Текст книги "Неприметный холостяк; Переплет; Простак в стране чудес"

13

Когда покойный Алджернон Свинберн в своей поэме «Сад Прозерпины» заметил, что даже самые медленные реки в конце концов все-таки достигают моря, он скорее всего подразумевал, что любые репетиции все-таки заканчиваются и труппа наконец-то оказывается на гастролях в Нью-Хейвене, Бостоне, Филадельфии. Или, как та, которую частично финансировал Простак, в Сиракузах.

После четырех недель пота, крови, труда и слез администрация, режиссер, актеры и все закулисные работники спектакля «Жертва» разместились в этом процветающем городке. Мелкие сошки – в пансионе, а важные шишки – в отеле «Мейфлауэр».

Простаку, благодаря которому спектакль вообще стал возможен, предоставили просторный номер 726, в котором было два окна и три кресла, и он уже там обосновался. Внизу, в своем офисе, Оскар Фричи, помощник управляющего, отдавал последние указания официанту, который после премьеры должен был обслуживать праздничный ужин, заказанный Простаком. Главным блюдом предполагались куры по-королевски, а из напитков – несметное количество шампанского.

– Хорошенько заморозьте, – распорядился Оскар Фричи, и официант откликнулся «слушаюсь»: модное словечко «ага», до Сиракуз еще не докатилось.

В дни, последовавшие за его вступлением в компанию, Простак пережил весь спектр чувств, то воспаряя к небесам, то ухая в бездну. Иногда спектакль казался ему точно таким, как расписывал Леман, а иногда – словно бы подтверждал язвительную критику его супруги. Молодой совладелец то проникался надеждами, то впадал в отчаяние. Но теперь, когда приближался день премьеры, сомнения исчезли, Простак горел оптимизмом. Генеральная репетиция накануне убедила его. Прошла она без сучка и задоринки, и теперь он с легким сердцем переодевался в парадную одежду, приличествующую, по его мнению, премьере в Сиракузах. Когда вошел мистер Леман в неизменном дерби, горя предвкушением и дружелюбием, Простак как раз закончил повязывать галстук.

– Ну как вы тут, дорогуша? – спросил мистер Леман и приостановился в изумлении от открывшегося зрелища. – Ого-го! – восхищенно воскликнул он, а Джек МакКлюр, вошедший следом, заметил, что их компаньон – красавчик на загляденье.

Простак смутился. С самого детства он старался поступать как положено, а в этих замечаниях уловил критику.

– А вы разве не переоденетесь к вечеру? – спросил он.

– Нет. Это не имеет значения.

– Я думал, ведь премьера…

– Конечно, да еще какая! Такой Сиракузы и не видывали.

– Мне надо произносить речь?

– Нет-нет, ни к чему.

– Хорошо. Я так и думал, но на всякий случай принарядился.

– Конечно. Порадуйте им глаз. Джек, в каком номере Эйлин?

– Дальше по коридору. Вам она нужна?

– Да. И передайте Фанни, что я в 726-м.

– О’кей, – отозвался Джек.

Он вышел, бросив последний восхищенный взгляд на Простака, а мистер Леман объяснил, чему тот обязан чести их визита.

– Знаете, почему я заглянул к вам, дорогуша? У вас такая просторная комната, я и подумал: вы не станете возражать, если мы соберемся тут после премьеры.

– Отпраздновать?

– Скорее поговорить кое о чем. Могут произойти кое-какие перемены.

– Перемены? В спектакле?

– Ну вдруг.

Простака кольнула легкая, но очень даже ощутимая тревога. Ему не понравились эти туманные намеки.

– Но спектакль ведь и так хорош? – беспокойно осведомился он.

– Еще бы! Фантастика! Однако, понимаете, может что-то выскочить. Так, реплика-другая. Поэтому нужно провести обсуждение. Мы с женой поселились в соседнем номере, но ваш такой просторный и красивый, лучше собраться здесь.

– Но кому? – недоумевал Простак.

