Текст книги "Звезда для Наполеона"

Глава II
Дуэль

Комната была похожа на какой-то архипелаг в миниатюре. Корзины с кружевами, огромная атласная юбка, ивовые клетки, множество нижних юбок испещряли ее белыми островами. Одетая в простой батистовый халат, Марианна рассматривала в зеркале свое отражение: совсем взрослая девушка, брюнетка, достойная сожаления в эпоху, когда успехом пользовались исключительно блондинки, и еще немного худощавая. У нее были длинные нервные ноги, узкие бедра и самая тонкая во всем Соединенном королевстве талия. Ее лицо с дерзкими, гордыми чертами и высокими скулами было необычным, напоминая по форме сердце. Глаза с чуть японским разрезом под надменными крыльями тонких бровей были цвета морской волны с золотистыми искорками. Их необычный оттенок невольно привлекал внимание так же, как и их своевольное бунтарское выражение, тем не менее, несмотря на эти «странности», Марианна любила бы свое лицо, если бы не этот большой чувственный рот и матовая кожа цвета светлой амбры, делавшая ее немного похожей на цыганку и сводившая, по ее мнению, все на нет. Каноны красоты требовали тогда, чтобы на щеках цвело больше лилий и роз, чем в монастырском саду, и ее цвет лица гитаны приводил в отчаяние Марианну, оттесняя на второй план ее безукоризненные руки и даже эту тяжелую черную гриву, густую и шелковистую, которая ниспадала ниже пояса… Это от отца унаследовала Марианна свой внешний облик.

Ее мать была совершенно светлой, но в крови девушки старые овернские соки, в которых жила память о мавританских рыцарях Абдермана, смешались с кровью флорентийских предков, чтобы победить британскую долю неясной Анны Селтон.

Марианна горестно вздыхала, все еще видя перед собой томные прелести Иви Сен-Альбэн. Она пыталась успокоиться, убеждая себя, что Франсис выбрал ее, значит, она ему нравится. Однако он еще никогда не говорил, что любит ее, и в нем не было заметно признаков страсти. Правда, на это, возможно, не было и времени… Все произошло так стремительно! Тем временем Марианна была на пороге этой волнующей ночи, как у берега незнакомой страны, полной ловушек, неизвестности и опасностей. Книги, которые она любила читать, были слишком сдержанны в описании брачных ночей. В них молодая супруга появлялась покрасневшая, со стыдливо опущенными очами, но с неизменным внутренним озарением, какое Марианна тщетно пыталась в себе обнаружить. Она отвернулась от зеркала и улыбнулась мистрис Дженкинс, которая никому не уступила права подготовить ее «малютку» к этой великой ночи и сейчас приводила в порядок сброшенную одежду. Экономка в свою очередь улыбнулась.

– Вы такая красивая, мисс Марианна, – сказала она с ободряющим видом, – и вы обязательно будете очень счастливой. Не надо быть такой грустной!

– Я не грущу, Дженкинс… просто нервничаю. Вы не знаете, эти господа покинули трапезную?

– Сейчас посмотрю.

