Текст книги "Комната чудес"

Из дневника чудес

Провести в Токио

офигительный день с человеком, которого я люблю больше всех на свете

(пока это мама)

• Совершить налет на «Покемон-центр» в Икэбукуро и разжиться суперредкими картами

• Посмотреть на традиционную японскую свадьбу в Мэйдзи Дзингу (с кимоно и всеми делами…)

• Пересечь перекресток Сибуя с закрытыми глазами

• Сделать тату у звездного мастера Томо Томо (адрес: Токио, Синдзюку-ку, Кабуки-тё, 1-12-2)

• Поужинать в идзакая, попросить меню на японском (без картинок), выбрать наугад пять блюд и… съесть все до крошки! Ням-ням

• Нажать на все кнопки в японском туалете

• Побалдеть в ресторане «Робот» в Синдзюку

• Что-нибудь выпить в квартале Голден-Гай

• Зайти в патинко и не уходить, пока не лопнут барабанные перепонки

• Спеть в караоке-баре в Сибуя

• Насладиться видом огней Токио с вершины небоскреба.

Глава 12
Не слабо́!
До конца срока 21 день

Шарлотта окрестила палату 405 «комнатой чудес», и теперь все только так ее и называют. После того как мама пришла ко мне с аппаратурой под мышкой и целый день с подробными комментариями показывала мне, что они с бабулей Одеттой наснимали в Токио, она стала в больнице Робера Дебре настоящей звездой.

Шарлотта сказала, что хотела бы присутствовать при просмотре записей, и мама предложила устроить показ в ее выходной. Мама теперь знает ее имя и больше не называет ее Софи Даван. Разумеется, Шарлотта была в курсе этой поездки и включала мне с планшета многие отрывки, но ей хотелось выслушать их с начала до конца «вживую». Пока мама их проигрывала, в палату то и дело заходили другие медсестры, санитарки и другие сотрудники больницы, у которых был перерыв, и до меня доносился их веселый смех и адресованные маме «спасибо». Потом Шарлотта сказала: «Это просто невероятно, что вы делаете для вашего сына». Я был с ней целиком и полностью согласен.

В тот день я здорово развлекся. Но как бы мне хотелось посмотреть на все своими глазами – не только в записи, но и в реальности. Мне больше всего понравился комический дуэт мамы с бабулей – ни дать ни взять Лорел и Харди с их грошовыми шутками и устаревшими приколами. Они привели меня в восторг, и, думаю, не меня одного, если судить по аплодисментам случайных зрителей. Бабуля тоже пришла на просмотр, и я почувствовал, что там, в Японии, между ними что-то произошло. Они стали, как бы это сказать, сообщницами, что ли. Ни разу их такими не видел. Судя по всему, фильм монтировала бабуля, потому что мама в отличие от нее в компьютерах ничего не смыслит, но должен подтвердить, что никакой цензурой там и не пахло. Было смешно до ужаса. Меня так и подмывало вскочить и заорать: «Чуваки, это моя мать и моя бабушка! Прикиньте, что они замутили!»

Потом все ушли, а мама осталась со мной. Она долго меня целовала – ну, мне так кажется, – а затем открыла следующую страницу моего дневника чудес. Она ее прочитала и, по-моему, чуть не описалась. Сначала мне было немножко стыдно, потому что там были всякие такие вещи, ну, типа немножко о сексе, но мама сказала, что хотя она не представляет себе, как все это исполнить, она все равно это сделает. Было 29 января, воскресенье, и она пообещала, что справится с заданием за два дня – слово скаута (которым она никогда не была). Поскольку я знал, что ей предстоит, то мне очень хотелось подать ей какой-то знак. «Я очень тебя люблю, мальчик мой, мне тебя не хватает, и бабушке тоже тебя не хватает. Возвращайся к нам скорее. Я делаю все это для тебя, чтобы показать тебе, до чего прекрасна жизнь. Она стоит того, чтобы жить». Хорошо, мам, я постараюсь. Если бы ты знала, как я сам этого хочу.

На следующий день, вечером, мама рассказала мне, как прошел первый этап испытания. Скажу честно, я обалдел. В жизни не поверил бы, что она на такое способна. Но самое ужасное, что она, по-моему, словила кайф. Она в точности исполнила все бредовые идеи с этой страницы моего дневника и как будто расцвела! А это была страница, которую я озаглавил «Мне не слабó!»… Целая программа.

