Текст книги "Мельник из Анжибо"

– По-моему, ваша сегодня здорово раздулась.

– Да, тебе, племянничек, следовало бы взять ее у меня да положить на лошадь, что-то мне невмоготу нести ее.

– Нет, Софи и так нагружена; а вы дайте мне, я донесу ее до самого Бланшемона!

– Верно! Ты помоложе и должен услужить дядюшке. На-ка, держи! Блуза у тебя чистая? – добавил он с брезгливым видом.

– Да, она только в муке! – ответил мельник, беря сумку нищего. – А котомка, видно, от хлеба не отказывается. Сколько там черствых корок, черт возьми!

– Корок? Я их не беру. Попробовал бы мне кто подать корку, я бы ему это добро тут же обратно в морду кинул, как однажды Бриколенше.

– Так это она с тех пор стала вас бояться?

– Ну да! Она болтает, что я еще, чего доброго, подожгу ее амбары, – проговорил нищий зловещим тоном и добавил жалостно: – Сирота божья! Можно подумать, что я злодей какой! Кому я что недоброе сделал, а?

– Да никому, насколько я знаю, – ответил мельник. – А иначе вас бы здесь давно не было.

– За всю жизнь никого не обидел, – продолжал дядюшка Кадош, подняв руку к небу, – потому я и под арест ни разу не попадал. Сидел ли я хоть один день в тюрьме? Я всегда служу Богу, вот Господь и хранит меня: уже сорок лет, как я по миру хожу.

– Сколько же вам лет по-настоящему?

– Не знаю, сынок, мои бумаги, как и у многих, затерялись где-то. По моему счету – восемьдесят с лишком; мне лет на десять больше, чем старику Бриколену, а он на вид куда старше меня.

– Верно! Вы на диво сохранились! Да и то сказать, ведь с ним какая беда стряслась, такое не со всяким случается.

– Да, – ответил нищий с сокрушенным видом, – большое несчастье!

– Дело-то было в ваши времена? Вы сами не из тех ли мест?

– Да, я родом из Рюфека, близ Бофора, где это произошло.

– И в ту пору вы там находились?

– Вот то-то и оно! Мать Пресвятая Богородица! Как вспомнишь, так всего дрожь проймет! И натерпелись же мы тогда страху!

– Неужели вы чего-нибудь боялись? Ведь теперь вы день и ночь бродите один по большим дорогам.

– Да, сынок, теперь-то мне, бедному старику, ничего не страшно, когда тело еле лохмотьями прикрыто! Но в те времена у меня еще было кое-какое добро, да вот из-за этих разбойников все и пропало.

– Как, разве поджариватели{13}13
  Поджаривателями (chauffeurs) называли разбойников, действовавших в конце XVIII – начале XIX в. Чтобы заставить выдать место, где спрятаны деньги, они применяли пытку огнем. В романе Дюма «Граф Монте-Кристо» приводится подобный эпизод.


[Закрыть] и у вас побывали?

– Да нет, им не на что было у меня польститься. Но я сдавал свой домишко внаймы двум поденщикам, а когда разнесся слух про разбойников, никто не захотел в нем жить. Продать его я никак не мог, а починить денег не хватало. Он так надо мной весь и развалился. Пришлось в долги влезать, а расплачиваться нечем было. И вот дом мой, и поле, и конопляник – все с молотка пошло. Тогда я взял суму, ушел из родной деревни и с тех пор вот так Христовым именем и побираюсь.

– А дальше нашей округи вы никуда не заходите?

– К чему? Здесь меня знают, здесь все мои благодетели и вся моя родня.

– Я думал, вы одинокий.

– Как же! А племянничков-то у меня сколько!

– Верно! Я и позабыл. Вот я, например, и вот этот мой приятель, и все те, что не жалеют вам монетки на табак. Однако скажите, дядюшка, вот эти самые поджариватели, про которых мы говорили, кто они такие были?

– Бог их ведает, дитятко, ему одному это известно.

– Говорят, что среди них были люди богатые и даже знатные?

