окрестностями в ту пору. А все мои одноклассники тоже были из среднего класса, потомственных аристократов, таких как Роберт, в моем классе точно не было.

Роберт толкнул массивную дверь, выкрашенную белой краской, и вошел первым. Щелкнул выключателем, но огромная трехъярусная лампа в холле никак не отреагировала. Я оглядела огромный холл, заставленный мебелью, укрытой чехлами. Такое ощущение, что мы вломились в музей.

– Электричества так и нет, – сказал Роберт. – Я успел позвонить в контору, но они, похоже, сегодня уже ничего не сделают.

– Как давно ты приехал? – спросила я, стоя почти на пороге. С меня ручьем текла вода.

– Часа два назад. – Роберт оглянулся, а я развела руками, указывая на натекшую с меня лужу. – Да плевать, Денни. Нужно срочно переодеться. Идем.

Он потянул меня влево, толкнул запертые створки дверей. Здесь было темнее, окна почти полностью скрывал плющ. Вроде столовая, в центре которой огромный темный стол, явно родственник того столу, что Роберт заказал в мою спальню в доме на Манхэттене. Вот откуда у него тяга к антиквариату.

Вокруг стола дюжина стульев в чехлах, а в буфетах с пыльными стеклянными дверьми полки прогибаются от количества посуды. Воздух спертый, сухой и пыльный. Тишина угнетает, только за окном шелестит дождь, пока капли барабанят по плющу.

Роберт, точно зная, куда идти, пересек столовую и двинулся дальше.

Теперь мы оказались в кабинете. Здесь пыли было еще больше, а я узнала картины на стенах. Они цветные, но эти мазки кисти ни с чем не перепутать – их явно создал Роберт.

– Они твои? – спросила шепотом.

Теперь мне кажется, что мы воры в погоне за антиквариатом.

– Все картины в этом доме только мои. Их тут столько, что топить ими можно. В детстве я только и делал, что стоял у мольберта.

Вазы, статуи, чучела на стенах – все погребено под слоем пыли, как будто дом оказался в центре песчаной бури. Разве в доме давно никто не живет?

– Когда умерла твоя мать?

По ощущениям из-за слов смотрителя, это случилось недавно.

– После публикации интервью Клио, – бросает он, не оборачиваясь.

Я спотыкаюсь словно о невидимую преграду. Стало ли то интервью причиной ее гибели? Ведь Клио рассказывала ужасные вещи. И если мать Роберта хватил удар из-за этого… То можно ли считать, что я отомстила? А почему он не злился на меня из-за интервью?

– Интервью здесь не причем, – говорит Роберт тихо. – Расслабься, Денни. Она болела.

Он пересекает еще несколько комнат, и становится жутко от осознания, насколько огромен дом. Здесь могли бы жить призраки, но больше похоже на то, что мы с Робертом привезли их с собой.

Наконец, он останавливается в крохотной, по меркам дома, комнате. С кроватью, камином и креслом.

– Гостевая спальня, – сказал он. – Раздевайся, а я сейчас найду одело. Боюсь, здесь нет нормальной одежды.

Мне страшно оставаться здесь одной, и Роберт читает это в моих глазах. Показывает на двери, такого же цвета, как и стены, оббитые деревянными панелями, за которыми и оказывается узкая гардеробная.

Он на ходу сбрасывает кожаную куртку, а следом промокшую футболку, оставаясь только в жестких кожаных штанах.

Мокрый батник прилип к телу. Стащить его сложно, но без него мне становится еще холоднее, под ним у меня только бюстгальтер, но и он полностью промок. Роберт появляется вовремя с охапкой одеял. Замечаю на нем какую-то бесформенную и выцветшую футболку со Звездой Смерти. На черной ткани белые разводы, словно от пятновыводителя.

Смотрю на него во все глаза. Еще не видела его в такой ужасной одежде. Которая, черт возьми, его все равно вообще не портит.

Роберт набрасывает мне на плечи плед, закутывает в него и говорит, перехватывая мой взгляд:

– Я когда кисти отмывал в растворителе, то сушил их этой футболкой. Когда-то ее носил мой отец. Тогда она казалась мне просто огромной, даже не представлял, что когда-то придется ее надеть. Не знаю, откуда она вообще здесь и как уцелела.

Ни один из нас не думал, что так все повернется, думаю я. Он стоит прямо передо мной, его руки на моих плечах. А я в его заброшенном доме – и это еще один «привет» из детства. Роберт, судя по всему, не собирался сюда возвращаться.

– Нужно растопить камин. Для этого мне придется уйти в гостиную, я видел там дрова. Ночью обещали заморозки, и других способов согреться нет.

