Текст книги "Человек из Лондона"

7

– Привет! – бросил Малуэн, заложив руки в карманы и остановившись на краю обрыва.

Он мог позволить себе такую бесцеремонность: железнодорожник не ниже рангом, чем жандарм, и тот, посмотрев на форменную фуражку, понял это и по-приятельски ответил:

– Привет!

– Что-нибудь стряслось?

Малуэн делал вид, что смотрит на море, но косился в сторону сарая, крыша которого, наполовину из рифленого железа, наполовину толевая, находилась прямо под ним.

– Ищем какого-то англичанина, – вздохнул жандарм, поворачиваясь в сторону города, где при хорошем зрении можно было разглядеть часы на морском вокзале.

– А, так это англичанин.

У жандарма на уме было одно – когда его сменят, и Малуэну стало противно. Ему хотелось поболтать подольше, наговориться всласть: он понимал, что прячущийся в сарае человек услышит их. Начинался прилив.

К пяти часам вода подойдет к скале и, если будет ветер, прибой заплещется у дверей сарая.

– Вы здесь живете? – спросил жандарм из вежливости.

Малуэн указал на три дома, высящиеся на откосе, и его собеседник сочувственно вздохнул:

– Не очень-то здесь весело!

– Скажите, а вдруг этот ваш англичанин вооружен?

– Вроде бы нет.

Уходить Малуэну не хотелось, но как-то уж очень странно торчать тут под дождем, пялясь на море. Однако именно дождь, присутствие жандарма, тоскливое зрелище мокрых крыш, белые барашки на зеленом море успокаивали его. Ему нужно было, чтобы вселенная казалась угрюмой. Он слушал стук дождевых капель по рифленому железу крыши и знал, что струи воды просачиваются внутрь.

– А точно известно, что он не покинул город? – спросил Малуэн так же равнодушно, как если бы попросил прикурить.

– Да я же знаю только то, что мне сказали. Инспектор Скотленд-Ярда утверждает, что у этого типа в кармане ни гроша, ни ножа, ни револьвера.

Это навело Малуэна на мысль, что его клоун сидит без еды. Ну, прямо с ума сойти: стой здесь и думай об одном и том же.

Не решил ли беглец, услышав голоса, что он окружен? Не дрожит ли от страха и холода? А что он испытал, когда вошла Анриетта?

Малуэн столкнул ногой с обрыва ком земли, и тот упал на рифленное железо крыши.

– Сарай ваш? – спросил жандарм. – У вас есть лодка?

– Плоскодонка. Но в ближайшие дни куплю моторку.

– С каких лет у вас на железной дороге выходят на пенсию?

– С пятидесяти пяти.

Они вели неторопливую беседу, а внизу по-прежнему сидел голодный человек! Малуэн пнул ногой еще один ком земли, как мальчишка, который гоняет камень, возвращаясь домой из школы. Но глаза у него забегали – в тот момент, когда жандарм поинтересовался насчет пенсии, стрелочник подумал: «Если я не отопру дверь, клоун через несколько дней умрет».

Воображение тут же стало рисовать ему страшные картины: например, ночью, в самый разгар прилива, он тащит к морю худое одеревеневшее тело.

– Пойду перекушу, – пробормотал он.

И, засунув руки поглубже в карманы, направился к дому.

Хуже нет, чем давать волю мыслям. Ночью жандармы, несомненно, будут делать обход с карманными фонариками, и стоит человеку, на свою беду, пошевелиться…

Все, даже Эрнест, вернувшийся из школы, уже сидели за столом. Малуэн молча принялся за еду, поочередно поглядывая на домашних.

– Пойдешь со мной в город? – спросил он вдруг Анриетту.

Девушка посмотрела на мать, та кивнула:

– Вот и хорошо. Ступайте, прогуляйтесь вдвоем.

– А я? – заныл Эрнест.

– А ты останешься дома.

Малуэн поднялся в спальню причесаться и почистить костюм. Потом достал старую коробку, которая хранилась в зеркальном шкафу: надо взять немного денег. В коробке лежали тысячефранковый и пятисотфранковый билеты, и он украдкой сунул их в карман.

– Готова, Анриетта?

– Еще пять минут.

