Текст книги "Завоевать сердце гения"

Глава 16. Слишком много мороженого

Уж и не знаю, как мне удалось заснуть той ночью.

Утром меня снова разбудили смс-ки, приходящие одна за другой. Проглядев абонентов одним глазком, поняла – Ба всем рассказала о том, что видела меня с мужчиной. Любопытные сестры желали знать подробности. Я ответила только старшей, Зане, которая хоть по делу уточняла, ставить ли ей еще один прибор за столом на праздники. Написала ей, что нет, на ДР Тима, как и на День Пиццы, буду одна.

Среди имен родственников нашлось еще одно сообщение, которые я получала регулярно. И от месяца к месяцу их содержание не менялось.

Вот и теперь частный детектив Стефан Бар отписался короткой фразой:

«По вашему делу ничего нового».

Я наняла его несколько лет назад, но с тех пор мало что узнала по делу двенадцатилетней давности. Впрочем, не теряла надежды, что однажды получу от детектива Бара сообщение, в котором он, наконец, скажет, что ему удалось заполучить уникальные подробности случившегося той далекой ночью.

Когда вышла из душа, в почте оказалось и новое письмо от Элеоноры, которая выслала заявление о моем повышении в электронном виде. Полностью готовое, только без подписи. Вроде как моя гарантия, что если добуду материал, то она тут же меня повысит.

Но этого было мало. Одна моя статья ей уже не понравилась, и она не сочла нужным объяснять, почему, поэтому не стоит исключать повторного развития событий. К тому же из головы не шли слова Маккамона о том, что я испугалась начальницы и поэтому под насквозь лживым интервью Клио оказалось именно мое имя.

Еще Элеонора написала, что, возможно, из-за ласк в мастерской гения я совсем расслабилась, но для того, что подписать приказ о моем повышении, ей нужен хотя бы черновик статьи.

Знала бы она, что я даже близко еще не подобралась к мастерской… А новые сведения, полученные от Маккамона, и вовсе не были такими, какие нравились «Белой акуле». Но черновик это уже что-то, хотя бы станет понятно, стоит ли тянуть эту канитель и дальше…

Когда я оделась, постучался Томас и спросил, где накрыть завтрак? А еще рассказал, что хозяин распорядился, чтобы скоро остатки мебели убрали, а к вечеру привезли новый стол.

Я опасалась встречаться с Маккамоном, но все равно решила завтракать на кухне. Впрочем, гения видно не было. Томас сказал, что хозяин еще вчера заперся в мастерской. И с тех пор не выходил.

Хм. Ладно. Нам обоим было о чем подумать.

Томас подал мне тарелку с беконом, сэндвич с сыром и кофе и сразу уточнил, что может уйти и оставить меня завтракать в одиночестве, но я была категорически против, если только у него самого не имелись какие-то неотложные дела. Но дел, вроде, не было. И Томас остался и даже ответил на мои вопросы, правда, далеко не на все.

Ему тоже было известно, что я журналист – Эйзенхауэр надоумил и велел держать со мной ухо востро. Сам Томас колонкой «Светская хроника» не интересовался и на то, что там писали о Маккамоне, ему было плевать. Работал он на Маккамона целых пять лет. Сказал, что за это время навидался всякого и привык даже к самым экстравагантным выходкам хозяина.

На мой вопрос, какие из женщин Маккамона Томасу запомнились больше всего, он сказал: «Хм. Кроме вас?»

Так я выяснила, что дольше всех у Маккамона продержалась порно-актриса. Почти полгода. И да, именно с ней отжигал Гарри. И один раз у Маккамона жили тройняшки. На ум сразу пришел пункт об оргиях.

За все время, что Томас работал у Маккамона, тот никогда не пил и не принимал запрещенных препаратов, хотя никак не вразумлял других по этому поводу.

Гений все не появлялся. А я взяла вторую чашку кофе и решила закинуть главную удочку:

– А Шарлотта деБорн тоже жила здесь?