– Да всем, кто придет. Видите ли, после первого показа принято обмениваться мнениями. Один скажет то, другой – се, и так далее и тому подобное, – объяснил Леман. – Хочется узнать, что думает народ, ясно? Я скажу, что вам делать. Прихватите с собой блокнот на спектакль и записывайте все, что, на ваш вкус, идет не так. О пьесе, об актерах, о декорациях. Словом, обо всем. Пометьте, а потом обсудим.

– А я думал, после премьеры… праздничный ужин устраивается… Отметить там, и все такое прочее.

– Можно и ужин. Прекрасно.

Простак украдкой тронул галстук.

– Э… а можно пригласить мисс Мур?

– Вам она требуется прямо сейчас?

– Нет, на ужин, я имел в виду У вас нет возражений, чтобы и она присоединилась?

– Конечно. Пригласите ее. А внизу скажите про ужин.

– О, я уже распорядился. Повидался с помощником управляющего. Его зовут Фричи.

– Такой болван!

– А?

Мистер Леман заговорил внушительно, как любящий отец, объясняющий сыну-подростку смысл жизни. За свою карьеру ему не раз доводилось бывать в Сиракузах и об Оскаре Фричи у него сложилось устоявшееся мнение.

– Вы с этим субъектом поосторожнее. Не допускайте его близко, а то он вас насмерть заговорит. Он чокнутый, ясно? Свихнулся на театре.

– А?

– Спятил. Дай ему хоть полшансика, и он вовек не умолкнет.

– А мне он понравился.

– Да я против него ничего не имею. Но только дай ему палец, он всю руку оттяпает. Держитесь-ка от него подальше.

– Хорошо.

Наступила пауза. На грубом лице Лемана проступила мрачность, глаза подозрительно увлажнились. Он порывисто протянул Простаку руку.

– Ну, дорогуша, вот и наступил наш вечер. Желаю удачи.

Простак тепло пожал ему руку.

– И вам того же!

– И вот еще что, – добродушно проговорил Леман, – сотрудничать с вами, Фиппс, одно удовольствие. Вряд ли вы сами понимаете, что значит для нас ваше партнерство. Мы ужасно вам благодарны. Спасибо!

– Это вам спасибо, – отозвался Простак. – Мне тоже было очень приятно с вами.

Леман был явно тронут.

– В этом весь секрет успеха в театре. Сотрудничество. В первый показ частенько, бывает, что-то идет наперекосяк, и тут же все начинают рычать друг на друга, но мы – как одна счастливая семья.

– Да, как семья. Правильно.

– Такой мы и останемся.

– Абсолютно.

– Счастливая семья.

– Да, счастливой семьей.

Новая пауза.

– Ладно, удачи, – снова пожелал мистер Леман.

– Удачи, – вторил ему Простак.

Опять воцарилась тишина. Двое сильных мужчин стояли, раздираемые чувствами, слишком глубокими, чтобы их выразить словом. Молчание прервал приход Динти, следом за которой явился Джек МакКлюр.

– А-а! – воскликнул мистер Леман, отбрасывая сантименты и снова становясь человеком дела. – Вы мне нужны, милая.

– Я тут, фельдмаршал!

– Я хочу, чтобы вы на спектакле сидели рядом со мной, понятно? Будете записывать мои замечания. Джек, я только что говорил мистеру Фиппсу, как он нам помог.

– А то!

– И какое удовольствие сотрудничать с ним.

– Золотые слова! Удачи, Фиппс.

– Удачи!

– Тут кое-что возникло, Джек… что же это? – сказал мистер Леман. – Ах да, есть один аспект…

И он увел своего партнера, досказывая на ходу. Динти двинулась было следом, но ее остановил страстный вскрик.

– Постой!

– Что, мой птенчик?

– Погоди! – взмолился Простак. – У меня для тебя кое-что есть.