Когда он проходил мимо комнаты дочери, ему захотелось распахнуть дверь. В тазу плескалась вода. Малуэн на секунду приостановился и насмешливо бросил:

– Прихорашивайся, прихорашивайся!

Да, тот человек голоден. Дождь не прекращается, а в сарае, конечно, образовалось с десяток щелей, через которые каплет ледяная вода.

– Эрнест, выйди-ка на минуту.

– Зачем?

Малуэн выставил мальчика в коридор и протянул руки к огню, как делал обычно после мытья.

– Я обдумал то, о чем рассказала Анриетта утром, – сказал он жене, – Об этом никому ни слова, понятно?

– А если он сбежит на твоей лодке?

Об этом Малуэн не подумал. Он с огорчением вздохнул:

– Что поделаешь!

Анриетта напудрилась и подкрасилась, несколько переборщив с помадой, что было особенно заметно на фоне зеленого шелкового платья. Когда она надевала его, все сразу замечали, что она полнее, чем кажется.

– Куда пойдем?

– Посмотрим.

До тропинки вниз они шли молча, и Малуэну было беспричинно радостно, словно он отправился на праздник или на свадьбу и повседневная жизнь куда-то отступила.

– Хозяин за тобой не приударял?

– Еще чего!

Он изучал дочь своими маленькими глазками с удовольствием и в то же время с беспокойством.

– Я посоветовал матери никому не рассказывать о сарае. Разумеется, и ты никому не говори.

В порту отчаливал траулер, и весь экипаж, собравшийся на палубе, с улыбкой поглядывал на Анриетту. Она тоже шла не обычной своей походкой, а выступала как-то мягко, торжественно, и на лице ее светилась радость.

– Мы идем в кафе «Швейцария»?

Малуэн ответил не сразу, он посмотрел на свою стеклянную будку на конце порта и вздрогнул при мысли, что теперь богат. Это было неслыханно, не правдоподобно! В одиночестве он даже не отдавал себе отчета в том, что собой представляют такие деньги, но сейчас, прогуливаясь с дочерью, открывал для себя все новые и новые перспективы.

– Тебе не хочется снова идти на работу?

– Нет. Но это невозможно, – ответила она, не подозревая, какой смысл вложил в эти слова отец.

– А если бы стало возможно? И я одел бы тебя лучше, чем дочь Лене?

– Ну, эта сколько на себя ни истратит, так и останется пугалом огородным.

В стеклянной будке Малуэн различил фигуру сменщика. День был серый. Огней еще не зажигали, и все вокруг казалось мрачным и убогим. Дневной стрелочник тоже, наверно, видел его и завидовал, что он гуляет со своей прифрантившейся дочерью.

На углу набережной дежурили два жандарма, еще один – у входа в морской вокзал. Прохожие спешили.

День угасал. Пешеходы жались к домам, чтобы их не забрызгали автомашины.

Кафе «Швейцария» зажгло огни. Зазвучал граммофон. Камелия уже сидела в своем углу и, поскольку Малуэн пришел с дочерью, делала вид, будто они незнакомы, что, однако ж, не помешало ей оглядеть Анриетту с головы до ног.

– Выпей-ка чего-нибудь сладкого, скажем ликеру.

Официант! Один ликер и один кальвадос!

– Бенедиктин? – осведомился официант.

Анриетта поморщилась и покачала головой.

– Мне тоже кальвадос, только с сахаром.

Она первой заговорила о том, что их волновало.

– Я все думаю, есть ли у него еда. И потом, молодой он или старый?

Ни молодой, ни старый! Он человек без возраста.

Печальный неприкаянный бедняга.

«Невезучий», – подумал Малуэн, припоминая медленно плывущую шлюпку и человека в ней, погружающего багор в воду в поисках чемодана.

– Трубка была дорогая, отец?

– А что?

– Если не очень, то я куплю тебе другую.

Ему стало страшно – а вдруг она узнает, что трубка стоила двести пятьдесят франков?! Он перевел разговор на другую тему.

– Кажется, мать просила тебя купить голубую шерсть?

– Да. Она хочет, чтобы я связала Эрнесту свитер.