Нагруженная бельем, Дженкинс вышла, а Марианна машинально подошла к окну. Ночь была темная, беззвездная. Длинные космы тумана плыли по парку как привидения. Почти ничего не было видно, но девушке не было необходимости видеть, чтобы представить себе лужайки Селтон-Холла, их сине-зеленую необъятность, только слегка тронутую осенью. Она знала, что они теряются вдали, в густой тени вековых дубов. Дальше шли пологие холмы с могучими лесами Девона, где так хорошо было скакать за ускользающей лисицей или по следу оленя. Марианна любила эту предвещавшую зиму туманную пору, посиделки возле костра, на котором жарились каштаны, сумасшедшие скачки, скрип серебряных коньков на замерзшей глади прудов среди покрытого инеем камыша, – все то, что было ее простым счастьем ребенка и девушки. До сегодняшнего вечера Марианна еще не понимала, до какой степени она любит это древнее поместье и эту типично английскую сельскую местность с ее отлогими холмами из краснозема, принявшими в свои объятия ее сиротское детство. Ей хотелось бы сейчас, перед ночью, отдающей ее Франсису, пробежаться в лес, чтобы набраться у деревьев волшебной силы, перед которой растают бесконечные страхи и беспокойство. Ибо в этот волнующий час новобрачная понимала, что она просто боится, ужасно боится разочаровать «его», показаться неловкой или недостаточно привлекательной. Если бы Франсис хоть раз, один-единственный раз обнял ее раньше! Если бы он нашептывал ей те слова любви, которые рождают доверие и убивают стыдливость!.. Но нет, он всегда проявлял безукоризненную учтивость, сердечную, конечно, но никогда еще Марианна не замечала в серых глазах своего жениха того огонька страсти, который она так хотела в них зажечь. Без сомнения, эта ночь принесет ей все: волнующие и успокаивающие слова, властные и нежные ласки. От ожидания этого пересыхало во рту, холодели руки и ноги. Никогда, несомненно, девушка не была до такой степени готова стать покорной, обожающей рабыней своего супруга, ибо Марианна чувствовала, что за любовь Франсиса она готова на все!

Очевидно, она не совсем ясно представляла себе, что это значит – «принадлежать кому-либо». Тетки Эллис не было больше, чтобы спросить об этом у нее, если допустить, что она была компетентной в этом вопросе, а уж старая Дженкинс наверняка ничего не знала. Но Марианна сама стыдливо догадывалась, что это состояние должно произвести в ней такую метаморфозу, которая изменит в ней все представления о мире. Будет ли она так же любить поля и леса, если Франсис не любит их? Легкий скрип открывавшейся двери прервал ее мечтания. Вернулась Дженкинс, и Марианна, оставив окно, резко повернулась к ней лицом.

– Итак, – спросила она, – где же они находятся? Наши гости уже разошлись по своим комнатам?

Мистрис Дженкинс ответила не сразу. Она сняла очки и стала их заботливо протирать. Девушка тотчас подумала, что что-то не в порядке. Дженкинс всегда делала так, когда не знала, что ответить и искала нужные слова.

– Так что же? – Марианна теряла терпение.

– Почти все разошлись, миледи, – выговорила наконец экономка, водружая на нос очки.

– Почти все? А кто же еще остался внизу?

– Ваш супруг… и этот иностранец из Америки.

Уязвленная новобрачная поджала губы. Чем мог заинтересовать американец Франсиса, чтобы удержать его в такой час, когда он должен был думать только о юной супруге? Безусловно, Язон Бофор был последним, о ком она хотела бы говорить в этот момент.

– Они задержались у бутылок с портвейном?

– Нет. Они в игорной комнате.

– Они играют в такой час?

Мистрис Дженкинс развела руки в знак своего бессилия перед недоверчивой миной Марианны. Та открыла было рот, чтобы сказать что-то, но передумала. Медленно повернувшись на каблуках, она снова подошла к окну. Даже старой Дженкинс, которая ее вырастила, она не хотела показать свое разочарование. Как мог Франсис проводить время за глупой карточной игрой, когда она его ждала, дрожа от чувства, сжимавшего желудок и причинявшего боль в сердце?

– Он играет! – процедила она сквозь зубы. – Он играет, а я… я жду…

Она почувствовала, как в ней неудержимо закипает гнев. Тетка Эллис ценила учтивость превыше всего, и она не потерпела бы подобного поведения со стороны Франсиса. А герои романов тем более так не поступали. Это был, конечно, незначительный инцидент, но он подтверждал пустоту, оставленную после себя старой девой, и одиночество племянницы.

«У меня есть только он, – подумала она с горечью. – Как он не понимает этого? Я так… так нуждаюсь в нем!»

