Текст книги "Когда наступит тьма"

– Молодой человек, мне некогда играть в такие игры.

– Мне тоже. Я располагаю сведениями о том, что вам следовало бы знать.

Молчание на другом конце трубки.

– В каком смысле?

– Я поделюсь этими сведениями с вами, а вы решите, что делать дальше.

Через час Виржиния стояла возле «Педреры» в толпе туристов, которые щелкали фотоаппаратами или пялились на здание с раскрытым ртом. Она была единственным человеком, кому было наплевать на Гауди, – она смотрела на других людей и заглядывала в глаза всем мужчинам. Через десять минут она посмотрела на часы и сердито поморщилась. На что тощий как жердь человек, все это время стоявший рядом с ней, фотографируя балконы, сказал ей: «Не будьте так нетерпеливы, сеньора Бауса. Сейчас я вами займусь».

Он сделал еще три или четыре фотографии и прокомментировал: «Вот эта хорошо получилась, глядите».

Он повернул к ней экран телефона. Виржиния нетерпеливо фыркнула – она была унижена и напугана, но любопытство брало верх.

– Что вы хотели мне сказать?

Тощий протянул ей бумажку. Она ее развернула. На ней было имя и адрес.

– Кто это?

– Любовница вашего мужа.

– Нет у моего мужа никакой любовницы, – отрезала она, раздирая бумагу на мелкие кусочки и усеивая ими тротуар. Тщедушный человек и ухом не повел. Он только заметил: «Гражданочка, чистота города – дело каждого…» Он присел на корточки и собрал все клочки. Потом неожиданно схватил ее за запястье, разжал ей ладонь и переложил туда обрывки. И исчез в густой толпе японцев, которые перемещались, задрав головы, рискуя споткнуться и упасть.

* * *

Полицейский инспектор глядел через окошко вниз во дворик, как будто намереваясь без надобности швырнуть туда кусок-другой отравленного мяса. Он повернулся к женщине и сказал, это слишком большое совпадение, чтобы одновременно умер и хозяин, и обе его собаки.

– Может быть, отравились чем-нибудь.

Полицейский рассеянно посмотрел на нее, будто думал о чем-то совсем другом, и улыбнулся. В ответ на его молчание сеньора Маури рявкнула:

– От меня-то вы чего хотите?

– Мама, давай поспокойнее! – нервно пробормотал Арнау Маури.

– Я хочу, чтобы вы, – подошел к ней поближе инспектор, – предоставили мне всю информацию, которая может мне пригодиться.

– Откуда мне знать, что вам может пригодиться.

– Соседи говорят, что вы этих собак терпеть не могли.

– Их вообще никто терпеть не мог! – огрызнулся Маури. – Они целыми днями лаяли как проклятые.

И поглядел полицейскому в глаза, понимая, что достиг апогея, что шагает по краю пропасти, и наслаждение перед лицом опасности было ни с чем не сравнимо. Куда там, куда там… Даже не знаю чему, но куда ему там.

– До тебя еще очередь не дошла, – сухо отрезал полицейский. – Я обращаюсь к твоей матери. – И повернулся к ней. – Вы им подбросили какой-то яд, а сеньор Плана по ошибке тоже им отравился. Так было дело?

– Мне нечего вам сказать, я ничего не знаю! Вы сами про какой-то яд толкуете.

– Хорошо, сеньора. Будьте любезны выйти из комнаты.

– У меня дома никто не имеет права мной командовать.

– Хорошо; тогда вам обоим придется пройти в участок.

– В каком качестве? – спросил Маури, не отдавая себе отчета в грозящей ему опасности.

– Ты, я вижу, много читал? – криво усмехнувшись, спросил инспектор.

– Да уж точно побольше вашего. В каком качестве?

– В качестве матери и сына, подозреваемых в убийстве.

Сеньора Маури встала, пытаясь сдержать ярость и ужас, вышла из гостиной и слишком сильно хлопнула дверью, которую они никогда не закрывали.

– Отлично, – сказал полицейский. – Теперь, парень, рассказывай все по порядку.

– Мне нечего рассказывать.

– Ты отравил их кормом, смешанным с какой-то отравой, правда?

– Такие выводы – дело ваше, на то и результаты вскрытия и прочая дребедень, так ведь? Нечего меня об этом спрашивать.

