Текст книги "Завоевать сердце гения"

Глава 22. Бегство

Я думала, что, как только станет можно, то наброшусь на Роберта в тот же миг. Вышло иначе.

Вернулось знакомое желание – как можно скорее спрятать голову в песок. Денни Стоун в мгновение ока превращалась в трусливого страуса, если в дело вступало прошлое. Не зарубцевавшаяся рана снова напомнила о себе, а в подушечки пальцев как будто иглы вгоняли, настолько сильно покалывало от предчувствия чего-то ужасного.

Но разум упорно твердил – «Ты не хочешь знать больше, чем знаешь». Не таким способом. Не сейчас. Только не от Роберта Маккамона.

В конце концов, нанятый частный детектив до сих пор каждый месяц писал мне: «По делу ничего нового». Пусть так и будет. «Ничего нового», дорогое сердце, и не смей колотиться так, как будто вот-вот проломишь ребра.

Ничего нового.

– Шарлотта тоже рыжая, – сказала я, облизав пересохшие губы.

– Она подкрашивала волосы, так что нет. Тебе не нужно ревновать, Денни, ни к ней, ни к любой другой женщине. Я даже имен их теперь не вспомню.

– Хорошо, что сказал, Роберт, хотя меня, вообще-то, мало интересуют твои бывшие.

– Почему-то я тебе не верю, Денни, – улыбнулся он.

Стоило Роберту коснуться моих губ, как я тут же ответила ему, надеясь, что на этом разговор и кончится. Не хватило мужества прервать легкий, нежный поцелуй. Начать говорить – тем более.

Как сделать так, чтобы не было никакого откровенного рассказа о прошлом и не было даже самого прошлого? Пусть нас связывает только страсть и моя несостоявшаяся карьера музы. Больше ничего особенного, пожалуйста, Господи.

Мы целовались до тех пор, пока в кабинете не стемнело. Время перестало существовать и ощущаться. Никто из нас так и не оторвался, чтобы включить хоть какой-то свет – настенные бра или настольные лампы, не говоря уже о верхнем свете.

Я сгорала в его поцелуях, отчаянно надеясь, что желание сотрет из головы все те лишние знания о прошлом Маккамона, до которых я так надеялась когда-то добраться. Поцелуи становились все отчаяннее, но проклятый разум лихорадочно примеривал прошлое Роберта к моему собственному, как две давно потерянные детали головоломки.

И они, черт возьми, сходились.

Кружилась голова и изнемогало от желания тело. А сердце колотилось так быстро, что болело в груди.

Я отлично понимала желание Роберта отстраниться от того, что приносило удовольствие, чтобы наказать себя. Ведь последние двенадцать лет я занималась тем же.

Когда Роберт отстранился, кабинет уже тонул во мраке. Синева в его блестящих глазах стала глубокой, как бездна океана.

– Денни… – прошептал он севшим голосом, продолжая касаться моих губ, как будто не в его силах было отвлечься, отстраниться.

Его темный блестящий взгляд препарировал душу.

Не могу говорить. Больше не могу. Впиваюсь в его губы поцелуем, прерывая любую попытку. Сегодня мой разум не должен одержать верх над желаниями тела. Хотя бы не сегодня.

Запустив пальцы под футболку, глажу кожу на его животе. А после подхватываю края футболки, и Роберт сдается, поднимает руки, позволяя себя раздеть.

Чувствую, как тесно в его штанах. Он хочет меня, но медлит, потому что не до конца понимает мое состояние. Дай ему волю, и он будет пытать меня всю ночь вопросами. И я обязательно сдамся. Не только я разрушила его барьеры, только что он разрушил мои – те, за которыми я пряталась все эти годы.

Завтра я буду создавать их заново. Но сегодня… Эта ночь моя.

Соскальзываю с его колен и тяну за язычок молнии на боку платья. Роберт не сводит с меня глаз. Освобождаю одно плечо, потом второе, стягиваю платье до самых колен и перешагиваю через него, оставаясь в белье.

Роберт изучает мое тело снизу-вверх, от щиколоток до плеч. А после рывком притягивает к себе, и я снова оказываюсь на его коленях.