Она с силой зажмурила глаза, чтобы удержать набежавшие слезы. Не имея терпения в числе своих главных достоинств, она боролась с желанием броситься вниз и вырвать своего мужа из общества Бофора, настолько ее раздражала мысль, что он теряет время с американцем. Уже то, что Бофора пригласили провести ночь в замке, было само по себе неприятно. У Марианны было ощущение, что с его появлением что-то нависло над домом: если не угроза, то по крайней мере предчувствие ее. Возможно, в этом виновата антипатия, которую он вызывал у нее, но, хотя она и пыталась успокоиться, это смущение не проходило.

– Может быть, вы позволите помочь вам лечь в постель? – раздался позади нее робкий голос мистрис Дженкинс. – Будет лучше… более прилично, если вы будете в постели, когда придет милорд.

– Когда он придет? – бросила злобно Марианна. – Только придет ли он?

Она страдала одновременно и от уязвленной гордости, и от любви.

Неужели она значила так мало в глазах Франсиса? Может быть, у него была совсем иная концепция любви, не такая, как у семнадцатилетней девушки?.. Тут она почувствовала жалость к Дженкинс, которая со страдающим видом наблюдала за ней.

– Мне совсем не хочется ложиться, – добавила она со спокойствием, стоившим ей немало усилий. – Я лучше побуду на ногах. Но вы, моя дорогая Дженкинс, идите спать. Я… я немного почитаю…

В подтверждение этих слов она взяла наугад книгу из шкафа, умостилась в кресле и послала мистрис Дженкинс улыбку, которая, однако, не могла обмануть ту. Она слишком хорошо знала Марианну, чтобы не догадаться, когда та пытается убедить других в том, во что не верит сама. Но уже и это было хорошо, что молодая женщина показывает образец достойного поведения в тот момент, когда, по мнению Дженкинс, ее супругу его явно недостает. Она больше не настаивала, сделала реверанс и после торжественного «спокойной ночи, миледи», ласково улыбаясь, удалилась.

Едва за ней закрылась дверь, как Марианна швырнула книгу в угол и залилась горькими слезами.

Неужели партия в карты может так долго продолжаться? Два часа спустя Марианна уже проделала все, к чему могли побудить ее разочарование и растущая нервозность. У нее дрожали ноги от непрерывного метания по комнате, носовой платок был изорван зубами в клочки, лицо пришлось умыть, чтобы избавиться от следов бесконечных слез… Сейчас, с сухими глазами и горящими щеками, она призналась себе, что ей страшно…

Такое опоздание необъяснимо! Никакая карточная игра не могла служить оправданием в свадебный вечер. Возможно, с Франсисом что-то случилось… И в воображении девушки стали возникать одно за другим самые ужасные предположения… Может быть, он заболел? Ее охватило непреодолимое желание бежать вниз, чтобы посмотреть, что с ним такое. Но на пороге остатки самолюбия удержали ее. Если действительно Франсис занят в салоне этим глупым вистом, она оказалась бы в смешном положении.

Взяв себя в руки, новобрачная решила сделать единственное в этом положении, что не уронило бы ее достоинства: запереть дверь, лечь в постель, потушить свет и спать… или хотя бы представиться спящей, ибо вряд ли гнев и обида дадут ей заснуть.

Повсюду в доме царила тишина. Сквозь полуоткрытое окно доносились шумы засыпавшей усадьбы. Крик запоздалого козодоя послышался в глубине леса. Марианна подошла к двери, задвинула засов и, сбросив на бегу халат, бросилась в кровать. Но едва она успела опустить свою темную голову на кружевную подушку, предварительно сбросив презрительным жестом предназначавшуюся Франсису на пол, как в дверь тихо постучали.

Бешеные удары сердца сотрясали ее грудь, и она замерла, не зная, что предпринять. Она разрывалась между злостью, предлагавшей ей притвориться спящей и не открывать дверь, и любовью, толкавшей ее с распростертыми объятиями навстречу тому, кого она так ждала. Стук повторился… Марианна не могла больше выдержать. Соскользнув на пол, она босиком побежала к двери, открыла ее и… отшатнулась с возгласом изумления. На пороге стоял не Франсис, а Язон Бофор.

– Могу я войти на минутку? – спросил американец, показывая в улыбке крепкие белые зубы. – Мне надо поговорить с вами.