Начала она с самого простого пункта, во всяком случае, наиболее безобидного. Она должна была сесть в первое попавшееся такси, сделать вид, что она смертельно напугана, и крикнуть: «Поезжайте вон за той машиной!» – как в шпионском фильме. Эта фраза всегда казалась мне суперской, и я мечтал произнести ее вслух в реальной жизни. Так вот, моя мама ее произнесла. У нее получилось с третьего раза, потому что две первые попытки провалились: водители высадили ее ровно через пять секунд. Но на третий раз она добавила короткое словечко «полиция» и к тому же догадалась заранее распечатать и закатать в ламинат фальшивое удостоверение, которое вполне могло ввести в заблуждение не слишком внимательного или растерявшегося человека. Она как фурия влетела в такси, взмахнула своей бумажкой и прорычала заданную фразу. По ее собственным словам, она так вжилась в роль, что ей позавидовали бы самые блестящие выпускники престижной театральной школы. Водитель ударил по газам. Очень скоро он начал задавать ей вопросы, но она это предвидела и приготовилась. Кого мы преследуем? Опасных преступников, грабителей банка. А почему она одна? Обычно полицейские работают по двое, разве нет? Она была внедрена в банду; подкрепление уже на подходе. Чем дальше, тем вопросы становились конкретнее. Из какого она подразделения? Из финансового. Отдел по борьбе с налетчиками. Да? Никогда про такой не слышал. Ничего удивительного, отдел совсем недавно сформировали. Потом он спросил, в каком она звании и как ее зовут. Тут он застал ее врасплох, и она ляпнула первое, что пришло в голову: «Комиссар Адамберг». Водитель оказался страстным поклонником детективной литературы, читал романы Фред Варгас и помнил имя главного героя. Он резко остановил машину и велел маме выметаться, пока он не вызвал настоящую полицию. Она повиновалась. Но перед этим она все же успела сделать селфи: в салоне такси, с удостоверением в руках. Я увижу этот снимок, когда, черт возьми, дам себе труд открыть глаза. В ее последних словах мне послышалось что-то вроде упрека, но я отнес ее раздражение на счет усталости.

В среду 1 февраля ко мне пришли мама с бабулей с отчетом о своих подвигах. Накануне мама прихватила бабулю с собой, чтобы «гарантировать двойную эффективность съемки». Я не сразу понял, что она имеет в виду, но, когда она включила планшет и запустила фильм, до меня дошло: им удалось создать у меня полное впечатление, что я нахожусь на месте событий. Они вслух комментировали происходящее, не упуская ничего. По-моему, они на глазах становятся настоящими профи кинодокументалистики. На всякий случай поясню: в диалоге участвуют моя мать и мадам Эрнест, моя учительница математики. Бабуля стоит в сторонке и снимает все это на камеру. Вот самые лучшие фрагменты фильма, которые я прослушал.

– Спасибо, мадам Эрнест, что согласились с нами встретиться и разрешили вести съемку. Для нас это очень важно.

– Пожалуйста. Я очень огорчилась, когда узнала про вашего сына. Надеюсь, он выкарабкается.

– Можете что-нибудь ему сказать. Мы дадим ему прослушать запись.

– О… Хорошо. Дорогой Луи, желаю тебе большого мужества! Ты – сильный мальчик. Кстати, за последнюю контрольную ты получил двадцать из двадцати. Поздравляю!

Замечание в скобках: по-моему, пожелания мадам Эрнест звучат довольно-таки тошнотворно. Тоже мне, магистр Йода…

– Спасибо, мадам Эрнест. Уверена, что Луи будет очень тронут. Но у меня к вам одна просьба… Мне очень хотелось бы, чтобы вы ее выполнили. Не только ради Луи. Ради всех в мире больных детей.

– Буду рада помочь вам, чем смогу.

– Отлично. Сейчас я все вам объясню. Не сердитесь, если моя просьба покажется вам нахальной. Вопрос деликатный… Видите ли, сейчас в соцсетях проходит флешмоб под названием Boob challenge. В переводе это означает что-то вроде «испытание сиськами». Люди уговаривают разных женщин позволить им дотронуться до их груди и собирают средства на медицинские исследования проблемы глубокой комы.

