Текст книги "Прекрасная Катрин"

Появились слуги с тазами, наполненными водой, и льняными белыми салфетками. Хозяева и гостья, молча усевшись по одну сторону длинного стола, совершили традиционное омовение рук. Затем капеллан, который пришел к ужину, прочел короткую благодарственную молитву, после чего были поданы первые блюда. Анна де Краон ела с жадностью, очевидно, и в самом деле зверски проголодавшись. Однако время от времени она отрывалась от еды и посматривала на Катрин с интересом, не лишенным симпатии. Ей явно нравились решительные натуры. Сама же молодая женщина едва притрагивалась к блюдам, которые ставились перед ней. Гордо выпрямившись и глядя вдаль невидящими глазами, она рассеянно вертела в руках хлебный мякиш. Она думала об Арно. Только воспоминание об Арно могло помочь ей побороть тревогу, от которой помимо воли сжималось сердце. Арно, сильный, бесстрашный Арно, первый клинок Франции вместе с коннетаблем Ришмоном… Арно с его невыносимым характером, неукротимой гордостью, оглушительным смехом… Арно с его нежными руками, горячими поцелуями, пылкими словами, от которых огнем вскипала кровь. Арно спасет и защитит ее, и никакие, даже самые мощные стены не будут ему помехой. Кто посмеет встать на пути у Монсальви?

Между тем Анна де Краон уже потягивалась и, не таясь, зевала.

– Ну, мне пора идти спать. На заре я отправлюсь травить кабана. Бартелеми поднял его на том берегу Коны.

Старая дама окунула пальцы в подставленный пажом золотой таз, вытерла руки салфеткой и, не обращая больше внимания на гостью, направилась к выходу, опираясь на руку мужа. За ними последовала их внучка, последней шла Катрин. Когда молодые женщины оказались достаточно далеко от ярко освещенного стола, Катрин почувствовала легкое прикосновение, и в руку ее скользнула маленькая, много раз свернутая записка. Сердце ее бешено забилось, в глазах засверкала радость, и она судорожно сжала бумажный комочек. На пороге хозяева и гостья обменялись церемонными поклонами, пожелав друг другу доброй ночи. Затем каждый из сотрапезников удалился к себе в сопровождении факельщика. Так завершился этот странный ужин.

Едва за Катрин закрылась дверь, как она устремилась к канделябру, в который уже были вставлены новые свечи, развернула записку и поднесла поближе к свету. Записка была короткой, без подписи, но Катрин и без того знала, кто ее писал.

«Приходите завтра в часовню в час терции.[5]5
  9 часов утра. (Прим. авт.)


[Закрыть] Вам грозит опасность. Записку сожгите».

Катрин вздрогнула. Холодный пот струйкой потек по спине. У нее возникло острое ощущение непонятной, но страшной угрозы. Все вокруг показалось ей враждебным. Слабо вскрикнув, она уставилась испуганным взглядом на стену, увешанную коврами и гобеленами: в неверном свете свечей вытканные на них люди словно бы ожили; воины занесли свои мечи над женщинами, которые пытались укрыть детей и тянули к убийцам умоляющие руки. У одной из них уже было перерезано горло, и кровь хлестала фонтаном. Она валилась навзничь с искаженным от муки лицом, закатив глаза. Всюду была кровь, все рты были распялены в беззвучном крике, но Катрин казалось, что она слышит вопли и стоны. Гобелен ожил на глазах!

Сара, спавшая на приступке у кровати, проснулась и в страхе воззрилась на Катрин – бледную, дрожащую, с полубезумным взором. Цыганка вскрикнула:

– Господи! Что это с тобой?

Катрин вздрогнула всем телом. Она оторвалась наконец от сцены избиения младенцев, изображенной на гобелене, и, взглянув на Сару, протянула ей записку.

– Вот, прочти, – сказала она глухо. – Ты была права, нам нельзя было приезжать сюда. Боюсь, что мы попали в западню.

Цыганка читала долго, произнося вполголоса каждое слово по складам, затем вернула записку Катрин.

– Может быть, нам удастся выбраться быстрее, чем ты думаешь. Если я не ошибаюсь, кто-то здесь сочувствует нам. Кто же хочет нам помочь?