– Говорят, что некоторые еще до сих пор здравствуют и живут себе припеваючи; у них и богатые поместья, и хорошие дома, и всюду им почет и уважение, а неимущему они и гроша не подадут. Будь это бедняки вроде меня, их бы всех давно перевешали.

– Что правда, то правда, дядюшка Кадош!

– Счастье мое, что меня не обвинили, а то тогда на всех подозренье было, да только судьи все больше к бедным придирались. В тюрьму сажали тех, кто был белее снега, а как попадался настоящий виновник, так его тут же, по приказу свыше, отпускали.

– Это как же?

– Да так же, потому что все они были люди состоятельные; а где это видано, племянничек, чтобы богатого да не помиловали!

– Верно! Ну, дядюшка, вот мы скоро и в Бланшемоне. Куда прикажете ваш мешок с хлебом снести?

– Дай его сюда. Я пойду ночевать на конюшню господина кюре; святой человек, он меня никогда не прогонит. Вот и ты тоже, Большой Луи, всегда встречаешь меня приветливо. Я тебя за это вознагражу, сделаю своим наследником, как давно обещал. Кроме букета – его я отдам Косоглазке, – остальное все достанется тебе: и дом, и одежа, и котомка, и свинья.

– Ладно, ладно, я вижу, что в конце концов стану богачом и у меня от невест отбою не будет.

– Меня восхищает ваше доброе сердце, – сказал Лемор, когда нищий скрылся за изгородями, через которые он шагал напрямик, не заботясь о калитках и не ища тропинок. – Вы обращаетесь с этим нищим, будто он и в самом деле ваш дядюшка.

– А почему бы и нет, раз ему доставляет удовольствие изображать из себя старого дядюшку и обещать всем и каждому наследство. Прекрасное наследство, честное слово! Землянка, где он спит рядом со свиньей, – ни дать ни взять святой Антоний, и рваная одежа, от запаха которой тошнит. Если этого добра будет достаточно, чтобы Бриколен отдал за меня дочку, – мое дело в шляпе!

– Несмотря на то что он внушает вам отвращение, вы взвалили себе на плечи его котомку, чтобы облегчить ему путь. Это, Луи, поистине евангельская доброта.

– Экая невидаль! Да неужели же отказать в такой ничтожной услуге жалкому горемыке, который в восемьдесят лет добывает себе пропитание нищенством? В конце концов это порядочный человек, и здесь ему все сочувствуют, потому что он честен, хотя малость ханжа и распутник.

– Вот и мне так показалось.

– А как ждать от таких людей добродетели? Хорошо если они только порочные люди, а не преступные. Но, несмотря на это, он рассуждает вполне здраво.

– Да, я был даже поражен. Но почему это он возомнил себя всеобщим дядюшкой? Своего рода помешательство?

– Какое там! Просто-напросто дурака валяет. Люди его профессии часто прикидываются Сумасшедшими, чтобы быть позабавнее, привлечь внимание, повеселить тех, кто не подаст ни из чувства милосердия, ни предосторожности ради. К несчастью, у нас принято, чтобы бедняк разыгрывал шута перед дверью богача… Ну, вот мы и на ферме Бланшемон, приятель! Но послушайтесь меня, не ходите туда. У вас-то, конечно, выдержки хватит, а она может от неожиданности вскрикнуть или что-нибудь сказать… Позвольте мне по крайней мере предупредить ее.

– Но в деревне еще все на ногах, и, если я буду ждать вас здесь, на меня, как на постороннего, могут обратить внимание.

– Тогда сделайте дружеское одолжение и пройдите в парк. В эту пору вы там никого не встретите. Посидите где-нибудь в укромном уголке. На возвратном пути я свистну, как свистят собаке, простите за выражение, и вы выйдете ко мне.

Лемор согласился, надеясь, что изобретательный мельник найдет способ привести сюда Марсель. Он медленно пошел по еле заметной тропинке, пересекавшей парк, но ежеминутно останавливался, прислушивался, затаив дыхание, и снова возвращался, чтобы не упустить момента счастливой встречи.