– Что это был за яд? И откуда ты его взял?

– Ушам своим не верю, – сплюнул Маури, пытаясь казаться равнодушным.

Заявив, что для него глубоко безразлично, верит ли кто-либо своим ушам, участковый выразил намерение осмотреть его рабочее место, как будто до конца не мог поверить, что Арнау писатель. Он рассеянно оглядел разбросанные по столу листы, сказал: «компьютер, наверное, придется конфисковать», и Маури, у которого приятно засосало под ложечкой от ощущения близкой опасности, сказал: «как вам угодно, при условии, что вы дадите мне взамен другой». Инспектор не удосужился ответить; он глядел на уставленные книгами стены. Страдая кривошеей, он даже пытаться не стал читать названия, а ограничился тем, что неодобрительно развел руками.

– Тебя часто публикуют?

Нет. Пока еще нет.

– Тогда никакой ты не писатель.

– Писатель – это тот, кто пишет, а я пишу без передышки.

Инспектор брезгливо приподнял несколько листов бумаги и снова положил их на стол. Он вышел из кабинета с облегчением, которое испытывает человек, покидая место преступления, чтобы вернуться к повседневной жизни.

Волокита продолжалась еще четверть часа. Чертов полицейский был до такой степени туп, что с момента своего прихода никуда не продвинулся и все время буксовал в одном и том же месте. Когда же он наконец ушел, в душе Маури воцарилось такое блаженство, какого он никогда еще до тех пор не испытывал. Блаженство сознавать себя хозяином мира и людских судеб, соединенное с невыразимым покоем, который дарует безнаказанность, заслуженная проницательным умом.

* * *

На кухонном столе, словно головоломку из тех, что она в детстве любила собирать, Виржиния сложила имя и адрес Амалии. И номер телефона. Сердце ее колотилось от ярости и негодования. И от страха. Может быть, этот тощий псих у «Педреры» просто над ней издевался. А может быть, и нет.

Услыхав шум у входной двери около того часа, когда Эриберт обычно возвращался домой, она все еще сидела у кухонного стола, разглядывая головоломку, все еще думала, что делать. Самое неприятное было впереди.

– Привет, ты что тут делаешь? Что это у тебя?

Она чуть повернула головоломку к мужу, а тот наклонился, похлопал себя по карманам, достал очки, надел их, еще раз наклонился и прочитал: «Амалия Контререс, улица Майорки…»

– Что это еще такое? – спросил он, выпрямляясь и снимая очки.

– Я так понимаю, это ты мне должен объяснить.

– Кто эта… – он наклонился к обрывкам и, не надевая очков, прочел: – Амалия?

– То есть как кто? Любовница твоя.

– Тоже мне выдумала, – сказал Эриберт Бауса, выходя с кухни. И, стоя у двери, спросил: – А ужинать мы сегодня разве не будем? Хочешь, что-нибудь приготовлю?

Виржиния взяла мобильник, пробежала глазами по головоломке и стала набирать написанный там номер.

– Сейчас посмотрим, что она скажет, твоя любовница.

Она набрала номер. Эриберт вернулся на кухню.

– Кто тебе это дал? Такой тип, худой как спичка?

– Он самый.

– Да это просто псих, который хочет, чтобы я его опубликовал, а так как делать я этого не желаю, он всячески мне вредит.

– Ну-ну. А я что, должна этому поверить?

– Как хочешь. По-моему, он нам с тобой уже изрядно напакостил.

– А что же ты его не публикуешь?

– Да он же псих.

– А разве это плохо? Подожди секундочку. – И в телефон: – Амалия Контререс? (…) Это ты, моя красавица?

* * *

«До чего тупые люди полицейские, – подумал Маури, сидя в автобусе. – Весь подъезд опросили, чтобы прийти к выводу, что неизвестно, кто виноват. Вот идиоты! Это мог быть любой из семи миллиардов жителей земли».

После этого принципиального заявления он почувствовал себя просто замечательно. Особенно его радовала мысль, давно поселившаяся у него в голове и приобретавшая все большую ясность: раз уж он, словно бог, управляет жизнями сотворенных им персонажей, разве не может он быть богом для окружающих его людей? Ведь это он сам решил, что Ирене должна умереть, когда писал рассказ о зоопарке? Он решил это просто так, а вовсе не повинуясь логике повествования. А потом написал, и Ирене сыграла в ящик и даже не пикнула, поскольку я бог. А теперь, решил Маури, из шестнадцати пассажиров автобуса на смерть будет обречен водитель, потому что такова моя воля.

