Текст книги "Гуарани"

В то время как она резвилась на лужайке, следившего за нею издали Пери вдруг осенила мысль, от которой по всему телу его пробежала дрожь: он вспомнил об ягуаре.

Одним прыжком он кинулся в гущу деревьев. Слышно было, как рычит зверь, как обрываются листья, – и индеец вернулся на лужайку.

Слегка вздрогнув, Сесилия повернулась к нему.

– Что случилось, Пери?

– Ничего, сеньора.

– Так-то ты держишь свое обещание вести себя тихо?

– Сеси больше не будет сердиться.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Пери знает! – улыбаясь, ответил индеец.

Накануне он вступил в страшный поединок со свирепым зверем, победил, укротил его и принес, покоренного, к ногам девушки, думая, что этим доставит ей радость.

Теперь же, содрогнувшись при мысли о том, что его сеньора может испугаться, он тут же решил скрыть от всех свой геройский поступок. Достаточно того, что сам он помнит о нем, – другим совершенно незачем это знать; достаточно того, что душа его испытывает гордость от порыва высокого самоотвержения, а эту гордость можно было прочесть в улыбке, заигравшей у него на губах.

Девушки, не имевшие представления о том, до каких пределов дошло безрассудство. Пери, никогда бы не поверили, что человек в силах сделать то, что сделал он. И они не поняли ни слов его, ни улыбки.

Сесилия меж тем подошла к обвитой жасмином крытой ограде, выходившей прямо на реку. Это была ее купальня, сооруженная индейцем с тем рвением, с каким он всегда старался удовлетворить малейшее желание девушки.

Пери вышел на берег и теперь находился далеко от них. Изабелл уселась на траве.

Раздвинув ветки жасмина, совершенно скрывшие вход, Сесилия вошла в эту маленькую беседку из зелени и стала смотреть, плотно ли примыкают друг к другу листья, нет ли где какой щели, сквозь которую солнце может заглянуть туда и увидеть ее наготу.

Тщательно оглядев все вокруг и как будто стыдясь себя самой, Сесилия начала переодеваться. Но когда она сняла лиф, обнажив свои белые плечи и нежную шею, она едва не умерла от стыда и страха. Маленькая птичка, скрывавшаяся в листве, лукавая и задорная щебетунья, вспорхнула и, казалось, отчетливо прокричала: «Вижу, вижу, вижу!»

Посмеявшись над своим страхом и надев купальный костюм, Сесилия бросилась в воду легко, как птица. Изабелл, сопровождавшая сестру только для того, чтобы не оставлять ее одну, сама не купалась и сидела на берегу.

До чего же хороша была Сесилия, когда она плыла в этой прозрачной воде, распустив свои белокурые волосы! Как гибки были взмахи ее рук, как изящны все движения тела! Она была похожа на белую лебедь или на розоватую ажажу, когда в тихие вечерние часы эти птицы неслышно скользят по воде, отражаясь на ее зеркальной поверхности.

Девушка то лежала на воде и улыбалась голубому небу, то неслась по течению, то начинала гоняться за жасаньями и турпанами, которые испуганно улетали.

Время от времени Пери уходил вверх по течению, срывал какой-нибудь цветок и, положив его на кусочек коры, пускал эту крохотную лодочку вниз по реке.

Сесилия плыла за ней вслед, доставала цветок и, держа его кончиками пальцев, передавала Изабелл, которая, обрывая лепестки, шептала слова магических заклинаний, пытаясь обмануть ими сердце.

Не стремясь узнать настоящее, она вопрошала будущее, ибо знала, что в настоящем у нее нет ничего, никаких надежд, и если цветок предсказывает ей что-то Другое, значит, он лжет.

Сесилия купалась уже около получаса, когда Пери, который, сидя на дереве, все время оглядывал местность, увидел вдруг, как на противоположном берегу кусты гуашимы зашевелились.

Это колыханье распространялось все дальше, волнообразно, приближаясь к тому месту, где плавала девушка, а потом вдруг замерло позади одного из больших камней, громоздившихся на берегу.

