Текст книги "Симфония времён"

Жоржия Кальдера
Симфония времён

Georgia Caldera

Les Brumes de Cendrelune:

LA SYMPHONIE DU TEMPS

Book 2: ©Editions J’ai Lu, 2020

© Ефимова Е., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Плейлист

Within Temptation – «Somewhere»

BrunuhVille – «Solitude»

Theodore B. Tringo и Autumn Tears – «Another Day»

The Sweeplings – «Chains»

Delain – «Here Come The Vulture»

Nick Pheonix – «Little Ben»

Nick Pheonix – «The World is Mine»

Malukah – «Sinking Ships»

Yván Torrent и Julie Elven – «Icarus»

Yván Torrent и Roger Berruezo – «Remember Me»

Gåte – «Sjåaren»

Beyond the Black – «Beautiful Lies»

Aquilo – «So Close To Magic»

Alex & Sierra – «Little Do You Know»

Motanka – «Verba»

Глава 1

Олимпия

Еще не рассвело, и в комнате царила тишина: ничто не нарушало покой спящей девушки. Она свернулась калачиком на шелковых простынях, а ее длинные, черные как смоль волосы блестящими волнами раскинулись по мягким подушкам. Вдруг распахнулась дверь, и в комнату влетела Марсия, а за ней следом поспешали две служанки.

– Олимпия! – воскликнула женщина. В ее голосе слышались одновременно нотки паники и восторга. – Олимпия, вставай! Скорее!

Олимпия приоткрыла один глаз и недовольно заворчала: она слишком привыкла к постоянным капризам и сумасбродным причудам своей матери, чтобы тревожиться из-за ее столь внезапного и шумного вторжения. Досадливо поморщившись, девушка повернулась на другой бок, пытаясь спрятаться от света масляных ламп, которые держали в руках служанки. Увы, сон уже ушел, и на Олимпию нахлынули привычные, но от этого не менее мрачные мысли о грядущем дне – несомненно, он станет таким же унылым и скучным, как все предыдущие. Интересно, с чего это мать пребывает в такой эйфории?

– Олимпия, – повторила Марсия. – Ну же, поторапливайся!

– Мама, – протянула девушка, крепче обнимая подушку – украшенную тонкой вышивкой, но немного потертую. – Имейте хотя бы каплю милосердия, дайте поспать. Ночь на дворе…

Очевидно, было наивно полагать, что Марсия откажется от своих грандиозных планов лишь потому, что ее дочь имеет что-то против. И все же попытка не пытка.

Девушку ухватили за плечо с такой силой, что тщательно наманикюренные ноготки впились в тело. Марсия заставила дочь повернуться к яркому свету ламп – если уж мать что-то решила, никакие возражения и жалобы в расчет не принимались.

– Нельзя терять ни секунды, глупая девчонка! – яростно выпалила Марсия. Похоже, ее раздражение взяло верх над энтузиазмом. – Твоя подруга Септима вчера вечером серьезно заболела, и, только представь, верховный прелат Фаустус услышал, как ты в последнее время стараешься, а также узнал о твоем выдающемся благочестии. Тебя назначили в качестве замены Септимы, отныне ты будешь прислуживать за столом бога Эреба и его свиты! Как замечательно, не правда ли? Дитя мое, тебе дана неслыханная возможность! Людям со столь низким положением, как у нас, такая удача выпадает лишь раз в жизни!

Такого порядка придерживались при всех дворах по всей Империи: божества сами выбирали себе слуг из числа знати. Занять одну из таких должностей считалось редкой удачей…

Олимпия резко приподнялась, опершись локтями о матрас, откинула лезущие в глаза темные пряди и живо воскликнула:

– Септима нездорова?

Всю ее сонливость как рукой сняло.

– Ты плохо слышишь? Дитя мое, ты теперь ежедневно будешь находиться рядом с одним из богов! Кроме того, верховный прелат Фаустус, всецело преданный своему служению, уже два месяца как овдовел. В другое время низшие аристократы вроде нас не могли бы и мечтать о подобной партии! Потом будешь оплакивать печальную участь своей подружки, а сейчас есть дела поважнее. На кону стоит будущее нашего дома!