И покраснел при мысли, что мог, захлестнутый эмоциями, всколыхнувшимися в его груди от трогательной сцены с Леманом, даже временно забыть об этом. Прогулявшись к шкафу, он вернулся с большой коробкой цветов. Динти пошатнулась.

– Это мне?

– Э-э… То есть да. Я купил их в честь премьеры. Это цветы.

– Удивительно! Именно так я себе и сказала, как только увидела. Цветы, сказала я, или глаза меня обманывают. Какой ты милый, Простак!

– Мы, Фиппсы, все миляги. Славимся этим во всей Англии.

– Ты станешь хорошим мужем для какой-нибудь хорошей девушки.

– Непременно. Это подводит меня к важному вопросу. Сколько раз я просил тебя выйти за меня замуж?

– Я уже и со счета сбилась.

– Так вот, я прошу опять. Выйдешь?

– О, Простак…

– Что толку твердить «о, Простак»!

– А что еще ты хочешь услышать?

– Я ведь тебе нравлюсь?

– Конечно. Кому бы ты не понравился?

– Ну и вот.

– Мало толку твердить «о, Простак», а заявлять «ну и вот» еще глупее.

– Почему?

В Динти пробудился материнский инстинкт.

– Потому что, дорогой, мы живем в жестоком мире и должны быть практичными. Вопрос не только в том, нравишься ты мне или нет. Я-то лично считаю, что ты милый, как красный вагончик, но семейная жизнь требует денег.

– У меня есть десять тысяч долларов.

– Долго на них в наши дни не протянешь, если нет работы.

Простак ее не понимал. Богиня в человеческом облике изъяснялась совершенно непонятно.

– Но как же это – нет? Я партнер в «Леман продакшнс»! Мы получим прибыль! Знаешь что, – вдохновился Простак, ибо воодушевляющие слова Лемана в ту первую их встречу не увяли в его памяти. – Спроси Дика Роджерса и Оскара Хаммерстейна, сколько они получили со своих постановок. Спроси Оскара Серлинга или Макса Гордона…

– И спрашивать нечего. Я и так знаю.

– А я все-таки скажу. Миллионы.

– Да знаю я. Но…

Динти запнулась. Она присутствовала на всех репетициях и стала ярой сторонницей Фанни Леман. Тогда в бурной сцене, когда Фанни, характеризуя крепко сбитую драму, употребила эпитет «тухлая», она не участвовала, но, присутствуй она там, то признала бы, что лучшая подруга Лемана и его самый строгий критик выбрала правильное словцо. Отчаянно цепляясь за надежду в лице Мэрвина Поттера, полюбоваться которым горят желанием все женщины Америки, Динти все равно терзалась сомнениями.

И все же ей не хотелось подрубать на корню мечтания Простака. Для него еще может наступить горькое пробуждение, но сейчас она была счастлива видеть его счастливым. Положив руки ему на плечи, она поцеловала его, и Простак задрожал, как желе.

– Ты никогда прежде этого не делала, – в благоговейном трепете пролепетал он.

– Не стала бы и сейчас, но это я пожелала тебе удачи. Это поцелуй материнский.

– Материнский?

– Именно, – твердо заверила Динти. – Смотри не вздумай спутать его с поцелуем необузданной страсти. Такой подарю позднее… может быть. А вот почему я застряла тут, теряю с тобой время и дарю материнские поцелуи, я и сама понять не могу. Мистер Леман, наверное, уже пену изо рта пускает. «Она все не идет!» – восклицает он.

– Это Шекспир, да?

– Вроде да. Сама толком не помню. Мое образование оборвалось, когда я еще не успела основательно набраться знаний. До свидания, дорогой. И удачи. Я уверена, все будет прекрасно. Помни, если произойдут какие-то накладки, все можно еще поправить. Для того и устраиваются предпремьерные спектакли.

– Конечно. Я буду делать пометки, если что не понравится.

– Вот это дельный разговор. Действуй, мальчик мой!

Динти торопливо вышла, а Простак, упав в кресло, предался восторженным размышлениям, подбивая итоги.