Есть, чуть не ляпнула я. Поэтому просто киваю, когда он спрашивает, смогу ли я дождаться его здесь сама. Роберт уходит, обещав достать свечи и еду.

Джинсы нужно снять как можно скорее, пока из-за них не отсырела и кровать, на которой сижу. Когда Роберт уходит, раздеваюсь полностью. Подхватываю свою и его одежду и развешиваю на спинке единственного стула и на дверях в гардеробную. Заглянув в полупустую гардеробную, пропахшую сыростью и лавандой, нахожу простыню, полотенце и еще одну футболку. Найденное полотенце узкое, но сойдет и это.

Пытаюсь обсушить волосы, чтобы с них хотя бы не текло.

Сбрасываю с плеч плед, натягиваю белую футболку без рисунков, завязываю на талии простыню. Теперь возвращаю на плечи плед и так сажусь в кресло у камина.

Я опустошена. Выжата. Вымотана. А еще спелёнута толстым пледом так, как что не пошевелиться. Тепло проникает в тело, отогревая окоченевшие пальцы рук и ног.

Глаза закрываются сами собой.

Глава 25. Ужин при свечах

Когда я снова открываю глаза, пламя в настоящем камине уже искрит, трещит и освещает контуры обнаженной мужской спины.

Сидя на полу, Роберт кочергой поправляет дрова в камине. Рядом валяются спички, изрисованная бумага, и я прихожу в ужас от мысли, что он действительно мог пустить собственные рисунки на растопку.

Хотя я проснулась, мне не хочется выдавать себя. Из-за многослойности одеял и того, что камин уже топит какое-то время, в запертой маленькой комнате мне почти жарко. Видимо, Роберту тоже, поэтому он и стащил с себя футболку.

Та единственная ночь… Она действительно произошла с нами? Сейчас кажется, что я занималась сексом совсем с другим мужчиной. Я совершенно не узнаю этого, который примчался за мной на другой конец страны и обещал сделать меня счастливой. Неужели это мой гений? Тот самый гений?

Раньше никто, кроме Ба, не знал обо мне всего. И удивительно, что таким человеком стал именно Роберт, который и сам больше всего на свете не желал близости.

Я ведь должна его ненавидеть? Теперь это вопрос, хотя покидая пентхаус на Манхэттене, я не сомневалась в этом ни минуты.

Теперь мои чувства слишком далеки от ненависти.

После его слов на кладбище кажется, что в целом мире нет человека ближе, чем он. Ни с кем другим я бы не чувствовала себя так, как с ним. Впервые в жизни хочется вверить себя ему в руки, позволить решать остальные загадки той ночи, над которыми я билась столько времени в одиночестве. Как будто спустя годы одиночной борьбы за выживание, внезапно оказалось, что не я одна пережила ядерную катастрофу в целом мире. Теперь нас двое. Опустевший дом невероятно усиливает ощущение того, что мы одни в целом мире.

Маккамон был той ночью во второй машине, которая так долго не давала мне покоя. Это факт, который, кажется, больше не режет острыми углами. Я могу принять его.

Особенно если вспомнить, что, изучив дело, детектив Бар сказал, что хотя вторая машина, несомненно, была на месте трагедии, но саму трагедию спровоцировала не она. Не столкновение двух машин привело к гибели моих родителей. Стефан Бар был уверен в этом.

В таком случае, даже несовершеннолетним не удалось бы откреститься от судимости. Было что-то еще, что полицейские посчитали убедительной и нейтральной причиной для того, чтобы окрестить дело как несчастный случай.

Понятное дело, что меня ярлык «несчастный случай» не устраивал. Мне нужны были виновные. Кто-то, на ком я могла бы выместить свой гнев.

Бар согласился помочь мне и найти людей из второй машины, но он предполагал, что кто-то из второй машины не хотел, чтобы имена обеспеченных отпрысков полоскали по всей стране. Даже если они и не виноваты. И полицейским, и журналистам хорошо заплатили за молчание.

Даже после беглого осмотра этого дома, мне понятно, кто мог с легкостью заплатить любую сумму за грехи Роберта и Франсуа.

Стефан Бар оказался прав. Не зря он смотрел на факты с профессиональной отстраненностью и строил догадки, не опираясь на чувства, в отличие от меня.

А значит, может быть, и правда бесполезно искать виновных. Иногда что-то просто случается. Кто-то режет вены, кто-то мчится ночью по горному серпантину к дочери, но так никогда и не добирается до дома. Что-то случается, а еще десятки, сотни случаев не происходят, потому что в последний момент поднимается температура, лопается шина, звонит друг, которого вы сто лет не видели. И кто-то другой оказывается на той остановке, в которую на полной скорости влетает машина. На борту самолета, в котором отказывает управление. Кто-то другой прощается с жизнь, а кто-то живет и не знает, какие опасности отвел от него случай.

