Текст книги "Дешевая литература"

Часть вторая. Практика

Глава шестая, в которой я ещё не…

Время вышло.

С нашей последней встречи с Манишей прошло от силы пара дней, но я успел отчаяться. Страх и чувство неполноценности сожрали изнутри, и я понимал, что упустил шанс на исполнение сексуальных мечтаний русского иммигранта.

Надо было её поцеловать…

Я струсил тогда, на вокзале. Страх быть отвергнутым при первом поцелуе – сильная штука, настоящая экзистенция. Если девушка откажется с тобой целоваться – это кастрация, а кастрация страшнее фашистов. Хуже может быть только кастрация фашистами, но мне подобное не грозило. Грозила депрессия.

У нормального мужика из депрессии два выхода: пить или дрочить. Бухать мне было не с кем, а дрочить отчаявшийся мужчина не может.

Поверьте старому иммигранту, пока человек может дрочить – это ещё человек. Человек с большой буквы. Homo Onanicus. Я понял эту простую истину под душем. Я стоял, хуй тоже. Как и полагалось по законам жанра, дрочил. Ничего необычного, но ничего и не выходило. Время летело, вода, за которую платить в конце месяца, похолодела, потому что бойлер не справлялся с долгими процедурами. Процедуры эти больше походили на лечебное растирание, чем на дрочку, поэтому пришлось прекратить, не добившись выдающихся результатов.

Вышел из душа, заварил чаю, встал у окна. Воскресенье было окончено и наступало утро понедельника, а за ночь я так и не сомкнул глаз. Курил, смотрел в новозеландское небо. Небо с той стороны света точно такое же, как у нас, в России, только неестественно приветливое.

Я смотрел в небо, не подрочив, и понимал, как незаметно расширяется вселенная. Я видел бескрайнюю светлеющую пустоту космического влагалища, и мне страсть как хотелось увидеть бога, но он, ясное дело, не показывался. Он трахнул вселенную около шестнадцати миллиардов лет назад и ушёл к другой, бросив семью. Космически изношенная писька растягивалась, готовилась отторгнуть новых детей. Её новые дети – не мы. Дети вселенной будут холодными, туманными и горящими миллионы лет. Но мы, совершенно точно, не будем иметь к ним никакого родственного отношения.

Будильник жены зазвонил, и бесплодной философии пришел конец. Мы мило поболтали о том, что ей снилось, а потом мне надо было бежать.

Мокрый махровый халат сменился свитером, банан был зверски надкушен, сборы закончены. Жена пожелала удачи перед сложным днём, я ей тоже, и ноги мои зашагали вниз по лестнице дома иммигрантов.

Лестничные пролеты моего дома пропахли чесночными пердежами. Да, товарищи, в меню только вьетнамская и индийская кухня. И возможно, всё это могло порождать иную палитру ароматов, но за годы те коридоры не видали ни бескультурья белых людей, ни проветривания. Пыльная влажная взвесь сочилась из-под каждой двери с самого утра, и я слышал, как шкварчат сковородки и казанки. В восемь утра.

Ну кто в здравом уме будет что-то готовить в казанке в восемь утра? Ну кто?

Правильно. Это новозеландцы будущего. От рассвета и до заката – бесконечный фестиваль паназиатской кулинарии.

Я вырвался на улицу и вдохнул свежего воздуха. Жадно. Кафешки вокруг уже полнились новозеландцами прошлого. Рубашки их были выглажены, круассаны разогреты, кофе парил, а лёгкий сигаретный дымок ласкал мои измученные мультикультурализмом ноздри. От запахов этих у меня не захватывало дух, и я был этому несказанно рад.

Мир быстро примелькался, и на автопилоте я пошёл к своей цели, располагавшейся в не менее чем пятнадцати минутах ходьбы от приюта для сирых и убогих. Дорогие кожаные сумки мелькали мимо опущённых в пол глаз. Я добрался до Vivian street неприлично быстро, даже не успев обдумать, что собираюсь говорить на собеседовании. Нашёл нужное здание.

Хотя нет, не так. В глазах российской публики я достиг храма успеха. Я не просто нашёл нужное здание, это был небоскрёб. Падите ниц в почтенном трепете – Небоскрёб!

