Текст книги "Психоанализ. Искусство врачевания психики. Психопатология обыденной жизни. По ту сторону принципа удовольствия"

Когда такая оговорка, обращающая задуманную речь в ее противоположность, случается во время серьезного спора у одного из двух спорщиков, то это сразу ставит его в невыгодное положение перед другим, который редко упускает возможность воспользоваться своей улучшившейся позицией.

При этом становится ясно, что люди в общем и целом дают оговорке, как и другим ошибочным действиям, такое же толкование, которое я представляю в этой книге, даже если в теории эту точку зрения они не разделяют и если в отношении своей собственной персоны не склонны отказываться от удобства, связанного с допущением ошибочных действий. Веселье и глумление, которые, несомненно, вызывает подобная ошибка в речи в решающий момент, противоречат будто бы повсеместно допускаемому допущению, что оговорка – это lapsus linguae и психологического значения не имеет. Не кто иной, как немецкий рейхсканцлер князь Бюллов, попытался возражением спасти ситуацию, когда в своей речи в защиту кайзера (в ноябре 1907 года) оговоркой обратил текст в противоположность.

«Что же касается современности, новой эпохи кайзера Вильгельма II, то я могу повторить лишь то, что сказал годом раньше: было бы несправедливо и неправедно говорить о круге ответственных советчиков возле нашего кайзера… (оживленные возгласы: „Безответственных“) безответственных советчиков. Простите мне lapsus linguae». (Веселое оживление.)

Между тем фраза князя Бюллова из-за нагромождения отрицаний оказалась в некоторой степени незамеченной; симпатия к оратору и понимание его тяжелого положения способствовали тому, что в дальнейшем эта оговорка не использовалась против него. Хуже пришлось годом спустя в этом же месте другому оратору, который хотел призвать к откровенному обращению к кайзеру и при этом посредством скверной оговорки уведомил о других чувствах, живущих в его лояльной душе.

«Латтманн (член Немецкой национальной народной партии): «Мы сталкиваемся с вопросом о послании на основе регламента рейхстага. В соответствии с ним рейхстаг имеет право направить такое послание кайзеру. Мы полагаем, что единодушное мнение и желание немецкого народа состоит в том, чтобы достичь единодушного волеизъявления также и в этом вопросе, и если мы сможем сделать это в форме, которая полностью считается с монархическими чувствами, то должны делать это также и бесхребетно [rückgratlos]. (Бурное веселье, продолжающееся несколько минут.) Уважаемые господа, имелось в виду не бесхребетно, а откровенно [rückhaltlos] (веселое оживление), и такое откровенное мнение народа, как мы хотим надеяться, заслушает также и наш кайзер в это тяжелое время».

Газета «Vorwärts» от 12 ноября 1908 года не преминула показать психологическое значение этой оговорки: «Пожалуй, никогда раньше в парламенте депутат не обозначал так точно в невольном самообвинении свою позицию и позицию парламентского большинства по отношению к монарху, как это удалось сделать антисемиту Латтманну, когда на второй день интерпелляции с торжественным пафосом он допустил промашку, признавшись, что он и его друзья хотят бесхребетно высказать кайзеру свое мнение. Громкий хохот, раздавшийся со всех сторон, заглушил дальнейшие слова бедолаги, который к тому же счел необходимым, недвусмысленно оправдываясь, пробормотать, что, собственно, он имел в виду „откровенно“».

Я добавлю еще один пример, в котором оговорка приобрела буквально таинственный характер пророчества: весной 1923 года в международном финансовом мире вызвало огромное возбуждение то, что совершенно молодой банкир X. из «новых богачей» в В., пожалуй, один из новичков, во всяком случае самый богатый и по годам самый юный, после кратковременной борьбы за власть стал обладать контрольным пакетом акций банка ***; следствием этого явилось то, что на достойном внимания общем собрании пожилые руководители этого института, финансисты старой закваски, не были переизбраны, а юный X. стал президентом банка. В прощальной речи, адресованной непереизбранным старым президентам, с которой затем выступил член правления доктор Y., некоторые слушатели заметили не раз повторявшуюся неприятную оговорку оратора. Он постоянно говорил об умирающем [dahinscheidenden] (вместо ausscheidenden – выбывающем) президенте. Затем случилось так, что через несколько дней после этого собрания непереизбранный старый президент умер. Но его возраст уже превышал 80 лет! (Шторфер.)