Вскоре он услышал шум раздвигаемых ветвей и чьи-то легкие шаги; кто-то шел, едва касаясь травы. Боясь ошибиться, Лемор быстро скрылся в чащу и увидел оттуда неясный облик женщины небольшого роста. Мы легко верим тому, чему нам хочется верить, и Анри, не сомневаясь, что это Марсель, которую направил сюда мельник, вышел из-за деревьев и бросился навстречу призраку. Но вдруг его остановил незнакомый голос, негромко звавший:

– Поль, Поль! Ты здесь, Поль?

Увидев свою ошибку и думая, что нарушил чужое свидание, Анри хотел было незаметно удалиться, но треск сухих веток под его ногами привлек внимание сумасшедшей в самый разгар ее любовных грез, и она устремилась вслед за ним с жалобным криком:

– Поль! Поль! Я здесь, Поль! Это я, не уходи, Поль! Поль! Ты все убегаешь от меня!

XXIV
Безумная

Неожиданная встреча сначала не особенно смутила Лемора. Он думал, что ночная тьма поможет ему незаметно скрыться от женщины, которую он сразу не разглядел и не понял, что перед ним сумасшедшая. Он был уверен, что без труда обгонит ее. Но вскоре убедился в своей ошибке; она бежала с невероятной быстротой и, казалось, вот-вот настигнет его. Лемор быстро пронесся через весь парк и очутился в аллее, где так любила бродить Бриколина, – там даже трава в некоторых местах была вытоптана ее ногами. Если раньше ему мешали обнажившиеся корни деревьев и рытвины на тропинках, то теперь, на ровной дороге, он мчался что было сил. Но женщина, увлеченная своей безумной мечтой, была легка, как сухой листок, уносимый бурей. Она бежала так стремительно, что Лемор совсем растерялся и бросился в чащу, стараясь укрыться среди деревьев. Он боялся, что она приметит его и узнает при новой встрече. Но безумная знала все деревья, все кустики, чуть ли не каждую ветку. Здесь протекли двенадцать лет ее жизни, и не было ни одного уголка, где бы она не побывала много раз, хотя и не отдавала себе отчета в окружающем. Возбуждение, в котором она всегда находилась, делало ее совершенно нечувствительной к физической боли. Пробираясь через колючий кустарник, она могла изранить все тело и не заметить этого, и такое каталепсическое состояние давало ей несомненное преимущество над преследуемым. К тому же Бриколина была так тонка, ее истощенное тело занимало так мало места, что она могла, словно ящерица, проскользнуть сквозь густую чащу ветвей, тогда как Лемор принужден был с усилием прокладывать себе дорогу или искать окольных путей.

Видя, что положение его все ухудшается, Лемор, снова преследуемый по пятам, кинулся в аллею и решил перескочить через ров, заросший густым кустарником, но не рассчитал его ширины и с разбега упал на колени прямо в кусты терновника.

И только он успел подняться, как женщина, проскользнув между камнями и крапивой, словно призрак, появилась рядом с ним и вцепилась в его одежду. Очутившись в руках этого ужасного существа, Лемор, одаренный живой фантазией художника и поэта, вообразил себя во власти сновидения и всеми силами старался освободиться от этого кошмара. Наконец он вырвался из объятий безумной, кричавшей что-то непонятное, и бросился бежать через поля.

Но она помчалась вслед за ним и бежала по колючему, ранившему ей ноги жнивью с такой же легкостью, как через чащу парка. В конце поля Лемор перескочил еще через одну изгородь и попал на круто спускавшуюся лесную дорогу. Не успел он сделать и десяти шагов, как услышал позади крик:

– Поль, Поль, не уходи!