С первого же взгляда индеец понял, что такую широкую борозду среди зеленых стеблей не мог оставить какой-нибудь мелкий зверек.

Пери стал быстро перебираться с ветки на ветку и, скрывшись в листве, переправился по этому воздушному мосту на другой берег реки прямо к тому месту, где все еще шевелился кустарник.

В кустах гуашимы он увидел двух индейцев; нагота их была едва прикрыта набедренными повязками из желтых перьев. Натянув лук, они ждали, пока Сесилия появится в просвете между двумя камнями, чтобы тут же пустить в нее свои стрелы.

А в это время девушка, беззаботная и спокойная, взмахнула рукой и, разрезая волну, поплыла навстречу смерти.

Если бы в опасности была его собственная жизнь, Пери сумел бы сохранить хладнокровие; но сейчас угроза нависла над Сесилией, и поэтому он не стал ни раздумывать, ни рассчитывать.

Камнем упал он с дерева вниз. Одна из стрел впилась ему в плечо, другая, задев только волосы, вонзилась в землю.

Он поднялся и, даже не вытащив стрелы, выхватил пистолеты, подаренные ему его сеньорой, и застрелил обоих индейцев.

С противоположного берега до него донеслись крики испуга, и почти в то же мгновение он услышал дрожащий, взволнованный голос Сесилии, которая звала его:

– Пери!

Он поцеловал еще дымившиеся пистолеты и собирался откликнуться, как вдруг, в двух шагах от него, среди зарослей мелькнула фигура индианки и тут же исчезла.

Пери прильнул тогда к щели между камнями и, убедившись, что Сесилия уже вышла из воды и в безопасности, кинулся за индианкой. Но та была уже далеко. Кровь алой лентой бежала по его тунике. В глазах у него потемнело. Он изо всей силы прижал руку к сердцу, словно стремясь задержать хлынувшую из раны струю.

Это была минута страшной борьбы духа и материи, воли и естества.

Тело не слушалось его, ноги подкашивались; подняв руки и словно стремясь уцепиться за ветки деревьев, напрягши все мускулы, чтобы только удержаться на ногах, Пери тщетно старался справиться со слабостью, которая им постепенно овладевала.

На какое-то мгновение он вступил в борьбу с тяжестью собственного тела, пригибавшей его к земле. Но, как всякому человеку, ему пришлось подчиниться законам природы. И тем не менее, даже совсем ослабев, мужественный индеец продолжал бороться; побежденный, он, казалось, все еще не хотел сдаться.

Нет, он не упал. Когда силы совсем его оставили, он лишь пошатнулся, и колени его коснулись земли.

Тут он вспомнил о Сесилии, о своей сеньоре, за которую надо было отомстить, ради которой он должен жить, чтобы спасти ее, чтобы ее уберечь. Он сделал последнее усилие: напряг все мышцы, поднялся, шатаясь прошел несколько шагов, но не удержался, с размаху ударился о дерево и судорожно обхватил его руками.

Это была огромная кабуиба3535
  Кабуиба – так называемое «бальзамовое дерево», выделяющее ароматный сок, который обладает целебным свойством и применяется при лечении свежих ран.


[Закрыть], возвышавшаяся над всем лесом; из ее пепельно-серого ствола по капелькам сочился опаловый, маслянистый сок.

Сок этот так приятно пах, что индеец открыл потускневшие глаза, и они засветились улыбкой счастья. Он жадно припал губами к стволу и стал высасывать эту жидкость, которая чудодейственным бальзамом разливалась по его телу.

Силы стали к нему возвращаться.

Он помазал этим маслом рану и, когда кровотечение остановилось, перевел дух.

Он был спасен.

XII. ЯГУАР

Вернемся в дом.

После многозначительного жеста Пери Лоредано продолжал следить глазами за Алваро, который шел по краю площадки, чтобы не потерять из виду Сесилию, направлявшуюся к реке.