Красивый пример оговорки, преследующий цель не столько разоблачение говорящего, сколько ориентировку стоящего вне сцены слушателя, содержится в «Валленштейне» («Пикколомини», действие I, 5-е явление) и демонстрирует нам, что поэт, пользующийся здесь этим средством, хорошо знал механизм и смысл оговорки. В предыдущей сцене Макс Пикколомини страстно выступает в защиту герцога и при этом восторженно говорит о благах мира, раскрывшихся перед ним, когда он сопровождал дочь Валленштейна в лагерь. Он повергает своего отца и посланника двора Квестенберга в полное замешательство. При таких обстоятельствах продолжается пятая сцена:

Квестенберг

О, горе нам. Вот до чего дошло!

(Настойчиво и нетерпеливо.)

Друг, неужели в этом заблуждении

Дадим ему уйти, не позовем

Сейчас назад, и здесь же не откроем

Ему глаза?

Октавио

(опомнившись после глубокого раздумья)

Мне он открыл глаза

И то, что я увидел, – не отрадно.

Квестенберг

Что ж это, друг?

Октавио

Будь проклята поездка!

Квестенберг

Как? Почему?

Октавио

Идемте! Должен я

Немедленно ход злополучный дела

Сам проследить, увидеть сам. Идем!

(Хочет его увести.)

Квестенберг

Зачем? Куда? Да объясните!

Октавио

(все еще торопит его)

К ней!

Квестенберг

К ней?

Октавио

(спохватываясь)

К герцогу! Идем![29]29
  Перевод А. Толстого.


[Закрыть]

Эта небольшая оговорка «к ней» вместо «к нему» должна нам показать, что отец увидел настоящий мотив пристрастности своего сына, тогда как придворный сетует, что «он говорит с ним сплошными загадками».

Другой пример поэтического использования оговорки обнаружил Отто Ранк у Шекспира. Я процитирую сообщение Ранка из «Zentralblatt für Psychoanalyse», I, 3:

«Чрезвычайно тонко поэтически мотивированная и технически блестяще использованная оговорка, которую приводит Фрейд в „Валленштейне“, чтобы показать, что поэты очень хорошо знают механизм и смысл этого ошибочного действия и предполагают наличие такого понимания также и у слушателя, содержится также в „Венецианском купце“ у Шекспира (третий акт, вторая сцена). Порция, которая по воле своего отца может выйти замуж только за того, кто вытянет счастливый жребий, лишь по счастливой случайности избавляется от немилых ей женихов. Но когда наконец она находит Бассанио, жениха, к которому она действительно расположена, ей приходится опасаться, что и он вытянет не тот жребий. Больше всего ей хочется теперь ему сказать, что и в этом случае он может быть уверенным в ее любви, но в этом ей мешает данное ею клятвенное обещание. В этом внутреннем разладе она по воле поэта говорит желанному жениху:

 
Помедлите, день-два хоть подождите
Вы рисковать; ведь если ошибетесь —
Я потеряю Вас; так потерпите.
Мне что-то говорит (хоть не любовь),
Что не хочу терять Вас…
Я б Вас научила,
Как выбрать… Но тогда нарушу клятву.
Нет, ни за что. Итак, возможен промах.
Тогда жалеть я буду, что греха
Не совершила! О, проклятье взорам,
Меня околдовавшим, разделившим!
Две половины у меня: одна
Вся Вам принадлежит; другая – Вам…
Мне – я сказать хотела; значит, Вам же, —
Так Ваше все! [30]30
  Перевод Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]
 

Именно то, на что ей хотелось лишь слегка намекнуть, потому что, собственно говоря, ей вообще следовало молчать, то есть что уже до совершения выбора она целиком принадлежит ему и его любит, поэт с удивительно тонким психологическим чутьем позволяет открыто прорваться в оговорке и этим искусным приемом устраняет невыносимое состояние неопределенности любящего и напряжение настроенного в унисон слушателя, успокаивая насчет исхода выбора».