– Когда-то да. Это мисс деБорн и наняла меня, – ответил Томас с улыбкой, которая не оставляла сомнений, что его сердце навсегда отдано именно этой женщине.

После в дверь позвонили, и беседу пришлось прервать. Пока из моей комнаты выносили разрушенный стол, я с телефоном засела на том самом диване у панорамного окна на парк. Не мешало бы прояснить кое-что о Шарлотте и о том, что ее когда-то связывало с Маккамоном.

Гугл услужливо забросал меня свежими новостями о том, как Шарлотта деБорн проводит свое время. Буквально вчера она посещала выставку молодого дарования, который являлся ее протеже, как я выяснила из статьи.

Приблизив фотку с мероприятия, я увидела женщину лет сорока, хотя страничка в Википедии утверждала, что ей только тридцать с хвостиком. На загорелой коже блестели бриллианты – колье, кольцо и браслет, а легкое, почти скромное, черное платье обтягивало идеальную фигуру. Темно-рыжие волосы были уложены в небрежную, но изящную прическу. В камеру она глядела с гордостью, а в широко распахнутых темных глазах чувствовалась сила и уверенность.

Такая, как она, легко могла быть закадычной подругой Элеоноры и держать в трепетном уважении художественный бомонд восточного побережья.

А вот представить такую женщину в роли молчаливой и покорной музы было сложно.

Хотя, в то же время, представить ее рядом с Маккамоном на таком же светском мероприятии, получалось легко. Чего стоило то, с каким изяществом двигался Маккамон, как элегантно на нем смотрелась даже самая простая, казалось бы, одежда, а острый ум в сочетании с красивым подтянутым телом давали беспроигрышное сочетание.

Самому Маккамону было двадцать восемь, и вряд ли ему понадобилось занижать свой возраст в Википедии. Получалось, что он на пять лет меня старше и лет на десять моложе Шаролотты. Чутье подсказывало, что неспроста эта женщина до сих пор выступает в роли наставницы юных талантов. Очень вероятно, что когда-то такая же роль была отведена и Маккамону.

Официальной информации о роли Маккамона в жизни Шарлотты было мало – организовывала выставку, вдохновила на создание следующих шедевров, помогла разнообразить технику живописи. Хм.

Больше информации о том периоде нашлось на странице Маккамона. Целая часть биографии была озаглавлена, как «Возрождение», в чем, безусловно, саркастически обыгрывалась именно фамилия Шарлоты.

Ее вклад в жизнь Маккамона был явно куда больше, чем один нанятый слуга. В свой собственный период «Возрождения» Маккамон усовершенствовал технику, ушел в глубокую абстракцию и испробовал иную работу с формой. Наверняка очень ценная информация для истинных ценителей искусства, но не для такой ревнивой музы, как я.

Стоило поискать сплетни в желтой прессе о них двоих, но все это время Шарлотта не жила затворницей и новостей о ней набралось столько, что, даже пролистав с дюжину страниц гугла, я так и не добралась до нужного временного отрезка.

Выяснить в интернете, была ли Шарлотта та последняя женщина, с которой Маккамон спал три года назад, не удалось. Как и то, что она такого сделала, что отбила у него желание спать с женщинами всерьез и надолго.

К обеду Маккамон также не появился.

Мы снова перекусили вместе с Томасом на кухне, и я узнала, что ничего странного в таком поведении гения нет. Вода у него в мастерской есть, а еду по строгому расписанию оставляли возле двери.

Еще узнала, что рядом с кабинетом на первом этаже есть небольшой оборудованный спортзал, и что Маккамон тренируется там каждые два дня по нескольку часов.

Вероятно, так и выпускает пар.

