Текст книги "Великолепная Ориноко; Россказни Жана-Мари Кабидулена"

Вторжение черепах, чуть было не уничтоживших Ла-Урбану, заставило путешественников на сутки отложить свой отъезд. Поскольку двое французов собирались продолжить изучение Ориноко и плыть до Сан-Фернандо-де-Атабапо, разумно было путешествовать вместе. А так как молодые люди нуждались в отдыхе, естественно было перенести отъезд на следующий день.

Именно такого мнения придерживались благоразумный господин Мигель и его коллеги. Дяде и племяннику не оставалось ничего другого, как согласиться с этой точкой зрения. У Жака Эллока и Жермена Патерна была своя пирога, и стеснить они никого не могли; а кроме того, что бы там ни думал сержант Марсьяль, путешествовать всем вместе было значительно безопаснее, чем порознь.

– А потом не забывай, они наши соотечественники, – сказал Жан своему дяде.

– Уж очень они молоды! – пробормотал сержант, недовольно качая головой.

Молодых людей попросили рассказать о себе, и, когда те узнали, что дядя и племянник – французы и даже бретонцы, они поспешили удовлетворить их любопытство.

Успешно выполнив несколько поручений министерства народного образования, двадцатишестилетний уроженец Бреста Жак Эллок был отправлен в экспедицию на Ориноко. Полтора месяца назад он прибыл в дельту великой венесуэльской реки. Этого молодого человека не без оснований считали талантливым исследователем, в котором храбрость, энергия и выносливость удачно сочетались с разумной осторожностью. Он был привлекателен: темные волосы, пылкий взгляд, румянец на смуглых щеках, высокий рост, крепкое сложение… Прибавьте к этому какую-то врожденную элегантность, серьезное и приветливое выражение лица, и станет понятно, почему все в нем с первого взгляда вызывало симпатию окружающих. Ни фатовства, ни позерства – он располагал к себе людей, не прилагая к тому никаких усилий.

Спутник Жака, двадцативосьмилетний Жермен Патерн, тоже был бретонцем. Его отец, советник апелляционного суда в Ренне, мать и две сестры – все были живы, тогда как родители Жака Эллока умерли, оставив своему единственному сыну вполне достаточное для обеспеченной жизни состояние.

Жермен Патерн обладал решительным, но покладистым характером и без возражений шел туда, куда его вел Жак Эллок, с которым они дружили со школьной скамьи. Страстью Жермена была естественная история, а точнее ботаника, и в не меньшей степени фотография. Он мог бы снимать под градом картечи, и камера не дрогнула бы в его руках. Он не был красавцем, и ростом – пониже Жермена, но его умное и неизменно приветливое лицо делало его по-своему привлекательным. К тому же природа наделила Патерна железным здоровьем и несокрушимой выносливостью. Он мог ходить целый день, не чувствуя усталости, есть любую пищу (о таких говорят, что их желудок может переваривать камни) или без жалоб лечь спать натощак, если уж так доводилось.

Узнав о цели путешествия Жака Эллока, он предложил себя в помощники. Тот с радостью согласился: трудно было найти более надежного и полезного спутника, чем его старый друг. Решили, что экспедиция продлится столько, сколько это будет необходимо. Целью друзей было изучение не только Ориноко, но и ее порой едва обозначенных на картах притоков, особенно в среднем течении. Их путешествие должно было завершиться в Сан-Фернандо.

Оставив пирогу и багаж в Ла-Урбане, они отправились в путь. Жак Эллок взял с собой необходимые для наблюдения инструменты и великолепный автоматический карабин фирмы «Хаммерлес» с отражателем фирмы «Гринер», а Жермен Патерн – ящик натуралиста, карабин той же фирмы, не считая двух револьверов в кожаной портупее. Выйдя из Ла-Урбаны, молодые люди направились к тогда еще мало изученному массиву Сьерра-Матапей. Сопровождавшие их индейцы мапойе несли легкое походное снаряжение. За три недели они преодолели около трехсот километров и почти полностью выполнили программу экспедиции. Сделав фотографические и гидрографические съемки Суапуре – на юге и Рио-Тортуга (Рио-Шафанжон) – на севере, собрав растения, которые должны были пополнить их гербарий[79], они две недели назад двинулись в обратный путь.

