Текст книги "Сочинения. Том 5. Экономическая история и экономическая политика. Статьи. Книга 2"

Потребности ускоренной индустриализации совпали с идеологическими установками Александра III и его окружения на усиление государственного регулирования экономики. Власти стремились обеспечить избирательную поддержку отраслей промышленности, которые представлялись им приоритетными, контролировать частнопредпринимательскую деятельность и биржевые операции, выкупить железные дороги у частных собственников, использовать государственные монополии (например, на вино и табак) как источник пополнения казны.

С приходом на пост министра финансов Вышнеградского, а затем Витте государственное вмешательство в экономику стало неуклонно расширяться. Государство активно регулировало экономическую жизнь, используя для этого методы как прямого, так и косвенного воздействия, включая налоги, протекционистский тариф, государственные инвестиции.

Витте был глубоко убежден, что в дальнейшем обеспечить высокие темпы роста промышленности можно только при развитии государственного хозяйства или при прямой и активной государственной поддержке приоритетных отраслей и предприятий. Необходимость усиления государственного регулирования он обосновывал набором исторических и политических факторов. «В России по условиям жизни нашей страны потребовалось государственное вмешательство в самые разнообразные стороны общественной жизни, что коренным образом отличает ее от Англии, например, где все предоставлено частному почину и личной предприимчивости и где государство только регулирует частную деятельность… В Англии класс чиновников должен только направлять частную деятельность. В России же кроме направления частной деятельности он должен принимать непосредственное участие во многих отраслях общественно-хозяйственной деятельности»[321]321
  Цит. по: Дубенцов Б. Б. Попытки преобразования организации государственной службы в конце XIX в. (из практики Министерства финансов) // Проблемы отечественной истории. М.; Л., 1976. 4. 1. С. 216–217. Еще более решительно выглядит передовая статья в «Торгово-промышленной газете», издававшейся Министерством финансов: «…[В] России в области содействия развитию национальной промышленности и торговли правительство… не только должно заботиться о внешних условиях материального развития страны… но по своеобразным условиям русского быта оно должно деятельно войти в самую глубь интересов разнообразных отраслей нашего народного хозяйства и положительным воздействием возбуждать и поддерживать частную предприимчивость в желательном направлении» (цит. по: Золотарева В.П. Об особенностях экономической модернизации России в пореформенный период // Историко-экономический альманах. Вып. 1. С. 299).


[Закрыть]. Впрочем, эта позиция соответствовала общей тенденции развития индустриальных производительных сил и специфическим проблемам догоняющей индустриализации в условиях отсталой страны.

В этот период правительство поддерживало индустриализацию всеми доступными ресурсами, включая налоговые льготы, прямые бюджетные субсидии, государственные заказы (особенно в военной промышленности), протекционистскую таможенную политику[322]322
  См.: Henderson WO. The Industrial Revolution on the Continent. R 202–203.


[Закрыть]. Причем правительство перешло от политики точечной поддержки отраслей к поощрению развития промышленности вообще, что было более типично для передовых капиталистических стран в тот период[323]323
  См., например: Бовыкин В.И. Россия накануне великих свершений: К изучению социально-экономических предпосылок Великой Октябрьской социалистической революции. M., 1988. С. 66.


[Закрыть]. Сказанное, разумеется, не означает отказа от выделения приоритетных секторов – важнейшей характеристики политики индустриализации.

Среди элиты не было единого мнения, что именно государство должно делать в экономической сфере. Некоторые активно лоббировали ослабление денежной политики и возврат к практике дешевых кредитов дворянам, но это было затруднено банковской реформой 1860-х годов[324]324
  В частности, идею дешевых кредитов для дворян и сохранения бумажно-денежного (не размениваемого на металл) обращения активно продвигала группа M.H. Каткова и К.П. Победоносцева, с которыми были связаны И.Ф. Цион (позже один из самых резких критиков Витте), Н.П. Смирнов, А.Я. Антонович, Н.Ф. Мец и др. (см., например: Смирнов Н.П. Объяснения тайного советника Смирнова на замечания господина министра финансов, сделанные по поводу записки «Современное состояние наших финансов, причины упадка в них и средства к улучшению нашего государственного хозяйства». СПб., 1896).


[Закрыть]. Другие выражали серьезную озабоченность отказом от создания нормальной рыночной экономики западного типа. Усиление вмешательства государства в экономическую и политическую жизнь стало предметом общественной дискуссии. Критические высказывания раздавались и из либерального лагеря, и со стороны последовательных консерваторов. Можно выделить несколько направлений критики интервенционистского курса.