Рядом с ним все чувства обостряются, и меня прошивает током удовольствия. Он языком ласкает мою грудь, иногда прикусывая сосок, а пальцами играет со второй, чем доводит меня в считанные секунды буквально до исступления.

Скребусь пальцами по пуговицам на джинсах, и хотя, сидя на нем, расстегнуть их не так просто, одолев несколько, проникаю под одежду.

Роберт сдавленно стонет и смотрит на меня затуманенным взглядом. Уточняет в последний раз – уверена ли я, что хочу здесь и так? Упираюсь коленями по обе стороны от его бедер и приподнимаюсь, чтобы дать ему место для маневра. Да, я хочу. Я так давно этого жду.

Маккамон стягивает с себя джинсы вместе с бельем, а после проводит ребром ладони по моим трусикам.

Сама отвожу их в сторону и качаю бедрами, дразня Роберта. Сама направляю его в себя. Медленно опускаюсь, но боль не дает расслабиться. Я слишком спешила и теперь не готова принять. Он слишком большой для меня.

Первый раз. И чтобы не вышло? Нет уж!

Упрямо, невзирая на боль, все равно пытаюсь оседлать его, но Роберт подхватывает за талию, пересекает кабинет со мной на руках и усаживает на край стола.

И сметает со столешницы все лишнее на пол.

А после разводит мои ноги, нагибается и медленно ведет языком сверху вниз.

Я выгибаюсь в немом крике, упираясь в стол локтями. В панорамном окне во всю стену горит тысячей огней Манхэттен, а мужчина передо мной возносит меня на седьмое небо наслаждения, вытворяя что-то невероятное языком и руками между моих ног.

Маккамону удается выбить все лишние мысли из моей головы. Все мои желания сосредоточились ниже, где жалит его язык, проникая в меня все глубже.

Впервые я кричу так громко, что меня, наверное, даже хорькам в кладовой слышно. Дрожь выгибает тело дугой, когда он вводит в меня два пальца, стараясь подготовить к тому, чтобы я могла принять его самого. Пожалуй, из всех моих мужчин именно Маккамона природа одарила щедрей всего.

Я плавлюсь в его руках, но он только подводит меня к краю и не дает кончить. Дразниться, все сильнее распаляя. Его руки странствуют по моим разведенным бедрам, животу, груди, а после снова возвращаются туда, где я хочу их больше всего.

Пульсация усиливается, жар растекается по венам. Я беснуюсь внутри, но из горла вырываются только всхлипы. Я податливая глина в его руках, и как же сильно мне бы хотелось, чтобы так было всегда.

Он щелкает языком по клитору и к двум пальцам во мне присоединяет третий. Другой рукой он вжимает мои извивающиеся бедра в стол, удерживая на месте. Усиливает давление, ускоряет пальцы, и я взрываюсь миллионами разноцветных осколков. Заламываю руки и выгибаюсь в груди, пока язык Роберта кружит вокруг моего клитора, раз за разом вызывая в теле волну дрожи.

Я оглушена. Потеряна и растеряна. Я хочу этого мужчину. Сейчас, быть с ним, стать единым целым. Невзирая ни на что. Сегодня у меня нет доказательств. Сегодня я буду с ним.

Тяну его за плечи на себя, заставляя нависнуть над собой. Почти не вижу его лица, только блеск в глазах, как россыпь бриллиантовой крошки. Целую его волшебные губы, обхватываю ногами, чувствуя, как он проводит членом по чувствительным после оргазма складочкам. Дрожу от предвкушения и ловлю от его движений отголоски оргазма.

Выпрямляется, упираясь в стол руками. Вижу только темный рельеф мышц и взъерошенные волосы. Это мой гений? Это, правда, он сделал со мной это?

– Защита? – выдыхает он, отстраняясь в самый последний момент.

Конечно, у него нет под рукой презервативов.

– Я на таблетках.

И он толкается бедрами в меня.

Я охаю и раскрываюсь для него еще сильнее. Роберт перехватывает мои щиколотки.

Знаю, что он смотрит. Делает еще одно движение бедрами мне навстречу и теперь входит почти полностью. Я хватаю ртом воздух, сходя с ума от силы ощущений.