Вот тут и начались всякие неприятные неожиданности.

Сначала на них напали дикие индейцы[80], что не редкость во внутренних районах Венесуэлы. Отбив с риском для жизни все атаки, молодые люди вынуждены были отступить к подножию Сьерра-Матапей, где проводник-индеец и его сотоварищи предательски их бросили, захватив с собой и снаряжение. У молодых людей остались только инструменты и оружие. Они решили возвращаться в Ла-Урбану, от которой их отделяло еще около двадцати лье. Пищу они добывали себе охотой, ночевали под открытым небом, спали по очереди: пока один спал, другой нес вахту.

И вот два дня назад, очевидно в результате землетрясения, на их лагерь двинулись полчища черепах. Молодые люди не смогли вырваться вперед, поскольку дорогу им перекрывали хищники. Им не оставалось ничего другого, как «ехать» на спинах черепах, двигавшихся к правому берегу Ориноко. Весьма благоразумное решение. Сначала их примеру последовали только обезьяны. Но в нескольких лье от реки обезумевшие хищники тоже бросились на спины черепах. Ситуация стала очень опасной, пришлось отбиваться от пум и ягуаров. А сплошная масса черепах, напоминающая движущиеся тротуары в больших городах Америки, неуклонно приближалась к Ориноко. У Жака Эллока и Жермена Патерна уже почти не оставалось патронов, когда впереди показались первые дома Ла-Урбаны, и черепах остановил защищавший деревню огненный занавес. Так закончилась их экспедиция. И молодые люди, и Ла-Урбана благополучно избежали опасности быть раздавленными этой живой ползущей лавиной.

Жак Эллок и Жермен Патерн

Жак Эллок сказал, что они не намерены менять маршрут и будут продолжать свои исследования вплоть до Сан-Фернандо-де-Атабапо.

– До Сан-Фернандо? – нахмурившись, переспросил сержант Марсьяль.

– Но не дальше, – ответил Жак Эллок.

– А!

Трудно сказать, что означало это «А!» в устах сержанта Марсьяля – удовлетворение или досаду.

Решительно он становился все более нелюдимым, этот временно исполняющий обязанности дяди Жана де Кермора.

Жану пришлось рассказать свою историю, и нет ничего удивительного в том, что Жак Эллок почувствовал живейшую симпатию к семнадцатилетнему юноше, отважившемуся на столь опасное путешествие. Жак и его друг не были лично знакомы с полковником де Кермором, но в Бретани они слышали о его исчезновении, и вот случай свел их в пути с сыном полковника, отправившимся на поиски отца.

Жермен Патерн, кое-что знавший о семействе де Кермор, пытался оживить в памяти подробности этой истории.

– Месье Жан, – сказал Жак Эллок, выслушав рассказ юноши, – я рад, что случай свел нас в пути, и, поскольку цель нашего путешествия – Сан-Фернандо, мы отправимся туда вместе. Там, я надеюсь, вы получите новые сведения о полковнике де Керморе, и, если вам нужна будет наша помощь, можете на нас рассчитывать.

Юноша поблагодарил своих соотечественников, а сержант проворчал себе под нос:

– Тысяча чертей! Три географа – с одной стороны, два француза – с другой! Что-то больно много желающих помочь нам! Тут надо держать ухо востро!

К вечеру приготовления были окончены. Собственно, речь шла только о третьей пироге, так как две другие были готовы к отплытию еще утром. Пирога Жака и Жермена называлась «Мориче», капитаном ее был индеец из племени банива по имени Парчаль, а экипаж состоял из девяти краснокожих, которыми путешественники не могли нахвалиться. Запасы продуктов были пополнены, но, увы, нельзя было возвратить украденное во время экспедиции снаряжение. Однако Жермен Патерн, сохранивший в неприкосновенности свою коллекцию, считал, что им грешно жаловаться.