Дело потихоньку продвигается, размышлял он. Динти еще не ответила «да», но, с другой стороны, не сказала и «нет». Она призналась, что он не совсем ей противен, и даже зашла так далеко, что сравнила его с красным вагончиком. Насколько хорош такой вагончик, Простак понятия не имел, но, очевидно, довольно привлекателен. Более того, она его поцеловала. Правда, по ее словам, поцелуем материнским, но уж этому верить он не собирался.

– Как бы не так, материнский, – вслух проговорил он, и Глэдис Уиттекер, входившая в эту минуту в дверь, приостановилась и с немалым удивлением взглянула на него.

– Что?

– Ой, простите! – вскочил он на ноги. – Я не увидел, что вы тут. Я… э… декламировал. Монолог, знаете ли. Как эти персонажи у Шекспира. Что-то случилось?

– Я искала мистера Лемана.

– Он уже ушел в театр. Вы хотели повидать его по делу?

– Вот именно.

Теперь Простак разглядел, что на лице статной блондинки странное выражение, холодное и суровое. Она очень напоминала ему его тетушку. В детстве он тетушек навидался, прямо-таки – легионы их, и все они были такие, строгие и замороженные. Вспомнить хотя бы тетю Шарлотту, когда его привели к ней, обвиняя в том, что он сломал зонтик викария.

– Я хочу, чтобы он поговорил с мистером Поттером.

Простак удивился. Он ничего не слыхал о раздоре между этими людьми.

– А разве они не разговаривают?

– Поговорил с ним серьезно. О выпивке.

– Разве Мэрвин пьет?

Мисс Уиттекер еще больше стала похожа на тетушку Шарлотту.

– Я не охотница придираться к своим коллегам, мистер Фиппс, но считаю своим долгом сообщить вам, что я только что встретила мистера Поттера в вестибюле. И он был пьян. Вдрабадан!

Простак чуть не рухнул.

– Вдрабадан?

– Вот именно, – подтвердила мисс Уиттекер. – Надеюсь, что он сможет сегодня выйти на сцену. До свидания. – И она удалилась с видом Кассандры.

Простак принялся мерить шагами пол, трясясь от беспокойства и тревоги. Новость ударила его прямо в сердце. Он ни на миг не усомнился, что Мэрвин покончил с выпивкой. А разве ведь приятно узнать, что тебя дурачили как последнего олуха. Помнится, приятель клялся завязать. Когда завязка развязалась? Когда бы то ни было, этому мог не верить лишь самый оголтелый оптимист. Приличная женщина вроде мисс Уиттекер не стала бы говорить «пьян вдрабадан», если б у нее маячила хоть тень сомнения.

Вот вам и сюрпризец, думал он. Из всех мыслимых препон к успеху пьяная звезда, пожалуй, самая коварная. В памяти всплывали страшные истории о том, как опускали занавес и возвращали публике деньги. Немудрено, что Простак стал беспокойно расхаживать по номеру.

А когда Простак повернул с восточного направления на запад, то обнаружил нового посетителя. Явился не кто иной, как Мэрвин Поттер собственной персоной.

14

Узрев кинозвезду, Простак прежде всего почувствовал глубокое облегчение. После мрачных слов мисс Уиттекер он поддался, как мы видели, паническим страхам. В уме у него мелькали видения буйствующего Мэрвина, вроде Дэна МакГру, устроившего пальбу в мэйлмьютском салуне. Он видел актера пьяным в ту ночь, когда горело бунгало, да и в саду особняка миссис С. Хамилтон Бримбл, и знал, каким неуправляемым становится идол американских женщин в минуты досуга. А потому страшился увидеть, что Мэрвина с трудом удерживают крепкие мужчины, пока другие бегут вызывать полицейское подкрепление. Но вид у звезды был вполне сносный.