Оставаясь во мне, Маккамон нагибается и целует меня, шепчет, не больно ли мне, и вместо ответа просто обхватываю его руками и ногами, и сама приподнимаю бедра так, чтобы он проникнул еще глубже.

Маккамон стонет, притягивает меня к себе так сильно, насколько это возможно, и начинает двигаться. Он почти не выходит из меня, а я, отвечая бедрами, помогаю сильным глубоким толчкам.

Второй оргазм проносится неожиданным ураганом, сметая на своем пути все, что тревожило разум. Нет меня. И нет его. Есть только мы, единое целое, вместе. Я кричу и царапаю его спину ногтями, пока он вбивается в меня очень быстро. Я не хочу, чтобы он уходил. Я не хочу уходить сама. Хочу быть под ним, быть с ним, отдаваться и дарить. Кончать и возбуждать.

Роберт наклоняется, впивается поцелуем в губы и, сильно ударив бедрами в последний раз, кончает тоже.

⁂

Лежа в кровати, чувствую, как дыхание Маккамона сначала приходит в норму, а после становится редким и глубоким. Три раунда секса подряд вырубит, кого угодно. Даже такого, как он.

После кабинета, подхватив меня на руки, Роберт отнес меня в мою спальню, а оттуда в душ. Его мы приняли вместе. Там-то при хорошем свете и с мочалкой в руке я наконец-то сделала то, что мне так и не удавалось даже в лифте во время минета – разглядела его, как полагается.

Что ж, теперь я уверена – самым выдающимся достоинством Маккамона я бы назвала вовсе не его картины.

Под определенным углом в душе я смогла проглотить его немного глубже, чем в лифте, но это тоже была не глубокая глотка, даже близко не она.

Наспех вытерев от воды, Роберт снова подхватил меня на руки и вынес в спальню. Усадил на кровать, но я с хитрой улыбкой устремилась к тому самому столу, который якобы должен был выдержать любые безумства. Легла на столешницу грудью, выставив кверху попку.

– Понравилось ломать мебель? – уточнил Роберт.

– Ты мне понравился. Во мне. Иди сюда.

Стол не сломался, выдержал. Хотя в процессе мы все равно вернулись на кровать, потому что ноги меня уже не держали.

На этот раз он двигался без напора, мягко и глубоко, и пальцы ласкали также.

– Господи, Роберт, почему мы не сделали этого раньше! – простонала я. – Столько потерянного времени…

– У нас полно времени впереди, разве нет?

Я не ответила. А Роберт, перехватив бедра, взял меня быстро и жестко. Это были быстрые, глубокие, яростные толчки.

Понял, что я оставила его вопрос без ответа.

Невозможно убежать от себя, с самого начала повторяла мне Ба, но я честно пыталась.

Сегодня мое бегство закончилось. Пора взглянуть прошлому в лицо.

Я выскользнула из объятий спящего гения. Наспех оделась в толстовку и джинсы, в сумку на одно плечо собрала только самое важное. Бесшумно подошла к кровати.

Нацарапала несколько слов на вырванном из его альбома листе. Он оставил его на моем столе, казалось, целую вечность тому назад. Еще я забрала один карандашный набросок. Вряд ли он стоит миллионы, так что меня нельзя упрекнуть в жажде наживы.

Хотелось поцеловать его на прощание, снова коснуться его кожи и вдохнуть запах сильного тела. Но больше нельзя. Я и так дала слабину. Надо было подняться и уйти из кабинета, как только я поняла, что история Роберта мне знакома.

Беспрепятственно добралась до лифта. И даже спустилась вниз.

На этом моя удача кончилась.

– Добрый вечер, мисс Стоун, – произнес Эйзенхауэра.

Агент поднялся с кожаного дивана в холле возле лифтов. Перед ним стояла допитая чашка кофе. Наверняка, далеко не первая.

Он двинулся ко мне, тихо постукивая тростью. Остановился в шаге.

Наверное, мы оба выглядели странно – в разгар ночи в темных очках.

– Какая честь, – кашлянула я.