Едва только молодой человек завернул за угол, образованный скалою, итальянец поспешно сбежал по лестнице и устремился в заросли.

Прошло несколько мгновений, и появился Руи Соэйро. Он, в свою очередь, спустился вниз и точно так же скрылся в лесу.

Через минуту-другую примеру его последовал Бенто Симоэнс и, заметив примятые к земле ветви деревьев, пошел в том же направлении, что и двое других.

Площадка опустела.

Прошло около получаса. В доме открыли все окна, чтобы комнаты могли наполниться свежим дыханием утра и ароматом полей. Легкий белесоватый дымок взвился к небу, возвещая о том, что жизнь в доме началась.

Вдруг откуда-то из дальних комнат донеслись крики. Двери и окна стремительно и с шумом захлопнулись, как будто на дом неожиданно напал враг.

В щели чуть приоткрытого окна появилась голова доны Лаурианы. Бледная, с растрепанными волосами, хозяйка дома была непохожа на себя.

– Айрес Гомес! Эскудейро! Позовите Айреса Гомеса! Скорее! – закричала она.

Окно захлопнулось снова; слышно было, как его заперли на задвижку.

Эскудейро, которого мы уже знаем, не замедлил явиться, не понимая, однако, зачем он мог понадобиться в такую рань, когда солнце едва только встало и, как он полагал, все еще спят.

– Вы звали меня? – спросил он, подходя к окну.

– Да, звала. Оружие при вас есть? – спросила дона Лауриана из-за двери.

– Шпага при мне. А что такое?

Окно снова приотворилось, и из-за него снова выглянуло испуганное лицо доны Лаурианы.

– Ягуар! Айрес Гомес, ягуар!

Эскудейро отскочил, вообразив, что хищник сию же минуту прыгнет на него сзади и вопьется ему в затылок. Обнажив шпагу, он приготовился к бою.

Почтенная матрона, заметив порывистое движение эскудейро, решила, что ягуар уже тут, у окна; она упала на колени, шепча молитвы, обращенные к святому, который спасает от диких зверей.

Так прошло еще несколько минут. Дона Лауриана повторяла слова молитвы, а Айрес Гомес ходил кругом по площадке, вое время опасаясь, как бы ягуар не напал на него сзади, что было бы не только позором для такого заслуженного воина, как он, но и грозило бы, может быть, не очень приятными последствиями для здоровья.

Наконец эскудейро удалось потихоньку пробраться к стене здания и прислониться к ней, после чего он совсем успокоился; лицом к лицу никакой враг ему не был страшен.

Тогда, постучав обнаженной шпагой о косяк окна, он громко сказал:

– Растолкуйте мне, ради бога, где он, этот ягуар, о котором вы говорите, дона Лауриана. Или я совсем уже ослеп, или никакого зверя нет и в помине.

– Вы в этом уверены, Айрес Гомес? – спросила сеньора, поднимаясь с колен.

– Уверен ли я! Да посмотрите!

– И в самом деле нет! Но где-то он все-таки сидит.

– А почему вам так уж хочется, чтобы тут был ягуар, сеньора Лауриана? – спросил эскудейро, начиная терять терпение.

– Да вы разве не знаете?! – воскликнула она.

– А что такое?

– Этот дьявол, этот нехристь, этот краснокожий вчера приволок к нам в дом живого ягуара!

– Кто? Этот проклятый индеец?

– А кто же еще, как не эта собака?

– С него станется!

– Слыханное ли это дело, Айрес Гомес!

– Ну, не он один в этом виноват.

– Хотела бы я знать, как после этого сеньор Марис будет еще требовать, чтобы это сокровище жило у меня в доме.

– Но куда же все-таки делся ягуар, дона Лауриана?

– Да верно, где-нибудь тут. Разыщите его, Айрес! Соберите людей! Застрелите его и принесите сюда!

– Будет исполнено, – ответствовал эскудейро и побежал так быстро, как только позволяли его тяжелые сапоги из лисьего меха.

Вскоре человек двадцать вооруженных авентурейро спустились по лестнице.