Настоящий, остеклённый, всем видом кричащий: «Смотри, сука, как в Америке, пидор ты необразованный. Это почти Нью-Йорк и победа свободы над кровавым соцтоталитаризмом!» Вот примерно так должен переживать собеседование в небоскрёбе сваливший россиянец.

Я зашёл в вавилонскую башню капитализма в половине девятого утра. На каждом этаже там обитал успех, а на первом висела табличка, умещающая в себе палитру мечтаний русского иммигранта – указатель расположения фирм по этажам. IT-компании, адвокаты, рекрутинговые агентства, офисы продажников, телекомпании, даже дантисты от второго до двадцать первого level.

Читая о кровавом «совке», люди в моей стране мечтают оказаться в подобном месте, но в небоскрбах иммигрантов держат только на случай, если надо показать, что diversity в компании на высоком уровне. В остальном же эти этажи были цвета накрахмаленных воротничков, и самыми экзотическими именами были John и Sam.

Нужный мне офис находился на третьем, не слишком высоко. Видимо, чтобы я не испытывал иллюзий о своей успешности.

Встретили меня, как и водится в мире протестантской этики, улыбчиво и по-доброму, как дорогого гостя. Милая девушка, слабо опознаваемого возраста, предложила чашку кофе в приёмной. Улыбчивость и кофе входили в стоимость фарса, который должен был вот-вот начаться, поэтому я согласился.

Устройство на работу врача-иммигранта из России всегда сопряжено с лицемерием. На собеседовании один врёт, что дико мотивирован работать, менеджер по персоналу делает вид, что верит.

Я был готов врать, что хорош в time-management, могу working under pressure, улыбчив и совершенно лишён собственного мнения. По-английски «лишен собственного мнения» лучше всего сказать, как team-player, а что вы кастрат, лучше всего переводится как positive attitude toward to people.

Собеседование вели двое. Мужчина и женщина. Peter and Jess. Питер был родом оттуда, что слышалось по его акценту, Джесс приехала из другой части империи, в которой никогда не заходит солнце, что тоже угадывалось по округлостям её языка.

С первых же минут собеседования, я вспомнил моего деда АБ. В случаях, когда динамика превосходит все ожидания, он говаривал: «Понеслась моча по трубам», – а уж он в этом деле толк знал, часть жизни проработав сантехником. Так вот, моча по трубам понеслась. Мы заговорили о погоде.

Подобные лингвистические ласки необходимы, иначе вы покажетесь профнепригодным. Самая главная часть интервью – именно эта. Не так уж принципиально, знаете ли вы что-то по своей сфере или нет, важнее понравиться.

Демоны вежливости внутри моих будущих работодателей насытились минут через пять. Я показался им позитивным, активным молодым человеком, который любит жизнь в Новой Зеландии, посещает фестивали культуры, наслаждается погодой. Джесс спрашивала, ходил ли я в пятницу на фестиваль филиппинской кухни. Я ответил, что да и что это было amazing. Джесс поддержала, мол, очень захватывающе и крайне полезно для понимания культурных традиций других стран.

Я кивал. Не мог же я ей объяснить, что жратва – это не про культуру. Что бургеры, что кабза – все вкусно, только где-то женщин за измену поддерживают, а где-то камнями забивают. Сказать я так не мог, мне была нужна работа.

– Хорошо, хорошо. Хотели бы вы начать интервью? (Именно так и спрашивают, как будто есть выбор).

– Конечно, давайте начнём.

– Прежде всего мы хотели бы рассказать о нашей компании. Чем занимаемся, какие наши ценности. Вам так подходит? Вы не против, если мы будем просто по буклету?

Слушая пассаж о том, как их компания уважает права маори, я задействовал все мышцы своего лица, исказившегося в неподдельном интересе. Меня так и подмывало спросить, а есть ли у Джесс и Питера работники-маори, но не стал. Знал, что парочку точно держат в качестве выставочных экспонатов для ярмарки толерантности.

Затем я просто рассказывал заученный заранее текст про образование, годы работы в больнице. Мы улыбались друг другу. Мимические мышцы играли заглавные роли. Парад лицемерия был в самом разгаре. Питер зачитал вопрос: «Что самое важное в работе младшего медицинского сотрудника?» Я ответил, что самое важное, это доброта и относиться к человеку с уважением. Я использовал слово dignity. Мои ответы им нравились, Джесс активно кивала и вскоре вопросов не осталось.