– Я навел о вас справки, Денни Стоун, – продолжал Франсуа. – Колледж, университет, подработки и работа в престижном журнале, но ни слова о том, где жила Денни Стоун до шестнадцати. Никакой предыстории. Ни школы, ни родителей. Ничего. Объясните мне, как так?

– А раньше вас моя биография не волновала?

– Раньше Роберт не называл какую-то аферистку своей девушкой.

Я хмыкнула.

– Думаете, мне нужны его картины? Снова мимо. Да вам и не о чем волноваться – Роберт меня больше не увидит.

– Он все-таки рассказал вам о своем прошлом?

– Нет. Но мне и не нужен его рассказ.

– Почему?

– Кажется, вы обещали подвезти меня, Франсуа? Машина с водителем все еще с вами?

– Да.

– Поехали.

Я кивнула знакомому швейцару у входа и поежилась от прохладного ночного ветерка, стоя на тротуаре, пока Эйзенхауэр связывался с водителем и тот подъезжал с парковки поблизости.

Мы вместе сели на заднее сидение, и машина сразу же тронулась.

– Водителю известен ваш домашний адрес, – объяснил Эйзенхауэр.

– Хотели продемонстрировать свое могущество? Напрасно, – я нагнулась к водительскому сидению. – На автовокзал, пожалуйста.

– А вы серьезно подошли к своему побегу, – сказал Эйзенхауэр. – Не могу не похвалить. Далеко собрались? А то Роберт из-за своего упрямства все равно будет искать.

– Нет, не будет, – ответила я, глядя в окно.

Записка на прикроватной тумбе остановит его. Он проснется, увидит пустую постель, а после прочтет всего одну строчку, которая все расставит по своим местам.

Не нужны были письма на несколько страниц, хватило и одной фразы.

– Вам виднее, – отозвался Эйзенауэр. – Картина все равно ваша, мисс Стоун, документы уже подписаны. Можете забрать, как только закончится турне.

– Оставьте себе.

– Почему? Может, объясните хоть что-то?

Я молчала. По пустым ночным дорогам мы быстро добрались до вокзала. Машина остановилась, и я открыла дверь, чтобы выйти.

– Ответьте хотя бы сейчас. Кто вы такая, мисс Стоун? – повторил с нажимом Эйзенхауэр.

Одна фраза. Всего ода фраза.

Я вышла из машины и бросила, не оборачиваясь:

– Я та рыжая девочка с кладбища, Франсуа.

⁂

01:55 «Привет Ба. Прости, что так поздно. Передай нашим, чтобы не ждали на праздники. Я не приеду».

01:56 «Крошка, все ок, у меня все равно бессонница. Ты всегда можешь на чашку какао и шоколадный кекс в моем доме, помнишь? Грустишь из-за того красавчика в парке?»

01:56 «Спасибо Ба. Одного кекса будет мало. Я возвращаюсь в Миннесоту».

02:00 «О боже… Почему? Детектив узнал что-то новое?»

02:00 «Нет, детектив не помог. Прошлое само нашло меня. Думаю, это знак, что пора перестать от него бегать. Я вернусь… Как только смогу. Спасибо за все, Ба. Твои шоколадные кексы лучше всех».

02:01 «Денни, ты ведь вернешься?»

02:13 «Денни, ответь»

03:03 «Может быть. Ты все равно узнаешь о моем возвращении первая, Ба»

⁂

«От: Денни Стоун [email protected]

Кому: Элеонора Барнс [email protected]

Тема: Я ухожу

Собственно, все понятно из темы. Ни к чему повторяться. Статьи о Маккамоне не будет. Прощай, Элеонора.

С уважением,

Денни Стоун».

«От: Элеонора Барнс [email protected]

Кому: Денни Стоун [email protected]

Тема: Какого черта?!

Нет, мне ничего не ясно из темы. Объяснись, Денни! Ты не можешь отделаться от меня одним электронным письмом! Я уничтожу твою карьеру, если ты так поступишь!

С уважением,

Элеонора Барнс».

«От: Техническая поддержка [email protected]

Кому: Элеонора Барнс [email protected]

Тема: Письмо не доставлено

Ящик [email protected] больше не доступен или же пользователь d.stone добавил вас в черный список.

Данное сообщение отправляется автоматически. Отвечать на него не нужно».