– Я полагаю, вы шутите?

– Ни в коей мере. Разве вы не в курсе другой аналогичной кампании? Знаменитые женщины позируют с обнаженной грудью и перечисляют заработанные деньги в фонд борьбы против рака…

– Да, я что-то такое слышала…

– Так вот, здесь принцип тот же. Разумеется, лица на фото смазаны. Изображения анонимны. Я сейчас занимаюсь тем, что обхожу всех, к кому Луи относится с особенным уважением, и прошу разрешения потрогать их грудь. Это мой вклад в дело исцеления больных детей. Мадам Эрнест, я очень хотела бы потрогать вашу грудь.

Замечание в скобках: все это мама говорила чуть ли не со слезами в голосе. Моя мать – невероятная женщина.

Закончилась эта история еще более удивительным образом. Выслушав возмущенные – само собой – возражения моей любимой математички, мать показала мадам Эрнест видеоролик, на котором она трогает грудь разных женщин: не только бабули, но и нашей дорогой медсестры Шарлотты и нашей помощницы по хозяйству Франсуазы. После этого мадам Эрнест дала свое согласие. Мама описала мне, как она осторожно положила руки на ее высокую грудь, поблагодарила и простилась. Позже она прочитала мне целую нотацию, объясняя, что делать такие вещи непозволительно; прекрасно понимая, о чем грезят школьники, она тем не менее считает, что трогать чужую грудь без взаимного согласия недопустимо, это граничит с сексуальным домогательством, поэтому она начала с того, что спросила у этой милой женщины разрешения. Во всяком случае, она не собиралась наброситься на нее исподтишка. Мама была очень сердита, хотя под конец призналась, что одобряет мой выбор, потому что учительница в самом деле хорошенькая, кроме того, она уверена, что очень скоро появится множество девочек, чью грудь я смогу потрогать – разумеется, с их согласия.

Потом мама с бабулей долго бродили по школьным коридорам, разыскивая класс мадам Гропирон – учительницы английского, которую я ненавижу. Найдя его, они без палева (для тех, кому за сорок, – втихую) туда проскользнули. Бабуля достала камеру и зажгла свет, а мама показала задницу таблице неправильных глаголов. Они хохотали как сумасшедшие, но, выходя из класса, нос к носу столкнулись с завучем. Мама еще не успела как следует одернуть юбку. «Видел бы ты его физиономию», – рассказывала она мне. Чтобы выпутаться из неловкого положения, мама включила пафос и принялась объяснять, что пришла сюда за тетрадью Луи: «Вы ведь в курсе, месье Фарес?..» Месье Фарес растрогался и выразил ей искренние соболезнования. Тут уж ей стало не до смеха. Она ответила, что вообще-то я жив, и в атмосфере мгновенно возникло напряжение. Больше мама в тот день не смеялась. Она сказала, что я должен быть сильным, что она в меня верит, любит меня больше всего на свете и очень без меня скучает.

Что-то я переставал узнавать свою мать. Нет, конечно, это она. Но она изменилась. Стала более открытой, веселой, раскованной, остроумной. А еще – более искренней, более общительной.

Мамой версии 2.0. Улучшенной.

Из дневника чудес

Мне не слабо́!!!

• Потрогать сиськи мадам Эрнест!!

• Сесть в такси и крикнуть: «Поезжайте вон за той машиной!»

• Показать задницу в классе мадам Гропирон!!!

Глава 13
Шарлотта forever!
До конца срока 17 дней

Когда я вышла из палаты Луи, с натужными смешками рассказав ему о сомнительных подвигах его матери и бабки в коллеже Поля Элюара, я чувствовала себя как выжатый лимон.

Мне требовалось срочно сесть, прямо здесь, в коридоре пятого этажа. Буквально на минутку. Еще утром у меня мелькнула мысль, которая прочно засела в голове и не покидала меня целый день. Луи не видел, как наступил январь 2017 года. Весь этот месяц он провел в палате 405, от обстановки в которой меня уже начинало мутить.

