Текст книги "Психоанализ. Искусство врачевания психики. Психопатология обыденной жизни. По ту сторону принципа удовольствия"

32) Мне не хочется отказываться от особенно поучительного примера оговорки, хотя, по сведениям моего поручителя, она случилась около двадцати лет тому назад. «Одна дама однажды высказалась в обществе – по ее словам чувствуется, что они были произнесены в пылу и под давлением всякого рода скрытых побуждений: „Да, женщина должна быть красивой, если хочет нравиться мужчинам. Мужчине гораздо проще; ему достаточно иметь пять здоровых членов, и больше ничего не надо!“ Этот пример позволяет нам вникнуть в интимный механизм оговорки вследствие сгущения или контаминации. Напрашивается мысль предположить, что здесь оказались слитыми два близких по смыслу оборота речи:

если он обладает четырьмя здоровыми членами;

если у него есть пять органов чувств.

Или же элемент «здоровый» представляет собой общую часть двух намерений речи, которые гласили:

если только он обладает здоровыми членами [geraden Glieder];

смотреть на что-либо сквозь пальцы [alle fünf gerade sein lassen].

Нам ничего не мешает также предположить, что оба оборота речи, о пяти органах чувств и о здоровых пяти членах, повлияли на то, что в предложении о здоровых членах сначала было введено число, а затем наполненное смыслом «пять» вместо простых четырех. Но этого слияния, разумеется, не произошло бы, если бы в окончательной форме, принявшей вид оговорки, оно не имело бы собственный смысл, смысл циничной правды, который, правда, не может быть воспринят женщиной без маскировки. Наконец, не преминем обратить внимание на то, что по своему дословному тексту речь дамы точно так же может означать превосходную остроту, как и забавную оговорку. Все зависит лишь от того, произнесла ли она эти слова с сознательным намерением или с бессознательным. Однако в нашем случае поведение дамы опровергало сознательное намерение и исключало остроту».

Оговорка может в значительной мере приближаться к остроте, как в сообщенном О. Ранком случае, в котором виновница оговорки в конечном счете сама смеется над нею как над шуткой:

33) «Недавно женившийся супруг, которому его заботящаяся о своей девичьей внешности жена лишь с большой неохотой позволяет частые половые сношения, рассказал мне следующую историю, впоследствии крайне рассмешившую также и его жену: после ночи, в которую он снова нарушил требование воздержания со стороны своей жены, он утром бреется в их общей спальне и при этом использует – как это уже и раньше часто бывало по причине удобства – лежащую на ночном столике пуховку для пудры своей по-прежнему почивающей супруги. Крайне обеспокоенная цветом своего лица дама уже и раньше не раз делала ему за это внушение и поэтому раздраженно к нему обращается: „Ты опять пудришь меня своей кисточкой!“ Обратив внимание из-за смеха мужа на свою оговорку (она хотела сказать: „Ты опять пудришься моей кисточкой“), она в конце концов весело смеется вместе с ним („пудрить“ – это привычное для каждого жителя Вены выражение, обозначающее „совокупляться“, кисточка как фаллический символ едва ли вызывает сомнение)». (Internat. Zeitschr. f. Psychoanalyse, I, 1913.)

34) О намерении сострить можно было бы подумать также и в следующем случае (А. Й. Шторфер).

Госпоже Б., страдающей недугом, очевидно, психогенного происхождения, неоднократно рекомендуют проконсультироваться у психоаналитика X. Она всякий раз отвергает это, замечая, что такое лечение не может быть правильным, врач ошибочно будет сводить все к сексуальным вещам. Наконец она однажды все же проявляет готовность последовать совету и спрашивает: «Ладно, так когда ведет себя пошло [ordinärt вместо ordiniert – принимает] этот доктор X.?»

Родство между остротой и оговоркой проявляется также в том, что оговорка зачастую представляет собой не что иное, как укорочение.

35) Юная девушка, закончив школу, отдала должное веяниям времени, став студенткой, изучающей медицину. После нескольких семестров она поменяла медицину на химию. Об этой перемене по прошествии нескольких лет она рассказывает следующими словами: «В целом мне не было страшно при вивисекции, но однажды я сломала о труп ногти пальцев, и тогда я потеряла всякое желание заниматься химией».