Глава 23. Обратно в прошлое

Красные клены намекали на близость канадской границы, а низкие свинцовые тучи о том, что зима даже ближе, чем кажется. Осень вступила в свои права.

Одноэтажные и двухэтажные дома совсем не изменились, как и Академия Искусств, мимо которой промчалось такси. Даже не глядя на почтовые ящики у дороги, я все еще помнила фамилии соседей.

Тихо гавкала собака на заднем дворе и скрипели несмазанные петли качавшейся на ветру калитки, когда я вышла из такси перед коваными воротами кладбища. Только когда звуки такси стихли вдали, я, наконец, коснулась влажного металла.

Пахнуло сыростью и затхлыми листьями. Недавно шел дождь, и щебенка на дорожке все еще была мокрой.

В последний раз я была здесь десять лет назад, и тогда именно Ба подняла меня с земли, а я повисла у нее на руках, как тряпичная кукла. Она унесла меня прочь с кладбища, в новую жизнь, под молчаливый укор во взгляде людей из опеки.

Кем была Ба? Для меня всем. Для людей из госслужбы – чужим человеком, бывшей нелегальной мигранткой из Мексики, хотя теперь полноправной американской бабушкой, которая каждого ребенка отвоевывала, выцарапывала из-под опеки государства и привлекала внимания прессы, общественности и никогда не сдавалась.

Они не желали отдавать меня ей. У нее не было на меня никаких прав – когда-то мисс Джорджиана Гонзалес работала у нас домработницей. Даже в моих детских воспоминаниях она уже была далеко немолода, но не теряла ни сил, ни энергии, ни заразительного желания жить. Она была приходящим работником, убирала в нескольких домах на нашей улице, а в остальные дни недели моталась между бесконечными подработками в крохотных соседних городках.

Однажды она пришла к нам в дом не одна – с ней был худой, бледный мальчик, который с испугом цеплялся за ее юбку и лепетал только: «Ба-ба-ба». Так я впервые познакомилась с Тимом. Мне нравилось рисовать с ним, а ему нравились мои цветные карандаши, которых у него не было.

В шутку повторяя за Тимом, я тоже стала звать мисс Гонзалес – Ба.

Мне было шесть или около того, и кто бы мог подумать, что когда-то, спустя целую жизнь и еще немного, он станет мне братом.

Тим отставал в развитии, а еще у него имелся целый букет диагнозов, о которых взрослые говорили, понизив голоса, словно это было жутко заразно.

Не все взрослые позволяли беспризорникам оставаться в их доме, но в моем доме их кормили, делились одеждой, из которой я выросла. Родители много работали, и я всегда была рада шумной компании детей. Со временем Ба стала брать с собой не только Тима.

У всех были те или иные нарушения речи или развития в целом. Безжалостная жизнь прибивала их к Ба, а инстинкты самосохранения вопили о том, что выжить можно только, если вцепиться в ее цветастую юбку из последних сил. И больше она не отпускала их от себя, а они не бросали ее.

В конце восьмидесятых службы опеки смотрели на сирот и бездомных сквозь пальцы, а на периферии и вовсе работали так себе.

А спустя какое-то время Ба сказала, что им нужно уехать.

Мы провожали ее всей улицей, собирая в дорогу вещи для ее воспитанников. Как я узнала многим позже, после продолжительной войны, опека выиграла тяжбу, и одного из ее воспитанника силой вернули в детдом. Не желая это оставлять, как есть, Джорджиана подалась в большой город, чтобы добиться законной опеки над детьми. На это ушел не один год, но под ее напором сдалась даже бюрократическая махина. Кого-то она усыновила, над кем-то ей дали опеку, а я росла и постепенно забывала ее. Родители наняли другую помощницу по хозяйству – старшеклассницу, которая иногда заменяла мне няню.

Как вдруг однажды… все кончилось.

Остались две могилы и я, все еще живая, но уничтоженная.

Я так и не приняла эту боль. Для девочки десяти лет ее оказалось слишком много. Больше, чем можно вынести.