Во-первых, отмечалась его отраслевая несбалансированность, когда промышленность развивается за счет стагнации сельского хозяйства. На это обращали внимание и либеральные критики, и народники, и представители помещичьего класса, которые тоже страдали от перекачки средств из деревни в город.

Во-вторых, некоторые авторы подчеркивали опасность усиления тенденций к бюрократической централизации. Это противоречило духу свободы капиталистических отношений и укрепляло позиции коррумпированной российской бюрократии.

В-третьих, в политике государственной модернизации наиболее дальновидные авторы видели предтечу государственного бюрократического социализма. В результате правые обвиняли Витте в попытках установить социализм, а левые – в стремлении предотвратить торжество подлинного социализма, проводя псевдосоциалистические реформы[325]325
  См., например: Ленин В.И. Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве // Поли. собр. соч. Т. 1. М.: Политиздат, 1965. С. 457; Он же. По поводу государственной росписи // Поли. собр. соч. Т. 6. М.: Госполитиздат, 1963. С. 257–259.


[Закрыть].

Пожалуй, наиболее ярко складывающуюся систему государственного управления охарактеризовал Н.Х. Бунге, первый министр финансов Александра III. По его словам, сложности предыдущих реформ привели к тому, «что люди благомыслящие начали снова вопить о надзоре и контроле со стороны государства и даже о замене государственною деятельностью частной. В этом направлении мы продолжаем преуспевать и теперь, когда хотят, чтобы государство занялось в обширных размерах торговлей хлебом и снабжением им многомиллионного населения… Кажется, невозможно идти далее, если не допустить, что государству следует пахать, сеять и жать, а затем издавать все газеты и журналы, писать повести и романы и подвизаться на поприще искусств и науки»[326]326
  Погребинский А.П. Финансовая политика царизма в 70-80-х годах XIX в. // Исторический архив. 1960. № 2. С. 135–136 (цит. по: Власть и реформы. С. 353). Любопытно, что для Бунге участие государства в литературном творчестве, издании газет и журналов представляется более абсурдным, чем «пахать и сеять». Между тем, как показала отечественная история XX века, регулирование духовной жизни действительно стало приоритетом государственной власти, даже более важным, чем собственно хозяйственная деятельность.


[Закрыть]. Разумеется, это было преувеличение, хотя и дальновидное: в XX веке ироническое пророчество Бунге исполнилось практически буквально. Размышления либерального экономиста, естественно, вызывали острое неприятие сторонников политического консерватизма[327]327
  Бунге плохо вписывался в консервативный истеблишмент, хотя и пытался это сделать. Однако идеологи нового режима рассматривали его не иначе как «представителя проигравшей партии» и обвиняли в «непонимании условий русской жизни, доктринерстве, увлечении тлетворными западноевропейскими теориями» (см.: Катков М.Н. Собрание передовых статей «Московских ведомостей» за 1886 год. М., 1889. С. 117; Туган-Барановский М. Русская фабрика в прошлом и настоящем. СПб., 1907. С. 416). И уж совсем политическим доносом можно считать следующие слова Каткова о министре финансов: «Сложилось странное положение – оппозиция правительству не вне его, а в нем самом, чего не бывает, по крайней мере не должно быть, ни в каком государстве, ни при каком образе правления» (Московские ведомости. 1886. 26 февр.)


[Закрыть] и экономического дирижизма.

Сам Бунге высказывался за преимущественно органичное развитие капиталистических отношений, предполагающее сбалансированный рост промышленности и сельского хозяйства. Фактически он формулировал программу развития в России «народного капитализма» и видел опасность в замене свободного частного хозяйства «принудительным хозяйством, государственным или общественным». По мнению некоторых российских исследователей, предложенная Бунге модель представляла собой альтернативный вариант модернизации по отношению к политике Витте[328]328
  Власть и реформы. С. 386.


[Закрыть]. С таким выводом можно согласиться лишь отчасти. Макроэкономическая модель Витте (здоровый бюджет и золотой стандарт) была полностью заимствована у его предшественника. Другое дело, что курс на модернизацию однозначно преследовал цель развития промышленности за счет аграрного сектора (это было заимствовано у другого предшественника – Остроградского). С точки зрения практической политики такой курс представлялся совершенно естественным: правительство стремилось проводить ускоренную индустриализацию и должно было за нее платить. Собственно, здесь впервые проявилась проблема, которая стала особенно острой во второй половине 1920-х годов: на какие жертвы готово идти правительство для решения задач догоняющей модернизации?