С этими словами Марсия потянула девушку за руку и вытащила из постели, невзирая на сопротивление и слезы.

– У нас есть всего час, чтобы сделать тебя неотразимой, и, поверь мне, работа предстоит большая, – восклицала Марсия, подталкивая дочь к туалетному столику. Она силой заставила Олимпию сесть на табурет лицом к зеркалу. – Твоя черная грива просто отвратительна! Надеюсь, теперь-то ты жалеешь, что не дала мне обесцветить твои лохмы.

Нет, Олимпия ни капли об этом не жалела.

Даже если бы она была единственной придворной дамой при дворе Пепельной Луны, то и тогда не захотела бы ничего менять в своей внешности. У нее не было ни малейшего желания походить на богиню – это просто смешно.

Увы, нынешняя дворцовая мода была нелепа и не оставляла места никакой естественности: придворным дамам надлежало любыми средствами копировать черты, присущие божествам. Отсюда пудра, делающая кожу фарфорово-бледной, осветленные волосы, искусственные костные наросты на лбу, тонкие серебряные украшения или даже татуировки, имитирующие вены на лице, высоченные каблуки, тесные корсеты и пышные платья – вот далеко не полный список того, что брали на вооружение придворные в Соборе.

Тем не менее Олимпия почти не протестовала, когда мать достала из шкафа парик из белокурых, блестящих волос – изначально это были локоны жительниц бедных кварталов, но нужда заставила босячек[1]1
  Босячка – опустившийся, обнищавший человек из деклассированных слоев общества, оборванец.


[Закрыть] отрезать свои лохмы и продать ради пропитания. Парик принадлежал самой Марсии: из-за постоянного многолетнего применения разъедающих осветлителей она почти полностью облысела.

– Сделай одолжение, надень это сегодня, – приказала мать не допускающим возражений тоном. – Никаких споров на сей счет я не потерплю. В будущем мы посмотрим, что можно сделать с этим твоим… досадным физическим недостатком.

– Хорошо, мама, – машинально ответила Олимпия, изо всех сил стараясь не кривиться от омерзения.

Конечно, волосы для парика промыли и обработали специальными средствами, чтобы получить безупречную прическу, но все же Олимпию подташнивало при мысли о том, что у нее на голове вились космы, состриженные с голов неизвестных плебеек.

Она безропотно сидела перед зеркалом, пока служанка стягивала ее собственные волосы в тугой пучок, потом покорно терпела, пока мать надевала ей на голову белоснежный парик. Отражение в зеркале сразу стало чужим, не похожим на Олимпию.

Затем служанки под чутким руководством матери покрыли лицо девушки толстым слоем свинцовых белил; таким же образом они поступили с ее шеей и даже руками. Глаза Олимпии подкрасили серебряным карандашом и наклеили на веки длинные серебристые ресницы, на лбу нарисовали фальшивые вены, губы покрыли карминово-красной помадой. Наконец девушку заставили встать, после чего на нее надели туфли с невероятно толстой подошвой, придающей ей роста. В этой обуви Олимпии казалось, будто она встала на ходули.

Бюст девушки безжалостно затянули в длинный корсет, доходящий до бедер и скрывающий лишние изгибы. Потом Олимпию заставили поднять руки, чтобы натянуть на девушку платье из воздушной ткани кремового цвета. Оно было таким легким, что сквозь него просвечивали очертания фигуры. Лиф с очень глубоким декольте был оформлен элегантными складками и держался лишь благодаря двум тонким бретелям, охватывающим плечи. Многослойная юбка ниспадала до пола, плавно расширяясь от талии книзу, а сзади оканчивалась небольшим шлейфом, зрительно вытягивавшим фигуру.