Мало того, Мэрвин, медленно вошедший в номер 726, совсем не походил на буяна из Скивассетта и Кинг-Пойнта. С опущенной головой, держится подавленно. Словом, его можно было бы принять за трезвенника, только что получившего дурную весть из дома, если бы не диковатое выражение глаз.

– A-а, Фиппс, – едва слышно обронил он, словно дух, нашептывающий послание на спиритическом сеансе.

В Простаке проснулся менеджер, а ни одному театральному менеджеру не нравится видеть, как его звезда бродит по отелю, когда вот-вот должен подняться занавес.

– Эй, что такое? – воскликнул он. – Ты еще даже не одет?

– А чего у меня не хватает? – удивился Мэрвин, все тем же бесцветным тоном, обводя тусклым взглядом свой костюм.

– Я хочу сказать, ты не оделся к спектаклю. Он скоро начнется.

– При чем тут спектакль? – чуть оживился Мэрвин. – Не трогай спектакль, и он не тронет тебя. Я должен сказать тебе, Фиппс, кое-что серьезное. Как говорил Морж, настала пора поговорить.

Мэрвин опустился в кресло и, с трудом сфокусировав взгляд, по-совиному посмотрел на Простака.

– Фиппс, – начал он, – мы старые друзья. – Мэрвин выдержал паузу и вопросительно взглянул на Простака. – Мы ведь старые друзья?

– В общем, да…

– Не следует определять наши отношения небрежным «в общем, да», – укорил Мэрвин с той ноткой суровости, какая проскальзывала в его тоне, когда Простак предлагал пообедать. – Человек человеку или старый друг, или не старый друг. Среднего не дано. Мы с тобой, Фиппс, очень старые друзья. Скажу даже больше – друзья закадычные. Все треволнения и испытания, беды и радости мы выстояли плечом к плечу, как парни из старой бригады. Тебе знакомы их обычаи?

– А? Нет. Вроде как нет.

– Они стояли плечом к плечу и – хотя это я не каждому открою – клинок к клинку, – пояснил Мэрвин и незамедлительно впал в легкую дрему. На этом сцена могла бы и завершиться, если бы Простак, который снова принялся метаться по комнате, не споткнулся о ноги гостя.

Тот открыл глаза.

– На чем мы остановились?

– А?

– Мы обсуждали какую-то занимательную тему, и с большим интересом. Какую же?

– Ты говорил, мы старые друзья.

– Да, правильно. Мы действительно друзья. Ты не оспариваешь этого?

– Да нет. В общем, нет.

– Как же я был бы обижен и разочарован, примись ты оспаривать. Иногда ко мне заходят приятели и допытываются: «Слушай-ка, Поттер, – это меня так зовут, – слушай-ка, Поттер, разреши наш спор. Вы с Фиппсом старые друзья?» И я отвечаю: «Да, говорю я, Григгс или Фрилингхаузен, или кто там еще ко мне заглянул, прав ты. Мы с Фиппсом старые закадычные друзья. Друзья бывают молодые и старые, так вот мы с Фиппсом – старые. Кто тотчас прибежит и посочувствует? Фиппс. У нас с Фиппсом полнейшее доверие и откровенность. Мы открываем друг другу душу, честно и без малейших обид. Если, например, я обязан в силу нашей дружбы побеседовать с Фиппсом как старший брат, указав ему, что он завис над краем пропасти, Фиппс воспримет это правильно». Верно, Фиппс?

– Несомненно.

– И без обид?

– Без.

– Чудесно. Тогда я поговорю с тобой как старший брат, Фиппс. Когда шел по коридору, я встретил эту секретаршу, юную Динти Мур. Она выпорхнула из твоего номера. Стало быть, ранее, в какой-то момент, она в него проскользнула. Я задремал на пару минут, прислонившись к стене, а когда открыл глаза, увидел Глэдис Уиттекер, тоже выходящую из твоего номера. Вывод – стало быть, раньше она в него вошла. Сколько же дам вошли в твой номер за время моей сиесты? Даже теперь тут могут скрываться женщины, во всяких там трещинках или щелочках. Они прячутся под кроватью, таятся в гардеробных, выглядывают из-за кресел, а может, укрылись в ванной. Мне это не нравится, Фиппс. Ох не нравится, старый мой дружище! Возможно, ты примешься спорить, что сердце твое совсем молодо и ты просто следуешь примеру Казановы и Карла Второго. Но, повторяю, мне это не нравится. Изгони женщин из своей жизни, и ты заживешь лучше и чище. В этом секрет счастливой карьеры.