Айрес Гомес шел впереди, держа в правой руке большое копье, в левой – шпагу и зажав в зубах нож.

Они обшарили весь окрестный лес и уже возвращались, когда эскудейро внезапно остановился и закричал:

– Эй, молодцы! Огонь! Скорее, не то прыгнет!

Действительно, из-за веток деревьев показалась черная пятнистая шкура ягуара, тусклым светом блеснули его кошачьи глаза.

Охотники нацелились в него своими мушкетами и только было собрались выстрелить, как вдруг все разразились гомерическим хохотом и опустили оружие.

– Что с вами? Испугались?

И бесстрашный эскудейро, не в пример остальным, забрался в чащу и приготовился к встрече с врагом.

Но тут он разинул рот и, пораженный, застыл на месте.

Ягуар покачивался на ветке: он висел на веревке, накинутой на шею, удавленный петлей, которая затянулась от тяжести тела и задушила его.

Один человек сумел пригнать его от самой Параибы в лес, а потом победить его, связать и живым притащить сюда.

Весь этот переполох начался значительно позже. Когда сбежалось два десятка здоровенных молодцов и весь дом поднялся на ноги, зверь уже подох.

Едва прошли первые минуты удивления, как Айрес Гомес обрезал веревку и поволок тело ягуара, чтобы предъявить его своей госпоже.

И только когда ее окончательно убедили, что хищник уже не дышит, отворилась дверь, и дона Лауриана, все еще стуча зубами от страха, взглянула на мертвого зверя.

– Оставьте его здесь. Пусть сеньор Антонио увидит его собственными глазами.

Это было вещественным доказательством, необходимым, чтобы обосновать обвинение против Пери.

Несколько раз уже почтенная дама пыталась уговорить мужа прогнать индейца, которого не выносила: ей делалось дурно от одного его вида.

Но все ее усилия ни к чему не приводили: фидалго, верный рыцарским понятиям о чести и долге, сумел должным образом оценить Пери и разглядеть в нем, под обличьем дикаря, человека благородных чувств и высокой души. А как отец семейства он питал к индейцу глубокое уважение: он помнил, что тот спас жизнь его дочери, – об этом мы уже не раз говорили вскользь, а подробнее расскажем несколько позже.

Но на этот раз дона Лауриана надеялась на победу; она не допускала мысли, чтобы муж ее не наказал самым строгим образом, как страшного преступника, человека, который, захватив в лесу ягуара, связал его и притащил живого прямо в дом. Что может значить спасение одной жизни перед лицом той опасности, которой он подверг всю семью – и прежде всего ее, дону Лауриану?

И как раз тогда, когда она все это окончательно обдумала, на пороге появился дон Антонио де Марис.

– Скажите мне, сеньора, что значит весь этот шум?

– А вот, полюбуйтесь! – воскликнула дона Лауриана, высокомерным жестом указывая на ягуара.

– Красавец-то какой! – сказал фидалго, подойдя к хищнику и взлохматив ногой его шерсть.

– Ах, так он, по-вашему, еще и красавец! Вы, верно, нашли бы его еще красивее, если бы знали, кто его сюда приволок.

– Это мог сделать только очень опытный охотник, – сказал дон Антонио, разглядывая зверя с наслаждением истого знатока охоты, какими были в те времена все знатные фидалго. – Нигде не видно никакой раны.

– Все это сделал ваш проклятый индеец, сеньор Марис! – продолжала дона Лауриана, готовясь перейти в наступление.

– Ах, вот что! – воскликнул фидалго, смеясь. – Так это тот самый зверь, за которым Пери гонялся вчера; Алваро нам рассказывал!

– Да, он и притащил его сюда живьем, как будто это какой-нибудь зверек, вроде морской свинки.

– Притащил живьем! Неужели вы не понимаете, что это немыслимо?

– Как так немыслимо? Да Айрес Гомес только что его убил!

Айрес Гомес хотел было возразить, но его госпожа властным жестом приказала ему молчать.