В литературе 1890-х годов можно найти и жесткую критику централистско-бюрократической модели модернизации с позиций экономического либерализма. Наиболее ярким представителем либеральной точки зрения был И.Ф. Цион[329]329
  Цион И.Ф. Куда временщик Витте ведет Россию? Paris, 1896. Любопытно, что по своим политическим взглядам Цион был близок Каткову и Победоносцеву и критиковал Витте за отступничество от их взглядов. Тем не менее с экономической точки зрения критика Циона была жестко либеральной. Из-за своей резкости он был лишен российского подданства и продолжал критиковать программу Витте уже из Парижа.


[Закрыть], который, впрочем, относился к Витте с неприязнью. Он, в частности, писал: «Широкий простор личной инициативе, законная гарантия против административного вмешательства и произвола, чуткое прислушивание к нуждам, вызываемые компетентными и заинтересованными лицами, а пуще всего воздержание от всякого фаворитизма между свободными конкурентами, – кто не знает, что без этих основных элементов невозможно не только процветание, но и существование какой бы то ни было торговли и промышленности?» Индустриализация, опирающаяся на усиливавшийся государственный интервенционизм, представлялась неэффективной и очень опасной, поскольку сопровождалась нарастанием бюрократического произвола и коррупции[330]330
  «Взяточничеству, казнокрадству и повальному грабежу несчастной публики открылись горизонты, о которых не мечталось нашим бюджетоедам даже в самые отдаленные эпохи нашей истории» (там же. С. 69).


[Закрыть].

На эти же проблемы позднее указывали и видные представители бизнеса, объединившиеся в Совет съездов представителей промышленности и торговли. В частности, они писали: «Искусственность экономического развития в 1890-е годы заключалась прежде всего в необычайном попрании народной самодеятельности. Все нити народного хозяйства сходились в кабинете министра финансов, без его соизволения и даже указания ничего нельзя было предпринять. Власть и вмешательство чиновника становились в экономической жизни страны все более невыносимыми»[331]331
  РГИА. Ф. 150. On. 1. Д. 397 (цит. по: Петров Ю.А. Российская экономика в начале XX века // Россия в начале XX века. М.: Новый хронограф, 2002. С. 177).


[Закрыть].

Разумеется, подобная критика по отношению к Витте не вполне справедлива. Однако она очень важна, поскольку в значительной мере предвосхищала будущие проблемы и парадоксы централизованной экономики, которую Цион открыто называл социалистической (обвиняя в склонности к социализму и самого министра финансов). Витте ставили в упрек стремление подчинить решению чиновника все, вплоть до количества сахара, который тот или иной завод может производить и продавать, не говоря уже о заказах на оборудование и материалы для железных дорог. Чрезмерная централизация, складывающаяся в России, ведет к «рутинной, самой злотворной канцелярщине, своим формализмом, своим произволом… убивающей всякую живую инициативу, всякое благое начинание, всякое проявление человеческой воли и мысли». Витте не просто уводит страну на путь социализма, но он подобрал для России самую опасную модель – «именно тот государственный социализм, который стремится превратить страну в обширную казарму, где армия чиновников заправляет деспотически всеми проявлениями общественной жизни, где нет места ни личной свободе, ни оригинальной мысли, где всё и все будут беспрекословно повиноваться палке капрала с зеленым околышком»[332]332
  Цион И.Ф. Куда временщик Витте ведет Россию? С. 60, 69.


[Закрыть].

М.И. Боголепов обращал внимание на финансовые и микроэкономические риски подобной политики. По его мнению, она ведет к созданию предприятий, которые не умеют работать на открытом рынке, а ориентируются исключительно на государственный спрос. Перекачка средств из деревни в город будет сужать идущий из деревни спрос с негативными последствиями для промышленности[333]333
  См.: Боголепов М.И. Финансы, правительство и общественные интересы. СПб., 1907. С. 101, 107.


[Закрыть]. Отмечалось также, что, находясь под таможенной защитой, отечественные предприниматели никак не используют это время (период отсутствия серьезной конкуренции) для повышения конкурентоспособности производимых товаров и услуг. Таким образом, не стимулируются прогрессивные структурные сдвиги. Это подтверждали данные о состоянии топливного баланса, в котором к началу XX века преобладали низкоэффективные виды топлива[334]334
  См.: Радциг А. О роли нашей промышленности // Народное хозяйство. 1900. № 2. С. 70–71,87.