36) Присоединю здесь другой случай оговорки, толкование которого не требует большого искусства. «Профессор анатомии старается объяснить строение носовой полости, как известно, очень сложный раздел учения о внутренних органах. На его вопрос, поняли ли слушатели его рассуждения, слышится всеобщее „да“. На это известный своей самонадеянностью профессор замечает: „Сомневаюсь, потому что людей, которые разбираются в носовой полости, в миллионном городе, таком как Вена, можно пересчитать на одном пальце, пардон, я хотел сказать, на пальцах одной руки».

37) Этот же анатом в другой раз: «В женских гениталиях, несмотря на множество искушений [Versuchungen] … пардон, попыток [Versuche] …»

38) Доктору Альф. Робитзеку из Вены я обязан указанием на два случая оговорки, подмеченные старым французским автором, которые я приведу без перевода. Брантом (1527–1614):

Vies des Dames galantes, Discours second: «Si αy-je cognai une très belle et honneste dame de par le monde, qui, devisant avec un honneste gentilhomme de la cour des affaires de la guerre durant ces civiles, elle luy dit: „J’ay ouy dire que le roy a faiet rompre tous les c… de ce pays là. Elle voulait dire les ponts. Pensez que, venant de coucher d’avec son mar y, ou songeant à son amant, elle avoit encor ce nom frais en la bouche; et le gentilhomme s’en eschauffer en amours d’elle pour ce mot“.

Une autre dame que j’ai cogneue, entretenant une autre grand dame plus qu’elle, et luy louant et exaltant ses beautez, elle luy dit après: „Νοη, madame, ce que je vous en dis: ce n’est point pour vous adultérer; voulant dire adulater, comme elle le rhabilla ainsi: pensez qu’elle songeait à adultérer“».

39) Разумеется, существуют и более современные примеры сексуальных двусмысленностей, возникающих вследствие оговорки: госпожа Ф. рассказывает о своем первом уроке на курсе иностранных языков: «Весьма интересно, что учитель – милый молодой англичанин. На первом же занятии он блузкой [Bluse] (поправляется: цветком [Blume]) дал мне понять, что предпочел бы давать мне индивидуальные уроки». (Шторфер)

При использовании психотерапевтического метода, который я применяю для разрешения и устранения невротических симптомов, часто вставала задача в произнесенных будто случайно словах и мыслях пациента отыскать содержание мыслей, которые он пытается скрыть, но тем не менее не может непреднамеренно не выдать себя самыми разными способами. При этом оговорка часто оказывает самые ценные услуги, что я мог бы продемонстрировать на самых убедительных и, с другой стороны, самых причудливых примерах. Пациентки, к примеру, говорят о своей тете и последовательно называют ее, не замечая оговорки, «моя мать», или обозначают своего мужа как своего «брата». Таким образом они обращают мое внимание на то, что этих лиц они «отождествляют» друг с другом, ставят их в один ряд, который для их эмоциональной жизни означает повторение одного и того же типа. Или: молодой человек двадцати лет представляется мне во время приема словами: «Я отец Н. Н., которого вы лечили. Пардон, я хочу сказать, брат; он на четыре года старше меня». Я понимаю, что этой оговоркой он хочет выразить то, что он, как и брат, заболел по вине отца, как и брат, нуждается в лечении, но что отец и есть тот, кому лечение нужнее всего. Иной раз достаточно необычно звучащего словосочетания, кажущегося неестественным оборотом речи, чтобы раскрыть причастность вытесненной мысли к речи пациента, продиктованной другими мотивами.

Как в грубых, так и в таких более тонких нарушениях речи, которые по-прежнему можно отнести к разряду «оговорки», я, стало быть, обнаруживаю не влияние катализа звуков, а влияние мыслей, лежащих за пределами речевого намерения, которое оказывается решающим для возникновения оговорки и достаточным для прояснения произошедшей ошибки в речи. Законы, по которым звуки, взаимодействуя, изменяют друг друга, мне не хочется ставить по сомнение; но они кажутся мне недостаточно действенными, чтобы самостоятельно нарушить правильное произнесение слов. В тех случаях, которые я изучил более тщательно и понял, они представляют собой лишь шаблонный механизм, которым с удобством пользуется более отдаленный психический мотив, не связывая, однако, себя сферой влияния этих отношений. В целом ряде замен при оговорке такие звуковые законы полностью игнорируются. Здесь я полностью согласен с Вундтом, который также предполагает, что условия оговорки являются комбинированными и выходят далеко за рамки катализа звуков.