– Госпожа де Рец. Она кроткая, молчаливая и чем-то очень напуганная. Трудно понять, о чем она думает. Если бы только узнать, чего она боится…

Тонкий дрожащий голос, донесшийся, казалось, из каминной трубы, заставил обернуться обеих женщин.

– Она боится своего мужа, как и все мы здесь. Она боится монсеньора Жиля.

Из тени, отбрасываемой каменной колонной, выступила на свет совсем юная девушка, невысокая и хрупкая, в одежде служанки. Чепец с трудом держался на ее пышных пепельных волосах, она поминутно краснела и теребила в руках концы голубого фартучка. Катрин увидела, что глаза ее полны слез. Внезапно, прежде чем ее успели остановить, молоденькая служанка бросилась Катрин в ноги и обхватила их руками.

– Простите меня, мадам, но мне так страшно! Мне страшно уже столько дней! Я спряталась здесь, чтобы умолять вас забрать меня с собой. Ведь вы скоро уедете отсюда, вы не останетесь в этом ужасном замке?

– Мне хотелось бы уехать, – ответила Катрин, пытаясь оторвать девчушку от своих ног, – но, боюсь, меня держат здесь как пленницу. Встань, прошу тебя, и успокойся! Чего тебе бояться, если монсеньор Жиль еще не вернулся?

– Он еще не вернулся, но скоро будет здесь! Вы не знаете, что за человек Синяя Борода! Это чудовище!

– Синяя Борода? – вмешалась Сара. – Какое странное прозвище!

– Оно ему очень подходит! – сказала девушка, не вставая с колен. – В этих местах все называют его Синей Бородой, когда поблизости нет солдат. Он лживый, жестокий, коварный… Он берет все, что ему нравится, и нет в нем ни жалости, ни сострадания…

Мягко, но твердо Катрин подняла маленькую служанку и усадила на сундук, сев рядом.

– Как тебя зовут? Как ты пробралась сюда?

– Меня зовут Гийомет, мадам, я из Вильмуазана, большой деревни к северу от замка. Люди монсеньора Жиля схватили меня в прошлом году и привели в замок вместе с двумя другими девушками из нашей деревни. Нас определили в услужение к госпоже де Рец, но я быстро поняла, что служить нам придется ее супругу. Он вернулся в замок через несколько дней, и две мои подруги, Жанет и Дениз, умерли вскоре после его приезда…

– Но… от чего? – спросила Катрин, невольно понизив голос.

– Они пошли на потеху монсеньору Жилю и его людям. Жанет нашли в конюшне, на соломе… она была задушена. А Дениз утром подобрали прачки у подножия башни, со сломанной шеей.

– А ты? Как же тебе удалось ускользнуть?

На лице Гийомет появилась вымученная улыбка. Она заплакала.

– Про меня сказали, что я слишком худая… и хозяин должен был уехать, поэтому у него не хватило времени. Но он обещал заняться мной, когда вернется. Вы же видите, мне нельзя оставаться здесь… Если вы не возьмете меня с собой, я умру, как Жанет и Дениз! А я так хочу вернуться к своим! Умоляю вас, мадам, возьмите меня, если решитесь бежать. Вы моя единственная надежда.

– Бедняжка моя, ведь я не знаю, смогу ли вырваться отсюда. Я такая же пленница, как и ты.

– Но у вас есть шанс, вы, может быть, спасетесь благодаря вот этой записке!

Катрин встала и прошлась по комнате, крутя в пальцах крохотный кусочек пергамента. Лицо ее было сумрачным, но в сердце звучал тихий голос надежды, которая постепенно крепла. Госпожа де Рец наверняка прекрасно знала свой замок, все его входы и выходы. Здесь должны быть подземелья, тайные лазы и ходы… Она подошла к Гийомет и положила руку ей на плечо.

– Знай, – сказала она ласково, – если я найду способ бежать, то возьму тебя с собой. Обещаю тебе это. Приходи сюда завтра к полудню. Я скажу тебе, как обстоят наши дела, но не надо слишком надеяться, понимаешь?