Да и слишком неожиданно все произошло. Еще вчера я сидела дома на диване перед телевизором, ожидая родителей, а в следующий полдень неизвестные чужие тетки, деловито прохаживаясь по дому, уже складывали родительские вещи в коробки. К вечеру вместо дивана, знакомой комнаты и лиц, я уже сидела на скрипучей кровати в сиротском доме, загнанная в угол недружелюбной стаей местных девиц.

Пересказ событий, перевернувший мою жизнь, в утренних газетах вышел сухим и коротким – «Дорожное происшествие на горном серпантине». В густом тумане на вершине одна машина столкнулась со второй. Никаких имен, подробностей и уточнений.

Никто не выдал бы на руки десятилетней девчонки материалы дела, а живых родственников, кто мог бы отстоять мои интересы, у меня не осталось. Штрафы, компенсации и залог были выплачены – для меня совершенно астрономические суммы, – а дело закрыто и передано в архив. Конец истории. Попрощайся с домом.

И меня увезли.

Работа психолога в детском доме оставляла желать лучшего. Это был пожелтевший от выкуренных сигарет толстый мужчина, который выдыхал слова, как дым: «Понимаешь…. Твои родители умерли».

Я не понимала. Не знаю, как так вышло, но я дожила до десяти лет, совершенно не сталкиваясь с таким явлением, как смерть. У нас не было хомяка или золотых рыбок, которые своим примером продемонстрировали бы мне жизненный цикл каждого живого существа. А в сказках целую и невредимую бабушку вытаскивали даже из волчьего живота.

У меня не было никого, кроме родителей, которые однажды просто взяли и исчезли. Я даже не видела их тела. Мама скончалась на месте, папу успели доставить в больнице, но его сердце не выдержало во время операции. Гробы, в которых социальная служба их хоронила, были закрытыми.

«Понимаешь, они умерли».

Я не понимала. Стадия «Отрицания» переходила в «Гнев» и обратно по несколько раз в день. Долгожданное понимание не наступало. Я крушила общую спальню, дралась с теми, кто пытался указать мне на мое место новичка. Я не желала вписываться в иерархию детдомовских воспитанников. И меня снова и снова приводили к желтому мужчине, который с тоской косился на пачку сигарет и вздыхал: «Понимаешь…».

Я не понимала.

Я была уверена, что меня обманывают. В первый раз сбежав из детского дома, я примчалась на кладбище и стала рыть могилы, чтобы доказать, что это ошибка и в гробах не мои родители.

В другой раз я вернулась к нашему дому, всем сердцем веря, что они ищут и ждут меня, как и я их, но дом оказался заперт, а на газоне красовалась табличка «Продается. Собственность государства».

В голове просто не укладывалось, как прежняя жизнь может просто взять и исчезнуть за какие-то двадцать четыре часа. Ни школы, ни друзей, ни дома, ни родителей. Ничего.

Помню, что, каждый раз, когда меня увозили обратно в детдом, кричала так, что теряла голос. Меня запирали в карцере с мягкими стенами, на которые я бросалась, как дикая кошка. Через время меня выпускали, ругали, я снова дралась, кусалась, выла и сбегала.

Когда я в очередной раз сбежала, то в ночной темноте не туда свернула и благополучно заблудилась. Рядом был заповедник.

Несколько дней я скиталась по лесу, а после какая-то иная сила вывела меня прямо на кладбище. Помню, что легла на надгробные плиты и поняла, что сил больше нет. Ноль. Через несколько дней мне должно было исполниться одиннадцать, но я предельно ясно понимала, что больше так не могу. Не доживу.

И тогда на кладбище в сопровождении служб появилась Ба.

Она узнала о трагедии из газет, даже вернулась в город и, как оказалось, уже воевала какое-то время за то, чтобы меня отдали именно ей. Но получала отказы. Много отказов по разным причинам, но после всех моих побегов и головной боли эти люди были только рады избавиться от меня каким угодно способом.

Это, впрочем, не мешало им выражать вслух свои опасения, что у нее не получится совладать с моим буйством. Когда она подошла ко мне на кладбище, то в их глазах сквозила плохо скрываемая неприязнь. Отличные психологи и педагоги ничего не добились в отношении меня, а что может она, какая-то уборщица мексиканка без образования?

А она обняла меня и сказала:

– Пойдем домой, Денни.