Кофе допивать было некогда. Холодной чёрной жижицей он плескался почти у самого верха чашки. Питер обещал перезвонить в течение недели.

– Питер, Джесс (пожали руки)

– Было приятно с вами пообщаться. Обязательно позвоним.

Люди всё время врут, и это спасает мир. Без лжи банки рухнут, полных семей не останется, а на улицах будут только оргии и убийства. Но порой ложь нелепа.

Например, у окулиста. Вы не можете увидеть мелкую букву, пытаетесь обмануть врача и угадать крохотную «б» или «о» или «что там, блядь»?! И вы гадаете, пытаетесь сделать вид, что видите, но если задуматься, то какой в этом смысл?

Точно так же и после того собеседования. В чём был смысл изображать вселенское счастье и удовлетворение? Необходимо ли было поддержать меня фразой «очень приятно пообщаться с вами». Какой смысл? Ведь я знал, что Джесс говорит это всем, даже самым неприятным типам.

Собеседование заняло минут сорок-пятьдесят, а город был уже не тот. Я вышел в другой Веллингтон. Кафешки опустели, людей на улице поубавилось, дорогие машины припарковались возле офисов, бизнесмены поднялись на совещания. Улицы преобразились. Начался новый рабочий день.

Я вдруг вспомнил, что вечером у жены тоже собеседование. Она нашла отличный вариант устроиться по профессии, что для юриста из России означало позицию менеджера по работе с клиентами. Мысленно пожелал ей удачи.

Пешком до института было идти минут двадцать, а это означало, что очень скоро я снова увижу Манишу. Я улыбался этим мыслям и всё думал, подаст ли она вид, что от мимолётного прикосновения на вокзале тоже лишилась сна?

* * *

Пары должна была вести Анита Графмон. Я пересёкся с ней в коридоре, что сразу показалось подозрительным, ведь занятия во всю шли.

– О, привет. А ты чё тут делаешь?

– Привет, хотел задать тот же вопрос.

– Сегодня вместо меня читает Луи.

– О боже мой…

– Why?

– Да не, просто вырвалось.

– Да говори, что не так.

– Если бы я знал, что будет Луи, спал бы сейчас.

– Серьёзно?

– Вполне.

– Ты на мои пары только ходишь?

Мы переглянулись. Я знал, что она классная, но не знал, насколько откровенно с ней можно говорить.

– Шёл конкретно на твою, да.

– Ну, Луи будет вести по моей презентации.

– Может быть, может быть. А почему замена, собственно?

– Мне надо срочно подготовить материалы для конференции. Пойдёшь на пару?

– Не знаю, Анита. Я могу предсказать, что Луи будет говорить.

– Думаешь?

– Стопроцентно. Что-нибудь про культуру.

– Ты утрируешь.

– Не утрирую. Химия мозга должна идти отдельно от шаманов и мира духов.

– Юджин, ты преувеличиваешь. Химию мозга он тоже будет преподавать.

– Спорим?

Она немного удивилась. Мы с ней болтали достаточно непринуждённо и раньше, но предложить поспорить, видимо, было слишком рискованным.

– Спорить не буду.

– Окей. Останемся при своих. Нужна помощь?

– В чём?

– Да в чём угодно. Презентацию готовить для конференции.

– Было бы здорово, но это не этично. Я же твой профессор, а у тебя пары.

– Слушай, Анита, давай так: мы зайдём в аудиторию послушать, и если Луи не произнесёт слово культура за первые две минуты, то я остаюсь там.

– А если произнесёт?

– Тогда помогу тебе готовиться к конференции.

– Не буду я с тобой спорить! В чём выигрыш?

– О, дело в выигрыше всё-таки. Выиграешь спор, и этика будет чиста.

Ей не было смысла спорить. Но в Аните Графмон боролись два непримиримых начала: женское и профессорское. Наверное, я напоминал ей мужа в молодые годы. После наших с ней разговорчиков среди одногруппников ползло много слухов и многие хихикали: «Did you see guys how she was looking at him?! Oh, Ujin it's so cute».

– Пошли.

– Правда?

– Да, пошли уже.

Мы открыли дверь. Я вошёл первым, следом Анита. Она почему-то не осталась стоят в дверях, как я думал, а прошла и села вместе со мной. Улыбочки и подколки среди однокурсников утроятся. Маниша была там же, но сидела совсем далеко.