[Закрыть].

При анализе политики расширения централизованного государственного регулирования вообще и покровительственной тарифной политики в частности следует избегать однозначных оценок. Действительно, политика Витте способствовала ускорению промышленного роста в России и решала стратегическую задачу модернизации страны. Однако она имела и свои побочные негативные последствия. Причем эти последствия не стали результатом ошибок властей, а были имманентно присущи системе, основанной на централизованном государственном регулировании.

Во-первых, отметим существенное влияние групп интересов при принятии крупных народнохозяйственных решений. Поскольку государство непосредственно вмешивается в хозяйственный процесс, устанавливает отраслевые приоритеты и обеспечивает их бюджетным финансированием, для бизнеса оказывается более привлекательным (и более дешевым) обеспечить принятие необходимого решения, чем стремиться модернизировать производство и повышать производительность труда. (Через сто лет, в посткоммунистической России, эта практика получит отражение в следующей формулировке: среди ценных бумаг самой ценной является постановление правительства.) Именно в этом состояла опасность точечной поддержки отдельных секторов промышленности (или даже отдельных групп предприятий)[335]335
  В частности, видный либеральный экономист И. Озеров предостерегал от чрезмерного влияния на правительство лоббистских группировок, которые предпочитают «слишком полагаться на субсидии и таможенные ставки» (Озеров И.Х. Экономическая Россия и ее финансовая политика на исходе XIX и в начале XX веков. М., 1905. С. VII–VIII).


[Закрыть]. Было даже введено понятие «рациональный протекционизм», который «стремится к эксплуатации естественных сил природы при помощи усовершенствованной техники и повышения производительности труда», в отличие от охранительной системы, которая «усиливает эксплуатацию кармана потребителей, т. е., в конце концов, человеческого труда, при помощи высоких цен»[336]336
  Пажитнов К.А. Развитие каменноугольной и металлургической промышленности на юге России // Народное хозяйство. 1905. № 3. С. 32.


[Закрыть].

Во-вторых, сама задача выбора долгосрочных отраслевых приоритетов исключительно сложна, а цена ошибки здесь может быть огромной. В нормальной рыночной экономике национальный приоритет вырастает из суммы локальных (микроэкономических) приоритетов, что снижает вероятность глобальной ошибки. Но если приоритеты устанавливает государство и реализует их, опираясь на свою финансовую мощь, риски неизмеримо возрастают. Иногда приоритеты удается определить правильно, и тогда это становится основой ускоренного роста. Однако вероятность ошибки очень высока, поскольку государство в своих расчетах может опираться только на известные тенденции в прошлом и экстраполировать их на будущее, что далеко не всегда способствует его адекватному пониманию. Применительно к России рассматриваемого периода такой стратегической ошибкой стало перенесение центра тяжести в энергетической политике с нефти на уголь.

К концу XIX века на долю России приходилось более половины мировой добычи нефти и около 2 % угля, что делало ее топливный баланс уникальным и весьма перспективным. Однако опыт развитых стран свидетельствовал о доминировании угля, именно поэтому при решении вопроса о долгосрочных задачах развития ТЭК правительство отдало предпочтение углю. В значительной мере это стало результатом мощного давления угольного лобби. Основываясь на простых международных сопоставлениях (потребление угля в России было в 20 раз ниже, чем в Германии, и в 34 раза ниже, чем в Великобритании), правительство сочло необходимым стимулировать добычу угля, а не развивать экономику преимущественно на основе нефти и ввело запретительные пошлины на импорт угля и очень низкие тарифы на его перевозку внутри страны[337]337
  Поворот в пользу угольной промышленности имел и важный внешнеполитический аспект. Вот что писал об этом А. Иголкин: «Убыточные для казны тарифы вводились под сильнейшим давлением донецких углепромышленников. Большая часть добычи угля в Донбассе контролировалась франко-бельгийским капиталом, с 1906 года его интересы представлял “Продуголь”, за которым стояли крупнейшие французские банки. Именно эти банки размещали большую часть зарубежных займов царского правительства… В отличие от угольной, за нефтяной промышленностью стоял в первую очередь английский капитал. В отрасли было три монополистических объединения, но возможностей лоббировать свои интересы в правительстве у нефтяников было гораздо меньше, чем у “Продугля”. В отличие от французских углепромышленников, бакинские предприниматели часто не могли добиться от правительства удовлетворения самых неотложных нужд» (Иголкин А.А. Отечественная нефтяная политика в первой трети ХХ века // Историко-экономический альманах. М., 2004. Вып. 1. С. 260–261).


