Текст книги "Е. П. Дурново (Эфрон). История и мифы"

«Я все рассказала мужу, он замахал руками: “Черт с ними, расскажи им. Я только устроился хорошо, и теперь все полетит к черту. Он сам говорит, что никаких выдач не требует”».

Так, по ее словам, началось ее сотрудничество с полицией. Согласилась она на него, якобы, потому, что «искренне верила» в жизненность зубатовского плана легализации рабочего движения, «увлеклась этой идеей», «была сторонницей экономического направления».

Характеризуя Зубатова как человека малообразованного, недалекого («ведь Зубатов был сильно раздут, а на самом деле он был очень малообразован, не закончил среднее образование»), Серебрякова считает его показной фигурой всего движения, лишь исполнителем ее идей. Для него она переводит книги по истории рабочего движения на Западе, подбирает библиотеку, пишет конспекты лекций, которые он затем читает своему рабочему кружку. Приписывая себе роль идеолога «зубатовщины», Серебрякова в 1925 г. с гордостью говорила, что именно она «свалила» Зубатова, когда в 1903 г. он был отправлен в отставку и выслан во Владимир. Восторженные отзывы Зубатова о ней как о ценной секретной сотруднице, посланные им в 1907 г. в департамент полиции, Серебрякова объясняет так: «Озлобленный Зубатов, во-первых, мстил ей за гибель своей карьеры, и, во-вторых, этим путем стремился опровергнуть идущее будто бы от департамента полиции обвинение его в том, что он был одурачен Серебряковой, которая лишь фиктивно, была сотрудницей охранки, а фактически работала для революции»[276]276
  Алексеев И. В. История одного провокатора. С предисловием А.В. Луначарского. Обвинительное заключение и материалы к процессу А.Е. Серебряковой. Изд. Московского Губсуда. М., 1925. С. 51–65.


[Закрыть].

Этот рассказ весьма далек от истины. Как показали данные обвинительного заключения по делу Серебряковой, связь ее с московским охранным отделением начинается в конце 1880-х гг., что видно из сопоставления двух дат.

Министр внутренних дел П. А. Столыпин, ходатайствуя в феврале 1911 г. «о всемилостивейшем пожаловании Анне Серебряковой из секретных сумм департамента полиции пожизненной пенсии в размере 1 200 руб. в год», ссылался в своем «всеподданнейшем докладе» Николаю II на 25-летнюю работу на пользу охранки этого «убежденнейшего врага крамолы, исполнявшего свои обязанности идейно, мало интересуясь денежным вознаграждением»[277]277
  «Известия», 1926. 16 апреля. № 87.


[Закрыть].

Активность Серебряковой и результаты ее работы в охранке с 1886–1887 гг. по 1909 г., когда она была разоблачена, впечатляют. В первый день судебного процесса ей были предъявлены 9 пунктов обвинения. Эти 9 пунктов – провалы не отдельных революционеров, а целых революционных групп:

1888 г. – провал революционно-народнической группы, издававшей газету «Самоуправление»;

А. Е. Серебрякова, 1891 г.

1892 г. – народнической группы во главе с писателем Астыревым, выпускавшей прокламации о голоде 1891 г. за подписью «мужицкие доброхоты»;

1894 г. – нелегальной типографии партии «Народное право» в Смоленске, арест видных деятелей партии;

1896 г. – социал-демократической организации «Рабочий союз»;

1897 г. – дополнительная ликвидация «Рабочего союза»;

1900 г. – ликвидация социал-демократической организации «Южный рабочий» в Екатеринославе, Киеве, Одессе, Кременчуге;

1902 г. – провал московского комитета РСДРП;

1903 г. – группы Авдеева и Сладкопевцева;

1905 г. – федеративного комитета по подготовке восстания в Москве[278]278
  «Известия», 7 апреля 1926. № 88.


[Закрыть].

