Текст книги "Истерия. История женского безумия"

Мне показалось достаточно целесообразным посоветовать пациентке более разнообразное питье, кроме того, нужно было позаботиться о том, чтобы пациентка вообще принимала больше пищи. Хотя пациентку никак нельзя было назвать очень худой, немного больше пищи, как мне казалось, не помешало бы. Когда при моем следующем посещении я посоветовал ей пить щелочную воду и запретил выбрасывать мучные блюда ставшим традиционным для нее способом, то пациентка пришла в сильное возбуждение. «Я сделаю так, потому что Вы этого хотите, но знайте, что это плохо закончится, так как не отвечает моей натуре, у нас с отцом тут общее». На заданный пациентке в гипнозе вопрос, почему она так мало ест и не пьет воды, она довольно недружелюбно отвечала: «Я не знаю». На следующий день сиделка подтвердила мне, что фрау Эмми фон Н. осилила всю свою порцию еды и выпила стакан щелочной воды. Саму пациентку я нашел лежащей в плохом настроении, совершенно не расположенной к общению. Она жаловалась на очень сильные боли в желудке: «Я же Вас предупреждала. Сейчас опять все лечение пойдет насмарку, а мы проделали уже такой большой путь к исцелению. Мой желудок всегда отказывается работать, когда я съедаю немного больше или выпиваю простой воды, после этого я вынуждена голодать пять-восемь дней, и лишь тогда я могу что-либо есть». Я уверяю пациентку, что нет никакой нужды голодать, что от того, что она плотно поела, невозможно испортить желудок, что ее боли имеют своим истоком страх за то, что она ест и пьет. Хорошо заметно, что такими объяснениями, я ничего не добился, так как когда я вскоре после этого собирался ее усыпить, то гипноз впервые не удался, а по ее яростному взгляду, брошенному на меня, я понял, что она находится в большом сопротивлении и что сложившаяся ситуация чрезвычайно серьезна. Я отказался от гипноза и оповестил пациентку, что даю ей 24 часа на размышления, чтобы она наконец-то поняла, что ее боли в желудке происходят только от имеющихся у нее страхов; после того как пройдут сутки, я спрошу, продолжает ли она и дальше считать, что из-за одного стакана минеральной воды и довольно скромной трапезы можно испортить свой желудок настолько, что он будет отказываться принимать пищу в течение восьми дней, и если она так и останется при своем мнении, то я попрошу ее уезжать. Эта маленькая сценка очень резко контрастировала с нашими обычно дружескими отношениями.

Когда я увидел ее через 24 часа, она была измотанной и смиренной. На вопрос о том, что она думает о причинах своих болей в желудке, пациентка ответила, не будучи способной на ложь, следующее: «Я верю, что они появляются из-за моего страха, но только потому, что это было сказано Вами». Я погружаю пациентку в гипноз и уже там спрашиваю ее заново: «Почему Вы не можете есть побольше?»

Ответ ее последовал незамедлительно и, как это и было раньше, состоял из сообщения о хронологически упорядоченных событиях жизни: «Как я была еще ребенком, тогда часто бывало, что из-за озорства я частенько отказывалась за столом от мяса, специально приготовленного для меня. Мать просто выходила из себя и строго меня наказывала, а через два часа после отбытия наказания я должна была доедать мясо, остававшееся лежать на той же самой тарелке. Оно было уже совсем холодным, неприятно застывал жир (на лице пациентки видно испытываемое ею отвращение), … а еще я вижу перед собой вилку… один из зубцов немножко согнут. Когда я усаживаюсь за обеденный стол, то обычно сразу же представляю перед собой тарелку с застывшим мясом и жиром; и как я позже жила со своими братом, который был офицером и страдал от мерзкой болезни; я знала, что она заразна и испытывала ужас от того, что когда-нибудь попутаю столовые приборы и возьму его вилку или его нож (на лице пациентки ужас), … и, несмотря на это, я каждый день продолжала есть вместе с ним, чтобы никто не смог догадаться, что брат болен; и как вскоре после этого я ухаживала за другим больным братом, тяжело страдавшим легочным заболеванием, мы частенько сидели перед его кроватью, тут же на столе постоянно находилась открытая плевательница (в глазах пациентки ужас), … к тому же у брата была привычка плевать в нее через весь стол, над тарелками с пищей. Именно в такие мгновения я испытывала особенно огромное отвращение, которое сдерживала, чтобы не оскорбить брата. Я и до сих пор вижу эти плевательницы, стоящими на столе, когда я ем, у меня постоянно присутствует тошнота». Естественно, что используя полученные мной сейчас сведения, я устраняю у пациентки отвращение к пище, а после этого спрашиваю, почему она не может пить воду. Когда ей было 17 лет, семья несколько месяцев провела в Мюнхене, и почти каждый получил тогда катар желудка из-за плохой питьевой воды. У всех это заболевание после лечения врачом бесследно исчезло, а у пациентки сохранилось; минеральная вода, которую советовали в качестве питья, ей не помогла, кстати сказать, как только врач посоветовал ее пить, пациентка сразу же подумала: это ничего мне не даст. С тех пор непереносимость ключевой и минеральной воды проявлялась у пациентки не раз.