Необычайность этого происшествия все больше и больше занимала воображение Лемора. В свете ясной и звездной ночи он увидел свою преследовательницу, увидел мертвенное лицо, исхудалые, израненные руки, длинные черные волосы, развевавшиеся над окровавленными лохмотьями. Ему и в голову не пришло, что эта несчастная помешана. Он думал, что за ним гонится чья-то любовница, которая, обезумев от ревности, упорно принимает его за своего возлюбленного. Он решил было остановиться, поговорить с ней и разуверить ее. Но как объяснить ей свое присутствие в парке? Он, неизвестный, прятавшийся, как вор, сразу внушил бы подозрение на ферме, а ему ни в коем случае не следовало связывать свое появление в этих местах с каким-либо скандальным и смешным приключением.

Итак, он решил спасаться бегством и с полчаса бежал не останавливаясь. Воображение его разыгралось; временами ему казалось, что эта упорная, поистине фантастическая погоня сведет его с ума. Он невольно вспомнил рассказы о виллисах и злых духах, которые преследуют путников ночью.

Лемор добежал до Вовры, которая текла в глубине долины, и, хотя был весь в поту, собрался уже броситься вплавь, надеясь таким образом избавиться, наконец, от призрака, как вдруг услышал позади душераздирающий крик, от которого холод пронизал все его существо. Он обернулся – никого не было. Безумная исчезла.

В первый момент Анри решил воспользоваться передышкой, возможно недолгой, чтобы уйти подальше и скрыть свои следы. Но этот крик произвел на него ужасное впечатление. Кто кричал? Все та же женщина? Голос, казалось, не был уже похож на человеческий, и вместе с тем какая в нем была тоска, какое жестокое отчаяние! «Может быть, падая, она расшиблась? – думал Лемор. – Или же, потеряв меня из виду, когда я скрылся за ивами, решила, что я утонул? Что было в этом крике? Предсмертная мука или страх? А может быть, ярость? Ведь она не могла преследовать меня в реке, куда, она полагала, я бросился. А может быть, она упала в какую-нибудь канаву, в пропасть, не замеченную мною? Может быть, эта злополучная встреча стоила жизни несчастной женщине? Нет, чем бы это ни грозило, я не могу покинуть ее в предсмертный час».

Лемор повернул обратно, тщетно разыскивая незнакомку. Дорога, по которой он спустился, проходила по опушке леса, где тянулась высокая живая изгородь. Не было там ни рвов, ни ям, наполненных водой, ни болот, в которых она могла бы утонуть. На песчаной дороге, сколько ни смотрел Лемор, нигде не было следа упавшего тела. Он все еще искал ее, теряясь в догадках, как вдруг услышал свист, повторившийся несколько раз, как будто звали собаку. Сначала он не обратил на это внимания, настолько он был поглощен и расстроен неожиданным приключением, но потом вспомнил, что это был условный сигнал мельника, и, отчаявшись отыскать свою преследовательницу, ответил свистом на призыв Большого Луи.

– Да в вас прямо бес вселился! – сказал шепотом мельник, когда они, наконец, встретились в лесу. – Почему это вы отправились гулять так далеко, когда я просил вас не трогаться с места? Вот уже четверть часа, как я ищу вас по всему лесу, не решаясь окликнуть погромче. Я потерял терпение! Но что с вами? Все на вас разорвано, вы так тяжело дышите… Черт возьми, моей блузе неважно пришлось на ваших плечах! Да говорите же, расскажите, в чем дело? У вас вид испуганного кролика, или, вернее, человека, за которым гнался леший!

– Вы угадали, друг мой. Очевидно, в рассказах Жанни о духах, которые бродят ночью по Валле-Нуар, есть какая-то доля правды или же у меня была галлюцинация. Но вот уже час (я сам не знаю, может быть, прошла и вечность), как я отбиваюсь от дьявола.

– Не пей вы одну чистую воду за обедом, – ответил мельник, – я подумал бы, что вы под хмельком, а в таком состоянии мерещится любая чертовщина. Не понимаю, вы, человек разумный и ученый, и вдруг поверили таким сказкам! Не иначе как что-то случилось. Уж не бешеная ли собака гналась за вами?