Успехом своей деятельности Серебрякова была обязана как себе, так и заботливости московской охранки, особенно в период руководства ею С. Зубатовым. «Летописец» московского охранного отделения, жандармский генерал А. И. Спиридович так характеризовал отношение Зубатова к секретным сотрудникам, которое он стремился привить своим ближайшим сподвижникам и ученикам: «Вы, господа, должны смотреть на сотрудников, как на любимую женщину, с которой вы находитесь в нелегальной связи. Берегите ее, как зеницу ока. Один неверный шаг – и вы ее опозорите. Помните: провал сотрудника для вас лишь некоторый ущерб по службе, а для него же это – смерть гражданская, а часто и физическая. Проникнитесь этим, поймите это, и они поймут вас, доверятся, будут работать честно и самоотверженно. Штучников гоните прочь, это – не работники, это – продажные шкуры»[279]279
  Там же. 16 апреля 1926. № 87.


[Закрыть].

А. Е. Серебрякова – живое и яркое доказательство того, что эту свою теорию Зубатов последовательно применил на практике.

Не входя в состав ни одной партии, занимаясь официально лишь работой в нелегальном «Красном Кресте» помощи политическим заключенным, она смогла, используя эту работу для связи с различными революционными организациями, пользуясь доверием революционных работников, в течение десятилетий быть в курсе почти всей подпольной работы.

Будучи сама человеком образованным и связанным с литературным миром, Серебрякова не только превратила свою квартиру как бы в политический салон «с марксистским уклоном», что в период 1890-х гг., когда идеи марксизма лишь начали распространяться в России, само по себе привлекало революционную интеллигенцию, но и оказывала услуги отдельным работникам по предоставлению ночевок, в получении бланков, паспортов, литературы. У нее хранились и раздавались деньги для сидящих в тюрьме политических заключенных, в ее квартире устраивались деловые совещания, через нее приезжие проникали в подпольные организации, о чем говорили на суде Серебряковой И. В. Шер, С. Н. Смидович, В. В. Гурвич-Кожев-никова, А. В. Луначарский и другие свидетели.

А. В. Луначарский заехал к ней с письмом от А. Б. Аксельрода, который рекомендовал через нее связаться с московскими социал-демократами. Он вспоминал, что к «Анне Егоровне относились с большим уважением и тепло»: «Чрезвычайно подвижная дама с лицом некрасивым, но симпатичным, с очень яркими, обладавшими каким-то живым блеском глазами, чрезвычайно разговорчивая, необычайно ласковая и отзывчивая на все общественное и личное…, она всегда почти была окружена какими-нибудь друзьями или гостями. Беседовали с ней о злободневных вопросах марксистской журналистики, о политических событиях, о друзьях в ссылке и за границей. А. Е. потом любила уединиться и с глазу на глаз осведомляться, что делается в нелегальной области… Очень многое о нашей деятельности она знала, хотя строго конфиденциальные факты мы ей не говорили. Потом переходила на личное: быт, здоровье, оказывала маленькие услуги. Уходя, все говорили себе: «Какой же это милый и добрый человек!».

«Умом своим она меня не поражала. В теоретических вопросах больше помалкивала или поддакивала. Мне казалось, что она слишком шумна и поверхностна, чтобы глубоко вникать в теорию марксизма. А в практических делах у нее было много опыта и смекалки. Все же она была очень и очень неглупа»[280]280
  Алексеев И.В. Указ. соч. С. I–III.


[Закрыть].

У Серебряковых в их «политическом салоне» собирались по субботам. Приходило человек 20–30. Здесь бывали и эсеры, и социал-демократы, и «левые» писатели, вроде А. М. Горького. Чтобы не привлечь подозрения на «Мамочку», квартиру не трогали. Зубатов берег ее. В сентябре 1897 г. он писал в департамент полиции, что имеются все основания для ареста за революционную деятельность А. И. Елизаровой, Э. Г. Гамбургера, В. Н. Розанова и других, но брать их нельзя, если не желать сломать всю нашу систему», ибо все это составляет «святая святых» нашей столицы[281]281
  Шейнин Л. Записки следователя. М., 1979. С. 434.


[Закрыть].