Терапевтический эффект от этого гипнотического сеанса был молниеносным и стабильным. Пациентке не пришлось голодать восемь дней, уже на следующий день она ела и пила безо всяких жалоб. Два месяца спустя пациентка напишет мне: «Я очень хорошо ем и вес мой стал заметно больше. Я уже выпила 40 бутылок воды. Вы считаете, что так надо продолжать и дальше?»

Снова я увидел фрау Эмми фон Н. весной следующего года в ее поместье вблизи Д. У старшей дочери, имя которой пациентка выкрикивала во время «бури в голове», начался период патологического развития: она проявляла несоразмерное честолюбие, явно неадекватное имеющейся у нее скудной одаренности, была ужасно строптива и по временам даже проявляла по отношению к матери насилие. Пациентка еще сохраняла ко мне доверие, потому вызвала меня, чтобы я высказал свое мнение о состоянии дочери. У меня сложилось неблагоприятное впечатление о психических изменениях, происходящих с ребенком, при выставлении прогноза я дополнительно учел и тот факт, что сводные братья и сестры девушки (дети господина фон Н. от первого брака) умерли от паранойи. Да и с материнской стороны не обошлось без серьезной невропатологической отягощенности, хотя ни у кого из ближайших родственников никогда не было развернутого психоза. Фрау Эмми фон Н., которой я без утайки сообщил мое мнение, в котором она так нуждалась, была при этом спокойна и выказывала понимание. Выглядела она очень крепкой и цветущей. Все девять месяцев, прошедшие после лечения, у пациентки было довольно хорошее самочувствие, лишь изредка нарушаемое судорогами затылочных мышц и другими небольшими страданиями. Полный объем выпавших на ее долю обязанностей, достижений и духовных интересов я смог оценить только в эти несколько дней пребывания в ее доме. Я встретился и с домашним врачом, которому не приходилось особенно сильно жаловаться на свою подопечную. По-видимому, в какой-то мере она примирилась с нашей профессией.

Фрау Эмми фон Н. стала намного здоровей и работоспособней, хотя на основных чертах ее характера все мои поучающие внушения сказались незначительно. По-видимому, она так и не признала категорию «нейтральных, безразличных» вещей, да и склонность к самобичеванию не стала меньшей за прошедшее время. Предрасположенность к истерии не ослабела и за этот период; пациентка, например, жаловалась на неспособность совершать более или менее длительные поездки по железной дороге, несмотря на существовавшее у нее огромное желание путешествовать, а попытка усилиями воли справиться с этим не приносила ей ничего, кроме разнообразных мелких неприятностей, как это было в ее последнюю поездку в Д. и его окрестности. Казалось, что откровения, делаемые ею в гипнозе, перестали ее привлекать. Тогда же у меня появилась догадка, что она собирается избавиться из-под моего влияния и выдвижение пациенткой проблем, касающихся железной дороги, является проявлением ее тайного намерения любой ценой создать для себя помехи для новой поездки в Вену.