⁂

Последующие несколько лет после трагедии я все чаще, лежа ночами без сна, думала о второй машине. И о человеке за ее рулем.

Как сложилась его жизнь после всего? Достаточно ли он страдал, а может быть, он остался инвалидом после аварии? Честно сказать, я надеялась на это. С озлобленной ненавистью мечтала о том, чтобы эта ночь на серпантине и для него тоже стала неутихающим кошмаром.

Годами изводила себя. Мыслями и вопросами, на которые никто не мог дать ответов. Письма в полицейское управление и архив результата не дали. Материалы дела никто не собирался раскрывать. Особенно пострадавшей стороне.

Ба всерьез боялась, что я свихнусь. Или что еще хуже стану их искать. Она втолковывала мне о прощении и о том, что нужно жить дальше. Кое в чем органы опеки оказались правы – мое упрямство ей оказалось все равно не победить.

И однажды, измотанная кошмарами и неизвестностью, я поняла, что проще всего сбежать. Забыть. Вычеркнуть из памяти прежний адрес, воспоминания, соседей, друзей, одноклассников и даже собственное имя. Стать другой.

Ба не одобрила моего тотального отказа от прошлого, но я убедила ее, что, только став другим человеком, смогу наконец-то жить дальше.

В шестнадцать я получила новое удостоверение личности – и Дениза Найтингейл окончательно сгинула в прошлом. Умерла на кладбище от голода, рядом с могилой собственных родителей. Или вскрыла вены в одном из детских домов. Оба варианты были возможны в моем состоянии.

А вот Денни Стоун была другой. Ее жизнь в шестнадцать только началась – она отправилась в колледж, закончила его с отличием и после перебралась в Нью-Йорк, где ее ждала карьера журналистки.

В восемнадцать мне стало доступно наследство, не много, но на кое-что должно было хватить. И съехав от Ба, первым делом я арендовала квартирку, а вторым – наняла частного детектива. Мысли о второй машине никуда не делись, оставались рядом, как назойливые липкие мухи.

Детектив сказал, что не стоит ждать мгновенного результата. Иногда я даже забывала о скупом на слова, седом полицейском в отставке, от которого раз в месяц на телефон приходило короткое сообщение:

«Новых данных по вашему делу нет».

Только однажды сообщение от Стефана Бара пришло не в срок и с непривычным текстом:

«Есть новые данные, жду звонка».

Стефану удалось заполучить одну из фотографий, сделанных на месте происшествия – ее копия только чудом сохранилась в собственных архивах местного журналиста. Двенадцать лет назад ему запретили публиковать эту фотку в газете. В прессе не должно было быть никаких фактов, которые могли указать на тех, кто причастен к аварии.

На фотке была изображена залитая кровью серая толстовка с синим логотипом Академии, брошенная на трассе. На фотографии Маккамона все три парня были одеты именно в них.

– А вот тут, видите, как топорщится ткань? – сказал детектив, ведя пальцем по окровавленной одежде, а я качнула головой, борясь с наступавшей тошнотой. – Я увеличил эту часть снимка, чтобы было понятней.

Мне все равно понятно не было, даже когда он протянул второй кадр.

– Журналист хотел, чтобы кадр вышел впечатляющим. Он признался, что сам расправил именно окровавленную толстовку так, чтобы логотип Академии был хорошо виден в кадре.

– Именно окровавленную? – повторила я. – Это значит, что там была и другая одежда?

– Он приехал на место происшествия уже после того, как всех пострадавших увезли на скорой, но до того, как полиция окончательно зачистила трассу. Он искал кадр, но эвакуаторы уже забрали машины, а нигде не было ни крови, ни осколков, которые можно было использовать для визуализации трагедии. И тогда он заметил груду тряпья на обочине. Он развернул серый флис и внутри оказался вот этот окровавленный батник. Журналист расправил его так, чтобы был виден логотип, и сфоткал, а вот эта полоса ткани, которую видно на увеличенном снимке, это тот самый второй батник, поверх которого он лежал.

– Они оба были в крови?

– Нет. Только один.

– И что это значит?