Если эти, по выражению Вундта, «более отдаленные психические влияния» я считаю несомненными, то, с другой стороны, мне ничего не мешает также признать, что при ускоренной речи и некотором отвлечении внимания условия оговорки легко могут ограничиваться пределами, установленными Мерингером и Майером. В части примеров, собранных этими авторами, пожалуй, более вероятным является более сложное объяснение. Возьму, к примеру, ранее приведенный случай:

Мне было на тяже [Schwest] …

на душе [Brust] так тяжело.

Обстоит ли здесь дело так просто, что schwe в качестве затакта вытесняет равноценное bru? Едва ли можно отрицать, что звуки schwe, кроме того, становятся способными к такой первоочередности благодаря особому отношению. В таком случае им могло бы быть не что иное, как ассоциация сестра [Schwester] – брат [Bruder], или же: грудь сестры [Brust der Schwester], ведущая к другим кругам мыслей. Этот не видимый за сценой помощник наделяет безобидное в остальном schwe силой, действие которой выражается в виде ошибки речи.

В отношении других оговорок можно предположить, что собственно нарушающим фактором является созвучие с непристойными словами и значениями. Намеренное искажение и коверкание слов и оборотов речи, столь любимое невоспитанными людьми, имеет целью не что иное, как, пользуясь безобидным поводом, напомнить о непристойном, и эта забава встречается так часто, что было бы неудивительно, если бы она добивалась своего также непреднамеренно и вопреки воле. Такие примеры, как: гнусная бабенка [Eischeißweibchen] вместо белковой пластинки [Eiweißscheibchen], по попе [Apopos], Фриц, вместо кстати [Apropos], капитель в виде клозета [Lokuskapitäl] вместо капители в виде лотоса [Lotuskapitäl] и т. д., пожалуй, еще алебюстовая самка (Alabüsterbachse вместо Alabasterbüchse – алебастровая кружка) св. Магдалены относятся, наверное, к этой категории [25]25
  У одной моей пациентки оговорка как симптом сохранялась до тех пор, пока она не была сведена к детской проказе заменять слово разрушать [ruinieren] словом мочиться [urinieren]. К искушению посредством уловки в виде оговорки прийти к свободному использованию неприличных и непозволительных слов присоединяются наблюдения Абрахама ошибочных действий «с сверхкомпенсирующей тенденцией» (Intern. Zeitschr. f. Psychoanalyse VIII, 1922). Одна пациентка с легкой склонностью удваивать начальные слоги имен собственных посредством заикания изменяла имя Протагор на Протрагор. Незадолго до этого она вместо Александр сказала А-александр. При наведении справок выяснилось, что ребенком ей особенно нравилось из озорства повторять начальные слоги а и по – забава, с которой нередко начинается заикание у детей. При произнесении имени Протагор она теперь ощущала опасность опустить букву р в первом слоге и сказать По – потагор. Чтобы это предотвратить, она, однако, судорожно цеплялась за это р и, кроме того, вставляла другое р во второй слог. Аналогичным образом в другой раз она исказила слова parterre и соболезнование [Kondolenz] в partrerre и Kodolenz, чтобы в своей ассоциации избежать напрашивающихся слов pater (отец) и кондом. Другой пациент Абрахама признался в склонности всякий раз говорить вместо ангина ангора, весьма вероятно потому, что он опасался соблазна заменить ангину вагиной. Стало быть, эти оговорки возникают в результате того, что вместо искажающей тенденции верх берет защитная, и Абрахам справедливо обращает внимание на аналогию этого процесса с симптомообразованием при неврозах навязчивости.