Сначала на них напали дикие индейцы

Двадцать восьмого августа на рассвете пассажиры трех пирог попрощались с господином Марчалем, с алькальдом Ла-Урбаны и ее жителями, оказавшими им такой сердечный прием.

Добрый старик заключил в свои объятия юношу, которого он от всей души надеялся увидеть вновь, когда они с полковником де Кермором будут проезжать мимо его фермы в Тигре и где они, наверное, не откажутся провести несколько дней.

– Будьте мужественны, дитя мое, – сказал он, целуя Жана, – я буду молиться за вас, и да хранит вас Господь!

Пироги отчалили одна за другой. Дул свежий попутный ветер. Паруса были подняты, пассажиры бросили последний взгляд на Ла-Урбану, лодки двинулись вдоль правого берега, где течение было не слишком сильным.

От Ла-Урбаны до Сан-Фернандо русло Ориноко вытянуто почти по прямой линии. Оба селения, расположенные в излучине реки, находятся примерно на одном и том же меридиане. Так что если ветер не переменится, плавание будет не слишком продолжительным.

Лодки шли с одинаковой скоростью, то гуськом, как шаланды на Луаре, когда фарватер сужался, то рядом, когда ширина реки это позволяла.

Расстояние от одного берега Ориноко до другого достаточно велико, но выше Ла-Урбаны ее русло изобилует песчаными отмелями. Правда, сейчас из-за паводка отмели превратились в острова, покрытые густой сочной зеленью, и пироги лавировали между ними. Острова эти образовывали четыре рукава, только два из которых оставались судоходными в сухое время года.

Когда пироги шли рядом, пассажиры могли переговариваться, и Жан никак не мог уклониться от ответов на вопросы. Речь шла главным образом о поисках полковника де Кермора. Жак Эллок изо всех сил старался подбодрить юношу и укрепить в нем надежду на успех.

А Жермен Патерн, сидя на носу лодки с фотоаппаратом в руках, запечатлевал все, что ему казалось достойным внимания.

Жак Эллок и Жермен Патерн беседовали не только с пассажирами «Гальинеты». Их также интересовала географическая экспедиция господина Мигеля и его коллег, и они с любопытством прислушивались к спорам, повод которым то и дело давали дорожные впечатления. Среди этих троих столь различных по характеру людей наибольшую симпатию и доверие внушал им господин Мигель. Одним словом, между пассажирами «Марипаре», «Гальинеты» и «Мориче» царило доброе согласие, и даже к ворчливому нраву сержанта Марсьяля Жак Эллок относился снисходительно. Однажды у него мелькнула мысль, похоже, не приходившая в голову господину Мигелю и его друзьям, и он не замедлил поделиться своими соображениями с Жерменом.

– Тебе не кажется странным, что этот старый вояка – дядя юного де Кермора?

– Что тут странного, если полковник и он – двоюродные братья.

– Да, конечно, но согласись, что уж очень по-разному сложилась их жизнь. Один – полковник, а другой остался сержантом.

– Так бывало, Жак, бывает и будет.

– Пусть так! В конце концов, если их устраивает быть дядей и племянником, это их дело.

Безусловно, сомнения Жака были не лишены оснований, и в конце концов он решил, что узы родства были выдуманы его попутчиками для удобства путешествия.

Утром маленькая флотилия миновала устье Капанапаро, а затем – Индабаро, которая является всего лишь ответвлением первой реки.

Господин Мигель и Жак Эллок, оба прекрасные охотники, время от времени подстреливали какую-нибудь дичь, и надо сказать, что должным образом приготовленные утки и вяхири приятно разнообразили меню, обычно состоявшее из сушеного мяса и консервов.

Холмы Барагуан подступали к левому берегу обрывистыми утесами. В этом месте ширина реки достигает еще тысячи восьмисот метров. Но дальше, за устьем Мины, устье сужается, и течение становится гораздо более быстрым. Последнее обстоятельство грозило замедлить продвижение пирог. К счастью, свежий ветер мощно надувал паруса, пироги неслись вперед, мачты – просто едва очищенные от коры стволы деревьев – скрипели и гнулись, и к трем часам пополудни пироги прибыли в Тигру. Они прошли мимо, не причаливая, но Жермен Патерн сделал очень удачную фотографию живописного имения господина Марчаля.