Личико маленькой служанки озарилось радостью. Слезы высохли как по волшебству. Одарив Катрин ослепительной улыбкой, она приникла к ее руке.

– Спасибо! Спасибо, благороднейшая госпожа! Всю жизнь я буду благословлять вас и молиться за вас! Я буду служить вам, если такова будет ваша воля, я последую за вами, как собака, если вы этого захотите.

– Пока я хочу, – прервала ее Катрин, засмеявшись, – чтобы ты успокоилась и как можно быстрее ушла отсюда. Тебя могут искать…

Но Гийомет, легкая, словно птичка, стремительно присев в реверансе, уже летела прочь из комнаты. Оставшись одни, Сара и Катрин переглянулись. Подойдя к канделябру, Катрин тщательно сожгла на пламени свечи записку госпожи де Рец. Сара пожала плечами.

– Что ты собираешься делать с этой перепуганной девчонкой?

– Откуда я знаю? Я дала ей немного надежды, она успокоилась. Возможно, завтра я сумею ответить на твой вопрос. Помоги мне раздеться. Надо все-таки попытаться заснуть.

Погруженная в свои мысли, Катрин безмолвно совершала свой привычный вечерний туалет. Молчала и Сара, расчесывая ее длинные золотистые волосы. Серебряный гребень мелькал в ловких руках цыганки. Сара любила ухаживать за волосами Катрин, вкладывая в это занятие почти религиозный трепет. Она гордилась этими роскошными локонами гораздо больше, чем сама Катрин, которая порой жаловалась, что уход за ними отнимает слишком много времени.

– Дама Золотого Руна, – прошептала Сара с восторгом. – С каждым днем твои волосы становятся все прекраснее. Герцог Филипп наверняка согласился бы со мной.

– Это имя я не желаю слышать, – сухо оборвала ее Катрин. – Теперь он для меня только герцог Бургундский – иными словами, враг! И я не желаю носить этот титул Дамы Золотого Руна, которым он так гордится…

Она осеклась на полуслове. Раздался ужасный вопль, похожий на крик смертельно раненного зверя. Холодея от ужаса, обе женщины смотрели друг на друга. В лице у них не было ни кровинки.

– Что это такое? – пробормотала Катрин внезапно осипшим голосом. – Пойди посмотри…

Сара, взяв подсвечник, выбежала за дверь и исчезла в темной галерее. Снаружи доносился гул голосов, слышались крики, раздавались короткие приказы, затем по каменным ступеням протопали тяжелые сапоги. Катрин, чье сердце все еще неистово билось при мысли об ужасном крике, прислушивалась, стараясь понять, что происходит. Через несколько минут вернулась Сара. Она была бледна как смерть, и казалось, вот-вот рухнет без чувств. Катрин увидела, как цыганка, шатаясь, ухватилась за косяк двери, чтобы не упасть. Губы ее шевелились, но она не могла вымолвить ни слова.

Вскочив с места, молодая женщина бросилась к Саре, обхватила ее за талию и осторожно довела до табурета, с которого только что встала. Затем схватила серебряный кувшин с водой и поднесла к губам цыганки. У той стучали зубы, зрачки расширились, губы посинели. Однако ей удалось выпить несколько глотков воды…

– Господи! – выдохнула Катрин. – Как же ты меня напугала! Что ты видела? Что случилось? Кто кричал?

– Гийомет! – пробормотала Сара. – Только что во дворе нашли ее тело… на ней живого места нет. Упала с галереи!

Серебряный кувшинчик выскользнул из рук Катрин и со звоном покатился к камину.

Только под утро Катрин забылась лихорадочным, беспокойным сном. Долгие часы они с Сарой лежали, прижавшись друг к другу, прислушиваясь к малейшему шороху. Нервы у них были натянуты до предела, и даже безобидное кваканье лягушек в пруду пугало их до полусмерти. Никогда еще Катрин не испытывала такого страха! Но в конце концов усталость взяла свое.