В подобных обстоятельствах радость матери казалась Олимпии неуместной, ведь здоровье ее подруги важнее возможности получить хорошую должность. Девушке хотелось бежать в квартиру Септимы, посидеть с ней и поддержать в беде, возможно, чем-то помочь. Вместо этого ей придется расшаркиваться перед богом, его свитой и перед верховным прелатом Фаустусом, этим старым дураком…

Что поделаешь, двор есть двор, и никому не позволено обсуждать приказы духовенства, ведь жрецы являются проводниками божественной воли. Олимпия лучше кого бы то ни было усвоила эту истину: десять лет назад простой спор с одним из жрецов стоил жизни ее дяде и всей его семье. Лишь ценой ловких ухищрений и долгих унижений Марсии удалось вместе с дочерью вернуться ко двору, в Собор.

Волевым усилием Олимпия заставила себя отбросить опасные мысли – чего доброго, их можно истолковать как мятежные и крамольные…

«Боги велики, боги чисты и справедливы. Боги велики, боги чисты и справедливы. Боги велики, боги чисты и справедливы…»

Олимпия мысленно повторяла эти слова всякий раз, когда ее начинали одолевать противоречивые идеи – а случалось это довольно часто. Скоро она войдет в ближайшее окружение бога Эреба. Мать права, это редкая удача, вот о чем сейчас нужно думать. Ей выпал шанс приблизиться к верховному прелату, каким бы он ни был, и попытаться его соблазнить, чтобы он на ней женился, она не в том положении, чтобы пренебрегать такой возможностью.

Если этот безумный план сработает, позорное пятно с их фамильной чести будет смыто навеки. Если Олимпия обретет такое положение, то она сама, ее мать, все их близкие, а также ее будущие дети до конца жизни будут защищены от всех опасностей. Они станут почти неприкосновенны, неуязвимы пред лицом заговоров, которые постоянно плетут придворные Пепельной Луны.

– Я рассчитываю на тебя, девочка моя, – заявила Марсия. Она критическим взглядом оглядела дочь, протянула было к ней руки, но тут же отдернула, боясь стереть слой белоснежный пудры с плеч девушки. – Будь достойна нашего дома и примени на деле все уроки, что я тебе давала. Отныне наше будущее целиком и полностью зависит от того, насколько хорошо ты разыграешь свои козыри: красоту и очарование.

Олимпия тяжело сглотнула. Ей совершенно не хотелось играть в эти игры. Однако она ответила:

– Я сделаю все возможное, чтобы раз и навсегда избавить нас от всех напастей, мама.

Марсия кивнула, явно довольная решением дочери. В ее глазах зажегся странный, тревожный огонек, граничащий с безумием – смесь надежды и алчности.

Олимпия неслась со всех ног – насколько позволяли ужасные туфли – в крыло Собора, в котором обитали большинство богов. Несколько раз ступни у нее подворачивались, каждую лестницу она преодолевала с огромным трудом, рискуя упасть. Вся взмыленная, она наконец добралась до покоев Эреба, где ее уже ждали. От потеков пота слой краски на ее лице, приклеившийся к коже, словно фарфоровая маска, потрескался.

Тяжело дыша, девушка осторожно промокнула щеки краем многослойной юбки, стараясь ее не испачкать. Потом дворецкий впустил ее в комнаты, предназначенные для персонала, обслуживающего божество.

Там уже собрались с дюжину юных девушек, происходивших из мелких дворянских родов: все они, как и Олимпия, были наряжены, напудрены, затянуты в корсеты. Все глядели на вновь прибывшую холодно, а некоторые – с нескрываемой враждебностью. Одна из них, самая высокая и сухопарая, проинструктировала Олимпию: ей надлежало забрать из столовой, где проходил завтрак, поднос с грязной посудой, а потом помыть тарелки в кухне. Таким образом, ей предстояло находиться в одном помещении с божеством совсем недолго.

Скрепя сердце Олимпия вошла в маленькую прихожую, смежную со столовой, и стала послушно ждать, когда настанет ее черед заходить внутрь. Она обмирала от страха.