С этого момента плавание стало значительно более трудным. К счастью, ветер нужной силы и направления все-таки позволял лодкам продвигаться против течения. В этом месте ширина Ориноко сократилась до тысячи двухсот метров, и ее довольно извилистое русло было усеяно многочисленными рифами.

Мастерство матросов позволило благополучно преодолеть эти трудности. В половине шестого вечера пироги, миновав Рио-Карипо, вошли в устье Синаруко, где и намеревались провести ночь.

Невдалеке виднелся остров Макупина. Деревья там образовывали почти непроходимую чащу. Здесь росли преимущественно пальмас-льянерас[81], листья которых достигают в длину четырех-пяти метров. Местные жители делают из них крыши своих временных хижин, которыми пользуются только в период рыбной ловли.

Пироги пристали к берегу. Господин Мигель и Жак Эллок, надеясь успешно поохотиться, взяли с собой карабины. Здесь жили несколько семей индейцев мапойе. Согласно местным обычаям, женщины скрылись при виде посторонних и вновь появились, только надев длинные рубашки, прикрывавшие их вполне благопристойным образом. До этого на них, как и на мужчинах, была одна набедренная повязка, и лишь длинные волосы слегка прикрывали наготу. Эти индейцы выделяются среди прочих племен, населяющих Центральную Венесуэлу. Крепкие, мускулистые, хорошо сложенные, они отличаются завидным здоровьем и силой.

С их помощью наши охотники проникли в глубь леса. Первыми же выстрелами они уложили двух довольно крупных пекари[82], однако ни одна попытка подстрелить капуцинов[83] не увенчалась успехом.

– Да, об этих не скажешь, что они сами идут в руки, – заметил Жак Эллок.

– Вы правы, к этим обезьянам трудно подкрасться незаметно, – ответил господин Мигель. – Сколько я перевел свинца и пороха – и никакого толка.

– И очень жаль, господин Мигель, так как хорошо поджаренное мясо капуцина – настоящее лакомство для гурманов[84], – сказал Жан.

В книге господина Шафанжона он прочел, что, поджаренное по индейскому обычаю на медленном огне, обезьянье мясо приобретает аппетитный золотистый оттенок и восхитительный вкус.

В этот вечер путешественникам пришлось довольствоваться пекари. Со стороны сержанта Марсьяля было бы в высшей степени невежливо отказаться от мяса, принесенного Жаком Эллоком. Жан поблагодарил охотника, сказав:

– Наш соотечественник говорит, что пекари ничуть не хуже, чем поджаренная на вертеле обезьяна, и даже утверждает, что не ел ничего более вкусного за все время своего путешествия.

– И он совершенно прав, месье Жан, – ответил Жак Эллок. – Что делать, за неимением обезьян можно вполне довольствоваться пекари.

– На безрыбье и рак рыба, – вместо благодарности произнес сержант Марсьяль.

Действительно, эти пекари, называемые на местном наречии «бокирос», были восхитительны, и сержант не мог не признать этого. И тем не менее, заявил он Жану, отныне он намерен есть только ту дичь, которую добудет сам.

– Но, дядюшка, разве можно было отказаться… Господин Эллок так любезен.

– Слишком любезен, племянничек! Но я-то здесь, черт побери! И попадись мне этот пекари, я бы уложил его не хуже господина Эллока.

Юноша невольно улыбнулся.

– К счастью, все эти совершенно ненужные мне любезности кончатся, как только мы прибудем в Сан-Фернандо, и слава Богу!

Пироги отчалили рано утром, пока пассажиры еще отдыхали под навесом. По-прежнему дул северный ветер, а потому Вальдес, Мартос и Парчаль надеялись уже вечером прибыть в Карибен, расположенный километрах в сорока от устья Меты.