– Некоторые наркотики вызывают галлюцинации и чувство дереализации у пациентов, в случае длительного использования, слуховые и визуальные галлюцинации не проходят и после прекращения использования субстанции (зачитал Луи). Коллеги, а знает ли вы, что такое галлюцинации на самом деле? В мире maori мы верим, что всё, что вы делаете со своей mana (духовная внутренняя сила), – необратимо. Если вы выпиваете алкоголь, употребляете наркотики, то это плохо влияет на ваш духовный мир, ослабляет mana.

Я посмотрел на Аниту Графмон, та улыбнулась, но отрицательно покачала головой.

– …Галлюцинации, в частности, это термин западной медицины. Для маори говорить с умершими родственниками, слышать их голос, иногда видеть их – нормально. Это входит в нашу систему верований. Нарушив mana, человек может нарушить связь с миром духов и связь с предками, что влечет нарушения. Это очень значимо для нашей культуры. Уважение и понимание являются обязанностью врача. Cultural awareness.

– Ты победил.

– Прошла минута. – прошептал я в ответ.

Мы встали.

– Луи, я заберу Юджина, мне нужна его помощь. Отметь, пожалуйста, как присутствующего.

– Хорошо, конечно, Анита. Cultural awareness всегда должна доминировать…

Под этот аккомпанемент мы закрыли дверь. Анита тут же засмеялась.

– Так не хорошо.

– Ну что я тебе говорил, а?

– Так не хорошо… Не хорошо смеяться.

– А я тебе говорил.

Я улыбался, а Анита Графмон только повторяла: «Так не хорошо», – и не могла перестать смеяться.

Мы пошли к ней в кабинет. Это был обычный маленький офис, не чета тому, в котором она работала раньше, в Лондоне. Графмон сама призналась. Заварили по кофе, и она быстро объяснила, что ей нужно.

Я лазил по базам данных научных статей, изучал статистику эффективности образования в разных странах и способы измерений, выделял самое главное, показывал ей. Что-то она сразу же забирала себе, что-то отметала. Шло время. Мы немного говорили, но в основном работали.

– Ты женат? У тебя кольцо.

– А, да. – я посмотрел на руку и вспомнил, что Маниша ещё в аудитории.

– Как познакомились?

– Да, в университетские времена, в общежитии.

– О, сладкие времена.

– Сладкие?

– Конечно, я же тоже была молодой и красивой когда-то.

– Ты не сильно изменилась с тех пор.

Мы доделали её презентацию в течение следующего часа-полутора. Делала она, честно сказать, на отъебись, но ничего другого и не требовалось от представителя шараги.

– Сойдёт. (Пролистывая слайды.)

– Уверена?

– Нормально. Тут самое главное сделать слайд про cultural awareness.

– Я слышу сарказм? Осторожней, это заразно.

– Я твой сарказм разделяю. Просто мир сейчас таков. Надо сделать слайд.

– Помочь?

Анита Графмон только усмехнулась.

– Понял, ты права, я не лучший помощник в cultural awareness.

– Не думаю, ты мог бы это сделать, но лучше потом. Пошли, может, перерыв?

Стоило нам привстать, как в кабинет к ней постучали. Пришла Гейли, преподаватель по социальной справедливости (её предмет был обязательным вне зависимости от программы обучения).

– Привет, Юджин. Привет, Анита.

– Добрый день. (Хором.)

– Слушай, Анита, хотела бы ты подготовить ещё вот эти материалы?

Ебучая вежливость ебучих британцев: «хотела бы ты?». Ясное дело, что Графмон хотела бы попить со мной кофе и поговорить о России, Британии, мужьях, женах, о чём угодно, но только не готовить ещё материалы.

– Конечно, давай, посмотрю.

– Спасибо огромное. Спасибо.

Гейли вышла. Анита развела руками.

– Sorry. Next time?

– Ничего страшного. Бывает. Помочь?

– Ты и так помог, спасибо. В другой раз.

– В другой раз, так в другой раз.

– Нет, я серьёзно. Давай встретимся. Поговорим в нормальной обстановке, с мужем тебя познакомлю, ты меня с женой. У нас тут нет пока друзей. Если ты, конечно, не против.

– Наоборот. Я за! У нас здесь тоже пока нет друзей. («У нас», – про кого я вообще говорил?)