Интересно, сколько стоит мех, который носит Камелия? Малуэн вспомнил, как однажды, целуя девицу, он прикоснулся к теплому надушенному меху. В мехах он не разбирался и спросил об этом у дочери. Анриетта высокомерно ответила:

– Держу пари, что он искусственный! А женщина эта – шлюха. Я ее знаю. По утрам она приходила в мясную лавку в грязном халате и стоптанных туфлях.

– А искусственный мех сколько может стоить?

– Пожалуй, три сотни франков.

Он выпил вторую рюмку кальвадоса и вынул для расплаты с официантом пятисотфранковый билет.

– Пошли!

– Куда?

– Увидишь!

Бывают дни, когда алкоголь не действует или просто вызывает головную боль, иной же раз он вселяет в душу надежду и оптимизм. Так было сейчас с Малуэном.

Глаза его блестели и, выходя, он тайком дружески помахал Камелии.

Стемнело. Витрины светились огнями. Зонты прохожих сталкивались. Малуэн заметил на одной молодой женщине элегантный голубой плащ и тут же решил купить дочери такой же. С безразличным видом и легкой улыбкой он завел Анриетту в магазин «Новые галереи», прошел от секции к той, где торговали непромокаемой одеждой, и сразу же подозвал продавщицу:

– Покажите-ка нам голубые плащи.

– Простые или шелковые?

Пока дочь примеряла, Малуэн думал об инспекторе Скотленд-Ярда, именно ему адресуя вызывающую улыбку. Он бросал вызов не только инспектору, но и простофиле-жандарму, своему утреннему собеседнику, и маленькому комиссару, который все еще, вероятно, бегал под дождем как одержимый.

– Сколько? – спросил он.

– Сто семьдесят пять франков. К плащу можем предложить подходящий берет.

Он купил и берет за двадцать франков, потом оглядел полки – нельзя ли еще что-нибудь приобрести.

– Останетесь в плаще, мадмуазель?

Само собой. И она дала свой адрес, чтобы ей отослали старое пальто. На улице стрелочника и его дочь охватило еще более праздничное настроение. Прохожие замечали это по их возбужденным, улыбающимся лицам. Малуэн решил про себя, что может полностью израсходовать взятые в коробке пятьсот франков.

– Туфли у тебя еще хорошие?

– Не промокают, но к голубому плащу не подходят.

Купили и туфли. Было радостно подойти к кассе и спросить с самым равнодушным видом, словно сумма не имела для них никакого значения:

– Сколько с нас?

Г-жа Малуэн пробегала бы по городу полмесяца, прежде чем выбрала такую пару обуви! Жандарма наверняка уже сменили. Может быть, вообще сняли пост – нельзя же веки вечные охранять берег только потому, что кто-то сбежал.

– Довольна?

– Еще бы! Но что скажет мать?

Глаза его совсем сузились, он молча подвел дочь к магазину перчаток:

– Входи.

Анриетта уже с беспокойством поглядывала на возбужденное лицо отца.

– Вам на меху или на шерстяной подкладке?

– Какие получше.

Самое удивительное, что ему хотелось плакать от радости и волнения. Он словно жил теперь в каком-то ином мире. Не будь он богат, сидел бы сейчас дома, что-нибудь мастерил, как всегда после полудня, или играл в домино в кабачке.

– Купи пару и для матери. Она будет довольна.

– Я размера не знаю.

– Если они не подойдут, мы обменяем, мадемуазель, – поспешно вмешалась продавщица.

Все вокруг были любезны. В соседнем магазине, где они покупали чулки, к Анриетте обратились: «сударыня», и Малуэн отвернулся, чтобы спрятать улыбку.

Все это прекрасно, но на что надеется человек, укрывшийся в сарае? У него ни гроша. Полиции известны его приметы.

Неожиданно Малуэна перестали интересовать покупки дочери. Убийца забрался в его сарай. Не собирается ли он под покровом ночи проникнуть к Малуэнам? Дом он знает. Не может же он догадаться, что чемодан остался в будке стрелочника. Знает он и то, что Малуэн по ночам на работе.

В газетах полно историй подобного рода: рецидивист, разыскиваемый правосудием, понимая, что ему терять больше нечего, проникает в стоящий на отшибе дом или ферму, убивает женщин и стариков топором или ломом, забирает деньги, опустошает кладовку, а вино пьет прямо из бутылки, отбив горлышко.

– Сколько? – спросил Малуэн кассиршу упавшим голосом.