Еще в эти дни пациентка пожаловалась на провалы в своей памяти, касающиеся «наиболее важных событий в жизни», на основании чего можно прийти к выводу, что моя двухлетней давности работа подействовала достаточно глубоко и надолго. В один из дней, когда пациентка сопровождала меня в прогулке по аллее, тянущейся от дома до бухты озера, я отважился на вопрос, не часто ли на этой аллее появляются кроты. Вместо ответа я встретил ее порицающий взгляд, но без признаков переживаемого ужаса, а в качестве дополнения, спустя некоторое время, она произнесла: «Здесь есть и живые». Во время сеанса гипноза, предпринятого для устранения страха поездок по железной дороге, складывалось впечатление, что и сама пациентка недовольна даваемыми ею ответами, она даже выразила опасение, что вероятнее всего не будет столь послушна как прежде. Я решил ее убедить в противоположном. Для этого я написал записку и передал ее пациентке вместе со словами внушения: «Сегодня на обеде Вы подадите мне, как и вчера, стакан красного вина. Как только я поднесу его ко рту, Вы скажете: «Ах, пожалуйста, дайте и мне стакан вина», но после того как я поднесу бутылку к Вашему стакану, Вы выкрикнете: «Нет-нет, мне лучше не пить». После этого Вы опустите руку в Ваш карман и вытащите оттуда мою записку, на которой будут написаны только что произнесенные Вами слова». Это происходило до обеда; а несколькими часами позже разыгралась небольшая сценка; пациентка сделала все так, как я ей внушил, и настолько естественно, что вряд ли кто из присутствующих людей заметил что-то странное в ее поведении. Я хорошо видел, как пациентка боролась с собой, прежде чем попросила меня налить ей вина – а после того, как она с облегчением отставила стакан в сторону, она полезла в карман, вытащила записку, прочитала написанные мной слова, покачала головой и посмотрела на меня с удивлением.

После этого посещения (май 1890 года) мои сведения о фрау Эмми фон Н. постепенно становились все более скудными. Окольными путями я узнал о плачевном состоянии ее старшей дочери, что принесло с собой для фрау Эмми фон Н. новые мучительные переживания, в конце концов подорвавшие ее здоровье. Последнее известие, которое я получил от нее, было коротенькой запиской, в которой она просила меня о разрешении пройти сеансы гипноза у другого врача, так как ее состояние было невыносимым и невозможно было приехать в Вену. Вначале я никак не мог понять, зачем ей понадобилось мое разрешение, пока наконец не вспомнил, что в 1890 году я по собственной просьбе пациентки защитил ее от любых гипнотических воздействий другим человеком, чтобы не могла возникнуть когда-либо опасность, подобная пережитой пациенткой в …берге (…тале, …вальде), когда ей пришлось страдать из-за мучительных принуждений врача, к которому у нее не было ни малейшей симпатии. Итак, в письме я отказываюсь от моего исключительного права на проведение с ней гипноза.

Эпикриз

Естественно, что без подробного предварительного соглашения относительно ценности и значения классификации психических болезней, не так-то и легко решить будет ли какой-то случай болезни относиться к истерии или к другим (не чисто неврастеническим) неврозам. А в области столь появляющихся смешанных неврозов так, вообще, еще только ожидается упорядочивающая рука, которая поставит пограничные вехи и выделит самые существенные признаки для будущей классификации. Но если по традиции выявлять истерию (в ее узком смысле) на основе аналогии с другими известными и типичными случаями, то вряд ли кто будет оспаривать в случае фрау Эмми фон Н. диагноз истерии. Легкость возникновения делириев и галлюцинаций при обычно нормальной психической деятельности, изменение личности и памяти в сомнамбулическом состоянии, исчезновение кожной чувствительности в обычно болезненных конечностях, факты амнезии, болезненные процессы в яичнике и т. п. не позволяют и долю секунды сомневаться в истеричной природе заболевания и по меньшей мере в истеричном характере больной. И если сомнения тем не менее все же возникнут, то связано это будет только со своеобразием представленного случая. Поэтому я вынужден сделать еще одно замечание. Как видно из приведенного в начале книги «Предварительного сообщения», мы рассматриваем истеричные симптомы как результат и остаточное явление возбуждения, оказавшего травмирующее воздействие на нервную систему. Остаточные патологические явления не сохраняются, если первоначальный заряд возбуждения устраняется в результате отреагирования или интеллектуальной проработки. Теперь вряд ли можно сомневаться, что процесс формирования остаточных явлений, рассматриваемый с позиции количества энергии (хотя и не поддающегося измерению), перемещает поступающий в нервную систему заряд возбуждения в хронические симптомы, поскольку эта энергия не направляется на акцию вовне организма. Теперь нам всегда в любом случае истерии удается находить процесс, посредством которого значительная часть «суммы (заряда) возбуждения» переводится в чисто соматические симптомы. Вот это свойство истерии и мешало долгое время считать ее истинно психическим заболеванием.