При том интересе, которого заслуживает такая солидарность великого поэта с нашим пониманием оговорки, я считаю оправданным привести третий такой пример, о котором сообщил Э. Джонс [31]31
  «Пример литературного использования оговорки». Zentralbl. f. Psychoanalyse, I, 10.


[Закрыть]:

«Отто Ранк в недавно опубликованной статье обращает внимание на один красивый пример, где по воле Шекспира один из его персонажей, Порция, совершает „оговорку“, благодаря которой внимательному слушателю становятся очевидными ее тайные мысли. У меня есть намерение привести аналогичный пример из „Эгоиста“, шедевра величайшего английского писателя-романиста Джорджа Мередита. Действие романа вкратце таково: сэр Уиллоби Паттерн, аристократ, вызывавший в своем кругу всеобщее восхищение, обручается с мисс Констанцией Дурхэм. Она обнаруживает у него ярко выраженный эгоизм, который, однако, тот умело скрывает от мира, и, чтобы избежать свадьбы, сбегает с одним капитаном по имени Оксфорд. Через несколько лет он обручается с мисс Кларой Мидлтон. Значительная часть книги заполнена подробным описанием конфликта, возникающего в душе Клары Мидлтон, когда она обнаруживает у своего жениха ту же самую бросающуюся в глаза черту характера. Внешние обстоятельства и понятия чести связывают ее с данным ею словом, тогда как ее жених проявляет по отношению к ней все большее пренебрежение. Частично она доверяется Вернону Уитфорду, его кузену и секретарю (за которого она в конце концов и выходит замуж). Однако из-за лояльности по отношению к Паттерну и по другим мотивам он держится в стороне.

В одном монологе Клара говорит о своем горе следующее: „Если бы только какой-нибудь благородный человек смог увидеть меня такой, какая я есть, и не счел бы чем-то ничтожным мне помочь! О! Мне бы только освободиться из этой тюрьмы колючек и мелкой заросли. Одна я не смогу пройти свой путь. Я трусиха. Указующий перст – я думаю, он бы меня изменил. Я могла бы сбежать к другу, изорванная в кровь, презираемая и в гвалте брани… Констанция повстречала солдата. Наверное, она молилась, и ее молитва была услышана. Она поступила нехорошо. О, но как я ее за это люблю. Его звали Гарри Оксфорд… Она не колебалась, она разорвала цепи, она открыто ушла к другому. Храбрая девушка, что ты думаешь обо мне? Но у меня нет Гарри Уитфорда, я одна“.

Внезапное осознание того, что она употребила другое имя вместо Оксфорда, подействовало на нее словно удар обухом, и она залилась ярким румянцем.

Тот факт, что фамилии обоих мужчин оканчиваются на „форд“, несомненно, способствует тому, что она их путает, и многими он рассматривался бы как достаточная причина этого. Однако настоящая, более глубокая причина ясно изложена писателем.

В другом месте опять встречается эта же самая оговорка. За нею следуют та спонтанная нерешительность и та внезапная смена темы, с которыми нас знакомит психоанализ и труд Юнга, посвященный ассоциациям, и которые возникают только тогда, когда затрагивается наполовину осознаваемый комплекс. Паттерн говорит покровительственным тоном об Уитфорде: „Ложная тревога! Добрый старый Вернон совсем не способен сделать что-либо необычное“. Клара отвечает: „Но когда теперь Оксфорд… Уитфорд здесь – ваши лебеди как раз проплывают по озеру; как красиво они выглядят, когда негодуют! Вот о чем я хотела как раз вас спросить. Мужчины, которые становятся свидетелями явного восхищения кем-то другим, наверное, естественным образом оказываются обескураженными?“ Сэра Уиллоби озарила внезапная догадка, он словно остолбенел.