Анриетта заметила, что отец переменился в лице, и тихонько сказала:

– Считаешь, что это слишком дорого?

– Да нет же!

– Рассердился?

– Говорю тебе – нет!

Малуэн не любил Эрнеста, потому что все находили в нем сходство с дядей, а мать всегда защищала сына от поучений отца. Но все же он купил ему новый ранец и акварельные краски. Анриетта несла покупки, дождь поредел, но капли стучали по бумажным пакетам с вещами.

Что бы еще купить? Теперь, когда он разменял и тысячефранковый билет, не было расчета останавливаться. Но мысль купить что-нибудь для себя даже не приходила ему в голову.

– Ты должен купить себе новую фуражку, отец.

Ах да, фуражку железнодорожника. А почему не всю форму?

– Зайдем сюда на минутку.

Это было бистро, и у бара он проглотил аперитив в надежде вернуть себе хорошее настроение. Ведь он даже не имеет права оставаться ночью дома, чтобы охранять свою семью!

– Чего выпьешь?

– Ничего. Не хочется мне.

– И все-таки налейте ей рюмочку, – сказал Малуэн официанту. Ведь если она не выпьет, это будет вроде как упрек. – Пей, вреда не будет. Где тут есть меховой магазин?

– Напротив почты.

Малуэн пьянел, от навязчивых мыслей становился упрямей. У меховщика он вел себя не слишком любезно.

– Сколько стоит лиса?

– Настоящая? От пятисот франков и выше.

– Покажите.

Дочь потянула его за рукав.

– Не надо! Мать рассердится. Искусственная тоже хороша.

– Отстань!

Радостное чувство опьянения у Анриетты стало проходить, но оно вернулось, как только мех обвил ей шею.

Это была рыжая лиса, не подходившая к плащу.

– В ней и пойдете?

Еще бы, конечно, в ней! Они снова вышли на улицу со своими пакетами.

– Не пора ли возвращаться? – забеспокоилась Анриетта.

Она перешла на другую сторону, чтобы пройти мимо мясной, но жалюзи были опущены, лавка пуста. На углу какая-то женщина расспрашивала прохожего. Малуэн обратил на нее внимание, потому что говорила она по-английски. На ней был черный костюм, легкий не по сезону. У женщины были не правильные черты лица, рыжие волосы выбивались из-под шляпки, тонкую шею украшала золотая цепочка с медальоном.

– Купи-ка газеты, – сказал Малуэн дочери.

Он старался не глядеть на застекленную будку. Обходя кафе «Швейцария», чтобы выйти на набережную, они вновь столкнулись с Камелией, стоявшей в укромном местечке с английским инспектором.

Малуэн ускорил шаг. Его не в чем упрекнуть! Он не сделал ничего дурного. Нахмурив брови, он обдумывал, как покончить с сараем. А потом пусть пройдет несколько недель или месяцев, и тогда можно будет попроситься на пенсию.

Он переедет куда-нибудь, только обязательно в пределах Нормандии, например к югу от Сены, скажем в район Кана. Купит парусную лодку и будет удить рыбку в свое удовольствие.

– Я все думаю, что скажет мать.

По мере приближения к дому беспокойство Анриетты возрастало. У Малуэна оставалось ровно столько времени, чтобы успеть переодеться и поужинать перед уходом на работу.

Не попытается ли тот человек ночью выйти из своего убежища? За плоскодонкой лежат инструменты. Доски можно пропилить…

Не знать, где сейчас клоун, было ужасно, но еще ужаснее знать, что англичанин в сарае! Разве клоун остановился перед убийством сообщника? Нет! Убил запросто, так хладнокровно, что и представить себе невозможно, если своими глазами не видел. Может быть, именно поэтому Малуэн не испытал потрясения.

Если клоун не ел со вчерашнего дня, то, наверное, совсем плох: он и раньше-то выглядел вконец измученным.

Однако в темноте сарая он обладает известным преимуществом…

Не лучше ли тихо, не привлекая ничьего внимания, потолковать с ним через стенку и предложить часть банкнот?

– У нас кто-то в гостях, – заметила Анриетта, когда они подходили к дому.

– Почему ты так думаешь?

– Коридор освещен.

Когда чужих не было, свет в прихожей не зажигали.