Процесс перемещения психического возбуждения в хронический соматический симптом ради краткости мы называем «конверзия», она прежде всего и характеризует истерию. В случае же Эмми фон Н. мы видим лишь небольшую долю энергии, израсходованную на конверзию, первоначальное психическое возбуждение в первую очередь сохраняется в психической сфере и из-за этого становится хорошо заметно, что этот случай истерии схож с другими, неистеричными неврозами. Встречаются также случаи истерии, в которых на конверзию расходуется весь избыток психического возбуждения, так что соматические симптомы начинают проявляться чуть ли не в нормальном состоянии сознания. Обычно же происходит не полное перемещение энергии в конверзию, хотя бы часть аффекта, переживаемого в стрессовой ситуации, сохраняется в сознании, оказывая влияние на настроение.

В нашем случае истерии с незначительной долей конверзии все психические симптомы можно разделить на следующие группы: изменение настроения (тревога, меланхолическая депрессия), фобии и абулия (безволие). Две последние группы психических расстройств рассматриваются во французской школе психиатрии в качестве признаков (стигма, знак) нервной дегенерации. В нашем же случае они оказываются вполне достаточно детерминированными травматическими переживаниями, что я и покажу более подробно.

Несомненно, что некоторые из фобий, вообще, можно отнести к свойственным природе человека. Особенно хорошо заметно это у невропатов, например очень часто обнаруживаемая у них боязнь животных (змей, жаб, вообще любых опасных насекомых, повелителем которых чествуется господин Мефистофель⁴⁷), боязнь грозы и др. Но и эти фобии обычно приобретают чрезвычайное значение в результате воздействия травмирующих переживаний. Так боязнь жаб в нашем случае появилась у пациентки в детстве, когда брат бросил ей вслед мертвую жабу, результатом чего стал истеричный припадок с конвульсиями, а страх перед грозой был спровоцирован тем же самым ужасом, который привел к возникновению прищелкивания языком, боязнь тумана была вызвана прогулкой по острову Рюген; в этой группе инстинктивные (так сказать, естественные) страхи, выдаваемые французскими психиатрами за психические стигмы, продолжают играть главенствующую роль.

Более специфичные фобии пациентки тоже объясняются пережитыми ею событиями. Боязнь возникновения неожиданного испуга объясняется теми ужасными впечатлениями в ее жизни, когда она внезапно увидела скончавшегося мужа из-за паралича сердца. Боязнь незнакомых людей, да и вообще боязнь людей, идет еще от того времени, когда пациентка подвергалась преследованиям со стороны родственников мужа, тогда она была склонна видеть в каждом чужаке их агента, а также в те периоды, когда ее осаждали мысли, что незнакомые люди могли бы быть наслышаны через слухи или газеты о приписываемых ей ужасных вещах. Страх перед сумасшедшим домом и его обитателями объясняется целой цепочкой печальных событий, происшедших в ее семье, а также рассказами, которыми глупая служанка потчевала заслушавшегося ее ребенка; ну и конечно, этот страх берет свои корни в инстинктивном, естественном ужасе всех здоровых людей перед столкновением с безумием, как и, с другой стороны, постоянного опасения всех нервных людей, не исключая и нашей пациентки, самим сойти с ума. А страх того, что за ее спиной может внезапно кто-то появиться, имеет свои корни в нескольких ужасных впечатлениях еще со времен юности. После одного мучительного эпизода в отеле, мучительного из-за его связи с эротическими переживаниями, у пациентки появился необычайно большой страх того, что незнакомый человек может тайно прокрасться к ней, и, наконец, столь присущая невропатам фобия оказаться погребенными заживо может легко объясняться верой пациентки в то, что муж еще не был мертв, когда его хоронили, той верой, в которой столь трогательно выражается неспособность справиться с чувствами, связанными с внезапным разрывом связи с любимым существом. Впрочем, я полагаю, что любые психические мотивы способны только объяснить выбор объекта фобии, но не то, что она продолжает свое существование в течение долгого времени. Для объяснения последнего необходимо дополнительно привлечь невротический момент, а именно то обстоятельство, что пациентка уже годами пребывала в состоянии сексуального воздержания, которое обычно и является наиболее частой причиной появлении склонности к переживанию страхов.