Еще в одном месте другой оговоркой Клара выдает свое тайное желание более тесно общаться с Верноном Уитфордом. Обращаясь к мальчишке, она говорит: „Скажи вечером мистеру Вернону – скажи вечером мистеру Уитфорду… и т. д.“»[32]32
  Другие примеры оговорок, которые по замыслу писателя должны пониматься как имеющие смысл, по большей части как саморазоблачение, содержатся у Шекспира в «Ричарде II» (II, 2), у Шиллера в «Дон Карлосе» (II, 8, оговорка Эболи). Разумеется, этот список можно было бы легко дополнить.


[Закрыть]

Впрочем, представленное здесь понимание оговорки выдержало испытание и в самом малом. Мне не раз удавалось показать, что самые незначительные и естественные случаи ошибки речи имеют свой смысл и допускают такое же решение, как и более яркие примеры. Одна пациентка, которая вопреки моей воле, упорствуя в собственном решении, предпринимает кратковременную поездку в Будапешт, оправдывается передо мной тем, что она едет ведь всего на три дня, но оговаривается и говорит: всего на три недели. Она выдает, что наперекор мне лучше проведет три недели, а не три дня, в том обществе, которое я считаю для нее неподходящим. Однажды вечером мне нужно оправдаться, что я не зашел за своей женой в театр, и я говорю: «Я был у театра в десять минут одиннадцатого». Меня поправляют: «Ты хочешь сказать: без десяти десять». Разумеется, я хотел сказать: «Без десяти десять». В десять минут одиннадцатого не было бы оправданием. Мне сказали, что в театральной программе указывалось: «Окончание без десяти десять». Когда я подошел к театру, то обнаружил, что в вестибюле темно, а театр пуст. Представление окончилось раньше, и моя жена не стала меня дожидаться. Когда я посмотрел на часы, до десяти часов оставалось еще пять минут, но я решил представить мой случай дома в более выгодном свете и сказать, что до десяти оставалось еще десять минут. К сожалению, оговорка не дала осуществиться моему намерению и разоблачила мою неискренность, заставив меня самого признаться в большем, чем я собирался признать.

Отсюда мы приходим к тем нарушениям речи, которые уже нельзя описать как оговорки, поскольку они искажают не отдельное слово, а ритм и произнесение речи в целом, как, например, лепетание и заикание при растерянности. Но здесь, как и там, имеет место внутренний конфликт, который выдает нам себя через нарушение речи. Я и в самом деле не думаю, что кто-нибудь оговорился бы во время аудиенции у Его Величества, в ходе серьезного любовного ухаживания, в речи в защиту чести и имени перед присяжными заседателями, словом, во всех случаях, в которых человек всецело присутствует, как мы это метко обозначаем. Даже при оценке стиля, которым пишет автор, мы вправе и привыкли придерживаться принципа объяснения, без которого не можем обойтись, истолковывая происхождение отдельной ошибки речи. Ясный и четкий слог показывает нам, что автор здесь в ладах с собой, а там, где мы обнаруживаем неестественное и витиеватое выражение, которое, как верно говорят, косится в разные стороны, мы можем обнаружить причастность не доведенной до конца, осложняющей мы сли или уловить заглушенный голос самокритики автора[33]33
Ce qu’on conçoit bienS’annonce clairementEt les mots pour le direArrivent aisément.Boi1eau, Art poétique.

[Закрыть].