Разбудил ее шум, шедший со двора. С изумлением оглядевшись в незнакомой комнате, Катрин вспомнила наконец, что случилось вчера, и тут же соскочила с кровати, перебравшись через Сару, которая все еще спала. Босыми ногами она подбежала к окну: как и все окна жилых комнат, оно выходило во двор. Катрин, раздвинув деревянные ставни, отворила один из четырех узких витражей, украшенных гербами дома, и выглянула в окно. Во дворе стояли уже навьюченные мулы, всадники и пешие слуги окружали большие носилки, в которые садилась дородная кормилица в красном платье, белом чепце и фартуке, держа на руках девочку полутора лет. Через мгновение на крыльце показалась Катрин де Рец, в том же светло-сером платье, что и накануне, в дорожной накидке. На голове у нее был бархатный берет, к которому была прицеплена легкая вуаль, позволяющая увидеть покрасневшие глаза и измученное лицо.

Даже не взглянув на окна замка, она поднялась в носилки, слуга убрал лесенку и закрыл портьеру. Кортеж тут же тронулся в путь. Катрин со сжавшимся сердцем следила, как маленький отряд исчез под низкими сводами арки. Вскоре во дворе не осталось никого, кроме трех слуг, которые стали подметать двор…

Катрин медленно закрыла окно. Подойдя к кровати, она увидела, что Сара проснулась и смотрит на нее, опершись на локоть.

– Что там? – спросила она, зевая и прикрывая рот ладонью.

Молодая женщина не легла, а скорее рухнула на постель.

– Так уходит наша последняя надежда, – глухо сказала она, – госпожа де Рец только что покинула замок вместе с дочерью и слугами. Но не похоже, чтобы по собственной воле!

Небо хмурится

Когда пришло время жатвы, Катрин все еще пыталась найти способ вырваться из замка до возвращения Жиля де Реца. Однако надежды таяли вместе с уходящими днями, и постепенно она смирилась с тем, что ей придется вновь встретиться с этим человеком.

С момента ее появления в замке ни один вестник не прошел через подъемный мост, и она оставалась в полном неведении относительно событий внешнего мира. Сумел ли Жиль освободить Арно из лап Ришара Венабля или же капитан по-прежнему был в плену у англичан? Сара уверяла, что Арно не приедет в Шантосе до наступления перемирия, на которое надеялись обе воюющие стороны. Как ни любил он ее, но война была ему еще дороже, а кроме того, он должен был отличиться, чтобы сохранить свое место среди капитанов Карла VII.

– Вот вернется мессир де Рец, и все прояснится, – говорила цыганка, стараясь ободрить Катрин, которая с каждым днем все больше впадала в уныние. Когда же наступил Праздник последнего снопа, произошло событие, наполнившее сердце молодой женщины одновременно и радостью и тревогой.

В этот день праздновали завершение жатвы, и крестьяне, нарядившись в лучшую одежду, приходили в замок, дабы, согласно обычаю, вручить жавело – последний сноп, обвязанный лентами и украшенный цветами, – хозяйке замка. Поскольку Катрин де Рец уехала в свое имение Пузож, сноп приняла в свои руки бесстрашная Анна де Силле, и она же распоряжалась за праздничным столом, накрытым для крестьян во дворе. Пользуясь случаем, она пригласила Катрин посмотреть на это сельское торжество.

– Вам надо развлечься, – сказала старая дама, – и раз мой благородный супруг не разрешает вам охотиться, не лишайте себя тех удовольствий, которые можно обрести в стенах замка.

Несмотря на свои мужеподобные ухватки, Анна де Краон была доброй женщиной. Разумеется, ей в голову бы не пришло хоть в чем-нибудь перечить воле грозного супруга, но она жалела Катрин и беспокоилась, видя, какие бледные у нее щеки и как все заметнее становятся фиолетовые круги под глазами. Сама она так любила бешеные скачки на вольном воздухе в любую погоду, что не могла не сочувствовать молодой женщине, запертой в четырех стенах. Поэтому она старалась быть поласковее со своей гостьей поневоле, конечно, когда чувствовала в себе достаточно сил, ибо чаще всего возвращалась с охоты, буквально валясь с ног от усталости.

– У меня нет никакого желания веселиться, мадам, – ответила Катрин.

Однако Анна де Краон не желала ничего слушать.