[Закрыть]. «Предлагаю рыгнуть [aufzustoßen вместо anzustoßen – чокнуться] за здоровье нашего шефа» – едва ли что-то иное, нежели непреднамеренная пародия в качестве отзвука преднамеренной. Будь я шефом, во время чествования которого человек, произносивший тост, допустил этот ляп, то, наверное, подумал бы, как разумно поступали римляне, когда позволяли солдатам торжествующего императора вслух выражать внутренний протест против чествуемого в насмешливых песнях. Мерингер рассказывает о себе, что однажды он сказал человеку, к которому как к старшему в обществе обращались, используя фамильярное уважительное прозвище «Senexl» или «старый Senexl», «Ваше здоровье Senex altesl!» Он сам испугался этой ошибки (с. 50). Наверное, мы можем истолковать его аффект, если вспомним о том, насколько близко «Altesl» ругательству «старый осел» [alter Esel]. Непочтение к старости (то есть, если свести к детству: к отцу) внутренне сурово карается.

Надеюсь, читатели не оставят без внимания различие в ценности этих толкований, которые ничем нельзя доказать, и примеров, которые я сам собрал и объяснил посредством анализа. Но если я по-прежнему втайне придерживаюсь ожидания, что и внешне простые случаи оговорок можно будет свести к помехе, вызванной наполовину подавленной идеей, лежащей вне задуманного контекста, то к этому меня склоняет очень важное замечание Мерингера. Этот автор говорит: примечательно, что никто не хочет признавать свою оговорку. Есть очень разумные и честные люди, которые обижаются, когда им говорят, что они оговорились. Я не решаюсь принимать это утверждение так обобщенно, как это представляется Мерингером, употребляющим слово «никто». Но след аффекта, который присоединяется к обнаружению оговорки и, очевидно, по природе представляет собой аффект стыда, имеет свое значение. Его можно приравнять к злости, когда мы не можем вспомнить забытое имя, и удивлению по поводу стойкости вроде бы незначительного воспоминания, и он всякий раз указывает на причастность некоего мотива в возникновении нарушения.

Коверкание имени соответствует оскорблению, если оно совершается преднамеренно, и в целом ряде случаев, где оно проявляется как непреднамеренная оговорка, возможно, имеет то же значение. Тот человек, который, по сообщению Майера, однажды сказал «Фрейдер» вместо Фрейд, потому что вскоре после этого произнес фамилию «Брейер», а в другой раз говорил о методе Фрейера-Брейда, наверное, относился к числу коллег и не был в особом восторге от этого метода. Другой случай искажения имени, который, несомненно, нельзя объяснить по-другому, я сообщу далее при обсуждении описок.

В этих случаях в качестве нарушающего фактора примешивается критика, которую нужно оставить в стороне, потому что она именно в этот момент намерению говорящего не соответствует.

И наоборот, замена имени, то есть присвоение чужого имени, отождествление посредством оговорки, должна означать признание, которое в данный момент по тем или иным причинам должно оставаться на заднем плане. О происшествии подобного рассказывает Ш. Ференци, вспоминая свои школьные годы:

«В первом классе гимназии я (впервые в моей жизни) должен был публично (то есть перед всем классом) продекламировать стихотворение. Я был хорошо подготовлен и был поражен, когда прямо в самом начале меня перебил взрыв хохота. Учитель затем объяснил мне этот странный прием. Название стихотворения „Издалека“ я произнес совершенно правильно, но в качестве автора указал не настоящего поэта, а себя самого. Имя поэта – Александр (Шандор) Петефи. Сходство имени с моим собственным способствовало путанице; но настоящей ее причиной, несомненно, было то, что я тогда в своих тайных желаниях отождествлял себя со знаменитым поэтом-героем. Сознательно я питал к нему также любовь, граничащую с обоготворением, и глубокое уважение. Разумеется, за этим ошибочным действием стоит также весь отвратительный амбициозный комплекс».

Об аналогичной идентификации посредством перепутанной фамилии мне рассказал один молодой врач, который робко и с благоговением представился знаменитому Вирхову словами: «Доктор Вирхов». Профессор удивленно повернулся к нему и спросил: «А, вас тоже зовут Вирхов?» Я не знаю, как молодой честолюбец оправдал оговорку, нашел ли он льстивую увертку, что рядом с великим именем он настолько мал, что его собственное имя пропало, или он имел мужество признаться, что надеется тоже когда-нибудь стать таким великим человеком, как Вирхов, и поэтому господин тайный советник не будет с ним обращаться так пренебрежительно. Одна из этих двух мыслей – или, возможно, одновременно обе, – наверное, привели молодого человека в замешательство, когда он себя представлял.