Настороженно относилась к Серебряковой только А. И. Елизарова. А. В. Луначарский вспоминал о предупреждении

А. И., что особенно откровенным с ней быть нельзя. Не то, чтобы подозревала, просто Серебрякова казалась ей слишком суетливой и болтливой. А Серебрякова упрекала Анну Ильиничну в излишней конспирации «даже по мелочам» и называла ее «дамой под вуалью». Ее обидело то, что от нее скрыли цель поездки Н. К. Крупской с матерью в 1896 году к В. И. Ленину в Сибирь. Она упрекнула Елизарову за то, что та не сообщила о женитьбе Ленина. Когда А. И. спросила: «Ведь вы не знаете брата?» – «Нет». – «Так зачем вам знать женился ли он и на ком?» А. И. считала это бабьей любовью к сплетням[282]282
  Шейнин Л. Записки следователя. М., 1979. С. 432, 433.


[Закрыть].

Собрав огромный агентурный материал о революционных организациях не только Москвы, но и России, охранка начала их ликвидацию. Провал следовал за провалом. Ни одной группе не удавалось укрепиться сколько-нибудь прочно хотя бы на полгода. Эти провалы, как показали архивы, раскрытые после революции, последовали, главным образом, в результате деятельности «Туза» – А. Е. Серебряковой – таково было мнение следователя Л. Шейнина, который вместе со старшим следователем московского губернского суда И. В. Алексеевым проводил следствие по делу Серебряковой и часто присутствовал при ее допросах.

Эта оценка деятельности «Мамочки» подтверждалась документами департамента полиции, самый ранний из которых датирован 26 марта 1907 г. – ходатайство С. В. Зубатова о выдаче денежного пособия Серебряковой. Зубатов, находившийся уже в отставке, писал: «В нынешнем году истекает 25 лет служебной деятельности г-жи Субботиной (псевдоним), честно и добросовестно оказывавшей за этот долгий срок секретные услуги московской администрации и департаменту полиции в их борьбе с революционными происками крамолы.

Окончив свое образование на высших курсах Герье, будучи превосходно ознакомлена с теориями, идеалами, нравом и бытом деятелей русской революции (всех направлений), посещая свободное время от семейных занятий время переводам научных сочинений (она – замужем за человеком с высшим образованием и имеет 3-х детей, оканчивающих курс наук в высших учебных заведениях), г-жа Субботина пользовалась неизменно за все это время громадным уважением и расположением различных лидеров революционных организаций.

Обладая научной подготовкой и имея возможность по первоисточникам наблюдать противоправительственную деятельность, знать не только показную, но и закулисную ее сторону, означенная деятельница могла быть и была вполне сознательной и убежденной защитницей отстаиваемых ею национально-государственных начал.

Сила внутреннего убеждения при природном высоком темпераменте, уме и такте, естественно, должны были гарантировать успешность ее практической деятельности. Действительность в высокой степени оправдала эти надежды: крупнейшие дела охранного отделения всех периодов его деятельности обязаны успехом ее инициативе (и в других она принимала то или иное участие). Мало того, убедившись на деле в наличности связи провинциальной преступной деятельности с Москвой, г-жа Субботина намеренно расширила свои кружковые связи за пределы столицы, создала возможность отделению увеличить объем своей деятельности и тем оказала большую помощь департаменту полиции.

Образовался летучий отряд при департаменте полиции, осветивший министерству внутренних дел юго-запад и северо-запад. Честь первого раскрытия «Бунда» принадлежит именно ей. Киев, Екатеринослав, Кременчуг были серьезно освещены также ею. Но все перечислить трудно.

Для должностных лиц отделения она являлась не только глубоко преданным агентурным источником, но и компетентным советчиком, а иногда и опытным учителем в охранном деле. Будучи до сего дня вне всяких подозрений у лиц противного лагеря, она поистине является живой политической летописью последних 25 лет.

Расставаясь ныне с этой редкой и удивительной личностью, правительственная власть имеет все основания, и нравственные, и деловые, особо отметить исключительную служебную деятельность г-жи Субботиной.

К сожалению, семейное ее положение не допускает никакой огласки и делает получение ею пенсии невозможным. Таким образом, остается лишь один путь награды: назначение ей, соответственно заслугам, единовременного пособия.

Как имевший удовольствие пользоваться ее интеллигентными услугами наиболее продолжительное время, я от всей души присоединяюсь к ее почтительнейшему ходатайству – о выдаче ей единовременного пособия в размере 10 тысяч.