С этим пришлось повозиться: доехав до конечной остановки, на незнакомой площади, водитель вылез из кабины, зашел в бар на углу, через несколько минут вышел оттуда и закурил сигарету возле автобуса. Сидя на скамеечке на остановке, Арнау Маури, вооружившись терпением, свойственным богам, наблюдал за движениями своей жертвы и поставил себе цель: не пройдет и четырех дней, как, еще до наступления пятницы, этот человек умрет.

Он посвятил два дня изучению его передвижений, распорядка и привычек. На третий день, в двенадцать часов тринадцать минут, бог Арнау Маури жевал отвратительный бутерброд в баре на маленькой площади и глядел, как его мертвец заходит в заведение, делает знак заспанной официантке за стойкой и направляется в туалет. Официантка, ни слова не говоря, стала варить ему кофе. Когда она поставила его на стойку, Маури подошел и отвлек официантку, спрашивая, сколько он ей должен. Между делом бог преспокойно оплатил счет, капнул пару судьбоносных капель в кофе своей жертвы, взял сдачу и ушел как раз тогда, когда мертвец, громыхая дверями, выходил из туалета. Как бог, Арнау Маури скривился в презрительной ухмылке. Как бог, он даже не обернулся, чтобы посмотреть на своего мертвеца в последний раз. Он удалился с площади, неторопливо шагая к следующей остановке, расположенной в пятистах метрах оттуда; потом сел и стал ждать, не идет ли его автобус. Нет. Его и след простыл. Напротив, другой автобус на большой скорости проехал, извергая дым, как раз в сторону площади и развернувшейся там, должно быть, трагедии. Он представил себе это: «Эй, что с тобой, что случилось? Эй, глядите, мужчине стало плохо, вдруг, ни с того ни с сего», и так далее. Будь у него побольше божественной практики, он остался бы понаблюдать за последствиями своих решений, но пока следовало действовать благоразумно. Как только послышалось стремительное завывание «скорой помощи», Маури встал со скамейки и легким шагом отправился к себе на Олимп.

На следующий день он узнал, что его мертвеца звали Агусти Морага Перес. АМП, те же инициалы, что и у меня! Странная штука смерть! – подумал он, свернув газету и пообещав матери, что в тот вечер останется в баре допоздна после ухода Розы, пусть она не волнуется. Ему хотелось некоторое время пожить спокойно и вдоволь насладиться своей властью над жизнью и смертью. А еще он хотел поразмыслить, нельзя ли назначить кого-нибудь из постоянных клиентов третьей жертвой; или четвертой, если считать и Ирене. И честно говоря, его немного тревожило, что в газете писали: полиция не исключает вероятности того, что водитель автобуса умер не естественной смертью. Тревожило – и в то же время заставляло трепетать от восторга до самых корней волос. Он чувствовал, что живет полной жизнью.

* * *

Эриберт Бауса всю ночь не спал из-за этого психа. Перебранка с Виржинией вышла отвратительная, совершенно несоразмерная его проступку. Ему пришлось признаться в своей неверности; пришлось слушать, как его обзывают гнусным бабником, прикрывающимся своими дерьмовыми прогрессивными взглядами, и прочими неприятными прозвищами. А он сидел и думал, что если бы Амалия была поумнее, она бы не попалась на удочку. Что ей мешало прикинуться дурочкой? Вот Виржиния, сучка, та повела себя с умом. Тут же ей заявила, мне все известно, красотка, твой любовник мне во всем признался, а тупая овца Амалия приняла это за чистую монету. И, положив трубку, Виржиния посмотрела на него испепеляющим взглядом и начала обзывать вонючим бабником и так далее.

– Вас к телефону, – сообщила Рита по внутренней связи.

– Я занят.

– По срочному делу.

– А кто меня спрашивает?

– Из администрации президента.

Эриберт Бауса с сожалением поглядел на гранки романа Уэльбека, нажал кнопку на телефоне и откинулся назад в кресле, ко всему готовый. И сказал, слушаю вас.