Существующая у наших больных абулия (безволие, неспособность что-либо осуществить) не в столь большой степени как фобии, позволяет разобраться в сущности психических стигм (из-за ограничения проявлений активности). Гипнотический анализ рассматриваемого случая истерии, скорее, позволяет предположить, что абулия пациентки объясняется двойным психическим механизмом, который по сути своей является одним и тем же. Абулия является или простым следствием имеющейся фобии, во всех тех случаях, когда фобия создает помехи для выполнения каких-либо действий (например, выйти из дома, чтобы навестить друзей) и причиной паралича воли здесь является страх, связанный с возможностью все-таки реализовать свое желание. Было бы несправедливо выделять этот вид абулии в качестве особого симптома и приписывать ему характерные для него фобии. Нужно признаться, что такого рода фобии могут существовать, вовсе не приводя к абулии, если они достаточно интенсивны. Другой вид абулии связан с наличием эмоционально насыщенных, продолжающих сохраняться ассоциаций, которые сопротивляются присоединению новых ассоциаций, особенно тех, которые наделены неприятными, труднопереносимыми переживаниями. Самый блестящий образец такой абулии виден в анорексии нашей больной. Она слишком мало ела, так как пища ей казалась недостаточно вкусной, да и вряд ли сам акт еды мог пробудить у нее аппетит из-за сохраняющихся воспоминаний, приводящих к чувству отвращения, до сих пор остается заряд прежних неприятных аффектов. Ведь невозможно есть, одновременно испытывая отвращение к пище. Отвращение к пище не уменьшилось потому, что пациентка всякий раз должна была его подавлять, вместо того, чтобы избавиться от него путем отреагирования; еще ребенком после отбытия наказания она должна была есть застывшую пищу, а в зрелые годы желание не обидеть брата мешало ей открыто проявить свои аффекты, которые переполняли ее во время совместной трапезы.

Возможно, мне позволено здесь упомянуть одну небольшую работу, в которой я попытался привести психологические обоснования для возникновения истеричных параличей. Я изложил там гипотезу, по которой причина этих параличей лежит в ограниченности круга представлений для образования новых ассоциаций, например того, что относится к образу рук или ног; ограничения в активности ассоциаций вызывается тем, что представления о парализованной конечности включены в заряженные неразрядившимися аффектами воспоминания о травме. Из приведенных в той статье примеров, которые имели прямое отношение к обыденной жизни, я сделал вывод, что обремененность представлениями, в которых не нашли своего удовлетворения аффекты, в любом случае приводит к ограничениям в активности ассоциаций и невозможности присоединять новые образы с новыми аффектами.

Впрочем, до сегодняшнего дня мне так и не удалось посредством гипнотического анализа доказать мои тогдашние предположения касательно случая двигательного паралича, но я могу сослаться на анорексию фрау фон Н. в качестве доказательства того, что этот механизм лежит в основе абулии определенного рода, да и сами абулии, конечно же, являются не чем иным, как очень специфическим – «систематизированным», как говорят французы – видом психических параличей.