Отставной надворный советник С. Зубатов.[283]283
  Алексеев И.В. С. 11, 26, 28; Известия. 18 апреля 1926. № 89.


[Закрыть] 26 марта 1907 г.»

Сменивший в сентябре 1902 г. на посту начальника московского охранного отделения Зубатова подполковник Ратко, занимая в 1907 г. должность офицера для особых поручений при дворцовом коменданте, следовательно, будучи, как и Зубатов, посторонним человеком, находит нужным поддержать ходатайство Серебряковой-Субботиной и дает в апреле 1907 г. свой отзыв.

В нем содержится блестящая характеристика деятельности Субботиной в течение 3-х-летнего заведования им московской охранкой: «… по указаниям г-жи Субботиной, отделение произвело целый ряд ликвидаций, нанесших весьма серьезный урон развитию революционной деятельности в партиях социал-демократической и социалистов-революционеров.

Постоянно находясь в обществе лиц различных свободных интеллигентных профессий, г-жа Субботина, помимо революционного, освещала и общественное движение, всегда умея указать взаимные между ними связь и отношения.

Кроме того, имея детей, воспитывающихся в различных высших учебных заведениях, Субботина оказывала постоянные и ценные услуги, выясняя личный состав студенческих организаций и их роль в активных революционных выступлениях.

Будучи убежденным врагом крамолы, г-жа Субботина, в силу принятых на себя службою обязательств, вынуждена была мириться с тем, что дети ее, постоянно встречая в доме родителей людей революционного лагеря, невольно заражались их убеждениями, и матери приходилось страдать, ввиду невозможности уберечь их от опасности увлечения политикой и связанной с этим вероятности порчи всей жизненной карьеры.

Исходя из последних соображений, г-жа Субботина, при оставлении мною в 1905 г. отделения, обратилась с просьбой об отставке, имея ввиду постепенно, не внушая детям какого-либо подозрения, отойти самой от революционной среды и тем получить возможность удержать детей от крайних увлечений. Вместе с тем, не имея личных средств к существованию, г-жа Субботина ходатайствовала о выдаче ей единовременного пособия взамен пенсии, получение коей являлось совершенно невозможным без опасности нарушения конспирации…

Ходатайство г-жи Субботиной мною было своевременно доложено бывшему тогда товарищу министра внутренних дел Трепову, причем я, с ведома г-жи Субботиной, просил о назначении ей пособия в размере 10 тысяч рублей. Генерал Трепов, оценивая по достоинству заслуги г-жи Субботиной и признавая справедливым выдачу ей означенного пособия, в то же время поручил мне уговорить от его имени г-жу Субботину отложить на некоторое время свое намерение отойти от дел, ввиду наступившего тогда серьезного момента, требовавшего исключительных условий для борьбы с движением. Уступив настойчивым просьбам, г-жа Субботина согласилась продолжать и временно находилась в непосредственных сношениях с департаментом полиции. Поле назначения ген. Трепова дворцовым комендантом г-жа Субботина вновь перешла в ведение московского охранного отделения.

Ввиду вышеизложенного, считаю долгом службы и совести и ныне поддержать ходатайство г-жи Субботиной о выдаче ей пособия в размере 10 тысяч руб. за ее самоотверженное честное и плодотворное долголетнее сотрудничество в деле борьбы с крамолой.

Апрель 1907 г. Подполковник Ратко»[284]284
  И. В. Алексеев, с. 12–14.


[Закрыть]. 28 мая 1907 г. эти рекомендации Зубатова и Ратко были направлены в департамент полиции бывшим в то время начальником московского охранного отделения М. Ф. фон Котеном, который тоже поддержал ходатайство Серебряковой. Он указал, что «помимо ценных услуг в деле освещения различных профессиональных организаций (учительского союза, лиги образования, организации безработных, текстильного, металлургического, графического союзов)», г-жа Субботина «так же прекрасно освещает детали и чисто революционных организаций, и что разработкой ее агентурных указаний лишь за один год удалось обнаружить несколько подпольных типографий…

Наконец, г-жа Субботина обладает еще одним громадным качеством, которого нельзя встретить ни у одного из остальных сотрудников, она умеет ко всякому данному положению подойти совершенно трезво и объективно, не поддаваясь общему настроению и не переходя от крайнего оптимизма к полному отчаянию, что редко встречается у сотрудников, работающих менее продолжительное время».