Плавание шло без помех. Вода стояла довольно высоко, и пироги благополучно преодолели узкие проходы между рифами около острова Паргуаса, названного так по имени реки, впадающей справа в Ориноко.

В сухой сезон здесь образуются труднопроходимые пороги, несравнимые, однако, по длине с порогами, которые ожидали путешественников впереди. На этот раз не пришлось разгружать пироги и тащить их волоком, что так утомительно и так замедляет скорость передвижения.

Бескрайние просторы льяносов, ограниченные лишь узкой полоской гор на горизонте, сменились на правом берегу причудливыми холмами. Возвышенности эти переходили на востоке в настоящие горные цепи. Среди них выделялись извилистые линии Каричана. Прихотливые силуэты его поднимались над пышной зеленью лесов.

К вечеру пироги снова двинулись к левому берегу, где был единственный проход, позволяющий преодолеть пороги Карибен. На востоке тянулись такие же, как в Ла-Урбане, обширные отмели, куда некогда стекались черепахи в период кладки яиц. Но варварская, никак не регулируемая охота наверняка приведет, если уже не привела, к исчезновению черепах, которые стали лишь изредка появляться на этих пляжах. Поэтому Карибен уже почти полностью утратил свое значение и скоро будет просто одной из крохотных деревушек в среднем течении Ориноко.

Идя вдоль гранитных берегов Пьедра-дель-Тигре, пассажиры столкнулись с акустическим[85] явлением, хорошо известным венесуэльцам. До их ушей донеслись мощные, гармонические музыкальные звуки.

С борта «Гальинеты» послышалось удивленное восклицание сержанта Марсьяля:

– Вот это да! Кто же это устроил нам такую серенаду?

Но услышанное оказалось не серенадой, хотя обычаи этого края были не менее испанскими, чем обычаи Андалузии или Кастилии. Путешественники могли подумать, что очутились в Фивах[86] у подножия Мемнонского колосса[87], но господин Мигель поспешил дать объяснение этому акустическому явлению, встречающемуся и в других странах.

– На рассвете, – сказал он, – эти звуки были бы еще громче, и вот в чем причина. В этих скалах имеется множество пластинок слюды. Разогретый солнцем воздух, расширяясь, вырывается из трещин и заставляет вибрировать пластинки слюды.

– А солнце, оказывается, искусный музыкант! – воскликнул Жак Эллок.

– Все равно ему далеко до нашей бретонской волынки[88], – возразил сержант Марсьяль.

– Конечно, – согласился Жермон Патерн, – и все-таки орган[89] на лоне природы… в этом что-то есть…

– Только уж больно много слушателей! – проворчал сержант.

___

79 Гербарий – коллекция засушенных растений.

80 Дикие индейцы (исп. indios bravos) – общее название неумиротворенных групп индейцев, враждебных белым поселенцам и обычно занимавшихся грабежом путников, жителей ферм и небольших поселков (термин с американо-мексиканской границы).

81 Равнинные пальмы, или пальмы льяносов (исп.) – один из подвидов пальм.

82 Пекари – семейство нежвачных парнокопытных животных, длина тела до 1 м, вес до 50 кг. Обитают в лесах Центральной и Южной Америки, широко употребляются в пищу.

83 Капуцины – род обезьян, живущих в Центральной и Южной Америке. Длина тела около 50 см. Мясо, по мнению местных жителей, является деликатесом.

84 Гурман – знаток и любитель изысканных блюд, лакомка.

85 Акустика – учение о звуке; акустический – все, что связано со звуком как явлением природы.

86 Фивы (егип. – Уасет) – древнеегипетский город политический, религиозный и культурный центр. В XXI и XVII–XIІ веках до н. э. – столица Древнего Египта. Город разрушен в 88 году до н. э. До наших дней на развалинах древнего города сохранились остатки древнейших архитектурных сооружений и произведения искусства.

87 «Колоссы Мемнона» (греч.) – песчаниковые статуи фараона Аменхотепа III (XV век до н. э.) перед заупокойным храмом фараона в Фивах, высотой 21 м. Обладали свойством при восходе солнца издавать дрожащий звук вследствие резкого изменения наружной и внутренней температуры сооружения.