– Ключи при тебе?

Анриетта отперла дверь. Послышались голоса. Дочь решила оставить одежду и покупки в коридоре, но отец подтолкнул ее к кухне.

Там находился шурин со своей женой.

– А я и не знал, что вы придете, – сказал Малуэн, не глядя им в лицо.

В тот же миг раздался возглас матери:

– Что это, Анриетта? Это тебе отец купил?

Она ощупывала плащ, шляпку, перчатки, посматривая на мужа с возрастающей тревогой.

– А мне ничего не купили? – захныкал Эрнест, развязывая пакет с чулками.

Золовка нашла плащ слишком кричащим. Шурин проронил:

– Я только что толковал сестре, что ты не правильно поступил, сняв Анриетту с надежного места у коммерсантов с деньгами.

На кухне собралось слишком много народу, да и пакеты с покупками усугубляли беспорядок. Говорили все разом. Анриетта показывала туфли. На плите что-то подгорало.

– По нынешним временам трудно найти хорошее место.

Малуэн опустил голову, как разъяренный бык. Все вокруг были возбуждены. Он чувствовал, что среди этой суматохи ему так и не удастся прийти к какому-то определенному решению.

– К черту все! – наконец выругался он и, пав духом, открыл дверь.

Он поднялся в спальню, чтобы переодеться, и до того, как щелкнуть выключателем, утер глаза.

8

Холл от столовой отделяла застекленная перегородка, и г-жа Дюпре могла руководить обслуживанием клиентов со своего места: одно окошко связывало ее со столовой, второе – с буфетной.

Этим вечером было малолюдно. К обеду зашла пара, осведомившаяся о стоимости блюд: молодожены скромного достатка, которые отправлялись в Лондон в свадебное путешествие. Их посадили в левый угол, где они и принялись за еду, подавленные пышностью серебряных приборов и фраком Жермена.

За столом сидели только англичане, если не считать представителя какой-то фирмы, приехавшего в Дьепп недели на две.

Старый Митчел с дочерью расположились по одну сторону стола, инспектор Молиссон – по другую.

Обед проходил в тишине, и г-жа Дюпре знала, что до конца его все будут молчать. Так всегда, когда в зале не накрывают по крайней мере пять столов. Сразу воцаряется всеобщая неловкость, и посторонний, случайно завернувший поесть, невольно останавливается на пороге и тут же уходит. Поскольку зал был пуст, Жермен подавал кушанья очень быстро и накидывался на пустые тарелки, словно на добычу.

Когда он стал разносить сыр, хлопнула входная дверь.

Послышались неуверенные шаги, и появилась молодая женщина. Она застенчиво огляделась по сторонам.

– Хотите снять номер? – громко спросила хозяйка со своего места.

Женщина ответила по-английски, и г-жа Дюпре позвала Жермена, который немного знал этот язык.

Молиссон из столовой увидел женщину и поднялся, чтобы узнать причину ее взволнованности.

– Это жена Брауна, – прошептал он, перед тем как направиться в холл. – Хотел бы я знать, что ей здесь нужно.

– Я знаю. – Эва Митчел тоже встала, положила салфетку на стол и чуточку вызывающе улыбнулась инспектору, – Это я вызвала ее телеграммой.

Она не теряла ни минуты, нисколько не колебалась, как будто все предусмотрела заранее. Еще с порога холла спросила по-английски:

– Миссис Браун, если не ошибаюсь? Будьте любезны пройти со мной в салон. Я – мисс Митчел.

М-с Браун было под тридцать, когда-то, лет десять назад, она была, видно, очень красива какой-то хрупкой красотой, которая еще не исчезла, но несколько потускнела. Перед тем как выйти за Брауна, она была одной из герлз в третьеразрядной труппе. Незаметная и покорная тогда, как и теперь, она со все той же улыбкой как бы просила прощения за то, что вообще существует на свете.

Эва Митчел присела на ручку кресла и закурила сигарету.

– Нет ли у вас известий от мужа?

– Нет. Он, вероятно, в Роттердаме. Когда пришла ваша телеграмма, я подумала, что с ним произошел несчастный случай.

– Чем, по-вашему, занимается мистер Браун?

– Он коммивояжер одной французской фирмы по производству театрального грима и париков.