– Черт возьми! Дорогая моя, надо как-то встряхнуться! Поверьте мне, вас не навек заточили в этом замке. Не знаю, что нужно Жилю, но он слишком занят собой, чтобы надолго увлечься женщиной… какой бы красивой она ни была. Посмотрите, как станут петь и плясать наши крестьяне. Правда, музыка их напоминает скорее ослиный рев, но пляшут они лихо, а за столом за ними никому не угнаться. А уж как пьют наши молодцы!

Глядя на охотницу, Катрин невольно вспоминала свою давнюю подругу Эрменгарду де Шатовиллен: обе женщины были похожи неукротимой энергией, прямолинейной властностью, несокрушимым здоровьем и бешеной жаждой жизни. Возможно, именно поэтому она и дала согласие прийти на пиршество вместе с Сарой. Впрочем, еще одной причиной было то, что после странной смерти Гийомет, маленькой служанки, упавшей с галереи, ничто больше не омрачало покой замка, где все, казалось, жили в мире и согласии. Однако, когда Катрин вышла в громадный задний двор между двумя высокими стенами, где уже стояли длинные столы, покрытые белыми скатертями, она вдруг зашаталась и ухватилась за руку Сары. Во дворе жарили на вертелах свиней и баранов, обильно посыпанных солью и политых уксусом, – может быть, от этого запаха ей стало дурно? Или от запаха вина и сидра? Слуги уже выкатили бочки из подвалов и разливали вино по большим кувшинам. По правде сказать, сильно несло и от свинарников, хлева и конюшни, расположенных поблизости. Свет померк в глазах Катрин, все закружилось, земля ушла из-под ног. Сара с трудом успела подхватить молодую женщину, чье лицо побледнело так, что отливало синевой.

– Что с тобой, Катрин? – в испуге вскрикнула цыганка. – Ей дурно, помогите!

Анна де Краон, которая шествовала впереди в окружении приближенных дам, обернулась и тут же бросилась на помощь Саре, обхватив Катрин за талию и отдавая распоряжения фрейлинам:

– Нужно ее положить вот сюда, на эту скамью. Госпожа Алиенор, принесите холодной воды, а вы, Мари, бегите в замок. Пусть принесут носилки. Да шевелитесь же! Экие клуши!

Фрейлины со всех ног бросились исполнять приказ хозяйки замка, а та, склонившись над Катрин, внимательно вглядывалась в ее застывшее восковое лицо. Внезапно она выпрямилась и устремила властный взгляд на Сару.

– Почему ты не предупредила меня, что она беременна?

– Беременна? – повторила ошеломленная Сара. – Но я не понимаю…

Сара и в самом деле ничего не знала о том, что произошло в лодке в ночь после бегства.

– От кого? – со смехом воскликнула Анна. – Ты это хотела сказать? Об этом лучше знать твоей хозяйке, милочка. И не смотри на меня такими круглыми глазами. Алиенор уже несет холодную воду, и незачем запускать ей блоху в ухо. Второй такой сплетницы нет во всей округе! За это я ее и держу, – добавила старая охотница лукаво. – Она меня забавляет.

Мало-помалу Катрин начала приходить в себя, чувствуя на лице смоченный в воде платок, который Анна де Краон положила ей на лоб. Дышать стало легче, и дурнота отступила, но молодая женщина чувствовала непонятную слабость.

Внезапно она осознала, что случилось, и краска залила ей лицо. Сначала она испугалась. Забеременеть, когда все поставлено на карту! В этом трудном положении ей так нужны были силы. Но тревога тут же уступила место радости, которая нахлынула при мысли, что она несет во чреве дитя Арно. Сын Арно! Иначе и быть не могло – конечно, это сын, такой же красивый, такой же смелый, как и его отец! И с таким же невыносимым характером, быть может? Но она подумала об этом с улыбкой. Так вот чем закончился порыв любви, бросивший их в объятия друг друга в утлой лодке, где они обрели убежище, избежав смерти? Значит, это мгновение истинной свободы, безраздельного, хотя и не освященного законом счастья обретет свое продолжение в их плоти, в их крови? О таком чуде она не смела даже мечтать. Что еще может теснее связать ее с любимым? Это их дитя – ее и Арно, которого она любит со всей страстью, на какую только способна. На секунду перед ее взором возник маленький Филипп – она потеряла его, он умер вдали от нее, на руках Эрменгарды де Шатовиллен. Как долго она терзалась угрызениями совести, осыпая себя горькими упреками за то, что не уделяла ему достаточно внимания, оставила его ради роскошной и бурной жизни. Правда, в доме Эрменгарды он имел все необходимое: его холили и лелеяли, как принца. Но порой она спрашивала себя, как могла уйти от него? Может быть, это случилось потому, что она не любила по-настоящему отца ребенка? В жилах маленького Филиппа текла кровь французских королей, и для нее это было слишком высоко. Пропасть отделяла ее от сына, и теперь она понимала, что всегда смотрела на него как на дитя герцога Бургундского.