88 Волынка – народный музыкальный инструмент во многих странах. Состоит из воздушного резервуара (кожаного мешка) с отростком, в который вставлен специальный язычок. При заполнении воздухом и умелом надавливании ладонями на мехи колеблемый язычок издает приятные звуки.

89 Орган – музыкальный инструмент, сложный механизм из системы духовых труб, насосов, клавиатур, регистров; по звуковому объему равен симфоническому оркестру.

Идя вдоль левого берега, все три лодки благополучно преодолели пороги Карибен и к шести часам вечера встали на якорь в глубине маленькой бухточки.

Это некогда большое и процветающее селение, по вышеуказанным причинам, ныне пришло в упадок; в нем осталось всего пять индейских хижин, то есть на одну меньше, чем в ту пору, когда его посетили господин Шафанжон и генерал Ублион.

Останавливаться в этой деревушке не имело никакого смысла. Пополнить запасы продуктов здесь было невозможно, да, впрочем, в этом и не было необходимости, так как запасы, сделанные в Ла-Урбане, спокойно позволяли путешественникам добраться до Атурес, ну а охотники конечно же не оставят их без дичи.

На следующий день, тридцать первого августа, лодки отчалили от берега еще до восхода солнца. Путешественники надеялись, что северный ветер снова будет помогать им преодолевать течение. Путь их лежал на юг, так как от Ла-Урбаны до Сан-Фернандо Ориноко течет именно с юга, деревушка же, которую они только что покинули, находилась на равном расстоянии от этих двух пунктов.

Ветер дул с севера, но порывами, и паруса то надувались на несколько минут, то бессильно повисали вдоль мачт. Пришлось взяться за шесты, потому что вливающиеся несколькими километрами выше воды Меты существенно увеличивали напор течения в Ориноко.

Надо сказать, что Ориноко здесь отнюдь не была пустынной. Лодки местных жителей плыли вверх и вниз по течению, но ни одна из них не выказала намерения вступить в контакт с нашими путешественниками. Эти куриары принадлежали индейцам кива, довольно часто появляющимся в районе впадения Меты в Ориноко. Кива заслуженно пользуются дурной репутацией, а потому не следует сожалеть о том, что они не искали никаких контактов.

К одиннадцати часам ветер стих, небо нахмурилось, пошел дождь. Пришлось спустить паруса и идти на шестах, держась ближе к берегу, где течение было не таким сильным.

Преодолев за весь день весьма скромное расстояние, около пяти часов вечера пироги вошли в устье Меты и встали на якорь в небольшом затоне.

Ближе к ночи дождь кончился, небо стало не таким хмурым. Все замерло в безмятежном покое. Пробившиеся сквозь разрывы облаков последние отблески заходящего солнца осветили воды Меты, которые, казалось, вливались в Ориноко лучезарным потоком.

Пироги встали рядом борт к борту – «Гальинета» посередине, – образовав таким образом нечто вроде дома из трех комнат, двери которого к тому же были открыты.

Проведя из-за непогоды столько времени под навесом, путешественники были рады поужинать на свежем воздухе за общим столом и поболтать, как добрые друзья. Даже нелюдимый сержант Марсьяль воздержался от обычной воркотни, очевидно поняв ее неуместность.

Четыре француза и три венесуэльца дружески беседовали, когда Жаку Эллоку пришло в голову перевести разговор в географическое русло, что было чревато опасным взрывом эмоций. Возможно, он сделал это не без умысла.

– Господин Мигель, – сказал он, – мы находимся сейчас в устье Меты…

– Да, господин Эллок.

– Это ведь один из притоков Ориноко?

– Да, и один из самых значительных, так как он вливает в Ориноко четыре тысячи пятьсот кубических метров воды в секунду.

– А истоки он берет в Колумбийских Андах?

– Совершенно верно, – ответил господин Фелипе, не понимая, к чему клонит Жак Эллок.