– Если он так сказал вам, значит, солгал. Муж ваш грабитель, а господин, сидящий рядом с моим отцом, – инспектор Скотленд-Ярда, которому поручено его арестовать.

Она сказала это так просто, что м-с Браун окаменела, широко раскрыв глаза и даже не пытаясь протестовать.

– Мой отец, которого вы видите, директор «Палладиума» Хэролд Митчел.

Маленькая м-с Браун слегка поклонилась, скорее ослепленная этим именем, чем напуганная обвинениями девушки.

– Ваш муж украл у него больше пяти тысяч фунтов.

Молиссон наблюдал за женщинами через стекла перегородки: ему показалось, что м-с Браун, которая, сложив руки на замке своей сумочки и стоя перед мисс Митчел, сидевшей на ручке кресла, готова сделать все, что прикажет собеседница.

– Если вам нужны доказательства, могу пригласить инспектора.

М-с Браун из вежливости покачала головой.

Именно в это время Малуэн вошел в свою застекленную будку, бросив обычное:

– Привет!

– Привет, старина! Что с тобой? – спросил сменщик.

– Со мной? А что со мной может быть? – Он поставил на печку бидон, выложил на стол сандвичи, вынул из кармана газету. – Порт все еще кишмя кишит жандармами?

– Теперь они совершают обходы. Мелькнул карманный фонарик в каком-нибудь закоулке, значит, они там и шарят.

Эва Митчел не теряла времени, чтобы не дать собеседнице опомниться.

– Эти деньги – все, что осталось у нас с отцом. Если Браун вернет их, мы выделим ему часть и не станем возбуждать дела. Если же откажется, он будет судим и повешен за убийство.

– За убийство?

– Здесь, в Дьеппе, три дня тому назад ваш муж убил своего сообщника Тедди. Вы знали Тедди, не так ли?

– Он работал на ту же фирму, что и мой муж.

– Другими словами, они вместе проделывали свои номера.

Браун обчистил контору моего отца и присоединился к Тедди в Дьеппе. Видимо, при дележе они повздорили, и ваш муж убил Тедди. Не верите, позовите инспектора.

Теперь Браун скрывается где-то в городе, и именно вы должны его найти и передать ему, что я сказала. Деньги у вас есть?

– Я уехала из Ньюхейвена с двумя фунтами.

– Вот еще два. Поесть и переночевать можете здесь.

Это недорого.

– Что я должна сделать?

Она еще не плакала, но была уже близка к тому, постепенно начиная осознавать происшедшее.

– Вам виднее. Ищите! Дайте объявление в газету.

Возможно, инспектор вам что-нибудь посоветует.

Эва Митчел вернулась к столу и принялась за десерт.

Молиссон с изумлением воззрился на нее.

– Что вы ей сказали?

– Правду. Она скорее найдет мужа, чем мы. Может быть, узнав о ее приезде, он явится сам.

– А если она его найдет? – остолбенело выдавил он.

– Этого я и добиваюсь.

– Но ведь он совершил преступление…

– Во Франции нас это не касается. Пусть этим занимается французская полиция.

Отец наблюдал за дочерью с не меньшим удивлением, но к его восхищению примешивалось чувство неловкости.

– Почему ты ничего не сказала нам?

– Потому что вы могли помешать мне вызвать ее.

Эва сидела спиной к застекленной перегородке салона, и только инспектор по-прежнему видел м-с Браун, которая съежилась в кресле, закрыв лицо руками. Молиссон положил салфетку на стол и вышел в салон.

Молодая женщина подняла голову на шум шагов и, не отрывая рук от лица, тяжело вздохнула:

– Это правда?

– Правда, – ответил он, садясь рядом, – Браун в трудном положении. Раньше ему угрожала только тюрьма, но теперь…

– А правда ли, что, если он вернет деньги…

– Да, Митчел отзовет свою жалобу. Скотленд-Ярд не станет его разыскивать. Им займется французская полиция. А уж ускользнуть от нее – дело Брауна. На кого вы оставили мальчика?

– Мальчика и девочку, – машинально поправила она. – За ними присмотрит соседка. Но скажите, что я должна делать?

Инспектор посмотрел на Митчелов, продолжавших есть, потом на выцветший ковер и закурил трубку.