Но вот кто впервые заявил о себе, пронзив все ее существо, ибо уже требовал своих прав на жизнь, будет ей истинным сыном – как воплощение ее безумной любви. Она вспомнила, что говорил ей мавританский врач Абу-аль-Хаир в те дни, когда она носила в чреве маленького Филиппа: «Ты будешь идти теперь за лучом света, который исходит от ребенка, а все другие пути погрузятся во мрак…»

– Как обрадуется Арно, когда узнает, – прошептала Катрин самой себе, и лицо ее засияло счастьем.

– Если, конечно, нам удастся рассказать ему об этом, – проворчала Сара, которая все слышала.

Но Катрин не обратила на это внимания. Ей не хотелось омрачать свою радость. Весь день и всю ночь, глядя, как танцуют под звуки виолы и рокот барабанов добрые люди из Шантосе, она предавалась сладостным мечтам под присмотром верной Сары, которая глядела на нее с угрюмой нежностью.

В августе Катрин было так плохо, что порой ей казалось, будто она умирает. Ее мучила постоянная дурнота, взбунтовавшийся желудок отказывался принимать любую пищу, приступы рвоты сотрясали тело, лишая молодую женщину последних сил. Стояла удушающая жара, проникавшая даже сквозь мощные стены Шантосе. В деревнях на домах загорались соломенные крыши, животные замертво падали на полях. Многие колодцы высохли, и питьевая вода стала дороже золота. Даже Луара начала пересыхать, показывая свое песчаное дно, словно потертая ткань, в которой видна нитяная основа. Беспощадное солнце палило, будто застыв на белесом от зноя небе. Однако Катрин не жаловалась, стоически вынося страдания, потому что вызваны они были беременностью. Она готова была стерпеть все от сына Арно. И только в самые мучительные минуты теряла присутствие духа, боясь, что не сумеет доносить свое дитя.

Целыми днями она лежала в постели, укрывшись тонкой простыней, спасаясь от жары плотно закрытыми ставнями, которые можно было открыть только после захода солнца. Сара постоянно была при ней, и часто заходила госпожа де Краон, которой пришлось на время прекратить свои охотничьи вылазки. Бесстрашная наездница утешала себя тем, что рассказывала Катрин бесконечные истории о подвигах прошлых лет. Лишь Жан де Краон так ни разу и не переступил порог комнаты Катрин. Каждое утро он вежливо осведомлялся о здоровье своей пленницы, присылая пажа, однако бдительность не ослаблял. По рассказам его жены Катрин смогла составить себе ясное представление о характере старого сеньора и о его единственной страсти – слепой любви к внуку. Для Жана де Краона Жиль де Рец был воплощением рода, символом его величия и славы, живым божеством, ради которого можно было пойти на любое преступление.

– Когда Жиль был еще мальчиком, – говорила Анна, – мой супруг, желая внушить ему представление о том, что ему все позволено, поощрял его к жестокости, позволял убивать собственных крестьян, грабить и жечь свои же деревни. Он показывал ему сундуки, полные золота, говоря, что все это принадлежит ему, что он волен поступить с ним как заблагорассудится, что благодаря этому золоту он добьется высшей власти, ибо перед золотом ничто устоять не может.

– Легко догадаться, к чему привело такое воспитание, – сказала Катрин, – полагаю, маршал не любит никого, кроме самого себя.