Психическое положение дел у фрау фон Н. в общем-то можно довольно легко охарактеризовать, если учитывать два условия:

1) мучительные аффекты, связанные с травматическими переживаниями, так и не получили окончательной разрядки, например находившее на нее «дурное» настроение, душевная боль (от утраты мужа), неприязнь (вызванная преследованиями со стороны родственников мужа), отвращение к пище (из-за принуждения есть), страхи (столь много пережитых ею пугающих событий);

2) и высокую психическую активность в области воспоминаний, которая то спонтанно, то посредством каких-то актуальных раздражителей, связанных с происходящими событиями (например, революция в Сан-Доминго), привносит в сознание пациентки напоминание о перенесенных прежде психических травмах, наряду с сопровождающими их аффектами. Терапия, проводимая мной, непосредственно примыкала к ходу этой деятельности воспоминаний, день за днем устраняя то, что приносил на поверхность сознания пациентки текущий день, пока накопившиеся запасы болезненных воспоминаний не оказывались полностью исчерпанными.

Обе эти психические характеристики, рассматриваемые мной в качестве необходимого общего фона для появления истеричных пароксизмов⁴⁸, позволяют сделать некоторые важные выводы, которые я хочу изложить несколько позже, а вначале уделить внимание механизму соматических симптомов.

Невозможно одной и той же причиной объяснить все соматические симптомы. Даже на небольшом количестве клиническим случаев легко заметить, что соматические симптомы одного случая истерии могут появляться различными путями. Прежде всего я позволю себе причислить к соматическим симптомам испытываемые пациентами боли. Насколько я знаю, часть болей, конечно, была обусловлена незначительными (ревматическими) изменениями в мышцах, сухожилиях и фасциях (соединительно-тканная оболочка), которые обычно уготавливают нервным людям намного больше болезненных ощущений, чем здоровым. А другая часть болей, по всей вероятности, вызывалась болезненными воспоминаниями, относящимися к переживаниям ужаса и к периоду ее ухода за больным, занимавших в жизни пациентки столь большое место. В свое время и эти боли тоже могли обусловливаться органически, но после пережитых ужасных событий они стали использоваться для невротических целей. В своих размышлениях о болях, существовавших у фрау фон Н., я опираюсь на лечебный опыт, полученный мной в работе с другой больной, о которой я скажу несколько позже, а с данной пациенткой как раз в этом пункте было получено слишком мало сведений.

Часть бросающихся в глаза необычных двигательных реакций, присущих госпоже фон Н., были непосредственным выражением ее душевного состояния, причем легко было догадаться и об их значении, так, вытягивание рук с растопыренными и скрюченными пальцами легко было истолковать как проявление испытываемого пациенткой испуга… Конечно, живое и ничем не сдержанное проявление переживаемых пациенткой аффектов, как и ее мимика, соответствовало полученному ею воспитанию и ее природному темпераменту; когда же пациентка не находилась в истеричном состоянии, то была адекватна и даже скорее скована в своих двигательных реакциях. Другая часть симптомов, связанных с двигательным аппаратом, находилась, по собственным словам пациентки, в прямой связи с испытываемыми ею болями, чтобы не закричать, она, не прекращая ни на минутку, выкручивала себе пальцы (так было в 1888 году) или крепко прижимала и терла ладони (1889 год). Эти реакции легко вызывают в памяти один из дарвиновских принципов, который объясняет выразительные движения принципом «разрядки (отведения) возбуждения». Посредством этого принципа Дарвин, например, объясняет виляние собакой хвостом. Впрочем, замещение желания закричать от сильной боли подобной двигательной активностью присуще нам всем. Тот, кто старается на приеме у стоматолога держать спокойно голову и бесстрашно открывать рот, не хватаясь в отчаянии руками за любую опору, тот, по меньшей мере, отстукивает ритм ногами.

Несколько более сложный вид конверзии можно наблюдать в тикообразных движениях фрау фон Н., в ее прищелкивании языком и заикании, в выкрикивании имени «Эмми», находясь в припадке замешательства, в использовании защитной формулы «Не двигайтесь – Молчите – Не трогайте меня!» (такое было в 1888 году). Заикание и прищелкивание языком можно объяснить посредством одного и того же механизма, который я в небольшом сообщении для «Журнала гипнотизма» (том 1 за 1893 год) назвал «объективацией контрастных представлений» (статья «Случай гипнотического лечения наряду с замечаниями по поводу истеричного контржелания»). Применительно к нашему примеру процесс этот мог бы проходить следующим образом: изнемогая от свалившихся на нее забот и необходимости дежурить у постели заболевшего ребенка, истеричка, в конце концов, заснула, думая про себя: нужно вести себя абсолютно тихо, а иначе можно разбудить малышку. Вероятно, это намерение и пробуждает контрастирующее представление, опасение, что она нечаянно может создать шум, который выведет малышку из столь желанного состояния сна. Подобные контрастные представления появляются и у каждого из нас и всегда тогда, когда мы не совсем уверены в осуществлении важного намерения.