– Хуже того! За мной гналась по пятам бешеная женщина, друг мой, – сказал Лемор, понемногу приходя в себя, – ведьма, которая бегает быстрее меня! А потом она исчезла, не знаю как и куда, будто провалилась, как раз в ту минуту, когда я уже хотел броситься в воду, чтобы избавиться от нее.

– Женщина, так, так! А что она говорила?

– Она меня принимала за какого-то Поля, который ей, должно быть, очень дорог.

– Ну конечно, это сумасшедшая из замка. Как я не подумал, что вы ее можете встретить? Прямо из головы вон! Мы так привыкли, что она шмыгает по вечерам, точно старая ласка, мы и внимания на нее не обращаем! А если подумать, какое это несчастье, душа надрывается. Почему же она побежала за вами? Ведь она обычно прячется от людей. Видно, ей стало хуже. А ей, бедняжке, и так было не сладко.

– Кто она, эта несчастная?

– Потом расскажу. Прибавьте шагу, вы плететесь, как загнанная лошадь.

– Я, кажется, разбил колени, когда упал.

– А там на тропинке вас ждут с нетерпением, – шепнул ему мельник.

– О, – вскричал Лемор, – тогда я понесусь быстрее ветра! – И он побежал.

– Тише, – остановил его мельник, – ступайте по траве. Она вон там, под большим деревом. Не уходите с того места. Да всякий случай я буду ходить вокруг и сторожить.

– Разве ей здесь грозит какая-нибудь опасность? – испуганно спросил Лемор.

– Если бы я так думал, я не привел бы ее сюда! В новом замке все заняты, готовятся к завтрашнему празднику. Разве только сумасшедшая появится, – ну, я задержу ее…

Анри, упоенный своим счастьем, позабыл все на свете. Он упал к ногам Марсели, которая ждала его возле купы дубов; это было самое уединенное место в лесу.

В первые минуты свидания никакие объяснения не были нужны влюбленным. Целомудренные и сдержанные, как всегда, они испытывали такое блаженство, которое, казалось им, не выразить во всей полноте никакими словами. Почти поверив уже, что судьба разлучила их навеки, они были ошеломлены неожиданным свиданием. Они не говорили друг другу, что заставило их так скоро отречься от мужественного намерения принести в жертву свои чувства. Они догадывались и понимали, какие непереносимые муки пережил каждый, какое непреодолимое влечение заставило их устремиться друг к другу, тогда как они поклялись больше не встречаться.

– Безрассудный! Ты хотел навеки покинуть меня! – говорила Марсель, оставив свою прелестную руку в руке Лемора.

– Жестокая! Ты хотела обречь меня на целый год изгнания! – отвечал Анри, касаясь горячими губами ее руки.

И Марсель поняла, что ее мужественное решение пробыть год в разлуке было более искренним, чем попытка Лемора обречь себя на вечное изгнание.

В молчаливом восторге они долго смотрели друг на друга; наконец, сделав над собой усилие, Марсель первая заговорила о своем решении, действительно заслуживавшем всяческой похвалы.

– Лемор, – сказала она, – ведь наша встреча лишь луч солнца, нежданно блеснувший меж туч. Мы должны повиноваться долгу. Хотя здесь ничто не угрожает нашей любви, с нашей стороны было бы глубоко безнравственно соединиться так скоро; и сегодня мы встречаемся в последний раз, до окончания моего траура. Скажите мне, что вы любите меня, что я буду вашей женой, и у меня хватит сил ждать вас.

– Не говорите мне сейчас о разлуке, – в порыве чувств воскликнул Лемор. – Дайте мне насладиться этим мгновением, самым чудесным в моей жизни. Я не хочу думать о том, что было вчера, что будет завтра. Посмотрите, как прекрасны ночь и небо! Каким спокойствием и благоуханьем полон этот уголок! Вы здесь! Ведь это вы, Марсель, вы, а не ваша тень! Мы здесь вдвоем! Мы встретились случайно, не по своему желанию. Такова воля Божия, и мы оба счастливы покориться ей, – вы так же, как и я, ведь правда, Марсель? Возможно ли! Нет, это не сон, вы здесь, рядом со мной! Мы одни! Мы счастливы! Мы так любим друг друга! Мы не могли расстаться и не сможем никогда!