Я не могла больше смотреть в одно и то же окно, из которого открывался унылый вид на бетонные коробки вокруг бесцветно-серого бульвара. Меня тошнило от зеленого линолеума и стен, увешанных стикерами с изображением птичек, инопланетных космических кораблей и прочих лютиков-цветочков, призванных перебить мерзкие больничные запахи. Притворяться, что жизнь по-прежнему прекрасна, читать веселые стишки и разглядывать фотографии улыбающихся детишек, слыша, как с другого конца коридора то и дело доносятся стоны и крики боли, – у меня не осталось на это сил. Меня достали все эти провода и трубки, перекрывавшие мне доступ к единственной подлинной красоте, оживляющей это помещение, – красоте моего сына. Я устала постоянно думать о том, что Луи, возможно, никогда не увидит приход весны.

Это было невыносимо. Большую часть времени мне удавалось отгонять от себя эти мысли, но чем ближе подступала дата 18 февраля – день, когда истечет месяц, назначенный доктором Бограном, – тем чаще на меня накатывал страх, от которого сжимало внутренности. Луи должен очнуться сейчас. Потом будет слишком поздно. Без него моя жизнь превратится в ледяную пустыню, которая меня убьет – медленно, но верно. Мне не пережить этой весны, если его не будет рядом. Весна – вот мой физический предел, граница моего существования.

Погруженная в эти размышления, я опустилась на неудобный больничный стул, приняв позу, которую сторонний взгляд принял бы за позу отчаяния: закрыла лицо ладонями, а пальцами принялась массировать круговыми движениями лоб и голову. Это было мне необходимо, иначе меня засосало бы в весну. Февраль только начался, и у меня оставалось еще семнадцать дней, чтобы разбудить сына. Я должна держаться.

Я не слышала, как ко мне подошла Шарлотта, и вздрогнула, когда она легонько тронула меня за плечо, вырвав из раздумий о временах года.

– С вами все в порядке?

– Вы меня напугали… Да, Шарлотта, спасибо, все хорошо. Немножко захандрила.

– У меня дежурство кончилось. Хотите, отвезу вас домой? Вы ведь живете на канале Сен-Мартен? Мне как раз по пути.

– Спасибо большое. Очень мило с вашей стороны, но не хотелось бы вас напрягать. Дойду пешком. Воздухом подышу.

– Если вам нужен воздух, то это я вам обеспечу. Я на мотороллере. В общем, вставайте и пошли. Не заставляйте меня вас уговаривать.

Я не сказала «да», но встала и пошла за ней.

Еще пару дней назад я заметила, что очень привязалась к этой девушке. В отличие от большинства своих коллег она относилась к Луи не просто внимательно, но, я бы сказала, уважительно. Если остальные болтали при нем о своем, нимало не смущаясь его присутствием, словно он пустое место, то Шарлотта с ним разговаривала. Если остальные обращались к нему как к умственно отсталому, сюсюкая и выбирая слова попроще, то Шарлотта нормальным тоном описывала ему все, что делала.

Самую трудную работу Шарлотта всегда выполняла с улыбкой. Она была очень яркая блондинка с гладкой сияющей кожей и голубыми глазами, в которых как будто играл солнечный свет. Ее бьющее через край жизнелюбие было заразительным, чуть ли не агрессивным. При своем росте метр пятьдесят пять она производила впечатление уверенного в себе, уравновешенного и доброжелательного человека. Она никогда ни на что не жаловалась в присутствии пациентов или их родственников, демонстрируя поразительную выдержку. Я ею почти восхищалась. Во всяком случае, все, что от нее исходило, все, что она делала, и то, как она это делала, вызывало у меня уважение. Полагаю, у нее, как у всех, хватало проблем: то кран на кухне сломается, то на банковской карте кончатся деньги, то нападет насморк, то не перезвонит бойфренд, то не заведется мотороллер…

Мне вдруг захотелось познакомиться с ней поближе, не знаю почему. Впрочем, нет, знаю. Потому что она, судя по всему, полюбила моего сына. Ну хорошо, возможно, «полюбила» – это слишком сильно сказано; я допускаю, что за годы работы она достаточно закалилась, чтобы не ударяться в слезы перед каждым новым проявлением человеческого горя, но все же она очевидно не осталась равнодушной к этому мальчику, его чокнутой мамаше и бабке.

Какая история у нее за плечами? Почему она выбрала эту профессию? Где живет? Сколько ей лет? Есть у нее дети, муж? Собака, кошка, хомяк?

Мы доехали до моего дома, и неожиданно для самой себя я предложила:

– Не хотите зайти на минутку?