Сообразив внезапно, что прозрачность ночной рубашки практически не скрывала тайн ее тела, Марианна с криком ужаса бросилась к своему халату и торопливо надела его. Когда она исчезла в волнах кружев и батиста, она достаточно успокоилась, чтобы встретить лицом к лицу нежданного гостя. Она была до того разъярена, что голос ее звенел от гнева, когда она спросила:

– По-видимому, посещение в подобный час вам не кажется неуместным, сударь, иначе вы не посмели бы стучать в мою дверь. Что вы можете сказать достаточно важного, чтобы оправдать свой поступок? Я жду моего мужа и…

– Вот именно, я и пришел сказать, что он не придет… по крайней мере этой ночью!

В мгновение ока все страхи Марианны вернулись, и она горько упрекнула себя за то, что отвергла их. Что-то случилось с ее Франсисом! Но она не успела осознать свои опасения: американец словно читал по ее глазам.

– Нет, – сказал он, – с ним не произошло ничего плохого.

– Тогда это вы напоили его до потери сознания, и теперь он пьян?

Не дождавшись разрешения, Язон вошел и старательно закрыл за собой дверь, не обращая внимания на нахмуренные брови Марианны. Он оказался в комнате, прежде чем она заметила, что он вошел. Затем он подошел к ней и рассмеялся.

– Какое воспитание получили вы, мадам? По вашему мнению, единственная вещь, которая может удержать мужа у порога брачной комнаты, это пьянство? Где, к дьяволу, учили вас хорошим манерам?

– Что вам за дело до моего воспитания? – воскликнула уязвленная смехом американца девушка. – Скажите только, что случилось с Франсисом, и убирайтесь!

Язон сделал гримасу и закусил губу.

– Очевидно, гостеприимство не является одной из ваших добродетелей? Однако то, что я должен вам сказать, потребует немало времени… и усилий. Вы позволите?

Поклонившись с явной иронией, он уселся в объемистое кресло, стоявшее у камина, вытянул перед собой длинные ноги в сапогах, затем поднял глаза на девушку.

Стоя у изголовья кровати со скрещенными на груди руками, она боролась с растущей яростью, превратившей ее глаза в сверкающие изумруды. Какое-то время пришелец задумчиво смотрел на нее, не находя слов перед этой цветущей юностью, возможно, из-за чего-то более волнующего, тайного… Эта девушка обладала грацией чистокровного животного, смягченной теплом женственности, которая затронула самые сокровенные струны души американца. Он вспомнил, также не без удовольствия, то очаровательное мимолетное зрелище, которое она ему подарила только что, когда открыла дверь. Но чем дольше он смотрел на нее, тем больше поднимался в нем гнев против Франсиса Кранмера и против самого себя, попавшего из-за их обоюдных промахов в невозможное положение.

Тем временем его безмолвный экзамен вывел из себя Марианну, и ее терпение лопнуло.

– Сударь, – бросила она горячо, – если вы не покинете немедленно мою комнату, вы будете выброшены отсюда, если не моим мужем, раз вы говорите, что он не придет, то моими людьми.

– На вашем месте я бы этого не делал. Мы и так уже: вы, ваш супруг и ваш покорный слуга – попали в достаточно деликатную ситуацию, чтобы добавлять к ней еще и ночной скандал. Предоставьте вашим людям спокойно спать и выслушайте меня. Сядьте, пожалуйста, в то кресло. Я уже говорил, что нам надо побеседовать со всей серьезностью, и я прошу вас терпеливо выслушать меня.

Все следы насмешки исчезли с его лица. Во взгляде синих глаз моряка появилась каменная тяжесть. Он распорядился, и Марианна машинально послушалась его. Она подошла к креслу и села, заставляя себя успокоиться. Ее инстинкт подсказывал, что произошло что-то, что потребует от нее полного контроля над всеми ее чувствами. Она глубоко вздохнула.

– Я слушаю вас, – сказала она холодно. – Но будьте кратки! Я устала.