Если Септима быстро поправится, вполне вероятно, Олимпии больше не представится такой возможности. Не важно, каким образом, но сегодня утром ее непременно должны заметить…

– Новенькая, пошевеливайся, твоя очередь! – резко отчеканила старшая дама. – Опусти голову и не смей смотреть на Его Высочество! Ясно?

Олимпия кивнула и быстро вошла в столовую, дрожа всем телом. Никогда еще она не удостаивалась чести приближаться к одному из богов. До сих пор ей удавалось увидеть членов императорской семьи лишь издалека, мельком, во время приемов, на которые их с матерью не приглашали, так что ей приходилось стоять на галереях, предназначенных для публики, вместе с другими аристократами низшего ранга.

Войдя в комнату, Олимпия немедленно выпрямилась и выпятила грудь, как учила мать. Собирая тарелки, она опустила веки, чтобы ресницы грациозно трепетали, а сама сосредоточила все внимание на собравшихся за столом – вопреки наказу старшей дамы, являвшейся, по сути, одной из ее конкуренток.

Все придворные старались любой ценой подняться хотя бы на ступеньку выше во внутренней иерархии дворца, понравиться наиболее высокопоставленным жрецам и приблизиться к их божественным господам. Лишь это имело значение, только эта мысль занимала умы придворных. Это была цель всего их существования.

Единственная цель…

Для Олимпии это тоже стало главным устремлением, и сейчас ей выпал шанс осуществить свои намерения. Возможно, уникальный шанс.

Она старалась не смотреть на Эреба, хотя не заметить его было сложно – сидевший в центре стола бог возвышался над окружающими, словно гора. Светлые, почти белые волосы божества то и дело отливали фиолетовым, если свет падал на них под определенным углом; глаза цвета перламутра казались совершенно прозрачными и неестественно блестящими.

По обеим сторонам от бога разместилась его свита – все придворные выглядели сытыми и сонными, тут и там журчали приглушенные разговоры. Следовало признать, что третий сын Ориона поднимался по утрам довольно рано, так что все члены его свиты тоже вынуждены были соблюдать такой режим. Верховный прелат – его легко можно было узнать по символам, вытатуированным на лице и богато расшитой тунике, – вытирал рот, очевидно, только что закончил набивать брюхо.

Приглядевшись, Олимпия поняла, что жрец не так уж и стар… Просто он был ужасно толстый: круглые щеки и двойной подбородок подрагивали, шея почти скрылась под мягкими складками жира, так что казалось, будто голова сразу переходит в плечи. Еще верховный прелат был краснолицым и рябым, так что даже многочисленные татуировки на лице не могли этого скрыть.

Взгляд маленьких, глубоко посаженных глаз жреца остановился на Олимпии – именно этого она изначально и хотела, – потом скользнул ниже, задержавшись на глубоком декольте; на пухлой физиономии отразилось неприкрытое вожделение. Толстые, испачканные жиром губы священнослужителя скривились в неприятной полуулыбке, а в следующую секунду мир вокруг Олимпии перевернулся.

Высоченная платформа ее туфли зацепилась за край ковра, и девушка споткнулась, неловко взмахнув руками. Нагруженная подносом с посудой, она не смогла удержать равновесие и в итоге упала, растянувшись на полу во весь рост. Ее тело ударилось о пол с глухим стуком, а упавший поднос оглушительно загремел и задребезжал, вдобавок раздался предательский треск рвущейся ткани.

Олимпия запаниковала, кровь застучала у нее в висках. Она лежала, распростершись на полу, и боялась шевельнуться; колено и локти пульсировали от боли.

Может, если она закроет глаза и помолится изо всех сил, то исчезнет из этой комнаты?

Потом над ней грянули раскаты язвительного смеха.