– Большое спасибо, но… Мне не хотелось бы… И потом, я не могу.

– Ну, я ведь это от чистого сердца. И поймите меня правильно: я не собираюсь вас соблазнять!

Последние слова я произнесла со смехом, потому что заметила ее колебание и вдруг поняла, насколько мое приглашение, а главное, то, как я его сформулировала, выглядело двусмысленным. Она тоже засмеялась и сказала, что ни на секунду не подумала ни о чем подобном, но что она в самом деле никак не может ко мне зайти. Чуть помолчав, она добавила:

– Откровенно говоря, у меня сегодня небольшая вечеринка. Позавчера у меня был день рождения. Если хотите, приходите – я буду рада.

– Спасибо, Шарлотта, я очень тронута. Правда тронута. Но вы не обязаны меня приглашать. Вам ни к чему тащить работу домой. Вы и в больнице делаете более чем достаточно. Совсем не обязательно утешать депрессивных мамаш ваших пациентов. В любом случае с днем рождения!

– Спасибо. Но я это тоже от чистого сердца. И поймите меня правильно: я не собираюсь вас соблазнять!

Мы дружно рассмеялись. Шарлотта настаивала, уверяя, что мне это пойдет на пользу и позволит отвлечься от мрачных мыслей. Тем более что ее дом буквально в двух шагах от моего. Она и раньше знала, что я живу, как и она, на канале Сен-Мартен, как, впрочем, и еще тысяч сто с лишним парижан, но даже не предполагала, что мы почти соседи. Она дала мне свой адрес – и правда, нас разделяло всего три улицы. Если мне станет скучно или просто не по себе, я могу в любой момент уйти; это просто дружеская вечеринка, никакого торжественного застолья – каждый приходит и уходит, когда ему вздумается.

– Приходите! – добавила она. – Развеетесь. И мне доставите удовольствие. – И посмотрела на меня своими искристыми глазами.

Я согласилась. Она проговорила что-то вроде: «Отлично, тогда жду вас в восемь», и вскочила на мотороллер. Я проводила взглядом ее удаляющийся стройный силуэт.

Да, но за каким дьяволом я дала согласие? О чем я буду разговаривать с незнакомыми мне людьми? Дома я подошла к зеркалу у себя в спальне, и меня охватила паника. После несчастья с Луи я в первый раз собиралась в гости. Для начала я приподняла штанины брюк, но тут же с ужасом их опустила. Состояние моих ног не позволило бы мне претендовать на звание Мисс Вселенная – разве что на роль Чубакки. В прическе под окрашенными волосами проросли корни другого цвета. В «Эжемони» меня закидали бы камнями, в лучшем случае – тухлыми помидорами.

Так, который час? 16.15. Значит, у меня есть три часа сорок пять минут, чтобы привести себя в более или менее пристойный вид. Я благословила божество салонов красоты за то, что живу в Париже, а не в глухой провинции, где после шести вечера все закрыто. Я еще успевала сразиться с зарослями у себя на ногах, купить Шарлотте букет цветов, заскочить в парикмахерскую и замазать свои морщины тональным кремом, весь последний месяц пылившимся на полке шкафчика в ванной.

Я схватила куртку и выбежала из квартиры, не забыв оставить матери записку, прочитав которую она испытает сильнейший в своей жизни шок. Несмотря на возбуждение, я ограничилась лаконичным:

На ужин ничего не готовь. Я вечером иду в гости.

Глава 14
Скромная вечеринка
До конца срока 17 дней

Скромная дружеская вечеринка, сказала Шарлотта. Ага, как же. В ее крохотной квартирке было не протолкнуться от народу.

На миг мне даже показалось, что я на рождественской вечеринке в «Эжемони», где меня не покидало ощущение, что все собравшиеся не ели месяца три. Мне из-за моего хорошего воспитания уже через пять минут доставалось в лучшем случае три бутерброда с ветчиной. Так вот, у Шарлотты, чтобы добраться до стола с закусками и выпивкой, надо было проявить несокрушимую силу воли.