Невротический человек, в чьем самосознании редко не встретишь депрессивную настроенность и боязливое ожидание неудач, образует особенно много контрастных представлений, или же он склонен очень быстро принимать их в себя, а кроме того, невротик придает контрастным представлениям большее значение. В изможденном состоянии, в котором находилась наша пациентка у постели ребенка, контрастное представление берет верх, хотя в любом другом случае оно было бы отвергнуто; оно и вырывается теперь наружу (объективируется), производя к ужасу больной неимоверный шум, именно то, чего она так сильно опасалась, и происходит на самом деле. Для объяснения случившегося можно дополнительно учесть и то, что усталость была лишь частичной, что она захватила в свое поле только первичное Я больной (как бы сказали Пьер Жане и его последователи), ни сколько не повлияв на активность контрастного представления.

Далее нужно учесть то, что ужас пациентки вызывается шумом, произведенным ею против своей воли, что и делает это событие поистине травматическим, а производимый ею шум фиксируется памятью в качестве соматического симптома. Конечно, это тикообразное действие имеет объективные характеристики, состоящие из нескольких спастически (судорожно) вырывающихся звуков, отделяющихся друг от друга небольшими паузами, скорее всего, это прищелкиванье языком имеет отдаленное сходство с тем шумом, отголоском которого оно и является. По всей видимости, между сознательным намерением и контрастным представлением («контржеланием») разыгрался бой, наделивший тик отрывистым характером и превратившим контрастное представление в необычную активность речевых мышц.

Подобным же образом появилось хроническое спастическое нарушение речи, что-то вроде заикания, только на этот раз не конечный результат – крик, а весь процесс иннервации, попытка судорожного подавления речи превращается в символ события для памяти.

Оба симптома, прищелкивание языком и заикание, имеют очень сходные причины возникновения, а потому и далее они остаются тесно связанными друг с другом, и даже со временем еще больше сближаются. Позже они находят для себя еще и другое применение. Так как они возникли в результате сильного испуга, то они легко появляются (на основе механизма моносимптоматической истерии, о котором читатель может прочитать в главе «Наблюдение 5») в ситуации, приводящей к переживанию испуга, хотя сама ситуация и не дает повода для объективации контрастного представления.

Со временем симптомы настолько стали связанными со многими психическими травмами, получили столь большое право на репродукцию в воспоминаниях, что постоянно и без всякого повода вторгались в речь пациентки в виде тика, в котором трудно было уловить какой-либо смысл. И только гипнотический анализ смог в этом случае показать, как много смысла скрывается за этим с виду ничего не значащим истерическим симптомом. Оба симптома не удалось устранить полностью одним ударом посредством применения бройеровского метода только потому, что катартический метод был применен только к трем главным травмирующим переживаниям и не был расширен на ассоциированное с ними множество событий.