– Вероятно, разумней всего просто походить по городу, заглядывая в самые безлюдные места. Дьепп невелик. Есть шанс, что Браун вас заметит.

Ей было страшно – это читалось у нее в глазах. Ее пугали пустынные улицы и даже встреча с мужем. Молиссон не знал, что еще сказать.

– Прежде всего, советую вам пообедать и лечь спать.

Завтра у вас будет достаточно времени принять решение.

И она осталась одна в маленьком салоне, куда зашла хозяйка и спросила по-французски, не хочет ли гостья пообедать? Англичанка не поняла. Г-жа Дюпре жестами объяснила, но м-с Браун покачала головой.

– Вот увидите, она его найдет, – твердила Эва Митчел. – Я знаю, ей тяжело, но и моему отцу в его возрасте нелегко остаться без денег, когда он сам обогатил стольких актеров.

Молодожены встали из-за стола, перешли в салон, но тут же его покинули, увидев женщину с красными от слез глазами. Муж спросил у хозяйки:

– Есть в городе кино?

Туда они и отправились. В «Мулен-Руж», на своем обычном месте у бара, сидела Камелия с блуждающим взглядом и горькой складкой у рта. Хозяин только что дочитал газету.

– Ты его знала?

– Малыша? Его звали Тедди. Он приезжал во Францию почти каждый месяц и всегда вспоминал обо мне.

Я знала, что он занимается опасными и незаконными делами. В определенные моменты любой человек может проговориться, но Тедди был не из таких. Это был настоящий джентльмен, как говорят англичане. Вежливый, воспитанный. Всегда пропускал меня первой в номер и никогда не уходил, пока не уйду я…

Камелия запнулась.

– Только не этот вальс, – крикнула она музыкантам и объяснила хозяину:

– Именно его играли, когда он был здесь в последний раз с тем худым верзилой. Я предложила ему потанцевать, но он ответил, что сейчас занят и вернется попозже. Мне не понравилось лица его товарища, и я тихо сказала Тедди: «Остерегайся своего дружка!» У меня всегда бывает предчувствие. Так было, например, когда умер мой брат… И тут Тедди подмигнул мне. Они выпили три-четыре стаканчика виски, бармен наверняка помнит, и ушли. Я танцевала с Деде, а на душе было тоскливо. Я словно чувствовала, что Тедди не вернется. На следующий день я раза два-три встретила его дружка. Даже говорила с ним. Но еще ничего не знала, иначе тут же позвала бы легавых.

Ее слушали официант и таксист, который каждый вечер заезжал в кабаре пропустить рюмочку.

– Я все думаю, где убийца может скрываться, – промолвил хозяин, наливая рюмку Камелии…

М-с Браун вышла из отеля, никому не сказавшись.

Однако, опасаясь, как бы она не наделала глупостей, инспектор последовал за ней. Города она не знала и сперва шла вдоль дамбы в темноте. Вокруг было безлюдно. Затем она вернулась, дошла до освещенной улицы, прошла еще немного и, сама того не заметив, оказалась в центре города.

Шла она спотыкаясь, как очень усталый человек. То пускалась бежать, то, вконец обессилев, внезапно останавливалась. Прохожие оглядывались на нее. Молиссон, видевший только ее спину, догадывался, что она плачет, и спрашивал себя, в чьих интересах действовала Эва – старика отца или своих?

Сыщик был недоволен: он предпочел бы сам сообщить м-с Браун ужасное известие, чем быть свидетелем того, как светловолосая девчонка Эва без колебаний доводит до конца задуманный план.

Что могла предпринять маленькая м-с Браун? Она ведь наверняка думает, что от нее зависит сейчас жизнь мужа, что она должна во что бы то ни стало найти его и заставить отдать пять тысяч фунтов.

Дождь перестал, но мостовые были еще мокрыми, и в свете газовых фонарей блестели лужи. Внезапно м-с Браун вышла к самой воде, долго неподвижно стояла у парапета, затем повернула обратно. Столкнувшись с инспектором, она воскликнула:

– Скажите, что я должна сделать?

Она и плакала и не плакала: лицо кривила страдальческая гримаса, но слез не было – они уже иссякли.

– Я провожу вас в отель, вам следует поспать. Мисс Митчел напрасно дала телеграмму.

– Но ведь она хотела спасти Брауна.