Никто не поспешил ей на помощь, не попытался спасти ее из этой унизительной ситуации, никто даже не спросил, все ли с ней в порядке. Она стала объектом для шуток, посмешищем: развлечение для собравшихся за столом и горький урок для прислуживающих дам, ведь такое могло случиться с каждой придворной…

Олимпия уперлась ладонями в паркет, тут же поранив их об острые края разбитого фарфора, и попыталась подняться, дрожа от боли и стыда. Во время падения ее юбки задрались, обнажив обтянутую панталонами пятую точку, а драпировки на груди порвались. Девушка поспешно прикрыла грудь руками, задыхаясь от унижения. Сидевшие за столом захохотали еще громче, веселее и оскорбительнее.

– Какая у нас тут очаровательная акробатка! – иронически воскликнул Эреб. – Знаете, я люблю принимать подношения с утра пораньше…

Олимпия стояла, ни живая ни мертвая, не понимая, что делать дальше; из ссадин на ее локте и коленях текла кровь. Внезапно глаза бога сверкнули, и в тот же миг раны начало сильно жечь. Красные дорожки, стекавшие по коже Олимпии, вспенились, стали пузыриться, словно их прижигали раскаленным железом, и девушка пронзительно вскрикнула от боли. А еще через секунду кровь полностью испарилась, изошла жирным дымом, поглощенная, благодаря сверхъестественным способностям Эреба.

– Ваша… Ваша Божественность… – пробормотала Олимпия.

По ее лицу текли слезы. Она неловко сделала реверанс, вызвав новую порцию смешков и хохота, потом собрала несколько осколков тарелок и выбежала из столовой так быстро, как только позволяли дрожащие ноги в неудобных туфлях.

Ни одна из собравшихся за дверью девушек не проронила ни слова. Они лишь взирали на Олимпию с отвращением – было видно, что все они упиваются ее непристойным падением и позором, которым она только что себя покрыла.

Олимпия вытерла мокрые щеки и изо всех сил постаралась не обращать внимания на боль: на руке и ногах остались ожоги. Она сумела оторвать кусок юбки, после чего прикрыла им грудь, заправив его под одну из бретелей. Затем девушка отправилась на кухню мыть посуду, предоставив остальным возможность закончить уборку.

От потрясения она плохо соображала, все было как в тумане. Кое-как справившись с посудой, она уже хотела потихоньку уйти, но у двери путь ей преградила старшая дама из группы прислуживавших за завтраком девиц.

– Верховный прелат Фаустус требует, чтобы сегодня после вечерней службы ты явилась в его личные покои, – сообщила она, сощурившись. Потом добавила: – Он имеет обыкновение сурово наказывать за недостойные поступки. Мы все можем подтвердить, насколько он ужасен в гневе. Однако твоя сегодняшняя выходка – это что-то из ряда вон выходящее. До сих пор еще никто не совершал такую серьезную ошибку, какую допустила сегодня ты. Я искренне надеюсь, что к завтрашнему утру ты еще будешь жива…

Глава 2

Сефиза

– Беги… Скорее… – тяжело дыша, прошептал Верлен.

Но почему?!

По какой причине этот молодой человек, которому я только что нанесла смертельный удар ножом, хочет, чтобы я как можно скорее убежала? Почему он желает спасти мою жизнь, в то время как я отнимаю его собственную?

Я так сильно сжимала рукоять ножа, что заболели пальцы. Клинок глубоко вошел в грудь Тени, пронзив его сердце, а я отчаянно цеплялась за рукоятку, от усилий дрожа всем телом.

Я ничего не могла с собой поделать: мои пальцы сами собой разжались, а рука Верлена безвольно упала на подлокотник кресла, его глаза цвета ночи потускнели. Красная, ядовитая кровь толчками вытекала из раны в груди юноши и бежала по моей ладони, такая горячая, что обжигала мне пальцы.

Мысли хаотично кружились у меня в голове.

Вне зависимости от пожеланий Верлена мне не выйти отсюда живой, теперь это ясно.

Впрочем, не важно, умру я или нет. Моя жизнь больше не имеет никакого значения…

В конце концов я исполнила свое предназначение. Теперь я могу спокойно умереть.