Таким образом, ходатайство Серебряковой поддержали 3 начальника московской охранки, сменившие друг друга, а последний (фон Котен) 8 декабря 1907 г. написал в департамент полиции еще и частное письмо с просьбой «о скорейшем разрешении и притом в наиболее благоприятном смысле» возбужденного им ходатайства.

В январе 1908 г. департамент полиции ходатайствует по этому вопросу перед министерством внутренних дел, высказываясь за выдачу пособия, правда, уменьшенного вдвое. В докладе тоже подчеркивается, что «названная Субботина оказала делу организации политического сыска неоценимые услуги, создав центральную агентуру не только для Москвы, но и для большей части европейской России».

10 января МВД разрешило выдать Серебряковой 5 тыс. руб., в течение января мая (по 1000 руб. в месяц) деньги ей были выданы через фон Котена[285]285
  Там же, с. 12–14.


[Закрыть].

В июне 1925 г. на следствии, в апреле 1926 г. на суде Серебрякова будет уверять, что столь лестные отзывы о ней Зубатов давал не в силу ее действительных заслуг, а из «особенного отношения к ней». «Ну а Ратко, а фон Котен, а департамент полиции?!» – спрашивает прокурор Арсеньев. – «Они, вероятно, по просьбе Зубатова». «Ратко, фон Котена, Столыпина сами спросите, если они обо мне писали!» И внезапно, со злым и тупым упорством, она почти кричит: «Слышите, не признаю!… Не призна-ю!… Ясно?»[286]286
  20 «Известия», 18 апреля 1926, № 89; Лев Шейнин, указ. соч., с. 445.


[Закрыть]

Анна Егоровна была наказана. Ее постигло колоссальное крушение. Разоблачение в 1909 г. было еще полубедой. Она ослепла; после революции ее окружало всеобщее презрение: царские шпионы и провокаторы – самые презренные существа. Старший сын отрекся от матери, дочь после разоблачения «Мамочки» сошла с ума, а затем умерла («Я явилась причиной ее болезни», – призналась Серебрякова на суде). Если она была действительно монархисткой, то она должна была испытывать материнские муки, видя, как ее дети становятся революционерами, пропитываются ненавистными ей идеями, за что она должна была выдавать их в качестве очередной жертвы, обрекая тем самым на тюрьму, ссылку, а не на получение наград за свою верную службу.

Разоблачил Серебрякову сотрудник департамента полиции «Леонид Петрович Меньщиков, который, по его словам, поставил целью своей жизни раскрыть все секреты российской охранки, особенно имена ее секретных сотрудников».

В конце 1880-х гг. он примкнул к одному из революционных кружков, но, по его словам, выданный С. В. Зубатовым, в 16 лет оказался в тюрьме, где и перешел к нему на службу. В конце 1890-х – начале 1900-х гг. он уже был правой рукой Зубатова, а после того, как «провалил» «Северный – союз социалистов-революционеров», вошел в полное доверие властей. Его повысили по службе – перевели на работу в департамент полиции, в святая святых его – сыскное отделение.

Те, кто знал Меньщикова, свидетельствовали, что это был корректный малоразговорчивый блондин в золотых очках с аккуратно подстриженной бородкой и солидными манерами. Был похож на молодого профессора. «Меньщиков резко отличался по образу жизни от других охранников. Он не участвовал в их оргиях и кутежах, вел замкнутый образ жизни. Весь его облик ничего не имел общего с обликом охранника. Это – тип приват-доцента, статистика, типичного интеллигента».

Говорил он, строго взвешивая каждое слово, и этим производил солидное впечатление даже на такого старого опытного революционера, как Лев Григорьевич Дейч, который также допрашивал его. Дейч был такого мнения, что «Меньщикову, безусловно, можно верить»[287]287
  «Известия», 24 апреля 1926, № 96.


[Закрыть].