Женщина лишь с трудом дала себя увести и время от времени останавливалась у темных улочек с явным намерением громко позвать мужа.

– Идемте же.

– А если он прячется здесь?

Внезапно она быстро заговорила:

– Я знаю Тедди Бастера. Браун говорил, что это его патрон, просил быть с ним любезной.

– Да, нечто вроде патрона, – вздохнул Молиссон, которого это глупое хождение по городу утомило больше, чем целый день расследования. – Пойдемте.

– Он хотя бы в пальто?

– Нет. Плащ остался в отеле.

Похолодало. Стоит подуть восточному ветру, и к утру подморозит.

– Где же он найдет себе еду?

– Не знаю, миссис Браун. Не задавайте мне больше вопросов. Завтра мы, наверное, все узнаем.

Пересекая холл отеля, они увидели в салоне Эву Митчел с отцом – те играли в шашки. Молиссон подумал, не следует ли ему уложить м-с Браун в постель – настолько она ослабела.

– Обещаете, что до завтра ничего не предпримете?

– Да, да, конечно.

Спустя десять минут он звонил из телефонной будки местному комиссару.

– Алло! Вы, комиссар? Ничего не нашли?

– Ничего. Обходы будут длиться всю ночь. Есть почти полная уверенность, что он все еще в городе. Да, кстати, мне доложили, что на пароходе прибыла англичанка с паспортом на имя миссис Браун. Это…

– …его жена. Я занимаюсь ею.

У себя в будке Малуэн отбросил газету, которую только что прочел. Это был местный листок: большие столичные газеты делом не заинтересовались. Изложена была вся история. Репортеру, видимо, удалось «разговорить» Молиссона, так как газета сообщала сведения о прошлом Брауна, приводила все подробности ограбления «Палладиума» и даже поместила фотографию старика Митчела и его дочери, выходящих из отеля «Ньюхейвен».

Уже два дня Малуэн бессознательно избегал смотреть на шкафчик, и все эти два дня голова у него просто раскалывалась от раздумий. Это было тем более нестерпимо, что занимали его, в сущности, одни и те же мысли.

Не поступил ли он неосторожно, сделав сегодня такие покупки? Вчера шурин, ясное дело, что-то заподозрил. Не зря же он заметил:

– Можно подумать, тебе достался главный выигрыш в лотерее!

Не хотелось Малуэну смотреть и в сторону откоса, где скала казалась черным, чернее самой темноты пятном. Он никогда не предполагал, что этим чемоданом будет заниматься столько народу. Но, может быть, самое сильное впечатление на него произвел не инспектор Скотленд-Ярда, а старик Митчел с его замашками хозяина. Такой человек, спроси он, скажем, у Малуэна адрес отеля или магазина, наверняка дал бы ему на чай. И стрелочник взял бы!

Возможно ли, что у Митчела нет больше ни гроша?

Эта мысль льстила Малуэну и в то же время смущала его. В довершение всего газетная заметка кончалась фразой, которая врезалась Малуэну в память:

«У Брауна жена и двое детей, которые живут в Ньюхейвене и, по всей видимости, ничего еще не знают».

Перед его взором стоял Браун, в мятом плаще, поношенном костюме, стоптанных ботинках. Он представлял себе дом, построенный на обрыве в Ньюхейвене, похожий на его собственный на обрыве в Дьеппе, разве что чуть побогаче, да и то вряд ли.

Малуэн открыл запрошенный третий путь, выпил чашку обжигающе горячего кофе. Он заметил на набережной инспектора Молиссона, разговаривавшего с англичанкой, которую после полудня встретил на улице.

Малуэн задыхался. Он чувствовал, что должен что-то сделать. Был момент, когда ему захотелось открыть шкафчик и выбросить чемодан в море.

А толку что? Нет, это ничего не изменит. Будь у него хотя бы уверенность, что через неделю-другую, когда все успокоится, он сумеет найти его на том же месте! Но чемодан унесет отливом, или он погрузится в ил, или зацепится за якорь какого-нибудь парохода.

Казалось, он не думал о Брауне. Он не хотел о нем думать. И тем не менее все его мысли неизменно возвращались к сараю. Он так часто рыбачил по ночам, что знал, насколько и когда поднимается уровень моря.