– Эй, друг! Это же я, твой личный кукловод…

– Простите?

– Олегер Сантига, твой приятель. Как делишки? Разобрались вчера с женой?

– Слушай, ты, крыса. – Он сам был удивлен, что не нашел слова поувесистее. – Теперь-то уж я точно знаю, что никогда в жизни не опубликую эту собачью чушь про мужика, который всех кормит ядом и вообще не в себе. Уяснил?

– Ага. Но правда, он здорово у меня получился?

– Чушь собачья.

– Слушай, Бауса: ты ведь издашь мою книгу, хотя сам еще об этом не знаешь.

– Ты что, меня не слышишь, дебил гребаный?

– Слышу. Но ты еще кое-чего не знаешь: я могу еще больше тебе навредить, если ты ее не издашь.

– Ну и отлично.

– Правда, дорогуша? – И неожиданно сухим голосом: – Я могу тебя убить.

– Здорово; а я сейчас же заявлю на тебя в полицию.

– Ты даже не сможешь объяснить им, кто я такой. А я все равно тебя убью.

Эриберт Бауса замолчал. Вкрадчивый голос Олегера Сантиги еще несколько минут удерживал его в своей власти, рассказывая ему что-то такое, чего он не запомнил. А он не бросал трубку, как мышь под гипнотическим взглядом кобры, которая вот-вот ее проглотит. Он сидел так уже долго, когда наконец услышал, что Сантига говорит: «…если ты не передумал и не решил выпустить мою повесть». И тогда как ни в чем не бывало Бауса ответил:

– По рукам.

– Как ты сказал?

– По рукам. Книга выйдет. И ты оставишь меня в покое?

– Договорились. Честное благородное слово.

– Ну-ну…

– Честное-пречестное. Можешь мне поверить. Я хочу только одного: чтобы меня издали; потом я, можно сказать, исчезну из твоей жизни.

* * *

В тот день, когда Арнау Маури опять отправился к доктору Тарда, снова шел дождь, как будто стоило ему появиться в этом плохо освещенном квартале, как начинался всемирный потоп. Он был без зонта и потому, когда седая шевелюра открыла ему дверь, отряхнулся, как насквозь промокший пес, чтобы с него стекла вся эта вода.

– Господи боже ты мой, что за ливень.

– А вы теперь без предупреждения являетесь.

– С каждым днем погода все больше с ума сходит. Видимо, правду говорят про изменения климата.

Маури поглядел на лужу, образовавшуюся у его ног.

– Не беспокойтесь, – сказал доктор. – Меня здесь некому ругать.

Он поднялся по лестнице, не оборачиваясь, чтобы посмотреть, идет ли за ним незваный гость. На столике рядом с креслами стояли две чашки дымящегося кофе. При виде их Арнау вопросительно посмотрел на доктора. Тот слегка покачал головой и исчез на кухне, говоря, сейчас принесу сахар. Арнау Маури глядел на дымящиеся чашечки.

– Откуда же вы… – сказал Маури, когда тот вернулся с сахарницей.

– Хоть вы меня и не предупредили, я вас ждал. Вы же пришли расплатиться, правда?

Маури все еще стоял, как будто был начеку, как будто ждал непредвиденной засады. Доктор устроился поудобнее в кресле и, не глядя на него, спросил, где же деньги.

– Денег у меня нет.

– Жаль-жаль… Интересно, почему я так и думал?

Маури показалось, что лицо доктора изменилось; даже шевелюра его потемнела.

– Не знаю, – ответил Маури.

– А как обидно. Пока что ваших жертв трое.

– Нет, двое.

– Да ну! А кто же второй?

В наступившей тишине Арнау внезапно вспотел с головы до ног. Как же просто попасть на удочку. Он попытался сосредоточиться на блаженстве страха, доходящем до корней волос.

Доктор усмехнулся и, отпивая из чашечки, сказал, может, тот водитель автобуса?

Маури молчал. Доктор Тарда улыбнулся и добавил, это же надо, какой ты сообразительный парень. Сядь, посиди. Можно с тобой на «ты», правда?

Маури сел, совершенно разбитый. Доктору это, похоже, понравилось. Вкрадчивым голосом он спросил, когда же ты собираешься мне заплатить?

– Я же сказал, что денег у меня нет. И не будет.