Томас спросил, не хочу ли я чего-то особенного на ужин. Я выпросила доставку суши и, конечно, шоколадного мороженого. Посетовала, что в ресторане нет такого вкусного, как в парке, на что Томас ответил, что за ними закреплен посыльный и если очень хочется…

Объяснив мальчику-посыльному, что мне надо, примерно через полчаса я уже получила целый контейнер шоколадного мороженого с шоколадным брауни! После включила ноутбук, вставила наушники и попыталась набросать Элеоноре приблизительный макет будущей статьи.

Ближе к ужину привезли новый стол в мою комнату.

Сначала я каждые пять минут оглядывалась на лестницу в надежде, что шум выкурит одного затворника из его берлоги, но без толку. С него станется, что у него там звукоизоляция в мастерской, как в бункере. После всего, что там происходило (подумать только, тройняшки!), было бы вполне логично оградить ту зону от остальной квартиры.

Вечером Томас попрощался со мной, напомнив о том, что если я передумаю завтракать на кухне, то мне нужно будет только нажать на кнопку в моей комнате. Она оказалась в ящике прикроватной тумбы. Проснулся, нажал на кнопку и завтрак через десять минут уже на столе.

Томас пожелал приятного вечера и сказал на прощание, что раньше мистер Маккамон не позволял музам разгуливать по дому.

– Даже мисс деБорн? – не сдержалась я.

– Мисс Стоун, – по-доброму улыбнулся Томас. – С тех пор столько воды утекло…

Это он меня так приободрить пытался, мол, уже забыл хозяин эту женщину, но я не сдавалась:

– А вы помните, когда видели ее в последний раз?

– Это не мое дело, мисс Стоун.

Хотела бы я, как заправский детектив в заштатном фильме про полицейских ответить ему: «Не советую утаивать факты, вам же хуже будет», но детективом я не была. А Томас был прав, ответы стоит искать только у Маккамона. И то, если он сочтет нужным ответить.

После Томас ушел к себе, я осталась одна. Странное ощущение – когда квартира предоставлена тебе, а хозяин и думать про гостя забыл.

Впрочем, раз уж мне не запрещено передвигаться по квартире, то грешно этим не воспользоваться.

В кабинете я включила несколько настольных ламп – на письменном столе, на тумбе возле кресел и дивана, и бра на стене. Все вместе они давали романтичный приглушенный свет, вот только напрасно.

И тогда мое внимание приковала фотография в рамке на стене.

Я подошла к ней на негнущихся ногах.

Было сложно узнать Маккамона в этом худощавом нескладком подростке в центре между двумя парнями. Карточка была снята еще на пленку. Она поблекла и потуснела от времени. Мой взгляд приковали одинаковые толстовки с синей эмблемой Академии Искусств.

Я смотрела на них, но перед глазми стоял совсем другой кадр….

… синие буквы на ткани, залитой кровью…

А в ушах гремели слова:

… чью жизнь я разрушил.

Я попятилась от стены, сбив при этом вазу, затаившуюся среди книжных полок. Чуть-чуть не долетев до ковра, фарфор приземлился на голый пол и хлынул брызгами осколов мне под ноги.

Должного внимания этому времени в его биографии я не уделяла, а теперь и подавно не могла вспомнить, в каком же году и как долго он числился студентом. Маккамон в Академию поступить-то поступил, но так и не окончил. Даже от воспоминаний отдельных кусков биографии волной поднялась тошнота. Наркотики, алкоголь, оргии, чего там только не было…

Но с карточки Роберт глядел на меня молодым, наивным, широко распахнутым взглядом светлых глаз. И телефон в моих руках, за который я схватилась, чтобы узнать правду, так и остался не разблокированным.

Маккамон больше не смотрел на мир так. Ясно, что в его жизни что-то радикально изменилось, за что он до сих пор винит себя, и если раньше я жаждала узнать, правду, то теперь… хочу ли я знать, что именно? И самое главное, когда?

Хочу ли я преодолеть рубеж, после которого не будет пути обратно?

Я наспех убрала осколки в мусорную корзину под письменным столом. А после, замерев возле выключателя, посмотрела через весь кабинет на картину. Несмотря на боевой характер, только от одной вещи я бежала, как от огня, а самой действенной тактикой – было спрятать голову в песок.