После первого появления этой книги иноязычные друзья и коллеги начали обращать свое внимание на оговорки, которые они могли наблюдать в странах, где говорят на их родном языке. Они, как и можно было ожидать, обнаружили, что законы ошибочного действия не зависят от материала речи, и давали такие же толкования, которые обсуждались здесь на примерах лиц, говорящих на немецком. Я приведу только один пример вместо бесчисленного множества:

Доктор А. А. Брилл (Нью-Йорк) рассказывает о себе: «A friend described to me a nervous patient and wished to know whether I could benefit him. I remarked, I believe that in time I could remove all his symptoms by psycho-analysis because it is a durable case wishing to say!» [34]34
  Один мой друг направил ко мне больного, страдающего нервным расстройством, и пожелал узнать, смогу ли я ему помочь. Я заметил: «Думаю, что за какое-то время я смогу устранить все его симптомы с помощью психоанализа, потому что это долговечный [durable] случай», намереваясь сказать «излечимый» [curable]!


[Закрыть](A contribution to the Psychopathology of Everyday Life. Psychotherapy, Vol. III, Nr. 1, 1909.)

В заключение тем читателям, которые не страшатся определенных трудностей и которым психоанализ не чужд, я хочу привести пример, где можно увидеть, в какие душевные глубины способно погрузить также и прослеживание оговорки.

Доктор Л. Йекельс рассказывает: «Одиннадцатого декабря несколько вызывающе и высокомерно ко мне на польском языке обращается дама, с которой я дружен: „Почему я сегодня сказала, что у меня двенадцать пальцев?“ По моей просьбе она воспроизводит сцену, в которой обронила свое замечание. Она собиралась вместе с дочерью выйти из дома, чтобы нанести визит, и попросила дочь, находящуюся в фазе ремиссии dementia praecox, сменить блузку, что та и сделала в смежной комнате. Когда дочь появилась снова, она застала мать, занятую чисткой ногтей; и тут произошел следующий разговор:

Дочь: „Вот видишь, я уже готова, а ты – все еще нет!“

Мать: „Но ведь у тебя всего одна блузка, а у меня двенадцать ногтей“.

Дочь: „Что?“

Мать (теряя терпение): „Ну, конечно, у меня же двенадцать пальцев“.

На вопрос одного присутствующего при рассказе коллеги, что ей приходит на ум в связи с „двенадцатью“, она столь же быстро, как и уверенно, отвечает: „Двенадцать для меня не дата (имеющая значение)“.

По поводу пальцев после легкой заминки дается следующая ассоциация: „В семье моего мужа имели место шесть пальцев на ногах (в польском языке нет выражения, обозначающего пальцы ног одним словом [Zehe]). Когда наши дети появлялись на свет, мы сразу обследовали, нет ли у них шести пальцев“. В силу внешних причин этим вечером анализ не был продолжен.

Следующим утром, 12 декабря, меня навещает дама и в явном возбуждении мне рассказывает: „Представьте себе, что со мною случилось; двадцать лет подряд я поздравляю старого дядю моего мужа с днем рождения, который у него сегодня, всегда 11-го числа пишу ему письмо; а на этот раз об этом забыла и была вынуждена только что телеграфировать“.

Я напоминаю себе и даме, с какой уверенностью вчерашним вечером она ответила на вопрос коллеги по поводу числа „двенадцать“, которое на самом деле вполне все же годилось для того, чтобы напомнить ей о дне рождения, заметив, что для нее двенадцатое число – дата, не имеющая значения.

Тут она признается, что этот дядя ее мужа – богатый дядюшка, на наследство которого она, собственно говоря, всегда рассчитывала, тем более в своем нынешнем стесненном финансовом положении.

Она тут же подумала о нем, точнее о его смерти, когда несколько дней назад одна знакомая нагадала ей на картах, что она получит много денег. У нее сразу мелькнуло в голове, что дядя – единственный, от кого она или ее дети могут получить деньги; в связи с этой сценой она моментально вспомнила также, что жена этого дяди уже обещала оставить завещание детям рассказчицы; только вот умерла она без завещания; быть может, соответствующее поручение она дала своему мужу.