Меньщиков был почти бесконтрольным руководителем секретного отдела, который никому из канцелярии не подчинялся. Он был в курсе всех дел полиции. Жандармский генерал Спиридович говорил: «Меньщиков был редкий работник. Он “сидел на перлюстрации” то есть писал в департамент полиции ответы на его бумаги по выяснению различных перлюстрированных писем. Писал также доклады департамента полиции по делам внутренней агентуры. Это считалось очень секретной частью, тесно примыкавшей к агентуре, и нас, офицеров, к ней не допускали. Меньщиковское бюро красного дерева внушало нам особое к нему почтение». Судебные эксперты на суде Серебряковой сообщили, что в департаменте полиции сохранились документы, которые свидетельствуют об особом доверии к Меньщикову как Зубатова, так и департамента полиции.

С первых шагов своей работы в охранном отделении, после того, как, перестав быть филером, он получил доступ к секретным материалам, Меньщиков стал заниматься крайне опасным делом: он непрерывно или похищал или копировал секретные документы, главным образом, такие, которые касались секретных сотрудников.

Его заподозрили в предательстве (есть свидетельство, что это произошло после того, как он подослал в1906 г. в эсеровский ЦК «даму под вуалью» с предупреждением об Азефе[288]288
  Каторга и ссылка. М. 1924, кн. 10 (№ 3), с. 135.


[Закрыть]), быстро убрали из розыскного отдела и отправили заведовать финляндским охранным отделением, которого, «в сущности, не было».

Там он купил себе домик, в котором в течение почти 2-х лет занимался копированием документов. На случай внезапного обыска он хранил у себя керосин, чтобы сжечь себя вместе с документами. Обо всем этом Меньщиков рассказал во время своих неоднократных встреч в 1909–1911 гг. с ним Б. И. Гореву-Гольдману, выступавшему свидетелем на суде Серебряковой в 1926 г.

Из Финляндии Меньщиков тайно уехал за границу. В момент бегства из России он уже не был на службе в охранном отделении, никакого содержания не получал и сильно нуждался.

Меньщиков поселился инкогнито на юге Франции, куда стал приглашать представителей различных революционных партий России, чтобы сообщить им списки провокаторов. Он торопился, опасаясь, что департамент полиции может принять преждевременные меры в отношении разоблачаемых лиц. Он хотел дать возможность партиям самим проверить сообщенные им сведения, а затем приняться за основную свою задачу – разоблачить в печати все тайны департамента полиции. От большевиков к нему был командирован И. Дубровинский, от меньшевиков – Б. Горев-Гольдман. Представитель парижской эсеровской группы М. Бакай, который тоже какое-то время работал в охранном отделении, ездил к Л. П. Меньщикову еще в Стокгольм в мае 1909 г. «Там я узнал о цели его выезда за границу. Вызвал он меня на свидание для того, чтобы я помог ему ориентироваться при первых сношениях с революционерами, которым он предлагал дать сведения о провокатуре» – писал М. Бакай[289]289
  М. Бакай. О разоблачителях и разоблачительстве (Письмо к В. Бурцеву). С вступительной заметкой Л. Меньщикова Нью-Йорк, 1912, с. 45.


[Закрыть].

В Париже такую же кампанию по разоблачению российской политической полиции с 1906 г. вел В. Л. Бурцев, бывший народоволец, близкий потом к эсерам, издававший газету «Общее дело». Осенью 1909 г. Меньщиков написал ему письмо, в котором сообщал, что приехал в Париж с целью передать списки провокаторов революционерам. «В моем распоряжении, – писал Л. П., – фотоснимки подлинных секретных документов охранки, списки ее агентуры, ее клички, адреса конспиративных квартир. Часть сведений я намерен опубликовать в вашей газете. Остальное готов дать представителям революционных организаций заграницей»[290]290
  Лев Шейнин, с. 438.


[Закрыть].

Осенью 1909 г. В. Бурцев опубликовал в своей газете список провокаторов. Среди них появилось и имя Серебряковой.