Интересно, что где я была, когда нескладный студент-подросток позировал вместе с друзьями? Наверное, радовалась жизнь, думая, что ничто не способно разрушить мое счастье. Обычно, этим и занимаются десятилетние девочки.

Телефон вернулся в задний карман джинсов.

А мне срочно нужен контейнер с шоколадным мороженым.

⁂

На следующее утро я не стала нажимать на кнопку и опять пришла на кухню завтракать. Решила, что горячий кофе исправит мое не самое лучшее с утра состояние, но ошиблась.

– Все в порядке, мисс Стоун? – спросил Томас.

Я скривилась и покачала головой. В горло словно сосновых иголок насыпали.

– Больно… – прохрипела я.

– Боже! Вы что, все мороженое за раз проглотили?

После осмотра кабинета, я засела вместе с мороженым в собственной комнате. Да так и не смогла вовремя остановиться.

Томас убрал кофе, сказав, что он будет только во вред. Вскипятил молоко, добавив в него меда.

У меня глаза закрывались прямо за столом. Сказывалось и то, что я легла почти под утро. Осушив чашку, я жестами объяснила, что не голодна и иду обратно спать, а Томас взял с меня обещание, что в случае чего я вызову его кнопкой.

Я обещала. Как добралась до кровати не помню, меня потряхивало от холода, а горло словно резали изнутри острыми скальпелями. Не раздеваясь, завернулась в плед и рухнула на кровать. Успела услышать, как на телефон пришла смс от бабули, но даже читать не стала. У нее чутье на болезни, одно неаккуратное слово и через четверть часа она уже будет осаждать квартиру Маккамона.

Пока тело трясло в ознобе, яркие красочные сны терзали мой ум. Я видела того шестнадцатилетнего Маккамона рядом с Шарлоттой, видела, как она учила его обращаться с женщинами. Видела, как он создает лучшие картины, а Эйзенхауэр вышвыривает меня на улицу, поскольку я не справилась с задачей и оказалась никчемной музой.

Снова и снова видела забрызганные кровью синие буквы на серой ткани.

Недовольная моим материалом Элеонора увольняла меня, а я только кричала в ответ, что только рада этому, потому что ненавижу свою работу. И что не она мое призвание, просто когда-то давно я сделала неправильный выбор.

Очнулась мокрая, как мышь, а сердце едва не выпрыгивало из груди.

– Кто здесь? – крикнула я, даже не понимая, как оказалась в этой незнакомой комнате.

Из ванной со стаканом воды появился Маккамон.

Все настолько повторяло позавчерашний вечер, что я со стоном рухнула обратно. Сейчас он отчитает меня и снова уйдет.

Похоже, я все еще не проснулась и мне по-прежнему снятся кошмары.

Со стаканом в руке Маккамон подошел к кровати, опустился на ее дальний край и оставил стакан на прикроватной тумбочке. Коснулся моей руки и сказал:

– Хочешь пить?

Так это не сон?

– Очень.

Горло снова свело болью, но уже терпимой. Маккамон внимательно следил за мной, а поэтому от него не укрылось то, как я скривилась.

– Выпей, а потом возьми таблетку под язык – Томас сказал, что острую боль снимет.

Он протянул мне таблетку и я послушно взяла ее с его ладони. Упала обратно на подушки.

– Тебе бы в душ… – нерешительно сказал он.

Я покачала головой.

– Опять споришь, – вздохнул он. – Даже в таком состоянии.

– Нет сил, – выдохнула я. – Хочу спать.

– Тогда до завтра, – сказал он. – Выздоравливай.

Нагнулся и поцеловал меня в лоб.

Я точно сплю.

Глава 17. О кисточках

Потребовалось еще два дня, чтобы мне стало лучше. Говорила я мало и по существу, на что гений притворно вздыхал с надеждой:

– Вот бы так всегда.