– Из-за того, с какой тщательностью скрываются детали трагедии, предположу, что во второй машине были несовершеннолетние. Косвенно логотип Академии на одежде это подтверждает, но это не точно. Обслуживающий персонал и преподаватели носят такие же. Но, учитывая количество одежды, могу предположить, что в машине их было как минимум двое.

А после я согласилась с тем, чтобы детектив просмотрел биографии выпускников того и следующих годов. А вдруг могли быть зацепки?

Зацепок не было. Да и откуда им было взяться, ведь Маккамона отчислили даже раньше той ночи, а Эйзенхауэр, потеряв зрение, так и не вернулся в Академию.

Прошлое, от которого я столько бежала, пряталось рядом, посмеивалось, подстраивало события и встречи, а теперь, небось, хохотало до слез от того, как удачно все сложилось.

Если бы меня привели на кладбище даже с завязанными глазами, даже через дюжину лет, я бы все равно нашла их. Две могилы на обочине.

Мистер и миссис Найтингейл.

Падаю на влажную траву перед надгробиями. Зачем столько времени бежать от прошлого, если все это лишь виток, сходящийся в конечной и начальной точке. Кладбище. Я ушла отсюда и вернулась сюда же, когда узнала то, о чем детектив сказал, что, вероятно, ему никогда не удастся узнать всей правды.

А я узнала.

Не знаю, кого оплакиваю под этим низким небом цвета графита. Наверное, всех. И особенно вчерашнюю ночь. Все это время он жил рядом. Жил, трахался и рисовал чертовы картины.

Как сильно я мечтала о том, чтобы однажды посмотреть человеку из второй машины в глаза…

Разве могла представить, что увижу еще больше боли, незажившей, не пережитой? Такой же острой, как моя. Во взгляде Роберта до сих пор таятся знакомые осколки боли, которые режут изнутри. А о взгляде Эйзенхауэра страшно даже думать.

За спиной поскрипывает гравий. Кто-то идет по дорожке, может быть, смотритель кладбища.

Джинсы набрали воды из-за мокрой земли. Запах земли и прелой листвы напоминает о тех днях, когда я бродила по заповеднику, сбежав из детдома, голодная и без единой мысли в голове. Сейчас ощущаю такую же слабость в теле и такое же отчаяние. Тогда Ба вернула меня к жизни, а сейчас?

Пошел дождь. Капли жалят холодом, стекают по лицу, а волосы тяжелыми локонами облепили шею.

Краем глаза вижу темную коренастую фигуру в темном дождевике и почти рыбацких сапогах.

Незнакомый голос, заглушаемый дождем, опасливо спрашивает, в порядке ли я. Не хочу отвечать очевидное, просто хочу, чтобы меня оставили в покое.

Мужчина неуверенно продолжает о том, что в его будке есть горячий чай и сухая одежда, что лучше бы нам убраться из-под дождя, это не летний теплый ливень, теперь это затяжной осенний, он идет уже неделю, делая передышки в несколько часов.

– Уходите, – шепчу едва слышно.

Голос почему-то охрип.

Только вопрос времени, когда смотритель вспомнит упрямую девочку из прошлого, которая однажды пыталась выкопать гробы на этих заброшенных могилах.

– Господи Иисусе! – Вдруг выдыхает мужчина. – Неужели вы та самая?…

Собственно, вот. Такое не забывается. А еще никто, кроме меня, не навещал эти могилы. Хотя ветер и треплет букет пионов в подставке для цветов. Может быть, кто-то оставил их здесь по ошибке.

– Скоро стемнеет, мисс Найтингейл. Вы должны уйти. Прошу вас… Иначе мне придется вызвать полицию.

Это больше не я, так какая разница?

К тому же я не нарушаю правил (пока), а значит, и задерживать меня не за что, но у кладбища есть часы посещения и если останусь, то повод вызвать полицию у смотрителя появится.

Заглушая дождь и увещевания смотрителя, вдали громко ревет мотор. И, к моему удивлению и ужасу смотрителя, его рев становится только громче. Он не затихает, он приближается.

Разрывая тоскливую тишину и шорох капель, рассыпая на поворотах гравий, черный и блестящий из-за воды и хромированных деталей железный конь несется в нашу сторону.