– Я заявлю на тебя в полицию.

– И погубите нас обоих.

– Нет. Ты что, решил, что я болван? Я все как следует продумал.

– Я тоже.

– Ну-ну.

– Не сомневайтесь. И к тому же, почтенный доктор, ваш яд, очевидно, вполне может быть обнаружен: вы меня обманули.

– Уверяю, никто из твоих жертв – ни люди, ни собаки – особенно не мучились и даже не подозревали, что умирают.

– Зато полиция подозревает, что произошло таинственное отравление.

– Полиция, полиция… – И он решительно добавил: – Через час я тебя им выдам. Даю тебе час, чтобы добыть деньги и мне заплатить.

Маури вскочил, будто эти слова его подтолкнули. Но к дверям не пошел.

– Давай-ка пошевеливайся, время не ждет. Я дал тебе час, а ты уже потратил полминуты.

– Вам самому осталось только полминуты.

– Да ну?

Маури указал на полупустую чашку доктора и помахал рукой на прощание. Выходя в прихожую, он обернулся и снова указал на чашечку:

– Действует он и вправду очень быстро, этого у него, гада, не отнимешь.

Он вышел из столовой, но, ухмыляясь, опять вернулся и добавил: «Меня не запугаешь, дорогой мой, не на того напал». Потом улыбнулся, глядя на истощенное лицо доктора и на его снова седую и немного растрепанную шевелюру. И послал ему воздушный поцелуй.

Внизу у выхода он переборол в себе ужас от мысли, что по всему дому остались его мокрые следы, закрыл за собой дверь и нырнул под дождь в переулке, пьяный от восторга. Но все-таки решил, что впредь следует быть осторожнее и оставлять между жертвами больше времени. Больше времени на чтение и на творчество, подумал он. И больше времени на то, чтобы в следующий раз сделать достойный случайный выбор. Быть человеческой судьбой – это тебе не шутки.

* * *

Эриберт Бауса, стоя посреди кабинета, сделал вид, что не заметил протянутую Сантигой руку, и указал на коллегу, встававшего со стула возле круглого стола:

– Корица, редактор отдела прозы.

– Очень рад. Ну, что скажете?

– Не торопитесь, не торопитесь, – сказал Корица, пожимая ему руку.

Все трое уселись вокруг стола. Садясь, Сантига огляделся, как будто ему хотелось запомнить тот момент, когда он наконец оказался в кабинете Эриберта Бауса. Тот кивнул Корице, как бы приглашая его заговорить.

Корица, не глядя Сантиге в глаза, начал говорить, как бы машинально, как будто тысячу раз это говорил, что его книга выйдет в коллекции «Зорька».

– Отлично, – с удивлением и радостью сказал Сантига.

– Номер сто пятьдесят.

– Не люблю круглые цифры.

– Что ж, придется с этим смириться, – мстительно ввернул Бауса.

– Хорошо, хорошо. Молчу. – Он оживился. – Кстати, я кое-что улучшил. У главного героя появилась возможность отравить еще двоих.

– Мне этого как раз и не хватало, – заинтересовался Бауса. – Это больше соответствует его расстроенному воображению.

– Я так и знал! – в восторге вскричал Сантига.

– Но есть одна загвоздка, – перебил Корица, глядя ему в глаза.

– Какая? – насторожился Сантига.

– Название.

– А что с ним такое, с моим названием?

– Плохое оно. И непонятное. «Руки…» – Он поглядел на лежащий на столе экземпляр. – «Паука».

– «Маука». И непонятно оно лишь невеждам. Название должно быть именно такое.

– Вы что, меня не слышали? Оно нам не подходит.

– Название я менять не позволю.

Корица встал и, словно робот, не отрывая глаз от стола, сказал, что раз уж так, то наша встреча подходит к концу. Нельзя сказать, что познакомиться было особенно приятно.

– Как? Но ведь…

Бауса тоже встал.

– Сантига, мы сделали все, что могли. Но если ты не хочешь, чтобы книга вышла…

– Хочу, конечно! – ответил тот, не вставая. – Я просто объясняю, что название – дело святое.

– Для издателя нет ничего святого, – провозгласил Бауса голосом оракула.

– Вы что, надо мной издеваетесь?

– Нет, мы пытаемся улучшить качество товара.