По в высшей степени личным мотивам я должен оставить в неопределенности, применимо ли аналогичное толкование также и к приводимому теперь случаю. На Международном конгрессе в Амстердаме в 1907 году предметом оживленной дискуссии явилось представленное мною учение об истерии. Один из моих энергичных противников в своей погромной речи, направленной против меня, несколько раз допускал оговорки, ставя себя на мое место и говоря от моего имени. К примеру, он сказал: «Брейер и я, как известно, доказали», в то время как он мог лишь намереваться сказать: «Брейер и Фрейд». Фамилия этого противника не обнаруживает ни малейшего созвучия с моей. Этот пример, равно как и многие другие случаи перепутывания имен при оговорке, указывает на то, что оговорка может быть полностью лишена того облегчающего условия, которое ей обеспечивает созвучие, и добиваться своего, опираясь лишь на скрытые содержательные отношения.

В других, причем гораздо более важных случаях к оговорке, более того, к замене задуманного его противоположностью вынуждает самокритика, внутренний протест против собственного высказывания. Тогда с удивлением замечаешь, как дословный текст уверения устраняет его цель и как ошибка в речи обнажает внутреннюю неискренность[26]26
  С помощью такой оговорки Анценгрубер, к примеру, в «Нечистой совести» клеймит лицемера, гоняющегося за наследством.


[Закрыть]. Оговорка становится здесь мимическим средством выражения, правда, зачастую для выражения того, чего говорить не хотели, средством саморазоблачения. Так, например, когда некий мужчина, который в своих отношениях с женщиной не предпочитает так называемое нормальное сношение, вмешивается в разговор о девушке, которую называют кокеткой, со словами: «В общении со мной она бы уж отвыкла от кокетуса». Нет сомнения в том, что речь может идти только о другом слове, о «коитусе», такое видоизменение можно приписать воздействию на задуманное слово «кокетство». Или в следующем случае: «У нас есть дядя, который уже несколько месяцев очень обижен, потому что мы его никогда не навещаем. Переезд в новую квартиру становится для нас поводом, чтобы после долгого времени однажды у него появиться. Внешне он очень рад нам и при расставании очень прочувствованно говорит: „Отныне, я надеюсь, я буду видеть вас еще реже, чем раньше“».

Случайная благосклонность материала речи часто дает примеры оговорок, обладающих прямо-таки ошеломляющим воздействием разоблачения или самым настоящим комическим эффектом остроты.

Так, например, в случае, который наблюдал и привел доктор Райтлер:

«Наверное, эту прелестную новую шляпку вы сами обделали [aufgepatzt вместо aufgeputzt – отделали]?» – сказала одна дама восхищенным тоном другой. Без продолжения задуманной похвалы пришлось теперь обойтись, ибо скрывавшаяся критика, что отделка шляпы [Hutaufputz] – „халтура“ [Patzerei], проявилась в досадной оговорке слишком отчетливо, чтобы какие-либо фразы общепринятого восхищения по-прежнему казались правдоподобными».

Более мягкой, но тем не менее несомненной является критика в следующем примере:

«Одна дама нанесла визит своей знакомой и из-за многоречивых ее рассуждений потеряла терпение и очень устала. Наконец ей удалось ее прервать, а когда прощалась, знакомая проводила ее до прихожей и остановила новым потоком слов, и теперь, готовая уйти, она была вынуждена стоять перед дверью и снова слушать. Наконец она прервала ее вопросом: „В передней [Vorzimmer] вы будете дома?“ Только по ее удивленному выражению лица она заметила свою оговорку. Утомленная долгим стоянием в прихожей, она хотела прервать разговор вопросом: „Утром [Vormittag] вы будете дома?“ – и таким образом выдала свое нетерпение из-за новой задержки».