Когда я спросила, где мой телефон, Маккамон сказал, что выключил его, так как кусок пластика постоянно издавал какие-то звуки.

– Ты прямо пещерный человек, – сказала я. – Не перестаю удивляться этому.

За это время не отвеченных сообщений набралось выше крыши – Элеонора засыпала меня правками по черновику и требовала снабдить ее фотками, чтобы статья была более реалистичной и читатели увидели, в каких условиях гений рисует и у какого мольберта трахает женщин. Бабуля требовала срочно с ней связаться, а сообщения в обеих поздравительных чатах перевалили за тысячу.

Все эти дни Маккамон оставался рядом. Он приходил вместе с Томасом, когда тот приносил еду, остался рядом и читал в кресле возле кровати, но в его взгляде читалось все, что он думал о моей неуемной любви к мороженому.

Сейчас Маккамон с блокнотом на коленях делал наброски карандашом, пока я читала замечания Элеоноры, расстянувшиеся на несколько страниц. Чья это статья по итогу будет? Моя или опять ее?

Я отложила телефон и со вздохом сказала:

– Должна тебе кое в чем признаться.

Пункт «Не отвлекать мастера» провален с треском.

Во взгляде Маккамона едва уловимо промелькнуло раздражение. Но мы все же были не в мастерской, а в моей спальне. А сам Маккамон, кажется, специально тренировал нервы, пребывая рядом со мной. Почти как мышцы в тренажерном зале. С каждым днем увеличивал нагрузку. Теперь вот решил делать наброски рядом, хотя до этого я вообще не видела его за работой.

Он ни о чем не спросил, только остановил на мне свой взгляд и взмахнул карандашом в руке, мол, продолжай.

Ему следовало быть дрессировщиком. Даже без хлыста, тигры бы стелились полосатыми ковриками у его ног.

– Редактор требует от меня статью.

Молчание.

– О тебе.

– То есть работу ты не потеряла, как сказала в первый вечер?

– Считай, что потеряла. Без этой статьи места мне не видать.

Маккамон отложил блокнот с карандашом на новый стол. И от меня не укрылось, с какой любовью он снова оглядел новоприобретенную мебель.

Это был массивный отреставрированный дубовый стол времен первых американских колонистов. «Не какая-нибудь «Икея», чтобы ломаться от любого чиха», – заметил Маккамон. На что я ответила, что ну теперь-то можем чихать, сколько угодно, и была награждена тяжелым долгим взглядом.

Маккамон вытянул перед собой длинные ноги в мягких штанах. Не крашенный натуральный хлопок. Сверху была такая же рубаха с привычно закатанными до локтей рукавами. Тоска, а не одежда.

– Тебе нравится твоя работа? – спросил он.

– К чему этот вопрос? – не поняла я, отвлекшись от созерцания вздувшихся на его руках вен. Сегодня утром был один из тех дней, когда он тренировался.

– Просто это довольно странная работа. Как и требования твоей начальницы.

– Ну… не все бывают одарены талантами с рождения.

– Разве? – спросил он с прищуром. – Мне кажется, в тебе есть свои таланты, но ты почему-то ими не пользуешься.

– Тебе кажется.

Прозвучало довольно грубо.

Маккамон сразу уловил перемену в моем настроении.

– Вот как, любительница покопаться в чужих душах? Тебе можно, а мне нельзя? Спрошу прямо – ты отлично сочетаешь цвета, почему бы тебе не попробовать что-то в этом направлении?

Я сидела на кровати, кусая губы. На него не глядела.

– Нет.

– Нет и все? Похоже, дело серьезней, чем я думал.

– Давай не будем, – ответила я тихо.

– Ладно, – он снова потянулся к блокноту. – Тогда пиши статью.

– А как же Эйзенхауэр со своим соглашением о неразглашении? Он меня опять под суд отдаст за клевету?