– Так оно и есть. Я думала об этом с сожалением, но, когда он похитил мою внучку Катрин, пришла в ужас. Я предчувствовала, что этот брак принесет ей несчастье. Поэтому я и согласилась выйти замуж за моего сеньора… Пока жива, я всегда смогу защитить мою Катрин.

– И вам никогда не приходило в голову восстать против супруга?

– Нет. Именно потому, что он мой супруг. Он владыка, а я слуга. Я обязана подчиняться ему.

В устах этой властной, гордой женщины подобные смиренные слова звучали странно, но Катрин была слишком слаба, чтобы удивляться. Однако больше всего ей недоставало Готье. Она знала, что его держат в восточной башне и что он переносит заключение стоически, как философ. В каземате было чисто, воздух был относительно свежим, а по такой жаре Готье имел даже преимущество – в тюрьме сохранялась прохлада. Кормили его более или менее сносно, и он знал, что судьба его должна решиться в том таинственном соглашении, которое должны были заключить между собой Жиль де Рец и Катрин. Впрочем, он был готов ко всему и поклялся дорого продать свою жизнь тем, кто попробует ее взять. Пока он страдал только от бездействия: тюремщики приходили к нему каждое утро и тщательно осматривали камеру, опасаясь, как бы он не начал разбирать подземелье по камешку. Заходили они к нему вдесятером, ибо силу гиганта в замке Шантосе уже успели оценить. Пленник же хохотал до слез, наблюдая за их осторожными передвижениями, и, когда они запирали дверь, смех его все еще стоял у них в ушах. О себе самом Готье не слишком беспокоился, но при мысли о Катрин чело его омрачалось. Катрин с жадностью выслушала все эти подробности из уст Анны де Краон.

Между тем наступил сентябрь, жара наконец спала, и недомогание, мучившее Катрин, ушло так же внезапно, как появилось. Теперь она могла есть, не ставя поблизости тазик, и силы постепенно вернулись к ней. Однажды утром, когда замок проснулся, разбуженный каплями первого дождя, она встала без помощи Сары, оделась и подошла к зеркалу. За время болезни лицо ее словно бы уменьшилось в размерах, поражая своей скорбной бледностью и худобой, но зато глаза казались вдвое больше и сверкали еще ярче, чем прежде.

– Только одни глаза от тебя и остались, – ворчливо сказала Сара, зашнуровывая корсаж ее платья. – В щеках надо прибавить… да и во всем остальном тоже, иначе этот младенец родится худым, как гвоздь. По тебе не скажешь, что ты ждешь ребенка. У тебя талия будто у девочки.

– Не волнуйся, скоро все вернется. Теперь я чувствую только небольшую слабость. Какой славный дождь!

Благодетельный дождь, сменивший невыносимую жару, оказался несколько надоедливым. Дни проходили за днями, а с неба все продолжало лить. Водяная пелена стояла над замком Шантосе. Забурлили ожившие ручьи, вновь зазеленели порыжевшие поля, а дороги превратились в реки из грязи. Но настоящий ливень хлынул в тот вечер, когда часовые на сторожевых башнях затрубили в рог во всю мощь своих легких, возвещая, что Жиль де Рец приближается к замку своих предков.

При звуках рога сердце Катрин едва не выскочило из груди. Несмотря на темень и хлещущий дождь, она завернулась в плотный плащ и ринулась из комнаты на галерею. Никто не обратил на нее внимания. Замок, казалось, очнулся от спячки, и жизнь в нем закипела. Всюду сновали вооруженные солдаты, служанки с ворохом праздничной одежды в руках, слуги с подсвечниками, заменявшие светильники во всех комнатах. Катрин проскользнула незамеченной; впрочем, в пределах замка ей было позволено ходить где вздумается.

На сторожевой башне ветер трепал полотнища стягов, и Катрин почувствовала, что даже плащ не спасает от его бешеных порывов. Холод пронизал ее до костей, едва она поднялась наверх по узкой лестнице. На смотровой площадке не было никого, кроме часового, склонившегося над бойницами стены.

– Далеко они? – спросила Катрин.

Солдат вздрогнул, потому что не слышал, как она подошла.

Струи дождя стекали по его железному шлему, лица нельзя было разглядеть, только сверкали глаза и топорщились густые усы. Он отдал честь рукой в мокрой железной перчатке, затем показал на реку.