Впервые мои гнев и ярость, как две темных грозовых тучи, медленно движутся к горизонту. Их время вышло. Скоро небо расчистится, и мне уже виден проблеск между облаками. Стадия принятия. Когда призраки прошлого исчезают, как прошлогодний снег.

И без этого упрямого гения, ничего бы не было.

⁂

– Хочешь есть? – Роберт смотрит прямо на меня.

Понимаю, что он уже давно изучает меня, пока сама пялюсь невидящим взглядом сквозь него.

Делаю глубокий вдох. И наконец-то сбрасываю тяжелое одеяло.

– Очень хочу. Я нашла в твоем шкафу футболку, можно?

Роберт молча смотрит на короткую футболку и завязанную на талии простынь, которая расходится высоким вырезом от бедра. Кивнув, поднимается с пола и приносит сюда же на ковер большой поднос с консервными банками.

Сползаю с кресла, в котором спала, к нему на пол. Запахиваю простыню, чтобы не сверкать голыми ногами, но изобразить мумию все равно не получается. Ноги ниже колен так и остаются голыми.

Роберт упрямо смотрит только на запасы на подносе.

– Свежих в доме продуктов нет. Вот все, что я нашел в кладовой на кухне.

Хмыкаю, рассматривая наш ужин. Консервированные сосиски, шоколадный пудинг без срока годности, химический сок, бутылка вина, арахисовое масло, джем и бутылка горчицы.

– Этот пудинг пережил бы даже апокалипсис, ты уверен, что его можно есть?

Роберт улыбается, пока вскрывает консервным ножом банку с сосисками.

– Я все детство питался такими.

У меня отвисает челюсть.

– Не верю! Это же консерванты, красители и тонна сахара! Ничего полезного.

Роберт пожал плечами. Подцепил сосиску вилкой и щедро выдавил горчицу.

– Серьезно. Я рисовал целыми днями, а мать потакала всем моим капризам Брокколи? Ха. Тащите пудинги. Думаешь, меня волновала полезность продуктов в детстве?

– Такое нельзя слушать на трезвую голову, – ставлю перед ним бутылку вина и штопор. – А почему на ней нет этикетки?

– Коллекционное, наверное.

Перехватываю его руку.

– Тогда может не надо?

– Только если сама не хочешь. Я не пью, а значит судьба у него одна – стать уксусом.

О бокалах Роберт подумал заранее. Хотя учитывая наш ужин из консервных банок, и пить правильнее было бы с горла.

Бокалы были под стать дому. Наверное, из тех буфетов в столовой. Тяжелые, хрустальные и пыльные. Я вытерла оба своей же простыней, а после Роберт налил мне вино, а себе ярко-желтый сок, при создании которого ни один апельсин не пострадал.

Вино было густым и насыщенно-красным. Мы чокнулись, и хрусталь тихо звякнул. На вкус вино было терпким, сладким и густым. Удивительно, это было самое вкусное вино, которое мне доводилось пить.

Я открыла арахисовое масло и окунула в него бледную сосиску из банки.

– Но на той фотке… в кабинете, – вдох-выдох. – Ты не был толстым, а с таким питанием иначе и быть не могло.

– Я был упитанным мальчиком. Но к тому времени в Академии я уже потреблял алкоголя больше, чем калорий.

– А спорт?

– Я занимаюсь лет пять, наверное. Спорт здорово разгоняет кровь и прочищает мозги. Я не стараюсь стать культуристом, движение стимулирует творчество.

– Понятно, – кивнула я, делая большой глоток вина.

– Что понятно?

– Понятно, кто прочистил тебе мозги и пробудил такой интерес к спорту.

Роберт закатил глаза.

– О боже, не все в моей жизни сводится к Шарлотте.

– Да неужели?

– Если бы я следовал ее убеждениям, то сидел бы в позе спящего льва в обтягивающих лосинах. Шарлотта горой стоит за йогу и то, что медитации дают творческим личностям гораздо больше, чем железо. Денни, если уж на то пошло, ты в моей жизни значишь куда больше.

Дрова тихо трещали в камине, огонь завораживал. Я потянулась к бокалу и осушила его залпом.

– Ты тоже. В моей.

И куда девалось все мое красноречие?

Роберт подлил вина. Вытянул ноги, штаны он так и не снял. Тоже посмотрел в огонь, потянулся за кочергой и сказал:

– Спроси меня о том, что ты действительно хочешь знать. По-моему, пора поговорить об этом прямо.

Я зачерпнула арахисового масла и заела джемом. Потянулась за вином. Роберт ждал.

И дождался.

– Расскажи мне, что произошло той ночью, Роберт?