Фидалго наклонился и, взяв зверя за уши, приподнял его, чтобы найти рану от пули; тут он заметил, что лапы и челюсти ягуара связаны.

– Да, это верно! – пробормотал он. – Еще какой-нибудь час тому назад зверь был жив: он совсем теплый.

Дона Лауриана дала своему супругу вдоволь налюбоваться ягуаром; она была убеждена, что размышления, которые вызовет в доне Антонио вид убитого зверя, будут ей на руку.

Она немного выждала, а потом сделала несколько шагов вперед, подобрала шлейф и, приняв соответствующую позу, обратилась к дону Антонио:

– Видите, сеньор Марис, я никогда не ошибаюсь. Сколько раз я говорила вам, что нельзя держать в доме этого краснокожего! Вы все не хотели верить, вы питали какую-то слабость к этому нехристю. И что же… – Тут почтенная матрона стала говорить словно заправский оратор и, как бы в подтверждение своих слов, выразительным жестом показала на мертвого хищника. – Вот как он вас отблагодарил. Вся ваша семья была в опасности: ваша дочь, не зная, что ей грозит, пошла купаться и могла попасть в лапы зверя.

При мысли о том, что дочь его подвергалась опасности, фидалго вздрогнул и едва не сдался, но в эту минуту послышались девичьи голоса, похожие на щебетанье птиц: Сесилия и Изабелл поднимались по лестнице.

Торжествуя победу, дона Лауриана улыбалась.

– Это еще что! – продолжала она. – Но ведь он же опять за свое возьмется: завтра он притащит сюда крокодила, потом гремучую змею или удава – с него станется! Дом наш будет кишеть скорпионами и змеями! И они сожрут всех нас заживо, и все только потому, что этому краснокожему дьяволу взбрело в голову издеваться над нами!

– Вы преувеличиваете, дона Лауриана. Пери действительно выкинул нелепую штуку; но ничего особенно страшного тут нет; он заслужил наказание – я его как следует проучу. Больше он этого не повторит.

– Вы не знаете его, сеньор Марис! Он дикарь, и этим все сказано! Браните его, сколько хотите, – он назло вам учинит опять то же самое!

– Это ваше предубеждение, я его не разделяю.

Почтенная матрона почувствовала, что терпит поражение, и решила прибегнуть к последнему средству: она переменила тон; в голосе ее послышались слезы.

– Поступайте, как знаете! Вы мужчина и ничего не боитесь, а мне… – Она вздрогнула. – Мне теперь уже спокойно не уснуть, мне все будет мерещиться, что змея заползает ко мне в кровать, а днем я буду ждать, что дикая кошка кинется на меня из окна, что в платье у меня заведутся ящерицы! Нет у меня больше сил выносить подобную пытку!

Дон Антонио призадумался над словами жены. Он представил себе, сколько обмороков, припадков и дурного настроения обрушится теперь на его голову из-за того, что индеец останется у них в доме. Но тем не менее он еще не потерял надежды успокоить и убедить жену.

Дона Лауриана выжидала, чем кончится ее последний маневр. В душе она была уверена, что победа за ней.

XIII. ОБЪЯСНЕНИЕ

Изабелл и Сесилия, болтая, возвращались с купанья; подходя к дому, они вспомнили про ягуара, и им стало страшно. Но страх этот рассеялся, как только они увидели улыбку на лице дона Антонио де Мариса: старый фидалго с восхищением смотрел на дочь.

Действительно, в эту минуту Сесилия была поразительно хороша.

Волосы ее еще не высохли; скатывавшиеся с них время от времени капельки воды стекали ей на грудь под рубашку; кожа ее была так свежа, как будто купалась она в молоке; щеки пылали, как розовые цветы кардо, которые распускаются с заходом солнца.

Девушки оживленно о чем-то говорили, но, едва только они приблизились к двери, Сесилия, шедшая чуть впереди, встала на цыпочки и, повернувшись к сестре, многозначительно на нее посмотрела и приложила палец к губам, призывая ее к молчанию.