– И все же, друг мой…

– Я знаю! Знаю, что вы хотите сказать мне. Завтра, в другой раз, в другой день, вы напишете мне, вы прикажете. Я повинуюсь беспрекословно, вы это знаете. Зачем говорить о разлуке сейчас? Зачем омрачать этот миг, равного которому не было в моей жизни? Я хочу верить, что он вечен. Марсель, я вижу вас! О, как ясно я вижу вас, хотя кругом ночь. Вы стали еще прекраснее за эти три дня… и даже с сегодняшнего утра, а вы и тогда были так прекрасны! О, скажите мне, что ваша рука навсегда останется в моей, я держу ее так крепко!

– Ах, вы правы, Лемор, насладимся счастьем нашей встречи, не будем думать, что мы должны расстаться… завтра… когда-нибудь!

– Да, да! – вскричал Лемор. – Когда-нибудь!

– Сделайте одолжение, разговаривайте потише, – сказал мельник, подходя к ним. – Сам того не желая, я слышу все, что вы говорите, господин Анри.

Почти целый час влюбленные в упоении чистой любви предавались сладчайшим мечтам о будущем и говорили о своем счастье так, как будто бы завтра их ожидало блаженство, а не разлука. Легкий ветерок доносил до них ароматы ночи, и безмятежные звезды свершали свой путь над их головами; влюбленные не замечали неизбежного течения времени, которое останавливается только в мечтах счастливых любовников.

Мельник, давно уже выказывавший нетерпение, наконец разлучил их, когда по положению Полярной звезды на небесном циферблате увидел, что было уже около десяти часов.

– Друзья мои, – сказал он, – я не могу оставить вас здесь и ни минуты больше не могу ждать вас. Во дворе фермы все умолкло. Погонщики волов перестали петь, в окнах нового замка потухли все огни. Светится только окно мадемуазель Розы: она ждет госпожу Марсель, чтобы лечь спать. Бриколен собирается с собаками в обход, это у него в обычае накануне праздников. Идемте поскорее отсюда.

– Ведь я только что пришел! – взмолился Лемор.

– Возможно, – ответил мельник, – но мне сегодня еще надо побывать в Шатре.

– Не по моим ли делам? – спросила Марсель.

– Пожалуйста, не беспокойтесь. Я должен повидаться с вашим нотариусом до того, как он ляжет спать. А если я пойду к нему завтра среди бела дня, это внушит подозрения Бриколену.

– Большой Луи, я не хочу, чтобы вы из-за меня подвергались… – сказала Марсель.

– Довольно, довольно, не будем об этом говорить! – перебил мельник. – Я делаю то, что мне нравится. Прислушайтесь-ка! Я слышу лай рыжих собак! Идите лугом, госпожа Марсель, а мы, милейший парижанин, пойдем по верхней дороге. Да поторапливайтесь!

Влюбленные расстались безмолвно: они боялись напомнить друг другу, что это свидание должно быть последним. У Марсели не было сил назначить день отъезда Анри, а он, опасаясь, что она все же назначит этот день, поспешил удалиться, на прощанье молча припав к ее руке.

– Что же вы решили? – спросил мельник у Лемора, когда они уже дошли до границы парка.

– Ничего, друг мой, – ответил Анри. – Мы говорили только о нашем счастье.

– О будущем счастье? Ну а в настоящем что же?

– Когда любишь, нет ни настоящего, ни будущего.

– Ну, вы уж окончательно заговариваетесь. Однако я надеюсь, что впредь вы будете благоразумней и не заставите меня бродить ночью по лесам в смертельном страхе. Друг мой, я вывел вас на дорогу. Теперь вы доберетесь до Анжибо?

– Конечно. А может быть, вы разрешите мне проводить вас до города?