– Не похоже. Послушайте, леди Кранмер, – он сознательно делал акцент на имени, – то, что вы узнаете, может быть, покажется вам странным, но я считаю вас способной встретить, не дрогнув, некоторые обстоятельства… весьма неожиданные.

– Слишком любезно! Откуда у вас такое хорошее мнение обо мне? – спросила с насмешкой Марианна, пытавшаяся скрыть под принужденной иронией растущее беспокойство.

К чему все-таки клонит этот человек?

– Благодаря тому, что веду суровую жизнь, я научился определять достоинства любого существа, – сухо ответил Бофор.

– Тогда оставьте разглагольствования и идите прямо к цели. Что вы хотите мне сообщить?

– Извольте. Мы с вашим мужем играли этим вечером.

– В вист? Я знаю… и несколько часов, мне кажется.

– Действительно. Мы играли, и Франсис проиграл!

Гримаса презрения появилась на прекрасных губах девушки. Она поняла, куда клонит американец. Только это? Просто разговор о деньгах…

– Я не понимаю, почему это касается меня. Мой муж проиграл… он заплатил, вот и все!

– Он уже заплатил, но речь идет не о нем. Вы тоже будете платить.

– Что вы хотите сказать?

– Что лорд Кранмер проиграл не только то немногое, чем он владел, но также все то, что вы принесли ему в приданое.

– Что? – вскричала Марианна, смертельно побледнев.

– Он проиграл ваше достояние, ваши земли, владельцем которых он недавно стал, этот замок со всем его содержимым… и еще больше, – почти кричал Бофор с поразившей девушку внезапной яростью.

Она поднялась, но ноги у нее так дрожали, что ей пришлось опереться о кресло. У нее появилось вдруг ощущение, что ее погрузили в океан безумия, где все летело кувырком. Даже стены ее комнаты потеряли свою стабильность и понеслись в неистовой сарабанде.

Конечно, ей приходилось часто слышать от тетки и аббата де Шазея исполненные сожаления рассказы о пагубной страсти к игре, охватившей английскую молодежь, о бесконечных и ожесточенных партиях, в ходе которых целые состояния переходили из рук в руки; о нелепых пари по самым неправдоподобным поводам, где ставкой было все, что угодно, вплоть до жизни. Но ей никогда не пришло бы в голову, что Франсис, с его благородством, его хладнокровием и необычайным самообладанием, мог дойти до подобного безумства. Это не было возможным! Это не могло быть возможным! Ни за что!

Она смерила Бофора взглядом, полным злобы и презрения.

– Вы лжете! – выговорила она как можно спокойнее. – Мой муж не способен на подобный поступок!

– Что вы об этом знаете? Вы давно знакомы с человеком, который сегодня женился на вас?

– Моя тетка знала его с детства. Этого мне достаточно.

– Кто может похвастаться знанием сокровенных мотивов пристрастия женщины? Я допускаю, что леди Селтон никогда не слышала, что Франсис Кранмер азартный игрок. Как бы там ни было, – добавил американец более твердым тоном, – я вам не солгал. Ваш муж проиграл все, чем вы владели… и еще больше!

Марианна слушала моряка с возрастающим нетерпением. Его развязность, настойчивый взгляд синих глаз были ей неприятны, но конец фразы заставил ее насторожиться.

– Вы уже второй раз произносите эти непонятные слова. Что вы хотите сказать вашим «и еще больше»?

Язон Бофор ответил не сразу. Он догадывался, что девушка натянута, как лук, может быть, на пределе напряжения, предшествующем излому. Но он узнал также, что она может выдержать любое потрясение, и это ему нравилось. Он любил бороться с достойным противником.

– Так чего же вы ждете? – надменно спросила Марианна. – Вы вдруг испугались или выискиваете подходящую ложь?

– Я просто спрашиваю себя, – медленно сказал американец, – как вы воспримете продолжение моих… так сказать, признаний?

– Говорите как вам угодно, только побыстрее!