– Знаешь, Сесилия, твоя мать очень недовольна Пери! – сказал дон Антонио, нежно обнимая дочь и целуя ее в лоб.

– А за что, отец? Он что-нибудь сделал?

– За одну из его выходок, о которой ты кое-что уже слышала.

– Сейчас я все тебе расскажу, – вмешалась дона Лауриана, беря дочь за руку.

И в самых мрачных красках и с поистине трагическим пафосом она изобразила опасность, которая, как ей казалось, нависла над их домом, и перечислила все беды, грозившие благополучию их семьи.

Она сказала, что, не случись чуда, не выйди служанка час тому назад на площадку и не заметь, как индеец вытворяет какие-то бесовские штуки с ягуаром, – он, разумеется, учил его, как проникнуть в дом, – сейчас никого уже не было бы в живых.

Сесилия побледнела, вспомнив, как беззаботно и весело она в это время шла по долине и потом купалась. Изабелл сохраняла спокойствие, но глаза ее блестели.

– Словом, – решительно заключила дона Лауриана, – и думать нечего, чтобы это чудовище оставалось у нас в доме.

– Что вы говорите, маменька? – испуганно вскрикнула Сесилия. – Неужели вы хотите прогнать его?

– Непременно! Людям этого племени, которые, вообще-то говоря, вовсе и не люди, положено жить в лесу.

– Но он нас так любит! Он так много для нас сделал, правда ведь, отец? – воскликнула девушка, оборачиваясь к фидалго.

Дон Антонио в ответ только улыбнулся, и при виде этой улыбки дочь его немного успокоилась.

– Вы его побраните, отец, я на него рассержусь, и увидите, он исправится и больше не сделает ничего худого.

– А разве мало того, что он натворил сегодня? – вмешалась Изабелл, обращаясь к Сесилии.

Дона Лауриана, которая хорошо понимала, что с приходом девушек шансы на победу уменьшились, почувствовала теперь, несмотря на всю ее неприязнь к Изабелл, что может найти в ней союзницу. И она заговорила с ней, что обычно случалось не чаще, чем раз в неделю:

– Подойди ко мне, девочка! Ты говоришь, он еще что-то натворил?

– Да, Сесилия чудом осталась жива.

– Да нет же, маменька, просто Изабелл испугалась, вот и все.

– Да, испугалась, потому что увидела…

– Расскажи мне все по порядку, а ты, Сесилия, помолчи.

Из уважения к матери девушка замолчала и не произнесла больше ни слова, а потом, улучив минуту, когда дона Лауриана отвернулась от нее, чтобы выслушать Изабелл, знаками стала просить сестру, чтобы та молчала.

Но Изабелл сделала вид, что ничего не видит, и продолжала:

– Сесилия купалась, а я сидела на берегу. Спустя некоторое время я увидела вдали Пери; он перепрыгивал с ветки на ветку. Вдруг он скрылся, и тут же стрела упала в двух шагах от Сесилии.

– Нет, вы слышите, сеньор Марис! – воскликнула дона Лауриана. – Вы слышите, что этот дьявол вытворяет!

– В ту же минуту, – продолжала Изабелл, – мы услыхали два выстрела из пистолета, которые напугали нас еще больше, потому что стреляли явно в нас.

– Господи боже мой! Это же просто чудовищно! Но кто мог дать этому олуху пистолеты?

– Я, маменька, – робко ответила Сесилия.

– Тебе больше пристало держать в руках четки. Счастье еще, что этими пистолетами… О, господи! Прости меня!

Хотя дон Антонио и стоял на некотором расстоянии от них, он явственно слышал слова Изабелл. Лицо его сразу помрачнело.

Он сделал едва заметный знак Сесилии и отошел с ней в сторону, как бы собираясь прогуляться по площадке.

– Все это было действительно так, как говорит Изабелл?

– Да, отец, но я уверена, что у Пери не было никакого дурного намерения.

– Как бы то ни было, – заметил фидалго, – это может повториться. К тому же твоя мать очень этим напугана. Пожалуй, и в самом деле лучше, если он оставит нас и уйдет.