– Нет, это слишком далеко. Одному из нас пришлось бы идти пешком, и он задержал бы другого; конечно, мы могли бы, по-крестьянски, вдвоем сесть на лошадь, но бедняжка очень уж стара и к тому же еще не ужинала. Я сделал вид, что возвращаюсь на мельницу, а сам спрятал Софи в лесу, привязав ее к дереву. И знаете, мне было неспокойно оставлять бедную лошадь на волю божью, хоть я ее и хорошенько припрятал в кустах. Вдруг до нее добрался какой-нибудь бродяга? Их много ведь является на праздник! Пока вы там ворковали, я все время думал о лошади!

– Пойдемте вместе за нею!

– Нет, нет. Вам бы только прогуляться возле замка, знаю я вас! Идите домой и скажите матушке, чтобы она не тревожилась и ложилась спать, я вернусь довольно поздно. Господин Тальян, наш нотариус, наверное пригласит меня поужинать с ним. Он любит хорошо пожить, вкусно и с толком поесть, и вообще человек он обходительный. Во время ужина я успею поговорить с ним о делах, касающихся Бланшемона, а Софи съест свою мерку овса, не прося у него совета по делам.

Лемор не настаивал. Несмотря на всю симпатию, которую он испытывал к мельнику, он предпочитал остаться в одиночестве после всех волнений, испытанных им в этот вечер. Ему хотелось без помехи помечтать о Марсели, хотелось вновь пережить те сладостные надежды, которыми он упивался у ее ног. Он шел в Анжибо и находил дорогу, как лунатик находит свою постель. Не знаю, следовал ли он правильным путем, перешел ли через реку по мосту, не пришлось ли ему возвращаться и тем вдвое удлинить свой путь, не садился ли он помечтать у каждого колодца. Ночь была полна сладострастия, и победные фанфары петуха, которые эхо доносило до хижин, и таинственный шорох сверчка в траве – все, казалось ему, то громко ликуя, то шепотом, повторяло любимое имя – Марсель.

Усталый и разбитый вернулся Лемор на мельницу; он предупредил старую мельничиху, чтобы она не ждала сына, и бросился на узенькую кровать, которую Луи поставил для него в своей комнате. Большая Мария тоже ушла спать, наказав Жанни прислушиваться и ждать приезда хозяина, чтобы отвести лошадь в стойло. Материнская забота гонит сон, и как только разразилась гроза, старушка проснулась, вздрагивая при каждом ударе грома. Ей казалось, что это сын стучит в дверь мельницы, где спал Жанни. Она поднялась чуть свет и пошла сказать работнику, чтобы он не шумел и дал бы покой Большому Луи, который, вероятно, поздно вернулся. Она была очень удивлена и почти испугана, когда Жанни ответил ей, что хозяин еще не возвращался.

– Быть не может! – сказала она. – Он ни у кого не ночует, когда ездит в Бланшемон.

– Да что вы, хозяйка, это же канун праздника. Никто там не спит. Кабачки открыты всю ночь. Приходят музыканты, играют веселые танцы, всем хочется пуститься в пляс. Все ждут не дождутся завтрашнего дня, никто и не думает ложиться, чтобы не проспать и не пропустить начала гулянья. Наш хозяин небось веселился всю ночь напролет.

– Хозяин наш не проводит ночей в кабаках, – ответила мельничиха, открыв дверь конюшни и убедившись, что Софи действительно нет в стойле. Она покачала головой: – Я подумала было, что хозяин вернулся, и не стала тебя будить, Жанни. Ему всегда жаль будить тебя; лучше он сам все сделает, лишь бы не потревожить детский сон. Сам-то он не спал сегодня. Позавчера так устал, ездил далеко. Прошлую ночь поздно лег, а эту и вовсе не сомкнул глаз!..

Громко вздыхая, старушка пошла одеваться по-праздничному. «Злодейка любовь, – подумала она, – вот что мучает его, вот почему он ни днем ни ночью не знает покоя! Чем только все это кончится?»