– Ты есть на Facebook?

– Nope.

– Тебя нет в Facebook?!

– Я не социальный человек.

– Хорошо, как тогда с тобой связываются люди?

– Анита, у меня есть телефон.

Мы обменялись номерами, и я вышел из кабинета. Эта индианка из Лондона вполне могла бы стать моим другом. Другом, которого, конечно, хотелось бы трахнуть, но оба мы понимали, что в разных весовых и возрастных категориях.

Я сел за пустой столик в кафе, за котором обычно обедали с Хуаном и Сансией. Сегодня ни пышной кудрявой девчонки, ни толстячка не было. Первая, скорее всего, прогуляла учёбу и бухала, второй, скорее всего, был на паре, на первом ряду и заглядывал в рот идиоту.

Заказал Flat white, остался наедине с собой.

«Идти на пару? Найти там Манишу? А вдруг рядом с ней не будет мест? Просто так придётся отсидеть. Можно ей написать…»

Я не стал ей писать, предложения о свидании по смс выглядят слишком ссыкливо. Я решил, что дождусь конца пары, подойду и приглашу, чтобы наедине, без лишних людей. От этих мыслей внутри опять встрепенулось. Сердце ожило, и я поскорее запил тревогу крепким кофе.

За соседний стол подсела парочка геев. Парни свободно держались за руки, один даже чмокнул другого в губы. Без языка, просто чмокнул.

Я подумал, что в этом нет ничего такого, кроме того, что это мерзко, и вспомнил Россию. Россия – не гомофобная страна, как многим кажется. Просто западным неженкам не понять суть русской анархической свободы. В России этих геев бы не сожгли, не расстреляли. В России все люди свободны по-русски, что означает: пидоры свободны целоваться, а зрители свободны дать им по морде. После битья морды все должны ответить по закону, поработать на благо общества или штраф уплатить за хулиганство. Но ответственность в России не наступает, не потому что геи такие угнетённые, а просто по привычке, потому что за многое у нас не наступает никакой ответственности.

Flat white остывал.

Телефон в кармане завибрировал, и я оторвался от созерцания однополой любви. Писал отец на WhatsApp. Неожиданно. Короткое сообщение: «Позвони деду».

Я всё сразу понял.

Уезжая из страны, я знал, что мне больше не увидеться с АБ, но, когда отец написал, я ощутил всей сухостью глаз, что и вправду больше не увидеться с дедом.

Я сидел за столиком в кафе в Новой Зеландии, наблюдал за целующимися геями, а где-то, очень далеко, умирал мой дед. В одиночестве, нищете и, к сожалению, от боли.

Когда я был мальчишкой, мои мать и бабушка учили, что дед – никчёмный человек. И пока был маленьким, я им верил. Верил, но деда любил все равно. А потом я вырос и узнал, что бывают женщины, которые очень не любят настоящих мужчин, и всё встало на свои места. Ещё позже, спустя годы, я встретил родную тётку, прожившую в Штатах к тому моменту лет двадцать. Она была племянницей АБ. Тётка рассказала мне удивительную историю, как совсем крохой она мечтала о кукле, продававшейся в универмаге за ползарплаты. Моя тётка знала, что даже заикнуться о такой дорогой кукле в доме нельзя – мать бы её побила за подобные желания. Поэтому моя тётка никому и никогда о той кукле даже не рассказывала. Но она знала, что АБ – добрый человек, которому можно рассказать о детской беде. И как-то раз, она показала куклу своему родному дяде, моему будущему деду. Просто показывала пальцем сквозь витрину на дорогущую куклу. Показала без всякой надежды, как нечто недосягаемое, невероятно крутое, чего ей никогда не получить.

Мой дед купил ей ту куклу со следующей же зарплаты. АБ выполнил мечту девочки, и тётка запомнила это на всю жизнь. Мы стали с дальней тёткой почти друзьями, потому что так сложилось, что героем детства для нас был один и тот же человек, несмотря на старания женщин вокруг.

«Хорошо, отец. Позвоню», – отписал я сообщение обратно. И подумал, что легко могу забыть позвонить деду. Поговорить с героем детства – раз плюнуть, но поговорить с умирающим от боли героем детства – совсем другое дело. Мне хотелось забыть позвонить ему, чтобы позаботиться о собственных чувствах, но я всё же поставил напоминание в телефоне.