– Это будет для него таким горем!

– И для меня, да и для тебя тоже; мы оба ему признательны. Но мы не забудем его заслуг. Я сумею отблагодарить его от нас обоих; предоставь это мне.

– Хорошо, отец, – воскликнула девушка, глядя на него полными восторга глазами. – Вы знаете, что такое благородные чувства.

– Как и ты, милая Сесилия! – отвечал фидалго, нежно гладя ее по голове.

– Ведь это вы научили меня всему хорошему; во мне бьется ваше сердце.

Дон Антонио обнял дочь.

– Ах, у меня есть к вам просьба!

– Говори. Ты давно уже меня ни о чем не просила, я даже начал огорчаться.

– Прикажите сделать чучело из этого зверя. Хорошо?

– Раз ты этого хочешь…

– На память о Пери.

– И для тебя и для меня лучшая память о нем – ты сама. Если бы не он, разве бы я мог сейчас тебя обнимать?

– Только я подумаю, что он уйдет от нас, мне плакать хочется.

– Не удивительно, дитя мое, слезы – это бальзам, который господь дал женщине, ибо она слаба; мужчине в нем отказано, ибо мужчина силен.

Фидалго оставил дочь и подошел к двери, около которой в это время стояли его жена, Изабелл и Айрес Гомес.

– Что же вы решили, сеньор Антонио? – спросила его жена.

– Я решил исполнить ваше желание. Так и вам будет спокойнее, и мне легче. Сегодня или завтра Пери покинет этот дом. Но пока он здесь, я не хочу, – сказал он, слегка подчеркнув слово «я», – чтобы он услыхал от вас хоть одно грубое слово. Пери уходит из этого дома, потому что я его об этом прошу, а не потому, что кто-то другой его выгоняет. Вы меня поняли?

Дона Лауриана, почувствовав, сколько энергии и решимости было в интонации, с которой фидалго произнес эти самые обычные слова, кивнула головой.

– Я беру на себя поговорить с Пери! Передайте ему, Адрес Гомес, чтобы он зашел ко мне.

Эскудейро поклонился. Фидалго, который собрался было уже уходить, вдруг вернулся.

– Ах да, совсем забыл. Велите сделать чучело из этого великолепного зверя, я хочу, чтобы у нас осталась память о Пери. Пусть это чучело поставят у меня в кабинете.

Дона Лауриана содрогнулась от отвращения, но постаралась скрыть свое чувство.

– И к тому же жена моя привыкнет к виду этого зверя и не будет так бояться ягуаров.

Дон Антонио удалился.

Теперь его супруга могла привести в порядок волосы и заняться праздничной прической: она одержала большую победу.

Пери в конце концов будет изгнан из этого дома, где – она была в этом убеждена – ему вовсе не следовало и появляться.

Сесилия между тем после разговора с отцом направилась в сад. Тут она столкнулась с Алваро. Задумчивый и озабоченный, он расхаживал взад и вперед.

– Дона Сесилия! – воскликнул молодой человек.

– Оставьте меня, сеньор Алваро, – ответила Сесилия, даже не остановившись.

– Чем же я вас обидел, что вы так со мной суровы?

– Простите меня, мне тяжко. Вы ничем меня не обидели.

– Я совершил проступок…

– Проступок? – удивленно спросила девушка.

– Да, – ответил кавальейро, опуская глаза.

– О каком проступке вы говорите, сеньор Алваро?

– Я ослушался вас.

– О, это непростительно! – сказала девушка, слегка улыбнувшись.

– Не смейтесь надо мной, дона Сесилия! Если бы вы только знали, как меня это мучит! Я тысячу раз уже раскаивался в том, что совершил, и все-таки чувствую, что способен повторить то же самое.

– Сеньор Алваро, вы совсем забыли, что я не знаю, о чем идет речь. Какое непослушание?

– Помните, вы вчера велели мне приберечь одну вещь, которую…

– Да! – оборвала его девушка, покраснев. – Вещь, которая…

– Которая принадлежит вам и которую, вопреки вашей воле, я вам вернул.