Призыву опомниться соответствует следующий пример, свидетелем которому был доктор Макс Граф:

«На общем собрании союза журналистов „Конкордия“ молодой, вечно нуждающийся в деньгах член общества выступает с бурной оппозиционной речью и в возбуждении говорит: „Господа Vorschußmitglieder“ (вместо члены президиума [Vorstandsmitglieder] или члены комитета [Ausschußmitglieder]). Они были уполномочены выдавать ссуды, а молодой оратор тоже подал прошение о ссуде».

В примере «высвинились» мы видели, что оговорка легко возникает тогда, когда человек старается подавить бранные слова. Именно таким путем он дает волю своим чувствам.

Один фотограф, который намеревался в общении со своим неловким подчиненным «избежать зоологии», обращается к ученику, который хочет вылить полную чашу и при этом, разумеется, половину проливает на пол: «Но, дружище, сначала хоть немного отбараньте [abschöpsen вместо abschöpfen – отчерпните] из нее!» И вскоре после этого в потоке пространной погромной речи говорит помощнице, которая из-за своей неосмотрительности повредила дюжину ценных пластин: «Вы все же слишком hornverbrannt…» [буквально: с обгоревшим рогом вместо hirnverbrannt – сумасбродны].

Следующий пример демонстрирует серьезный случай того, как человек выдал себя посредством оговорки. Некоторые побочные обстоятельства оправдывают его полное воспроизведение из сообщения А. Брилла в «Zentralbl. f. Psychoanalyse», выпуск II[27]27
  В «Zentralbl. f. Psychoanalyse» он ошибочно приписан Э. Джонсу.


[Закрыть].

«Однажды вечером мы гуляли с доктором Фринком и обсуждали некоторые дела в Нью-йоркском психоаналитическом обществе. Мы повстречали коллегу, доктора Р., которого я не видел несколько лет и о личной жизни которого ничего не знал. Мы очень обрадовались нашей встрече и по моему предложению отправились в кофейню, где на протяжении двух часов оживленно беседовали. По-видимому, он знал обо мне больше, ибо после обычного приветствия справился о моем маленьком ребенке и пояснил мне, что время от времени слышит обо мне от одного общего друга и интересуется моей деятельностью, после того как читал о ней в медицинских журналах. На мой вопрос, женат ли он, он ответил отрицательно и добавил: „К чему жениться такому человеку, как я?“

Когда мы покидали кофейню, он неожиданно обратился ко мне: „Мне хотелось бы знать, что бы вы сделали в следующем случае. Я знаю одну сиделку, которая как соучастница была впутана в бракоразводный процесс. Супруга подала на развод с мужем и назвала сиделку соучастницей, и он получил развод“ [28]28
  «По нашим (американским) законам, брак расторгается только тогда, когда доказано, что одна из сторон нарушила супружескую верность, причем только обманутая сторона дает согласие на развод».


[Закрыть]. Я прервал его: „Вы хотите сказать, она получила развод“. Он тут же поправился: „Разумеется, она получила развод“, – и рассказал дальше, что сиделка настолько была взволнована процессом и скандалом, что начала пить, стала очень нервной и т. д., и спросил у меня совета, как ему нужно ее лечить.

Как только я исправил ошибку, я предложил ему дать объяснение, но получил обычные недоумевающие ответы: разве человек не имеет права допустить оговорку, что это всего лишь случайность, за этим ничего не нужно искать и т. д. Я возразил, что любая обмолвка должна быть обоснована и что я склонен был бы подумать, что он сам является героем истории, если бы раньше он мне не сообщил, что неженат, ибо тогда оговорка объяснялась бы желанием, чтобы его жена, а не он, проиграла процесс, и тогда ему (по нашему семейному праву) не нужно было бы платить алименты и он мог бы снова жениться в городе Нью-Йорк. Он упорно отрицал мое предположение, но одновременно подкреплял его чрезмерной аффективной реакцией, явными признаками возбуждения и насмешками над ним. На мой призыв сказать правду в интересах научного объяснения я получил ответ: „Если вы не хотите услышать ложь, то должны поверить в мое холостяцкое положение, а потому ваше психоаналитическое объяснение совершенно неверно“. Еще он добавил, что человек, обращающий внимание на любую мелочь, впрямь опасен. Внезапно он вспомнил, что у него назначено другое свидание, и распрощался.