– Когда лорд Кранмер проиграл все, когда ему уже нечего было поставить, он хотел в припадке гнева одним ударом вернуть все утраченное. Он предложил мне поставить против всего проигранного нечто бесконечно более ценное…

Он снова остановился, словно упершись в последние слова, которые перед этими ясными глазами приняли чудовищное значение, а охваченная ужасом Марианна, потеряв голос, не могла предложить ему продолжать. Ее «что» было просто дыханием.

– Вас, – ответил тихо Бофор.

Один слог, один-единственный слог, но он огнем пронзил Марианну, как выпущенная в упор пуля из пистолета. Ей показалось, что она теряет сознание, и, чтобы удержаться на ногах, она стала отступать, ища оледеневшими руками опору сзади, пока не ощутила успокаивающее тепло каминной кладки. На этот раз она была убеждена, что сходит с ума, если только он, этот наглец, не был сумасшедшим. Но он держался так спокойно, так самоуверенно, в то время как корабль ее самообладания шел ко дну. Волна отвращения поглотила ее, вызывая тошноту. К счастью, стены дома остались на своем месте, она ощутила их прочность под руками, на них можно было опереться, иначе она была бы убеждена, что ей снится кошмарный сон. Она с ненавистью взглянула прямо в лицо Бофору:

– Если я не потеряла рассудок, сударь, значит, это сделали вы. Разве я рабыня, которую можно продать или променять по своей прихоти? Даже если лорд Кранмер был настолько подлым или настолько безумным, чтобы поставить на карту достояние, полученное им только сегодня, он мог проиграть только то, что ему принадлежит… а я не принадлежу ему! – выкрикнула она таким яростным тоном, что американец вздрогнул.

– Перед лицом закона вы принадлежите ему, – начал он елейным голосом. – И не возмущайтесь напрасно: ставкой были не вы, не ваша жизнь, а… единственно эта ночь, которая теперь принадлежит мне. Последний выигрыш дал мне право встретиться здесь с вами вместо вашего супруга… и исполнить его обязанности!

Для одного раза это было уж слишком! Кто слышал когда-либо подобную вещь? Даже палач нежной Клариссы Гарлоу, мерзкий Ловелас, о чьих похождениях Марианна совсем недавно читала, никогда не посмел бы произнести что-нибудь до такой степени непристойное! К какому же сорту женщин отнес ее этот бесстыжий иностранец!

Марианна выпрямилась во весь рост, пытаясь вспомнить те звучные, но непонятные ей ругательства, которыми обменивались иногда конюхи во дворе. Ей казалось, что это принесет облегчение. Не вспомнив ничего, она удовольствовалась повелительным жестом в сторону двери.

– Уйдите, – только и сказала она.

Вместо того чтобы повиноваться, Язон Бофор взял стул и коленом оперся о него. Марианна увидела, как побелели суставы его загорелых рук, впившихся в спинку стула.

– Нет, – ответил он спокойно. Затем, восхищенный этой грациозной белой фигурой и тем воспоминанием, когда он мельком увидел ее тело, он продолжал: – Послушайте меня… Попытайтесь выслушать меня без гнева. Ведь вы не любите этого надутого фата и эгоиста, вы не можете его любить!

– Я не собираюсь обсуждать мои чувства с вами… и еще раз прошу вас уйти!

Американец сжал челюсти. Эта девчонка пыталась унизить его своими царственными манерами. Обозленный больше на себя, чем на нее, он дал выход своему гневу.

– Тем хуже для вас! – закричал он. – В любом случае вы для него потеряны! Никакая женщина не может любить человека, который посмел поставить на карту ее первую ночь любви… если только она не столь же презренна, как он. С его согласия вы принадлежите мне на всю эту ночь. Так пойдемте, пойдемте со мной!.. Используйте эту ночь, на которую он освободил вас! Я не прикоснусь к вам, но я увезу вас далеко от него, в мою страну… Я сделаю вас счастливой… Перед нами океан, который навсегда отделит вас от этого недостойного человека…

– И соединит меня с другим, не более достойным! – уколола Марианна, понемногу обретавшая хладнокровие, в то время как моряк приходил в возбуждение.