– Как так вернули? Ничего не понимаю.

– О, простите меня! Я поступил дерзко! Но…

– Но я просто ничего не могу понять! – воскликнула девушка, начиная терять терпение.

Алваро превозмог наконец свою робость и в нескольких словах рассказал о том, что он сделал прошлой ночью.

Сесилия слегка нахмурилась.

– Сеньор Алваро, – сказала она с упреком, – вы поступили дурно, очень дурно. Пусть, по крайней мере, никто об этом не знает.

– Клянусь честью!

– Этого мало. Вы должны взять обратно то, что вы туда положили. Я не стану открывать окна, пока там будет лежать вещь, принять которую я могла бы только от отца и к которой я даже не вправе прикоснуться.

– Сеньора! – пробормотал удрученный молодой человек, побледнев.

Сесилия подняла глаза. Она увидела на лице Алваро столько горя и отчаяния, что сердце ее смягчилось.

– Не корите меня тем, что произошло, – сказала она кротко, – во всем виноваты вы сами.

– Я знаю и ни на что не жалуюсь.

– Поймите, не могу я принять этого подарка. Потому-то я и просила вас сохранить его на память.

– О! Теперь я буду его хранить: он поможет мне искупить мою вину и всегда будет напоминать о ней.

– Это будет печальное воспоминание.

– А могут ли у меня быть радостные?

– Кто знает! – сказала Сесилия, вынимая из своих белокурых волос цветок жасмина. – Надежда так окрыляет!

Отвернувшись, чтобы Алваро не заметил, как она покраснела, Сесилия увидела Изабелл, которая пожирала их обоих горящими глазами. От неожиданности она вскрикнула и убежала в сад. Алваро поймал на лету жасмин, выпавший из ее рук, и поцеловал его, – он был уверен, что в эту минуту его никто не видит. Когда взгляд его упал на Изабелл, он так смутился, что уронил цветок, сам того не заметив.

Изабелл подняла жасмин и, протягивая его Алваро, сказала с какой-то особенной интонацией:

– Вам возвращается еще и это!

Алваро побледнел.

Дрожа от волнения, Изабелл прошла мимо и направилась в комнату сестры. Не успела она открыть дверь, как лицо Сесилии залилось краской. Она не решалась взглянуть на сестру, смущенная тем, что та слышала весь ее разговор с Алваро. В первый раз в жизни девушка почувствовала, что ее чистой любви хочется спрятаться от посторонних глаз.

Изабелл, которую какое-то непреодолимое чувство влекло в комнату Сесилии, войдя туда, сразу же пожалела об этом. Волнение ее было так велико, что она боялась себя выдать. Прислонившись к кровати, она стояла напротив сестры, опустив глаза, и молчала.

Так прошло несколько минут. Потом девушки почти в одно и то же время подняли голову и взглянули на окно; взгляды их встретились, и обе еще больше покраснели.

В Сесилии заговорила гордость. У этой веселой шалуньи где-то в глубине сердца таилась унаследованная от отца сила характера. И она почувствовала себя оскорбленной тем, что ей приходится перед кем-то краснеть, как будто она совершила недостойный поступок.

Собравшись с силами, она приняла вдруг решение, твердость которого можно было угадать по тому, как сдвинулись ее брови.

– Изабелл, открой окно.

Девушка вздрогнула, как будто по телу ее пробежал электрический ток; сначала она заколебалась, но потом все же пошла.

Две пары нетерпеливых, горящих глаз устремились к окну. Изабелл распахнула его. На карнизе ничего не было.

Обернувшись к сестре, Изабелл даже вскрикнула от радости. Лицо ее озарилось одним из тех божественных отблесков, которые словно нисходят с небес на женщину, которая любит.

Сесилия смотрела на нее, недоумевая. Но вот на ее лице изобразились удивление и страх.

– Изабелл!

Изабелл упала на колени к ногам сестры.

Она себя выдала.