– А в Мету также вливается много рек?

– Очень много, – ответил господин Мигель. – Самые значительные из них – Упия и Умадеа[90], на слиянии которых Мета получает свое имя. Следует также упомянуть Касанаре[91], чьим именем названа огромная территория льяносов.

– Мой дорогой Жан, если вы мне позволите вас так называть, – обратился Жак Эллок к юноше.

Путешественники были рады поужинать на свежем воздухе

Жан слегка покраснел, а сержант Марсьяль вскочил, словно подброшенный пружиной.

– Что с вами, сержант? – спросил господин Мигель.

– Ничего, – пробурчал старый солдат и снова сел.

– Мой дорогой Жан, я думаю, что, поскольку Мета течет перед нашим взором, у нас никогда не будет более подходящего случая поговорить об этой реке.

– И ты можешь добавить, – заметил Жермен Патерн, обернувшись к господину Мигелю и его коллегам, – что у нас никогда не будет лучших учителей.

– Вы очень любезны, господа, – ответил господин Баринас, – но Мета нам не столь хорошо знакома, как вы могли бы предположить. Вот если бы речь шла о Гуавьяре…

– Или об Атабапо! – воскликнул господин Фелипе.

– Это еще впереди, господа, – ответил Жак Эллок. – А так как я полагаю, что господин Мигель обладает обширными сведениями по гидрографии Меты, то я продолжу свои вопросы. Скажите, ведь этот приток Ориноко достигает иногда значительной ширины…

– Да… местами до двух тысяч метров.

– А глубины…

– В настоящее время суда, имеющие осадку в шесть футов, доходят в сезон дождей до слияния Меты и Упии, в сухой же сезон они могут пройти только треть этого расстояния.

– А отсюда следует, – заключил Жак Эллок, – что Мета является естественным средством сообщения между Атлантическим океаном и Колумбией.

– Безусловно, и некоторые географы совершенно справедливо утверждают, что Мета самый короткий путь от Боготы до Парижа.

– Ну так вот, господа, мне кажется, что Мета может рассматриваться не как приток Ориноко, а как сама Ориноко. А тогда почему бы господину Фелипе и господину Баринасу не отказаться от не слишком убедительных гипотез, касающихся Атабапо и Гуавьяре, в пользу Меты?

Так вот к чему клонил этот француз! Едва он успел выговорить последние слова, как оба венесуэльца вскочили, негодующе размахивая руками, потеряв на мгновение от возмущения дар речи.

Тотчас же разгорелась дискуссия, и аргументы дождем посыпались на смельчака, дерзнувшего затронуть вопрос, касающийся истоков Ориноко. В глубине души Жак Эллок не слишком интересовался этой проблемой, скорее разделяя точку зрения господина Мигеля и большинства географов, но ему нравились яростные споры двух противников. На самом деле его аргументы были ничуть не менее убедительны, чем доводы господина Фелипе и господина Баринаса. Ведь, с гидрографической точки зрения, Мета, без сомнения, превосходит Атабапо и Гуавьяре. Однако ни один из ученых не хотел уступать, и дискуссия затянулась бы далеко за полночь, если бы Жан де Кермор не перевел разговор на другую тему, задав господину Мигелю весьма серьезный вопрос. В его путеводителе было сказано, что на берегах Меты встречаются опасные индейцы, и он хотел бы знать, что об этом известно господину Мигелю.

– Этот вопрос для нас действительно очень важен, – ответил господин Мигель, который был рад сменить тему разговора.

Его коллеги по обыкновению вошли в такой азарт, что было просто страшно подумать, что с ними будет, когда они достигнут места слияния трех рек.

– Речь идет об индейцах кива, – сказал господин Мигель. – Свирепость этого племени хорошо известна путешественникам, направляющимся в Сан-Фернандо. Говорят, что сейчас банды этих индейцев перебрались на другой берег и предаются грабежам и убийствам на восточных территориях края.

– А разве главарь этой банды не умер? – спросил Жак Эллок, который тоже кое-что слышал о преступлениях этого сброда.