Вот только я не чувствовала ни сладкого покоя, ни малейшей капельки удовлетворения и облегчения, которые так жаждала получить.

Все эти размышления промелькнули в моем сознании за долю секунды. Однако мне казалось, будто прошла вечность с того мига, как я решилась действовать, и до мгновения, когда я ощутила раскаяние.

Меня затошнило.

Я стала расчетливой, безжалостной убийцей, а ведь до сих пор мне были ненавистны подобные деяния и все, кто их совершал.

Я только что казнила Тень.

«Нет, я убила Верлена».

Конечно, он один из богов, но лишь наполовину. Да, он мой злейший враг… а если начистоту, он всего лишь инструмент в руках главных злодеев.

Что если я ошиблась в выборе цели? Что если моя жертва – ведь я сейчас погубила свои душу и жизнь – принесена напрасно?

В Пепельной Луне всегда будет Палач. На должность Верлена назначат кого-нибудь. Теперь его место займет кто-то другой, только и всего…

Хуже того, я своими руками убила единственного человека в мире, способного исцелить этот мир от болезнетворного бесплодия, возродить его из пепла. Людям больше не нужно ждать чудесного мессию, который повел бы их в Зеленые Гавани: Верлен носил в себе ростки этого потерянного рая. Он мог все воссоздать, вернуть земле ее плодородную природу, свойственную ей в далеком прошлом.

Движимая жаждой мести, из чистого эгоизма я только что лишила все человечество последней надежды…

Во имя Небес, что же я натворила?!

От тоски и отчаяния я всхлипнула и непроизвольно сделала вдох…

Однако ничего не произошло.

Моя душа не отделилась от тела, никакая божественная сила ее не поглотила, и меня не объяло всепоглощающее желание совершить самоубийство.

Слишком поздно. Убив Верлена, я уничтожила и его мистические способности.

Охваченная смятением, я медленно вытащила клинок из груди юноши. При этом я неотрывно смотрела ему в глаза, отчаянно ища в них последний проблеск жизни. Я уже не понимала, кем стала, совершив подобный поступок: героиней или еще одним чудовищем в этом жестоком мире, где боги постоянно подталкивали людей к копированию собственных ужасных деяний – и им это удавалось!

Внезапно я выпала из времени и пространства, все вокруг закружилось…

Верлен находился на своем берегу реки: склонившись к воде, он опустил руку в поток между двумя льдинками и с серьезным видом ждал, что я повторю его жест. На его лице не было ни следа гнева или горечи: он глядел на меня выжидательно и немного растерянно.

Очевидно, действовать надо было быстро, и мне вдруг показалось очень важным не допустить промедления. Я поспешно опустилась на колени на покрытую снегом землю и погрузила пальцы в обжигающе-холодную волну. Это моя последняя возможность пережить сей странный феномен, мой последний шанс хотя бы что-то узнать о нашей с Верленом сверхъестественной связи. Через мгновение он перестанет существовать.

Мне нужно знать…

Я увидела наши отражения в одной из льдин, быстро плывущих по реке. Эти образы разительно отличались от тех, что я видела прежде…

Окружающий нас ландшафт стремительно изменился.

Я сидела на краю кровати, а рядом растянулся Верлен. От его носа, внутренней стороны локтя и груди тянулись странные прозрачные трубки, другие концы которых соединялись с какими-то диковинными машинами. Молодой человек ужасно похудел и, судя по изможденному лицу, уже долго и мучительно страдал.

В этой жизни его смерть тоже неизбежна. Кончина Верлена – лишь вопрос времени, и я это прекрасно осознавала. У меня было много времени, чтобы свыкнуться с этим, и все равно мысль о том, что он меня покинет, казалась невыносимой. Я никак не могла решиться потерять того, кого любила больше всего на свете.

Мы были вместе так недолго…

Пережили так мало счастливых моментов.