– Денни, – сказал Маккамон, не поднимая взгляда от блокнота, – а ты подписывала такое соглашение?

Меня будто об стену приложили лбом.

– Черт возьми! Он ведь дал мне только контракт, почему?!

– Кажется, ты плохо слушала меня. Эйзенхауэру нужна реклама для повышения продаж и интереса к выставке и турне по Штатам, твоей начальнице – скандальная статья. А мне такая муза, которая не давала бы расслабиться. Все в выигрыше, Денни. Так что пиши статью.

– Не хочу, – выдавила я.

– Почему не хочешь, если тебе нравится работа?

– Потому что получается, что и для твоего Эйзенхауэра, и для Элеоноры я должна написать махровую ложь, которая сойдет за сенсацию. А я не могу лгать также хорошо, как Клио. И не хочу…

– Потому что не хочешь подписывать своим именем ложь? Или потому что все твои родственники узнают, что тебя трахали… как там было у Клио? Кисточками?

– А ты все-таки читал то интервью, – заметила я.

Маккамон снова пожал плечами, мол, да так, глянул одним глазком. Карандаш в его руке бесшумно танцевал на бумаге.

Я не хочу подписывать ложь своим именем, вот почему. Хватило и одного раза, чтобы понять. Но молчание я прервала другим вопросом:

– А про кисти она тоже соврала? Или ты все-таки трахал кого-нибудь… кисточками?

Вот теперь он все-таки оторвался от рисования и посмотрел на меня.

– Мои кисти вообще-то денег стоят. Больших.

Снова помолчали.

– Послушай, Роберт, разреши мне войти в мастерскую. Пока твое имя на слуху из-за прошлых скандалов, если я сделаю репортаж из мастерской, то и этого будет достаточно. Без лжи о сексе и многочасового траха кисточками. Просто достоверный репортаж из твоей «той самой» мастерской.

– Почему ты так держишься за работу, которая тебе не нравится?

– Роберт, не надо. Не переводи тему. Репортаж из мастерской это для всех выход. Пожалуйста. В твоей мастерской я буду молчать, как рыба, обещаю!

– Ты помнишь форму одежды?

«Обнаженной или не перекрывать доступ к гениталиям», йобушки-воробушки!

– Ты же не заставишь меня делать это при тебе… – я сглотнула. – Мы ведь обсуждали. Вот на этом самом столе.

– Этот бы наше обсуждение выдержал, – заметил Маккамон. – И нет, я не шучу. Моя мастерская – мои правила. Я не провожу экскурсии для журналистов. Если ты войдешь туда, как журналист, то меня будут допекать такими просьбами до конца дней моих. Нет. В мастерскую всегда входят двое – мастер и его муза.

– «Их всегда двое, мастер и его ученик», Роберт. Стыдно перевирать классику. И ты все-таки смотрел фильмы, раз знаешь фразы из «Звездных войн» наизусть.

– Когда-то смотрел. И теперь ты меняешь тему.

– Я живу здесь. Я… ну… ломаю мебель с тобой. Ты пишешь картины о моих оргазмах. – Матерь Божья! Когда я перестану удивляться этому факту. – Я и так твоя муза, разве нет? Почему мне нельзя войти в твою мастерскую.

– Ты знаешь, почему.

– Но я не хочу… делать это там сама! Никогда, слышишь?

– Я мог бы подобрать для тебя особенную кисточку.

Да он издевается?!

У меня даже давление скакнуло от таких предложений.

– Так они же дорогие?

– Окупятся, – спокойно ответил он. – Картины у меня тоже недешевые…

Я поерзала на кровати. Остро ощутила, что на мне была только шелковая пижама в крупный горох – а состояла она из топа и шортиков. Хотя моих голых ног Роберт не видел, я укрывалась до талии одеялом. Сейчас и вовсе хотелось спрятаться под одеялом с головой.

А еще не могла понять, он сейчас флиртовал со мной или мне это только кажется?

– Что ж… – протянула я, а он весь напрягся. – Значит, буду писать статью.