– Умер, – ответил господин Мигель, – года два назад.

– Что это был за человек?

– Негр по имени Саррапиа. Когда он умер, шайка выбрала другого главаря – беглого каторжника.

– А те кива, что остались на берегах Ориноко? – спросил Жан.

– Они ничуть не менее опасны, – ответил господин Мигель. – Им принадлежит большинство из тех лодок, что нам попадались на пути в последнее время. Нужно быть очень осторожными, пока мы не минуем логова этих бандитов. Здесь они чувствуют себя безнаказанными.

Недавние нападения на торговцев из Сан-Фернандо подтверждали опасения господина Мигеля. Ходили слухи, что президент Венесуэлы и Конгресс намерены организовать экспедицию для уничтожения банд кива в верхнем течении Ориноко. Изгнанные из Колумбии и из Венесуэлы – если их, конечно, не уничтожат всех до единого, – кива переберутся, по всей вероятности, на территорию Бразилии, где и продолжат свои бесчинства. А пока они представляли серьезную опасность для путешественников, особенно с тех пор, как их главарем стал беглый каторжник из Кайенны, и пассажирам пирог нельзя было ни на минуту терять бдительности.

– Но ведь нас много, матросы нам преданы, оружия и патронов у нас хватает, – сказал Жак Эллок, – а потому, мой дорогой Жан, вы можете сегодня спать спокойно, мы не дадим вас в обиду.

– Мне кажется, это мое дело! – сухо заметил сержант Марсьяль.

– И наше тоже, мой милый сержант, – ответил Жак Эллок, – главное, чтобы ваш племянник мог хорошо выспаться, в его возрасте это необходимо.

– Благодарю вас, месье Эллок, – с улыбкой ответил юноша. – Но лучше, если мы будем дежурить по очереди.

– Каждый будет стоять на посту в свое время, – добавил сержант, а про себя подумал, что конечно же не станет будить Жана и подежурит за него.

Было решено, что с восьми до одиннадцати дежурят Жак Эллок и Жермен Патерн, с одиннадцати до двух часов ночи – господин Мигель и его коллеги, а затем их сменят Жан де Кермор и сержант Марсьяль.

Пассажиры «Марипаре» и «Гальинеты» растянулись на своих циновках. Отдыхали и измученные тяжелым переходом матросы.

Жак Эллок и Жермен Патерн устроились на корме, откуда хорошо просматривалась вся река. Со стороны берега можно было ничего не опасаться, так как там простиралось непроходимое болото.

Друзья болтали, сидя друг против друга. Один курил сигару; он захватил их в дорогу с избытком, так как табаком можно расплачиваться за услуги с прибрежными жителями. Другой выпускал огромные клубы дыма из своей вересковой трубки, с которой он никогда не расставался, так же как и сержант Марсьяль со своей.

Тумана не было, на совершенно чистом небе сверкали звезды. Лишь изредка легкие порывы ветра нарушали неподвижность ночного воздуха. Совсем низко над горизонтом сиял Южный Крест[92]. В такой абсолютной тишине уже издали был бы слышен звук разрезающей воду лодки и плеск весел, а потому нашим часовым нужно было лишь приглядываться к берегу – вдруг да мелькнет какая-нибудь подозрительная фигура…

Жан де Кермор внушал Жаку Эллоку живейшую симпатию. Он восхищался благородным порывом семнадцатилетнего юноши, заставившим его предпринять это путешествие. Но он не мог без страха думать о том, какие опасности подстерегали Жана на этом непредсказуемом пути.

Он не раз заводил с другом разговор о семье полковника де Кермора, и Жермен Патерн пытался вспомнить, что он о ней слышал лет пятнадцать назад.

– Понимаешь, Жермен, – говорил ему в этот вечер Жак, – я не могу смириться с мыслью, что этот ребенок – а ведь он еще ребенок – отправляется в эти дикие места в верховьях Ориноко! И с кем? Сержант Марсьяль, конечно же, славный старик, добрейшая душа, но сможет ли он защитить своего племянника, если возникнет действительно серьезная опасность?