– Товара? – Сантига вскочил вне себя. – Моя повесть никакой не товар! Это произведение искусства!

– Хорошо, – примирительно сказал Корица, как бы уступая. – Но название никуда не годится.

– Мать вашу…

Все трое стояли вокруг стола, и воздух можно было резать ножом. По прошествии бесконечных тридцати секунд, похожих на те, что выдались доктору Тарда перед смертью, Сантига обреченно сел на стул.

– Какое же вы предлагаете название?

Мужчины переглянулись. Наступило неловкое молчание. Они стали рассаживаться, чтобы выиграть время.

– «Износ», – сказал Корица.

И снова тишина; еще тридцать предсмертных докторских секунд, а Сантига все повторял про себя: износ, износ, износ… Износ?

– А почему же износ? – спросил он, теперь переводя взгляд с одного на другого.

– Для меня это очевидно, – ответил Корица.

– А для меня нет. Какое отношение имеет износ к производству молочных продуктов?

– Ну как, прямое, явное. Коровы и все прочее, так ведь?

Снова молчание, теперь еще дольше, как две полуминуты доктора Тарда. И вот Сантига помотал головой, улыбнулся и сказал: возможно, название и вправду неплохое. И обратился к Бауса:

– Простите. Мне нужно зайти в туалет. Нервы, знаете ли…

– За дверью налево, в конце коридора.

Сантига встал и направился туда, куда ему сказали. И как только он закрыл дверь:

– Думаете, попался?

– Сомневаюсь, инспектор. А почему вы сказали «Износ»?

– Ну, вы же молчали как рыба.

– Я от страха сам не свой. Ничего в голову не лезет.

– Лучше было сморозить что угодно, чем так молчать. – Он едва заметно улыбнулся. – К тому же название «Износ» гораздо лучше, чем этот идиотский «Паук». Что он вообще имел в виду?

– Откуда мне знать. Я же вам сказал, что у него не все дома.

– Я только то и понял, что книга про коров.

– Про каких таких коров?

– Он сказал, что про коров.

– Что ж вы мне раньше не сказали?

– Вы его сами ясно слышали!..

– Да нет там никаких коров, черт бы их драл!

Инспектор Корица выбежал из кабинета и открыл дверь в туалет. Сантиги и след простыл. Его обостренный нюх почуял опасность, и он оставил пальто в кабинете, как ящерка отбрасывает хвост, чтобы скрыться из лап хищника.

* * *

Арнау Маури сидел в комнатке, забитой книгами, чрезвычайно довольный. Ему понравился этот образ, пришедший ему в голову, пока он писал: пальто Сантиги как хвост ящерки, прелестно, чудесно. После такого количества острых ощущений было очень приятно посвятить вечер творчеству. Писать и наконец дойти до триумфального, уже продуманного финала. На несколько секунд он замер с открытым ртом и тяжело дыша, как бегун на финишной прямой.

И тут явилась мать и, как всегда, все испортила: бум, с размаху открыла дверь, перепугала его до смерти, сказала какую-то глупость и спугнула вдохновение, рассеяв волшебство. Оказывается, ей нужно было сообщить, что она будет в баре, а то Роза говорит незнамо что.

– Хорошо. Только закрой, пожалуйста, дверь.

Мать обиделась и ушла, сухо хлопнув дверью изо всех сил. А Маури все проклял, потому что волшебство момента при этом улетучилось. Хорошо еще, что он продолжал ощущать невыразимый экстаз, порожденный страхом того, что в любой момент полиция может опять постучать в дверь.

Он распечатал последние страницы с трепетом. Почти с благоговением: даже пролил две-три слезы. Добавил окончание последней главы к стопке уже готовых листов и сложил все в конверт. Потом взял карточку со своим именем и каллиграфическим почерком написал:

Многоуважаемая госпожа Пилар Брандаль,

предлагаю Вашему вниманию повесть под названием «Износ», на бумажном носителе и в электронном формате. Уверен, что она Вам понравится. Кроме того, я знаю, что, если она Вас заинтересует, прибыль от ее продажи будет немалой. С нетерпением жду ответа. Также заранее довожу до Вашего сведения, что, если по какой-либо почти невероятной причине Вы решите мне отказать, я покончу с собой.

Искренне Ваш,

Арнау Маури.