Тем не менее мы оба, доктор Фринк и я, были убеждены в правильности моего объяснения его оговорки, и я решил, наведя справки, получить доказательство или опровержение. Через несколько дней я навестил соседа, старого друга доктора Р., который сумел полностью подтвердить мое объяснение. Процесс состоялся несколько недель назад, и сиделка была приглашена в качестве соучастницы. Теперь доктор Р. твердо убежден в правильности механизмов, установленных Фрейдом».

Столь же несомненно саморазоблачение в следующем случае, сообщенном О. Ранком:

«Отец, отнюдь не обладающий патриотическим чувством и желающий воспитать также и своих детей свободными от этого ощущения, кажущегося ему излишним, бранит своих сыновей за их симпатию к изъявлению патриотических чувств и отклоняет их ссылку на такое же поведение дяди словами: „Как раз ему-то вы и не должны подражать; ведь он идиот“. Отец, увидев лица детей, удивленных таким его непривычным тоном, понимает, что оговорился, и, извиняясь, замечает: „Я, разумеется, хотел сказать: патриот“».

Как саморазоблачение истолковывается также собеседницей оговорка, о которой сообщает Й. Штерке (там же) и к которой он добавляет меткое замечание, выходящее, правда, за рамки задачи по толкованию.

«Одна женщина, по профессии зубной врач, договаривается со своей сестрой, что осмотрит ее и проверит, имеется ли у нее контакт между двумя коренными зубами (то есть соприкасаются ли коренные зубы своими боковыми поверхностями друг с другом, чтобы между ними не могли застрять остатки пищи). Ее сестра пожаловалась теперь на то, что ей так долго пришлось дожидаться этого исследования, и в шутку сказала: „Теперь, наверное, она лечит коллегу, а ее сестра по-прежнему должна ждать“. Затем зубной врач обследует ее, действительно обнаруживает небольшое отверстие в коренном зубе и говорит: „Я не думала, что дело обстоит так скверно; я предполагала лишь, что у тебя нет наличности [Kontant] … нет контакта“. – „Ну вот, видишь, – со смехом воскликнула ее сестра, – только из-за твоей жадности ты заставляешь меня ждать гораздо дольше, чем твои пациенты, которые платят?!“

(Само собой разумеется, я не вправе добавлять свои собственные ассоциации к ее или делать из этого выводы, но когда я расспрашивал об этой оговорке, мой ход мыслей тут же привел к тому, что две эти милые и умные молодые женщины не замужем и, кроме того, очень мало общаются с молодыми людьми, и я задал себе вопрос, не контактировали ли бы они больше с молодыми людьми, если бы у них было больше наличности.)»

Ценность саморазоблачения имеет также следующая оговорка, о которой сообщил Т. Райк (там же):

«Одна юная девушка должна была обручиться с не симпатичным ей молодым человеком. Чтобы сблизить друг с другом двух молодых людей, их родители договорились о встрече, на которой присутствовали также будущие жених и невеста. Юная девушка обладала достаточным самообладанием, чтобы не дать заметить свою антипатию жениху, который вел себя с ней очень галантно. Однако на вопрос своей матери, как ей понравился молодой человек, она вежливо ответила: „Понравился. Он очень противен [liebenswidrig вместо liebenswürdig – любезен]!“»

Но не менее значителен другой случай, который О. Ранк описывает как «остроумную оговорку».

«Одной замужней женщине, которая любит слушать забавные истории и про которую говорят, что она также не против, когда за нею ухаживают другие мужчины, если эти ухаживания подкрепляются соответствующими подарками, молодой человек, тоже добивающийся ее благосклонности, не без определенных намерений рассказывает следующую давно известную историю. Один из двух компаньонов пытается добиться благосклонности несколько чопорной жены другого; в конце концов она решает ему уступить, если тот подарит ей тысячу гульденов. И вот, когда ее муж собирается уехать, его компаньон одалживает у него тысячу гульденов и обещает вернуть их его жене уже на следующий день. Разумеется, эту сумму он дает жене как якобы плату за любовь, а жена в конечном счете обнаруживает, что ее обманули, когда ее вернувшийся муж требует тысячу гульденов, и вдобавок к потере оказывается опозоренной. Когда, рассказывая эту историю, молодой человек добрался до того места, где соблазнитель говорит компаньону: „Завтра я отдам деньги твоей жене“, – слушательница прервала его многозначительными словами: „Скажите, вы мне этого уже не отдавали? Ах, пардон, я хотела сказать – не рассказывали?“ Едва ли она могла изъявить свою готовность отдаться на тех же условиях более явно, не высказывая этого напрямую». (Internat. Zeitschr. f. Psychoanalyse, I, 1914.)