Желание смерти дяди, должно быть, проявилось весьма интенсивно, когда она сказала напророчившей даме: „Вы подбиваете людей губить других“.

В эти четыре или пять дней, которые отделяли пророчество и день рождения дяди, она постоянно искала в газетах, приходивших в дом дяди, заметку о его смерти.

Поэтому неудивительно, что при таком интенсивном желании его смерти факт и дата его отмечаемого в скором времени дня рождения были настолько сильно вытеснены, что это привело не только к забыванию осуществлявшегося многие годы намерения, но и к тому, что ее не смог привести в сознание даже вопрос коллеги.

В оплошности „двенадцать пальцев“ пробилось подавленное число „двенадцать“ и наряду с прочим предопределило ошибочное действие.

Я говорю: „наряду с прочим“, ибо обращающая на себя внимание ассоциация со словом „пальцы“ заставляет нас подозревать наличие еще и других мотивировок; она объясняет нам также, почему „двенадцать“ исказило именно этот столь безобидный оборот речи о десяти пальцах.

Она подумала: „В семье моего мужа имели место шесть пальцев на ногах“.

Шесть пальцев ног – это признаки известной патологии, таким образом, шесть пальцев – один ненормальный ребенок, а двенадцать пальцев – два ненормальных ребенка.

Это и в самом деле относилось к данному случаю.

Вышедшая замуж в очень юном возрасте женщина в качестве единственного наследства, оставшегося после ее мужа, который всегда считался эксцентричным, ненормальным человеком и лишил себя жизни после недолгого брака, имела двоих детей, которые неоднократно характеризовались врачами как имевшие плохую наследственность со стороны отца и ненормальные.

Старшая дочь после тяжелого приступа кататонии недавно вернулась домой; вскоре после этого тяжелым неврозом заболела и младшая дочь, находящаяся в пубертатном возрасте.

То, что ненормальность детей сочетается здесь с желанием смерти дяди и сгущается с этим гораздо сильнее в подавленном и в психическом отношении более валентным элементом, позволяет нам в качестве второй детерминации этой оговорки допустить желание смерти ненормальных детей.

Превалирующее значение двенадцатого числа как желания смерти становится ясным, однако, уже из того, что в представлении рассказчицы день рождения дяди имел очень тесную ассоциативную связь с понятием смерти. Ибо ее муж лишил себя жизни тринадцатого числа, то есть на следующий день после дня рождения того же самого дяди, чья жена сказала молодой вдове: „Еще вчера он так сердечно и очаровательно поздравлял, а сегодня!“

Далее я хочу еще добавить, что дама имела также достаточно реальных причин желать смерти детям, от которых она не получала вообще никакой радости, которые заставляли ее лишь горевать и терпеть жесткие ограничения своего самоопределения и ради которых она отказалась от всякого счастья любви.

Также и в этот раз она тщательно старалась избежать всякого повода расстроить дочь, с которой собиралась нанести визит; и можно себе представить, сколько терпения и самоотречения в связи dementia praecox это требовало и сколько импульсов ярости при этом надо было подавлять.

Следовательно, смысл ошибочного действия, видимо, таков:

Дядя должен умереть, эти ненормальные дети должны умереть (так сказать, вся эта ненормальная семья), а я должна иметь от них деньги.

По моему мнению, это ошибочное действие обладает несколькими признаками необычной структуры, а именно:

а) Наличие двух детерминант, которые сгущены в одном элементе.

б) Наличие двух детерминант отражается в удвоении оговорки (двенадцать ногтей, двенадцать пальцев).

в) Обращает на себя внимание то, что значение числа „двенадцать“, то есть значение двенадцати пальцев, выражающих ненормальность детей, репрезентирует косвенное изображение; психическая ненормальность изображается здесь через физическую, высшее – через низшее»[35]35
  Internet. Zeitschr. f. Psychoanlyse, I, 1913.


[Закрыть].