Некоторые российские газеты перепечатали это сообщение. Так «Русское слово» 30 октября (12 ноября) 1909 г. в своей рубрике «За границей» поместило небольшую заметку «Новые разоблачения Бурцева»:

«Париж. 29.Х – 11.XI. В. Л. Бурцев раскрыл обширную провокацию в партии социал-демократов и публикует о деятельности видного члена московской организации Анны Григорьевны Серебряковой, состоявшей на службе полиции 24 года. Серебрякова выдала ряд организаций и три типографии. Она вращалась также и в кругах максималистов»[291]291
  «Русское слово», 30 октября (12 ноября) 1909 г., № 249. В статье ошибочно указано отчество Серебряковой.


[Закрыть].

Через 2 дня эта же газета опубликовала статью «Женщина-провокатор»: «Телеграмма корреспондента “Русского слова”» из Парижа, сообщающая о разоблачениях В. Л. Бурцевым нового провокатора в лице Анны Григорьевны Серебряковой, в течение 24 лет состоявшей агентом охранного отделения, произвела сильное впечатление.

В литературных и земских кругах личность А. Г. Серебряковой была хорошо известна. Да и вообще ее хорошо знали в передовых кружках и различных обществах Москвы.

Пока не получены из Парижа дополнительные сведения, многие выражают сомнения, допускают возможность какой-то ошибки телеграфа. С другой стороны, неожиданное разоблачение, как и обычно бывает, заставило работать мысль знавших г-жу Серебрякову в другом направлении, делать некоторые сопоставления, приведшие их к заключению, что, пожалуй, в данном случае никакой ошибки телеграфа не было.

Правда, А. Г. Серебрякова была не «Григорьевной», а «Егоровной». Даже больше. В радикальных кружках она была известна не как «Егоровна» и не как «Серебрякова». Там ее знали под именем «Анны Степановны Рещиковой…»

Г-жа Рещикова-Серебрякова, по отзывам знавших ее, была личностью далеко незаурядной. Широко интеллигентная, интересная «спорщица». В Москве она появилась, если не ошибаюсь, в начале 1880-х гг. Одно время работала в ланинском «Курьере», где занималась переводами по иностранному отделу. Вероятно, около этого времени у нее и завязались знакомства с различными литературными и либеральными кружками, которых в Москве в то время было немало. Достаточно указать, что она долгое время поддерживала дружеские отношения с такими видными писателями и деятелями, как Златовратский, Гольцев, Мачтет, Кичеев, издатель Чарушников, Офранев – Мишла и многими другими.

Выйдя замуж за земского служащего, г-жа Рещикова-Серебрякова приобрела широкие знакомства в среде земских деятелей.

Г-жа Серебрякова умела поддерживать связи со своими «друзьями» и не потеряла их даже тогда, когда променяла литературу на мастерскую модных платьев, а мастерскую (как это было в последнее время) – на библиотеку.

Неудивительно, что ее старые знакомые с недоумением спрашивают себя: «Неужели Серебрякова была в течение 24 лет провокатором?»…

Г-жа Серебрякова была видной участницей студенческих

кружков и собраний, собирала деньги на различные цели, сама сорганизовывала кружки, оказывала помощь политическим заключенным и пр.

Вспоминают, что г-жа Серебрякова была в большой дружбе и оказывала сильное влияние на небезызвестную в Москве Е. П. Дурново, дочь бывшего московского губернатора, деятельную сотрудницу «левых» кружков. «Впоследствии

Е. П. Дурново вышла замуж за г. Я. Эфрона, с которым Серебрякова также была дружна.

Во время московского восстания Е. П. Дурново с дочерью была арестована, и ее удалось освободить, сколько помнится, под крупный залог»[292]292
  «Русское слово», 1 (14) ноября 1909 г., № 251. В статье допущены ошибки: Е. П. Дурново не была дочерью московского генерал-губернатора; арестована она была не во время московского восстания», а 26 июля 1906 г.; ее дочь Анна, находившаяся в московской тюрьме с 12 января по 26 февраля 1905 г., затем высланная в Киев на 1 год, к моменту ареста матери уже вернулась в Москву.


[Закрыть].

Статья «Женщина-провокатор» – анонимная, но, вероятно, ее автором был В. Л. Бурцев, который хотел разоблачение Серебряковой сделать своей заслугой. 4 (17) ноября 1909 г. он сделал в Париже «громкое заявление» о том, что у него есть несомненные доказательства провокационной деятельности Серебряковой, которые скоро будут оглашены, как и рассказ «того лица из охранного мира, которое имело с Серебряковой сношения по службе»; будет также оглашен доклад о награждении ее 5 000 руб., где перечислены все ее заслуги.