Впервые в жизни она почувствовала свою власть над мужчиной, достаточную, по крайней мере, чтобы заставить городить вздор этого неприятного американца. Она не устояла перед естественным искушением испытать его.

– Если вы, сударь, делаете мне предложение, диктуемое рыцарским поведением, у вас есть более простой способ доказать его.

Когда неожиданно охвативший его страстный порыв был внезапно остановлен, Язон Бофор сухо спросил:

– Какой?

– Верните мне этот замок, земли, все достояние, которое вы приобрели таким недостойным путем. Они принадлежали лорду Кранмеру слишком недолго, чтобы он мог ими распоряжаться. Тогда, естественно, я смогу думать о вас не только без гнева, но даже с приязнью. Что же касается того, чтобы хоть на час отдаться вам, мне кажется, вы сами никогда в это не верили.

Молния гнева промелькнула в глазах американца. Его соколиный профиль стал еще жестче. Он отвернулся, возможно, чтобы избавиться от обольстительных чар этой женщины-ребенка, с виду наивной, но показавшей образец удивительного хладнокровия.

– Это невозможно! – сказал он глухо. – Игра обернулась для меня непредвиденной удачей. Мой корабль «Красавица Саванны» разбился о скалы у вашего Корнуэльса. Только трое спаслись при кораблекрушении, и все, чем я владел, осталось там. С деньгами, которые я выручу за ваши земли, у меня снова будет корабль, экипаж, провиант, груз… Однако…

Он резко повернулся и окинул ее взглядом, полным желания, более сильного, чем голос рассудка.

– Однако, – продолжал он внезапно охрипшим голосом, – я верну вам их, эти земли и замок, я достаточно безумен для этого, если вы согласитесь заплатить последний долг: подарите мне эту ночь… и на рассвете я исчезну. Вы сохраните все.

Говоря, он медленно приближался к ней, зачарованный этим белоснежным чудом, этой королевской грацией. Словно молния, промелькнуло в сознании Марианны то, что могло произойти: всего час в объятиях этого человека, и он исчезнет, оставив ее одну во вновь обретенном Селтон-Холле. И тут же волна подозрительности и недоверия затопила ее, и она почувствовала, что много воды утечет, пока она снова сможет верить кому-нибудь. Кто может ей гарантировать, что на рассвете, удовлетворив свое скотское желание, которое даже невинная девушка могла прочесть в обнаженном и кричащем виде на лице моряка, этот человек сдержит слово и вернет то, что, как он говорит, так ему необходимо? Только что он обещал не прикасаться к ней, если она последует за ним, а теперь посмел предъявить свои постыдные домогательства!

Мысли ее закружились в лихорадочном водовороте, в то время как Язон приближался. Когда он коснулся ее, Марианна вздрогнула от отвращения.

– Никогда! – закричала она. – Возьмите все, что находится здесь, раз вы заявляете, что это принадлежит вам, но не прикасайтесь ко мне. Ни вы, ни кто-либо другой! Завтра утром вы можете выгнать нас отсюда: лорда Кранмера и меня… но до тех пор я останусь одна в моей постели.

Руки, уже готовые сжать ее в объятиях, опустились. Язону потребовалось немало усилий, чтобы обуздать себя. Марианна видела, как его худое, только что возбужденное страстью лицо превращается в каменную маску пренебрежения. Он пожал плечами.

– Вы дурочка, леди Кранмер! И, учитывая все, вы с вашим благородным супругом представляете собой отличную пару. Желаю вам все счастье мира! Я думаю, что вы скоро узнаете, какое счастье жить рядом с человеком, достаточно умудренным жизненным опытом, для которого вы отныне потеряли всякую рыночную стоимость. Впрочем, это ваше дело! Вы можете оставаться здесь еще несколько дней, пока мои доверенные люди не войдут во владение имением. Что касается меня, то я уезжаю немедленно. Прощайте…

Он склонился в сухом поклоне, повернулся и пошел к двери. Марианна непроизвольно шагнула вслед этому человеку, уносившему с собой, как простой багаж, все ее воспоминания детства, все, что было ей дорого. Она с тоской подумала о леди Эллис, которая так любила свое поместье и отныне будет почивать, так же как и другие Селтоны, в чужой земле. Но она и не подумала просить о милости. Ее гордость протестовала против этого. Подступающие рыдания сдавили ей горло.