Маккамон поднялся, чтобы сменить карандаш.

Тот, что был в его руках, после моего ответа он переломил пополам.

⁂

– Что это? – спросила я за завтраком на следующий день, указав на ворох одинаковых конвертов, которые Томас лихо смахнул в мусорную корзину, стоило Маккамону качнуть головой. – И почему вы их выбрасываете?

Неужели у гениев тоже есть навязчивые поклонницы? Или музы?

Маккамон явно не привык давать отчеты о своих действиях, кому-либо еще, а Томас никаких вопросов, я так понимаю, годами не задавал.

– Не отстанешь? – только и вздохнул гений.

– Нет, – твердо ответила я.

– Это театральный режиссер не теряет надежды, что я помогу ему с декорациями.

А режиссеру явно не занимать упорства!

– Но ты ведь эм… своеобразно рисуешь?

Мягко говоря.

– Это современная постановка, там много секса, обнаженных актеров, – ответил Роберт, – поэтому ему вполне подошла бы моя абстракция.

– Он просит тебя помочь бесплатно?

– Нет, он даже заплатит. Любую цену, как говорит.

Ага, картины стоит миллионы, а сколько работа над декорациями?

– А что потом будет с этими декорациями?

– Сказал, что выставит на аукцион, а средства отдаст на благотворительность.

Определенно, этот человек нравится мне все больше!

– И почему ты не хочешь помочь ему?

– Нет, Денни, даже не начинай.

– Но почему, Роберт? Это, как ни крути, благое дело! Человек вон даже не отчаялся, пишет тебе и пишет. А ты вместо того, чтобы помочь и ему, а потом и нуждающимся, выбрасываешь его письма. Скажи ему, Томас!

Томас снисходительно улыбнулся, но промолчал.

Маккамон оттолкнул от себя вилку и, сложив руки на груди, выпрямился.

– То есть ты тоже считаешь, что нужно согласиться? – спросил он Томаса.

– Насколько я знаю, – тихо ответил Томас, – мать Андрэ Когана умерла от рака и с тех пор он поддерживает многие фонды такого плана. Хотя его постановки то и дело запрещают, потому что они… ну, своеобразные, его это не останавливает.

– Один гений-извращенец нашел другого.

– Ну спасибо, – сказал Маккамон, глядя на меня.

– Я сказала это вслух? О, прости!

Томас отвернулся к плите, и я видела, что его плечи тихо подрагивали от беззвучного смеха.

Роберт «Грозовая туча» Маккамон все еще сидел хмурым.

– Я подумаю, – наконец, сказал он.

Не отказался – уже хорошо.

Я потянулась за вторым пончиком. Их доставили сегодня утром, целую коробку к кофе на завтрак.

После болезни Маккамон временно, как он подчеркнул трижды, решил сделать послабление. В этой обители Здорового Образа Жизни поедание жирных пончиков с шоколадной глазурью ощущалось прямо-таки святотатством. Из-за этого они казались еще вкуснее.

Маккамон бросил взгляд на оставшиеся в коробке пончики. А я благосклонно сказала:

– Если хочешь, бери. Всё равно не съем. Чем сегодня займемся?

– Я буду работать.

– Но сегодня же воскресенье!

– Такой же день, как и остальные, – пожал плечами гений. – А тебе не нужно? Ты разве закончила статью?

– Почти.

– Значит, как раз допишешь.

Я наклонилась ближе к нему.

– Один умный мужчина сказал, что на седьмой день недели нужно отдыхать. Ты ведь не будешь с ним спорить?

– Не факт, что он был мужчиной, – только и ответил Маккамон.

– Сжалься! Я провела почти три дня в постели и не хочу сидеть взаперти. И хочу, чтобы ты составил мне компанию.

Маккамон не был бы самим собой, если бы не переходил сразу к главному.

– И куда ты хочешь пойти?

О, я долго думала над этим.