И высказавшись, Мэрвин снова погрузился в дрему.

Простак в недоумении смотрел на него. Чего-чего, а такого он ожидал меньше всего. В прежних беседах старый друг всегда выказывал повышенный энтузиазм в отношении противоположного пола. Простак все еще тщетно искал разгадку резкого поворота, когда Мэрвин очнулся и немедля завел с того места, на каком прервал свою речь:

– Каких только бед они не натворили! Женщины! Кто предал Капитолий? Женщина. Из-за кого Марк Антоний потерял весь мир? Из-за женщины. Кто стал причиной долгой, десятилетней, войны и, наконец, поверг Трою в прах? Женщина. Да, этот пол я не одобряю, – сурово заключил Мэрвин и добавил, что следовало бы даже принять закон.

Недоумение Простака возросло.

– А мне казалось, тебе нравятся женщины.

– Теперь, Фиппс, уже нет. Категорически. Когда-то сердце мое было открытым домом с надписью на коврике: «Добро пожаловать». Но теперь, Фиппс, сердце мое разбито на тысячи кусков. Оно превратилось в жалкие обломки, по которым гуляют ледяные ветры отчаяния. Женщина стерла меня в пыль, Фиппс. Столь же фальшивая, как и красивая. Я говорю о своей невесте. Вернее, о своей бывшей невесте.

– Чтоб я лопнул! Она уже бывшая?

– Еще мягко сказано. Настолько бывшей ты в жизни не видывал. Сегодня с утренней почтой я получил от нее письмо, отправленное из Нассау на Багамах. Она порывает всякие дипломатические отношения, дает мне отставку. Да, Фиппс, она выкинула меня вон, и жизнь стала пустой.

Чтоб забыл я свои терзанья, / предлагали радости мне, / и когда я хранил молчанье, / полагали, что я вполне / излечился от тяжкой страсти, / миновали мои напасти.

Излечился я, Фиппс? Миновали? Как бы не так! Правда, у меня и времени пока не так много было, – рассудительно добавил Мэрвин.

Простак искал слова, чтобы утешить друга.

– Мне ужасно жаль…

– Спасибо тебе, Фиппс. – Мэрвин явно хотел пожать руку Простаку, но промахнулся на два фута шесть дюймов и, потеряв равновесие, грохнулся на пол, потом поднялся, подбодрив себя возгласом «опля!», и начал снова: – Твое сочувствие трогает меня. Я не скажу, что оно залечило мое разбитое сердце, но трогает. Спасибо тебе, дружище. Вот оно как. Я очень прошу тебя, Фиппс, когда ты будешь рассказывать об этом злосчастном случае, говори обо мне, каков я есть. Не приукрашивай, но и не опускайся до злобы. Говори про человека, который любил неразумно, слишком сильно… У тебя не сохранилось где капелька виски, а?

– Боюсь, что нет.

– А скотча? Или бурбона? Я малый непривередливый.

– Да вроде ничего нет.

– И ладно. Такова жизнь, верно я говорю?

– Как же все случилось?

Мэрвин на минутку окунулся в размышления.

– Долгая и печальная история. Ярко иллюстрирует женское коварство, да и коварство вообще. Ты представляешь, что сделала эта девушка, Фиппс? Нет, молчи, я расскажу сам. Вспомни тот вечер, когда мы заскочили к Бримблам и ты там зачем-то лазал по деревьям. Ты припоминаешь, что я сказал тебе? Она приказала мне тогда завязать.