– Я ненавижу вас! – простонала она, сжав зубы. – Вы не представляете себе, до чего я вас ненавижу! Мое единственное желание – увидеть вас мертвым, и пока я живу, моя ненависть будет вас преследовать!

Он снова обернулся, смерил ее с головы до пят и насмешливо улыбнулся углом рта.

– Можете меня ненавидеть сколько вам угодно, леди Кранмер! Я сто раз предпочту ненависть равнодушию. Кстати, разве не говорят, что губы женщины хранят подлинный вкус любви? И действительно… почему бы не убедиться в этом?

Прежде чем Марианна смогла предвидеть его намерение, он тремя большими шагами преодолел разделявшее их пространство и с силой обхватил ее. Полузадушенная девушка оказалась пленницей железных объятий, с губами, запечатанными повелительно прижатым жестким ртом. Она отчаянно отбивалась, но Язон держал ее крепко, и, несмотря на яростные попытки освободиться, все было напрасно. Ей казалось, что по ее телу пробегают то горячие, то ледяные волны, пронизывающие ее с каждым разом незнакомым и волнующим ощущением. Совершенно бессознательно сопротивление Марианны ослабевало, гасло. Этот рот был таким теплым после всего обрушившегося на нее холода. И вдруг он чудесным образом стал податливым, ласкающим… Марианна с волнением почувствовала, как нежная рука скользнула по ее шее и зарылась в шелковистой массе волос, захватив в плен ее голову. Это было как во сне… сне, не лишенном очарования…

И затем, внезапно, она оказалась свободной… стоя на ватных ногах и с шумящей головой, одна среди колеблющегося мира. Совсем рядом с ней раздался отвратительный издевательский смех американца:

– Благодарю за ваше соучастие, моя дорогая леди Марианна, но вы должны мне одну ночь, не забывайте этого! Однажды я приду за расчетом… Слишком большой утратой было бы упустить возможность познать радости любви с такой женщиной, как вы, ибо вы созданы для нее.

Легкий стук двери позволил багровой от стыда Марианне открыть глаза, закрытые, чтобы не видеть насмешливое лицо ее палача. Он уехал. Она осталась наконец в одиночестве, но это было одиночество отверженной, оказавшейся среди руин. Потому что ей не осталось ничего ни от прошлого мира, ни от ее детства: дом, богатство, любовь и даже ее самые дорогие мечты – все было уничтожено одним ударом. Осталось только немного теплого еще пепла, разносимого ветром. Поместье будет продано для того, чтобы на море стало одним кораблем больше! Конский топот раздался под ее окном, отдалился и замер. Не было необходимости выглядывать, она и так догадалась, что это ускакавший от причиненного им горя Язон Бофор. Теперь Марианне надо было поразмыслить над бедственным положением, в котором он ее оставил… Сохраняя спокойствие, она уселась в кресло, только что послужившее американцу. Вокруг нее и во всем замке царила полная тишина.

Когда она полчаса спустя очнулась от печальной задумчивости, у нее было ощущение, что она заново появилась на свет после страшных, мучительных родов. От юной и наивной Марианны, бросившейся очертя голову в мираж первой любви, больше ничего не осталось.

Теперь в ней поселился всепоглощающий гнев. Гнев, требующий отмщения. И эту жажду мести Марианна решила утолить немедленно. Франсис предал ее, продал и унизил. И за это он должен заплатить.

Она сбросила халат и рубашку, в которых уже не было нужды, и надела темно-зеленый костюм для верховой езды. Наскоро уложив свои роскошные волосы, она покинула комнату. В коридоре ее охватила угнетающая тишина, тишина ожидания, как в лесу перед бурей, когда все живое ждет, затаив дыхание.