Бурцев писал, что ряд провалов в революционных партиях произошел именно благодаря ей («Народное право» в 1894 г., дело Натансона, Тютчева; арест в 1906 г. трех типографий социал-демократов). Прежде чем огласить этот «род деятельности» Серебряковой, говорил Бурцев, он «еще 2 месяца назад обратился к партиям с-д и с-р и действовал в согласии с ними, совместно выясняя каждый провал»[293]293
  «Русские ведомости», 6 (19) ноября 1909 г., № 255.


[Закрыть].

Этими «громкими» заявлениями в печати Бурцев и закончил свое разоблачение Серебряковой – документов у него не было. Дело в том, что он настолько скомпрометировал себя, что Л. Меньщиков не захотел больше делиться с ним своими сведениями и уж тем более документами. Бурцев препятствовал знакомству Меньщикова с представителями парижской группы эсеров; он не сдержал обещание не называть фамилию Меньщикова никому без его согласия; он многим говорил, что как только будет иметь 20 тыс. руб., сейчас же купит весь материал у Меньщикова, хотя последний категорически заявлял, что его сведения и документы не продаются, они никогда не будут предметом торговли. Меньщиков, говорил М. Бакай, «делал свое дело не ради материальных ценностей».

В обличительном письме М. Бакая, написанном в 1912 г.

В. Бурцеву, перечисляются все эти неблаговидные дела последнего, говорится, что он вынужден был отказаться от «чести открытия Серебряковой», а потом и совсем замолчать после громких заявлений в «Русском слове», в котором «был приплетен без всяких серьезных оснований и муж ее»[294]294
  М. Бакай, с. 51, 58.


[Закрыть]. В статье «Женщина-провокатор», действительно, много лишнего написано о П. А. Серебрякове.

Как реагировала Серебрякова на разоблачения, появившиеся в 1909 г.?

Муж ее опубликовал в ряде русских газет, перепечатавших из «Общего дела» заметку о Серебряковой, свое письмо, в котором, от своего имени и от имени супруги, опровергал сообщение Бурцева и требовал организации «третейского суда» для ее реабилитации.

«После появления в № 249 газеты “Русское слово”, – писал П. А. Серебряков, – телеграммы из Парижа о том, что моя жена, Анна Егоровна Серебрякова, играла в течение 24 лет роль провокатора социал-демократических и даже в максималистских кругах, в № 251 той же газеты была напечатана заметка “Женщина-провокатор”, в которой неизвестный мне автор не только дал полную инсинуаций характеристику моей жены, в течение 24-х лет не состоявшей членом ни одной из политических партий, но даже рискнул коснуться моей 16-летней деятельности в московском губернском земстве…

В этом сообщении все – ложь от первого слова до последнего…

Та же телеграмма, по-видимому, дала повод другой газете, “Газета-Копейка”, поместить под № 164-м заметку под заглавием “Провокатор А. Г. Серебрякова”, где фантазия автора разыгралась до того, что он, помимо ряда инсинуаций по адресу моей жены, уверяет, что она скрылась неизвестно куда. Считая излишним опровергать до суда эту заметку, я ограничусь лишь указанием, что моя жена безвылазно проживает на моей квартире по адресу: Смоленский бульвар, Полуэктов пер., в доме Немчиновой, в настоящее время она больна, совсем ослепла и не может защититься ни путем суда, ни путем печати, так что я и мои дети вынуждены скрывать от нее все возникшие вокруг ея имени инсинуации…

Против редакторов и авторов указанных заметок я возбуждаю уголовное преследование лично от себя и как законный представитель интересов моей жены, чтобы путем суда пролить свет на это дело.

П. Серебряков. Москва. 2-го ноября 1909 г.

P.S. прошу другие газеты, поместившие вышеуказанную телеграмму и заметки в “Русском слове” и “Газете-Копейке”, перепечатать и настоящее мое письмо»[295]295
  «Русские ведомости», 3 (16) ноября 1909 года, № 252.


[Закрыть].