– От этого зависит твое согласие или ты пойдешь со мной, куда угодно? – а я обожала ходить вокруг да около, отчего самообладание Маккамона буквально трещало по швам.

– Куда? – только и повторил он.

– В лакокрасочный магазин.

Маккамон поперхнулся кофе.

– Ты серьезно? Зачем?

– Ну, ты разрешил мне обставить спальную, как душе угодно. Так вот прежде всего, я решила избавиться…

– Дай угадаю, – прервал он меня поднятой ладонью. – От бежевого цвета стен?

– Точно, – просияла я.

– И какого цвета они будут?

– А ты пойдешь со мной?

– С одним условием.

– Я в тебе не сомневалась. Что за условие?

– Ты не будешь спорить со мной.

А вот это уже удар ниже пояса.

– Что, Денни? – хмыкнул он, глядя на мое выражение лица. – Невыполнимое условие?

– Что бы, Роберт. Очень даже выполнимое.

Просто придется поломать голову над тем, как сделать так, чтобы это условие ему же вышло боком?…

На самом деле я схитрила. И вместо магазина со всякими отделочными материалами назвала таксисту другой адрес. Благо, Маккамон не знал ни тот, ни другой магазин. Такси доставило нас в магазин «Все для дома», поскольку красками я ограничиваться не собиралась.

Но для начала, как примерная девочка, я привела Маккамона, конечно, в отдел с маляркой. Кисти, растворители, банки и валики повсюду, насколько хватает глаз.

– Чувствуешь, себя как дома?

Оглядывая стеллажи с баллончиками, ведрами, баночками всевозможных цветов, Маккамон равнодушно пожал плечами:

– Не понимаю, зачем столько? Мне хватает одного цвета.

– Я видела твои ранние работы, там был цвет, но в какой-то момент ты целиком перешел на черный. Почему именно он?

– Грубый прямолинейный цвет. Мазки черной кисти по бумаге требуют собранности, взвешенности, иначе все превратится в сплошное пятно. Для всего остального есть воображение зрителя. Они не должны воспринимать мои картины буквально. Например, вот ваза, – он снял одну с полки и поставил на огромный обеденный стол, мимо которого мы проходили мимо. – Я не повторю ее форму на бумаге, я передам эмоции, которые во мне вызывает эта ваза. Но при взгляде на нее, ты увидишь собственные эмоции, которые основаны на твоем опыте общения с вазами.

– И при взгляде на твои картины люди думают о собственном сексуальном опыте.

– Вроде того, – кивнул Маккамон. – Картина или входит в резонанс с твоими эмоциями, или нет. Если нет, то либо зритель на другой волне, либо художник бездарность.

Я взяла каталог с образцами краски и задумалась.

– Но для меня секс… это фейерверк разноцветных эмоций, как салют в небе.

– Для тебя и вдохновение – это радуга, Денни. Люди разные. Их отношения с цветами разные. Кто-то боится экспериментировать, кто-то любит моноцвет.

– А еще использование темных оттенок это признак депрессии, – сказала я. – Как долго ты рисуешь монохромные картины?

Он устремил взгляд вдаль, как будто видел в глубине магазина между стеллажами собственное прошлое.

– Двенадцать лет.

Я остановилась как вкопанная.

– Ни черта себе совпадение!

– Что такое?

– Я примерно тогда же и возненавидела этот цвет.

– Может, все-таки расскажешь, что с тобой произошло?

– Ничего хорошего. И сейчас мы не будем об этом.

Маккамон успел поймать меня за руку прежде, чем я повернула за стеллаж с краской.

– Ты обещала не спорить со мной.

– Я и не спорю. Просто ухожу от ответа.

– Почему?

Я посмотрела в пол. На его пальцы вокруг моего запястья.

– Забудь, Роберт. Просто… Это забавное совпадение, правда? Ты фанат черного, а я его ненавижу.

Маккамон не ответил. Но и настаивать перестал.

Слава богу.