Шарлотта встретила меня широкой улыбкой, пригласила заходить, поблагодарила за цветы и оросила мое сердце бальзамом, воскликнув: «Вау! Какая вы красивая!» Не скрою, это доставило мне удовольствие. Свой выбор я остановила на элегантной простоте: джинсы слим, белая полупрозрачная рубашка, ярко-красные туфли на шпильке. Я вернула Шарлотте комплимент – она выглядела сногсшибательно. Разумеется, я ее узнала, хотя ее прикид не имел ничего общего с привычной моему взгляду больничной формой – белый халат-кроксы-скромный макияж. Благодаря босоножкам на платформе она «подросла» на добрых десять сантиметров и порхала в своем черном платье между гостями, каждого оделяя своим жизнерадостным дружелюбием. С учетом того, что в квартиру набилось человек пятьдесят, я довольно быстро сообразила, что моя личная квота на внимание Шарлотты будет весьма ограниченной.

Я пробыла там уже минут двадцать, но ни с кем не перемолвилась ни единым словом. Из всех присутствующих я была самой старой. Шарлотта была моложе меня лет на десять; там, в больнице, я не слишком над этим задумывалась, но сейчас, когда увидела ее в естественной обстановке, это стало для меня очевидным. Черт возьми, что я тут забыла? Текли минуты, и я все сильнее ощущала себя белой вороной. Я совершенно не вписывалась в это сборище молодых, свободных, беззаботных людей, которые пили, курили и непринужденно смеялись. Признаюсь, я им завидовала. Мне хотелось быть похожей на них, прикинуться такой же, как они. Обычно я с легкостью завязываю ни к чему не обязывающий разговор возле барной стойки или кофемашины, но, судя по всему, я утратила способность делать вид, что интересуюсь тем, что мне неинтересно, кивать головой и время от времени вставлять: «О, супер!.. Здорово! Нет, это просто гениально!», внимая разглагольствованиям малознакомого типа о том, как он провел отпуск в Непале. Последние несколько недель напрочь убили в моем мозгу синапсы, отвечающие за коммуникабельность. Я не отдавала себе в этом отчета, потому что с того дня, когда хлопнула дверью в офисе «Эжемони», не попадала в подобную ситуацию. Я уже собралась уходить, как вдруг ко мне обратился один из гостей:

– Невероятно! Эти детишки на все пойдут ради пары капель спиртного! Могу я вам что-нибудь предложить, мадемуазель? Если, конечно, мне удастся пробиться к…

У него был теплый, низкий, хрипловатый голос. Очень мужской голос. Я обернулась, готовая воспользоваться стандартной формулой «как отвадить приставалу, который выражается как в бульварных романах», но слова замерли у меня на губах:

– Нет, спаси…

Я прикусила язык. Он был красивый. Обворожительно красивый. Я этого не ожидала. Лет сорока, может, с небольшим, но это не важно, главное, он был явно старше среднего представителя здешней тусовки. Высокий, лицо правильной, почти классической формы, развитая мускулатура, заметная под свободной серой футболкой с длинными рукавами. Небольшая, аккуратно подстриженная бородка, средней длины вьющиеся черные волосы, которые он заправил за уши и которые очевидно рвались на волю. Скорее всего, итальянец или испанец, одновременно непосредственный и изысканный. Очень темные, почти черные, глаза. Взгляд немножко колючий, несмотря на улыбку. Да, он мне улыбался и ждал, что я отвечу. Я молчала, подозреваю, с глуповатым видом, но тут вдруг на меня налетела девица с полными стаканами пива в обеих руках. Бу-бум! И пиво на полу. Я попыталась ухватиться за соседа, поскользнулась, грохнулась. Вся моя белая рубашка пропиталась пивом. Какое унижение!

Девица рассыпалась в извинениях, несколько раз назвав меня «мадам». Унижение в квадрате. Мой незнакомец обращался ко мне «мадемуазель», что должно было послужить мне утешением. Черт, моя рубашка. Я что, пришла участвовать в конкурсе мокрых маек, да еще с пивными разводами? Я уверила девицу, что ничего страшного – не переживайте, все в порядке! – после чего мой прекрасный рыцарь подал мне руку и помог подняться. Меня поразил контраст между твердостью его энергичного пожатия, впрочем, вполне соответствующего его суровому облику, и его необычайно длинными пальцами. Я вообще первым делом обращаю внимание на мужские руки – после глаз и задницы, разумеется. Осмотреть его зад случай мне пока не представился, но глаза и руки выглядели многообещающе.