На глаза мне вдруг опустились чьи-то ладони.

– Hey, guess who.

Я узнал её голос. Руки были холодными, а прикосновение робким и очень тактичным. Она не прижимала ладони, просто перекрыла видимость, слегка касаясь.

– Хуан?

– О, а я и не знала, что у тебя такие отношения с Хуаном.

– Сансия?

– Какая тебе Сансия? Я похожа на Сансию?

– Пигментно только.

Маниша убрала ладони, я тут же обернулся. Она улыбалась. На ней были лонгслив, джинсы и невероятных размеров подвеска. Вся сияла, как полагается индийской женщине.

– Как же я соскучилась по бестактности.

– Как же я соскучился по адекватности.

Маниша села напротив.

В детстве, в городе N, я часто видел северное сияние. Это просто частицы солнечного ветра, бьющиеся о купол атмосферы. Не чудо, конечно, только оптическая иллюзия, но очень красиво. В тот момент, в Веллингтоне, я наблюдал южное сияние. Тоже не чудо, лишь иллюзия больших и не отвисших сисек – лифчиковый обман зрения, но тоже очень красиво.

– Ты почему не на парах?

– Я и была. Захотела тебя найти. Пойдёшь обратно?

– На пары? Нет, конечно. Нельзя преподавать медицину через мир духов.

– Тебе надо знать и мир духов, если хочешь здесь остаться.

– Это да, но я не пойду обратно. Я вообще-то тебя ждал, Мэни.

– Меня? Зачем?

– Хотел пригласить куда-нибудь.

– Куда-нибудь?

– Да, куда-нибудь. Погоди-ка, а зачем ты меня искала?

– Да так. Тоже хотела пригласить.

– Тоже куда-нибудь?

– Нет, в конкретное место. Пойдёшь сегодня с нами?

Моя жена планировала отметить первые собеседования в Новой Зеландии, вечером намечалась семейная идиллия, и я обещал быть.

– Прости, Маниша, не сегодня.

– Жаль, хотела сюрприз сделать.

– Сюрприз?

– Ага.

Внутри завыло. Выла раненная сила воли, стонала Сизифом и пыталась катить мои напухшие яйца на гору верности, в сторону ночной смены дома. Глаза индианки бегали по мне, помада на губах фиолетового цвета, а пальцем Мэни водила по столу, как будто смущалась. Танцы пальцев – балет измены. Главная героиня была готова сорвать пачку, но я мешкал.

– Чё за сюрприз?

– Какая разница, всё равно ты не придёшь…

– Шантаж.

– Немного есть. Ты хочешь узнать, что за сюрприз?

Мы усмехнулись. Обоим было ясно, что я хотел.

– Я люблю сюрпризы.

– Так приходи сегодня!

– Мэни, не могу. Только не сегодня. В другой раз, приглашаю только тебя.

Она на секунду задумалась. Её глаза сверкнули, а улыбка стала совсем лисьей. Редкий вид коричневой лисицы, но русские гончие взяли след.

– Когда?

– В пятницу. После учёбы.

– Хорошо.

– Хорошо? Вау, это было проще, чем я думал.

– Ну, я же не ты, чтобы от сюрпризов отказываться.

– А я сюрприз не обещал.

– Ничего, сама справлюсь. Куда думаешь меня вести?

– Знаешь Fortune Favours на Oriental Bay.

– Боже, ты не исправим, это старомодно.

– Что именно? Место?

– Причём тут место? Все. Ты не исправим. Так назначать свидание!

– А это свидание? Я думал просто погуляем, сюрприз покажешь.

– Покажу.

– Не понимаю, почему это старомодно. Google it, если такая современная.

– I will. I will google it. И приду. Fortune Favours?

– Именно. В шесть. В эту пятницу.

– Договорились.

Мэни тут же встала и пошла на пары, не прощаясь. Странная она была женщина. Я же допил кофе и пошёл домой.

Вечером мы с женой заказали ужин и праздновали её новое назначение. На следующее утро позвонили и с моего собеседования, Джесс выслала контракт на эл. почту, и уже в четверг намечался первый вводный день в клинике. Видимо, Джесс и вправду было приятно со мной общаться.

Так, считай за день, мы с женой нашли работы и значительно приблизились к иммиграции, а я назначил свидание Манише, и это казалось куда более важным.