Красивый случай такого саморазоблачения с безобидным исходом приводит В. Тауск в работе под названием «Вера отцов»: «Поскольку у меня была невеста Кристина, – рассказывал господин А., – и она не хотела обратиться в иудейство, мне самому, чтобы иметь возможность жениться, пришлось обратиться из иудейства в христианство. Я сменил вероисповедание не без внутреннего сопротивления, но, как мне казалось, цель оправдывала смену конфессии, причем от иудейства мне было отказаться несложно, поскольку я придерживался его внешне только, без религиозной убежденности, потому что таковой не имел. Тем не менее впоследствии я всегда исповедовал иудейство, и немногие мои знакомые знают, что я крещен. В результате этого брака появились двое сыновей, которые были крещены. Когда мальчики достигли соответствующего возраста, они узнали о своем еврейском происхождении, с тем чтобы под влиянием антисемитских настроений в школе по этой ненужной причине не обратились против отца. Несколько лет назад я жил с детьми, посещавшими тогда народную школу, на даче в Д. в семье одного учителя. Однажды, когда мы полдничали с нашими дружелюбными, впрочем, хозяевами, хозяйка дома, не подозревая о еврейском происхождении своих летних постояльцев, сделала несколько весьма резких выпадов против евреев. Тут я должен был бы смело разъяснить ситуацию, чтобы дать моим сыновьям пример „мужества убеждения“, но побоялся неприятной полемики, которая обычно следует за подобным признанием. Кроме того, я побоялся лишиться, возможно, хорошего пристанища, которое мы нашли, и таким образом испортить моим детям и без того короткое время для отдыха, если бы нашим хозяевам пришлось изменить свое поведение по отношению к нам, потому что мы были евреями, на негостеприимное. Поскольку я все-таки мог ожидать, что мои мальчики, если и дальше будут присутствовать при разговоре, прямодушно и непринужденно выдадут правду, которая чревата последствиями, я хотел удалить их из общества, отослав в сад. „Идите в сад, евреи [Juden]“, – сказал я и быстро поправился: „юноши [Jungen]“. Этим, стало быть, благодаря ошибочному действию я содействовал проявлению моего „мужества убеждения“. Другие, правда, из этой оговорки не сделали никаких выводов, не придав ей никакого значения, но мне пришлось извлечь урок, что „веру отцов“ нельзя безнаказанно отвергать, если являешься сыном и имеешь сыновей». (Internat. Zeitschr. f. Psychoanalyse, IV. 1916.)

Отнюдь не безобиден следующий случай оговорки, который я бы не сообщил, если бы его для этой подборки не запротоколировал во время допроса сам служащий суда.

Ополченец, обвиненный в краже со взломом, говорит: «С тех пор меня так и не уволили с этого военного воровского места [Diebsstellung вместо Dienststellung – служба], поэтому я по-прежнему принадлежу народному ополчению».

Забавное впечатление производит оговорка, когда она используется как средство, чтобы при возражении подтвердить то, что в психоаналитической работе может быть весьма желанно врачу. У одного из моих пациентов мне когда-то удалось истолковать сновидение, в котором присутствовало имя Яунер [Jauner]. Сновидец знал человека с таким именем, но никак не мог понять, почему эта персона вошла во взаимосвязь сновидения, и поэтому я отважился высказать предположение, что это могло произойти всего лишь из-за имени, которое созвучно с ругательным словом «мошенник» [Gauner]. Пациент быстро и энергично запротестовал, но при этом совершил оговорку и подтвердил мое предположение, поскольку воспользовался заменой во второй раз. Его ответ гласил: «Это мне кажется все же слишком jewagt [вместо gewagt – смелым]». Когда я обратил его внимание на оговорку, он согласился с моим толкованием.