– Простите! Это все из-за меня… Если бы я вас не отвлек…

– Не берите в голову. Пустяки. К тому же мне очень нравится, когда от меня пахнет пивом.

Тельма, дорогая, ну ты и дура. Неужели ты не могла придумать шутку пооригинальнее?

– Ну надо же, какое совпадение! Мне тоже очень нравится, как от вас пахнет пивом.

Он еще и с чувством юмора. И упорный.

– Так, на чем мы остановились? Вы позволите мне предложить вам что-нибудь выпить?

Откуда он взялся, этот мужик, похожий на героя боевика, но разговаривающий как актер интеллектуального кино? В любом случае я не могла изображать каменное равнодушие. Должна признаться, меня сразу к нему потянуло. Я чувствовала какое-то необъяснимое, почти зоологическое, обескураживающее влечение. Чертовы феромоны.

Я уже собиралась согласиться, но осеклась. Вспомнила про Луи. За последние двадцать минут я ни разу не подумала о Луи. Что со мной происходит? Я забыла своего сына? С какой стати я с мокрыми от пива сиськами выпендриваюсь перед каким-то хлыщом? Подо мной разверзлась бездонная пропасть вины; меня в нее засасывало сознание того, что я предаюсь флирту, пока мой сын лежит в коме. От моей рубашки все сильнее несло старым грязным баром. Какая гадость! Надо отсюда убираться.

– Нет, спасибо. Мне пора. Как видите, я в не лучшей форме.

– Уверяю вас, вы прекрасно выглядите. Вы меня не переубедите. Давайте все же выпьем, а потом вы уйдете.

– Извините. Всего хорошего.

Я отыскала свое пальто и ушла, даже не попрощавшись с Шарлоттой, которая стояла на балконе с каким-то парнем, курившим сигарету за сигаретой. Сцену с фонтаном из пива она пропустила. Тем лучше, так я сохраню в ее глазах хотя бы подобие достоинства.

Дура, твердила я про себя, набитая дура. Зачем ты туда поперлась? Почему раньше не сообразила, что не готова общаться с людьми? Просто мне очень хотелось верить, что моя жизнь может вернуться в нормальное русло. Что я еще могу стать нормальной. Я ошиблась.

До дома мне было минут пять ходьбы, но я чувствовала потребность пройтись. К тому же нельзя было возвращаться так рано – мама замучает вопросами. Узнав, что я собираюсь в гости, она разволновалась еще больше, чем я, наполнила мне ванну и несколько раз назвала меня теплым котенком, всячески стараясь внушить мне, что я выгляжу прекрасно и имею право жить и быть счастливой. Я почти дала себя убедить, слишком поздно сообразив, что моим приоритетом, моей любовью, моим бременем, моей болью, моей радостью, моей надеждой и моей жизнью был и остается Луи.

Выбравшись на улицу, я пошла вдоль канала Сен-Мартен, который так любил мой сын. Заметив, что подумала о нем в прошедшем времени, я чуть не расплакалась, но сдержала слезы. Это канал Сен-Мартен, который так любит мой сын. Луи не умер, Тельма. Луи будет жить.

Для начала февраля погода стояла теплая, и я не стала застегивать пальто – пусть просохнет рубашка. Старым грязным баром от меня больше не пахло – теперь я благоухала как ночной клуб в четыре часа утра.

Я вспомнила своего недавнего ухажера. Я ничего о нем не узнала, хотя мои ладони еще хранили память о прикосновении его рук. Я закусила нижнюю губу, наказывая себя за неподобающие мысли.

Я села на скамейку и стала смотреть на водную гладь канала Сен-Мартен, размышляя, не утопиться ли. Каково это? Больно? Медленно? Терпимо? В сущности, умереть казалось таким простым выходом. Почему в нас сидит глубоко запрятанная потребность жить во что бы то ни стало, этот чертов инстинкт, этот внутренний запрет разом покончить со всем? Как было бы просто – взять и покончить со всем. Я бы низко наклонилась над водой, пошатнулась и упала в грязную воду канала. Поскольку зрителей рядом не было, никто и не сказал бы, правильно я прыгнула в воду или неправильно. Но я никогда с собой не покончу. Это я хорошо понимала. Я в чистилище и обречена жить.

Я с отчаянной жадностью глотала ночной воздух, словно мне в больничной палате поднесли кислородную подушку.