Несмотря ни на что, те несколько месяцев, что я провела рядом с ним, стали самыми счастливыми в моей жизни…

– Ты мог бы связаться с правительством Орбис Ностри и подать прошение о срочной репатриации для неотложной медицинской помощи, – попыталась я убедить его уже в который раз за этот месяц. – Тебя сразу же заберут и отвезут обратно. Тебя вылечат в мгновение ока. Если ты вернешься домой, то выживешь…

Юноша поморщился, явно рассерженный тем, что я снова предлагаю это простое решение.

– Перестань, умоляю тебя… – слабым голосом проговорил он. – Я не хочу иметь ничего общего с этой страной. Я отказался от нее и не желаю туда возвращаться. Если я это сделаю, то не только навсегда утрачу гордость, но и буду разлучен с тобой до конца моих дней. Это немыслимо. Лучше умереть тысячу раз, чем жить вдали от тебя. Я сделал свой выбор, поэтому уважай его, прошу тебя.

Я вздохнула. На сердце у меня лежал тяжелый камень. Доводилось ли мне переживать такое горе в прошлом?

Нет, это чувство, это глубокое уныние ни с чем не сравнится. Трудно подобрать слова, чтобы его описать.

Я знала, что должна сделать. Какой бы невыносимой ни была для меня эта идея, нужно быть сильной – ради него. Вот только где взять смелость?

– Хочешь, чтобы это сделала я? – прошептала я.

Горло сжимали рыдания, и мой голос был едва слышен.

Юноша крепко сжал мою руку: очевидно, он собрал последние силы и вложил их в это движение.

– Я никогда не смогу попросить тебя о таком, Исмахан, – выдавил он, нахмурившись.

На его лице читалось смятение.

Карие глаза молодого человека заблестели, по впалой щеке покатились прозрачные слезы. Я нежно поцеловала его мокрую щеку, отчаянно стараясь не разрыдаться. Сейчас это совершенно ни к чему. Мне хотелось во что бы то ни стало сделать его последние минуты светлыми и безмятежными.

– Нет, об этом не может быть и речи, – возразил он на этот раз более решительно и попытался приподняться. – Не желаю взваливать на тебя такое бремя.

– А я не хочу, чтобы это делал кто-то посторонний, Люк.

Мы так долго использовали псевдонимы, к которым прибегали на собраниях – дабы сохранить наши личности в тайне, – что наши настоящие имена звучали непривычно.

Верлен / Люк стиснул зубы и на миг задумчиво прикрыл глаза. Потом коротко кивнул. Мне удалось его убедить.

– Раз так, хорошо. Из твоих рук мне даже смерть приятна… Я никогда не смогу тебя отблагодарить, любовь моя.

Он откинулся на подушку и с душераздирающим спокойствием наблюдал, как я готовлю шприц, содержимое которого положит конец снедавшей его отвратительной агонии. Я сделала глубокий вдох, постаравшись набрать в легкие как можно больше воздуха. Затем я ввела эту жидкость в капельницу.

Наконец-то его муки закончатся.

Мне было больно. Так больно…

– Я очень тебя люблю, Сефиза, – с трудом выговорил молодой человек. Последние силы его покидали. – Я всегда буду с тобой… Всегда. Я помогу тебе завершить нашу работу. Что бы ни случилось, я так или иначе буду рядом с тобой. Клянусь тебе…

Я наклонилась, поцеловала его и с удивлением ощутила, как он целует меня в ответ.

А потом его губы замерли. Одна из машин, до сих пор издававшая ровные писклявые звуки, запищала на одной высокой ноте. Я прижала руку к животу, пытаясь справиться с охватившим меня отчаянием, но оно давило на меня, причиняя невыносимую физическую боль.

И тогда я пронзительно закричала.

Потом еще раз.

Но никакие мои вопли не могли унять страшный огонь, жгущий меня изнутри и пожирающий мою душу и разум.

Слезы застилали мне взор.

В палату вбежали медсестры, и я поспешила схватить лежащий на прикроватной тумбочке маленький предмет.

Самая дорогая вещь на земле.

Бесценное сокровище, которое оставил мне Люк.