– Посмотрите сами, госпожа! Уже показались их штандарты.

Катрин в свою очередь склонилась над огромной амбразурой. В самом деле, авангард мощного отряда уже поднимался по дороге к замку. Сначала она видела только неясные тени, едва различимые в тумане, который поднимался с реки, они почти сливались с черными силуэтами деревьев. Затем разглядела штандарты, промокшие и обвислые под дождем, тусклый блеск панцирей, колыханье лошадиных грив и султанов всадников над головами пеших. Капли дождя стучали о черепичную крышу кордегардии, но на секунду их заглушил призывный голос труб. Устремляясь всем своим существом навстречу подходившему войску, Катрин тщетно пыталась найти взглядом черный панцирь и фигурку ястреба на шлеме… панцирь и шлем Арно. Однако было уже совсем темно, и, словно насмехаясь над ее тревогой, над ней со зловещим карканьем пролетел ворон.

– Госпожа, – тихо проговорил солдат, – не наклоняйтесь так сильно! Вы можете упасть.

Она улыбнулась ему, но не отошла от бойницы. Плащ ее хлопал на ветру, словно мокрый парус. Вскоре послышался стук копыт, трубы зазвучали громче, тени людей стали отчетливее, и Катрин почудилось, что измученные солдаты из последних сил выпрямились, дабы войти в замок гордой, достойной поступью, молодечески выпятив грудь и расправив плечи.

– Вот и монсеньор Жиль! – воскликнул стоявший сзади часовой. – Смотрите, госпожа, вон его фиолетовый плащ! Он едет на Кас-Нуа, большом черном жеребце.

В голосе солдата звучала гордость. В ту же секунду с грохотом опустился подъемный мост, раздались рукоплескания и крики радости: навстречу своему господину устремилась восторженная толпа солдат и слуг с факелами в руках. Огромный двор замка сверкал, как роскошная зала, мириадами огней, перед которыми отступили и ливень и темнота. Часовой теперь склонялся над амбразурой так же низко, как Катрин. Он посмотрел на нее ликующим взором.

– Наконец-то вернулся наш монсеньор! Снова настает славное времечко! Мессир Жиль суров, но зато щедр, и он любит повеселиться, не то что некоторые!

В этом слове «некоторые» явно звучала досада и почти злоба на старого Жана де Краона, однако Катрин не обратила на это внимания. Она по-прежнему высматривала Арно. Но струи дождя заливали ей лицо, и глаза туманились, словно от слез.

– У вас, должно быть, острый взгляд, – сказала она, – вы хорошо видите людей, которые окружают вашего господина? Вы можете их назвать?

– А как же! – сказал часовой, приосанившись. – Вон мессир Жиль де Силле, кузен монсеньора, а рядом сир де Мартинье. Это брат нашего хозяина Рене де ла Суз… Мессир де Бриквиль…

– А вы не видите сеньора в черном панцире с ястребом на гребне шлема?

Солдат долго вглядывался в темноту, а затем покачал головой:

– Нет, госпожа! Ничего подобного я не вижу! Да они уже и подошли достаточно близко, так что вы сами можете посмотреть…

Действительно, она отчетливо видела Жиля де Реца, гордо гарцевавшего во главе своего отряда, в фиолетовом плаще и с фиолетовым султаном на гребне шлема. Позади него ехали знатные сеньоры, и их лица были ясно видны в пляшущем свете факелов, высоко поднятых солдатами и слугами, вставшими в два ряда. От мокрой земли поднимался пар, крики радости оглашали двор, но в сердце Катрин отклика они не находили. Прислонившись к шершавому камню стены, она чувствовала, как уходят силы и как душу заливает мучительная горечь. Среди этих людей не было Арно…

Теперь она понимала, что до последней минуты надеялась увидеть его, хотя и испытывала смутные опасения при мысли, что он тоже окажется в руках Жиля де Реца… Надеялась увидеть его насмешливую улыбку, прищур глаз, появлявшийся у него, когда он смотрел на нее… Надеялась вновь обрести надежное укрытие в его объятиях… Часовой глядел на нее с явным беспокойством.