– Еще бы забыть! И ты ведь завязал?

Мэрвин подтвердил это с тяжким вздохом.

– Да, я бросил пить. И держал слово твердо и крепко. Понимаешь, Гермиона завела манеру появляться нежданно-негаданно, так что по-другому не получалось. Три долгие унылые недели ничто не смачивало моих губ, кроме ячменного отвара да лимонада. И что же случилось? С отцом, С. Хамилтоном Бримблом из Кинг-Пойнта, на Лонг-Айленде, и матерью, миссис С. Хамилтон Бримбл, как ни странно, тоже из Кинг-Пойнта, Гермиона отправилась в Нассау ради перемены климата, бросив меня одного… Одного в Нью-Йорке.

Мэрвин вздохнул опять, тяжелее прежнего. История, которую он намеревался рассказать, потрясла его до основания души. Простаку стало его до боли жалко, а по спине, когда он украдкой взглянул на часы, прокатилась холодная дрожь. Уже давным-давно убитой горем звезде полагалось бы сидеть в своей гримерке и накладывать грим.

– Расставание, – возобновил свое повествование Мэрвин, – было мучительным. Чувствовал я себя, как тип из этой поэмы, который мечется по свету, теряя своих газелей. Однако в любой, самой черной туче опытный глаз сумеет, если вглядится повнимательнее, рассмотреть золотой проблеск. Кошмар разлуки несколько умеряло одно соображение – теперь, когда Гермиона в отъезде и некому нежданно-негаданно являться ко мне, я смогу и выпить. Человек чести, – сообщил Мэрвин, емко и коротко обобщая свои взгляды, – держит слово, данное женщине, пока та рядом. Но когда ее поблизости нет, положение меняется. Короче, Фиппс, едва Гермиона успела ступить на борт парохода, как я устремился в клуб «Ягнята» с рвением верблюда, который после долгих дней перехода по знойным пескам пустыни узрел наконец оазис. А потом подпитал организм еще в паре-тройке ресторанов и в ночном клубе. Пришлось немало наверстывать, и я уж расстарался.

– Гермиона об этом узнала?

Мэрвин испустил третий вздох – вздох человека, до дна испившего горькую чашу жизни, человека, чья вера в женщин умерла навек.

– Оказывается, иначе и быть не могло. С трудом верится, что такая чистая, наивная девушка, воспитанная мисс Финч, оказалась способна на такое! Представь, перед отъездом в Нассау она обратилась в детективное агентство «День и ночь», и за каждым моим шагом, хотя я и знать не знал об этом, неотступно следили частные сыщики, снабженные блокнотом и карандашом. Ходили за мной по пятам, Фиппс, скрупулезно записывая все, и передавали свои доклады единственной дочери С. Хамилтона Бримбла (ну и, конечно, миссис С. Хамилтон Бримбл) из Кинг-Пойнта, Лонг-Айленд. Результат ты видишь перед собой. Вот тебе и вся моя история. Что ж, прощай, Фиппс, старый дружище. Мне не следует больше посягать на твое время. Несомненно, у тебя еще сотня дел.

– А ты теперь бежишь в театр?

– В театр? – Поттер взглянул на него бессмысленным взором.

– Ведь уже совсем поздно!

– В театр? – повторил изумленный Мэрвин. – Бегу в театр? Нет, я не бегу ни в какой театр. Им придется заменить меня дублером. Господи, ты же не думаешь всерьез, будто я сумею играть трудную роль с кровавой раной в груди, с моим разбитым сердцем? Нет. Я отправлюсь опрокинуть еще пару рюмашек, а потом пойду и запишусь в Иностранный легион, этот отряд обреченных. До свидания, Фиппс, – попрощался Мэрвин.

И, благожелательно посоветовав на прощание не брать фальшивых никелей, тяжело вышел из комнаты, волоча ноги и порой подскакивая, будто грудь ему клевали стервятники.