Вполне возможно, что я могу этим пробудить впечатление о слишком большом придавании значения мелким деталям симптома и о том, что я излишне погружаюсь в мантику (гадание по внешним признакам). Но дело в том, что действительно при выяснении причин конкретного случая любой истерии приходится исследовать тончайшие детали, им вообще довольно трудно приписать слишком большое значение. Я приведу только один пример, который хорошо подтверждает сказанное мной. Несколько лет назад мне пришлось лечить 18-летнюю девушку, семья которой была наследственно отягощена психическими заболеваниями. В сложном неврозе девушки значительное место занимала истерия. Первым, что я услышал от нее, были жалобы на припадки отчаяния с двояким содержанием. То она ощущала растягивание и зудение в нижней части лица, в области, включающей щеки и рот, то у нее судорожно вытягивались пальцы обоих ног и начинали безостановочно двигаться туда-сюда. Вначале я вообще не придавал этим деталям большого значения. Предыдущие ученые, занимающиеся исследованием истерии, наверняка увидели бы в этих явлениях доказательство повышенной возбудимости некоторых центров коры головного мозга во время истеричного припадка. Мы все еще не знаем, где находятся мозговые центры таких парестезий⁴⁹, хотя хорошо известно, что в форме парастезий начинает проявляться особая форма эпилепсии – так называемая частичная, парастезии составляют так же значительную часть содержания сенсорной эпилепсии Шарко. За судорожные движения пальцев ног посчитали бы ответственными симметричные зоны коры головного мозга в самой непосредственной близости от медианной складки. Только все это объясняется по-другому. Когда я поближе познакомился с девушкой, как-то я спросил ее напрямую, что за мысли появляются у нее во время припадков. Она не должна им подчиняться, да, вероятно, может и сама объяснить странные явления, замечаемые у нее. От стыда больная залилась краской, в конце гипнотического сеанса мне удалось побудить ее высказать свои объяснения. Факты, на которые она опиралась, были полностью подтверждены ее подругой. До появления первых менструаций пациентка несколько лет страдала от Cephalaea adolescentium⁵⁰, что не позволяло ей достаточно большое время уделять учебным предметам, так что и больших успехов в обучении она не добилась. После устранения страдания, честолюбивая и несколько наивная девочка решила с удвоенной силой работать над собой, чтобы догнать своих сестер и ровесников. Ее усилия превышали имеющиеся у нее возможности. Учебное рвение обычно заканчивалось приступом отчаяния из-за того, что она завышенно оценивала свои силы. Естественно, что и своей внешностью она старалась сравняться с другими девушками, всякий раз испытывая глубокое страдание, когда открывала в своем теле еще один недостаток. Отчетливо заметный у нее прогнатизм⁵¹ начал превращаться в место, причиняющее ей постоянные муки, она даже попыталась исправить его, по четверть часа натягивая верхнюю губу на выступающие вперед зубы. Однажды безуспешность таких дитячьих усилий вызвала у нее даже взрыв подлинного отчаяния – в конце концов все вылилось в особого рода приступ, в котором доминировали ощущения стягивания кожи и зудение щек. Довольно легко оказалось объяснить и детерминацию других приступов с двигательными расстройствами в виде судорожного вытягивания пальцев ног и их беспокойными движениями. Я узнал, что первый из таких приступов произошел при вылазке на Шляфберг, находящийся в окрестностях Ишля⁵². Естественно, что родственники пытались и там подстраховать девушку от чрезмерных усилий. Пациентка сообщила мне, что у братьев и сестер излюбленным занятием было неизменное подтрунивание над ее явно непропорциональными, просто-таки огромными ступнями. Из-за этого дефекта внешности долгое время пациентка чувствовала себя несчастной. Больная пыталась носить очень узкие сапоги, но всевидящее око не спускавшего с нее глаз папы смогло это обнаружить – отец позаботился о том, чтобы она носила только удобную обувь. Девушка была очень недовольна распоряжениями отца, сделанными по этому поводу. Она не могла избавиться от мыслей о своем уродстве, появилась привычка играть в обуви пальцами ног, это чем-то напоминало движения человека, желающего проверить, не слишком ли велика его обувь, не стоит ли выбрать размер поменьше. Во время той горной вылазки на Шляфберг, которую девушка вовсе не относила к разряду утомительных, из-за короткой юбки ей опять пришлось много времени уделить обуви. По дороге одна из сестер сказала ей: «Своими ботинками ты просто превзошла себя». В тревоге больная девушка стала усиленно перебирать пальцами ног; за этим привычным для нее занятием девушка пыталась справиться с собой. Мысли о ногах, оказавшихся у нее столь невообразимо огромными, отныне не покидали ее. Когда все вернулись домой, у нее впервые произошел припадок – в качестве символа прошедшей горной вылазки вместо беспокоящих девушку вереницы мыслей сохранились судороги и непроизвольные подергивания пальцев ног.