[Закрыть]. Как следствие уголь стал быстро вытеснять нефть, что предопределило топливно-энергетический баланс страны на несколько десятилетий.

* * *

Параллельно с ростом государственной активности ускорялись и процессы централизации и концентрации частного капитала. На авансцену отечественной экономики выходили крупнейшие предприятия – монополии. Если по параметрам экономического развития Россия существенно отставала от стран Западной Европы, то по концентрации капитала находилась в первых рядах. Эти процессы отражали серьезные изменения в самом характере производительных сил: наблюдался переход к доминированию крупных хозяйственных форм, т. е. на место конкуренции во многих случаях приходила монополия. Актуальным стал вопрос: какая монополия окажется доминирующей – государственная или частная?

Логика российском модернизации: исторические тренды и современные вызовы[338]338
  Опубликовано в: Экономическая история. Ежегодник-2008. М.: РОССПЭН, 2009.


[Закрыть]

«Русский народ обвенчался со Свободой… Мы собираемся, и мы обязаны строить новую жизнь на началах, о которых издавна мечтали. Мы понимаем эти начала разумом, они знакомы нам в теории, но – этих начал нет в нашем инстинкте, и нам страшно трудно будет ввести их в практику жизни… Ибо мы, повторяю, народ, совершенно невоспитанный социально, и так же мало воспитана в этом отношении наша буржуазия, ныне идущая к власти».

Эти слова, которые вряд ли вызовут возражение у любого россиянина, каких бы политических взглядов он ни придерживался, были написаны М. Горьким в 1917 году, в первые дни Февральской революции[339]339
  Летопись. 1917. Апрель. № 2-3-4.


[Закрыть]. Их актуальность в наши дни является своеобразным подведением итогов работы всей страны в XX веке: мы развивались, но мы не решили тех фундаментальных задач, которые стояли перед Россией сто лет назад. Это, конечно, не означает, что XX век был для России потерян: мы развивались, мы двигались вперед. Однако основные задачи, стоявшие перед страной, решены так и не были – ни экономические, ни политические, ни социальные.

И вот в начале XXI века мы стоим по большому счету перед теми же проблемами, с которыми Россия сталкивалась в начале XX века. Справедливости ради надо признать – и в начале века XIX, и в начале века XVIII. Трехсотлетний вызов России – задача комплексной модернизации, если точнее – задача догоняющей модернизации, задача преодоления отрыва от наиболее развитых стран мира. Причем речь идет о модернизации как комплексном феномене общественной жизни, несводимом только к экономической или, скажем, военной сфере. Реальная модернизация охватывает экономику и политику, социальную жизнь и научное творчество, военное дело и библиотечное хозяйство.

В чем особенности российской модернизации? В чем особенности современной модернизации? Как соотносятся современная российская политика и задачи модернизации? Какие риски и опасности подстерегают современную Россию на путях модернизации в XXI веке? Этим вопросам посвящена настоящая статья.

1.1. Лозунг, которому триста лет

«Догнать и перегнать» – отнюдь не изобретение сталинских пиарщиков времен индустриализации. Эта задача стоит перед Россией вот уже на протяжении нескольких столетий, а в качестве стержня внутренней политики не сходит с повестки дня со времен Петра I. Российские власти и российская элита всегда хорошо осознавали необходимость преодоления отставания своей страны от наиболее развитых стран мира (поначалу – Европы) и уж по крайней мере недопущения того, чтобы отставание это достигало опасных масштабов с военно-политической точки зрения.

Сутью модернизации является формирование сильной в экономическом, политическом, военном, научном и иных отношениях страны при росте благосостояния ее населения. Модернизация предполагает комплексное обновление общества, когда трансформация различных его секторов осуществляется во взаимосвязи.

Если отбросить политкорректные условности, то модернизация представляет собой достижение уровня технологий и институтов, характерных для современных западных демократий. Можно сколько угодно говорить о ценности различных цивилизаций и уважении к ним, о важности сохранения национальной идентичности, но непреложным фактом является то, что лидеры современного экономического роста – западные страны. Более того, страны иных регионов мира, успешно решающие задачи модернизации, в процессе своей трансформации становятся все более похожими на западных «пионеров современного экономического роста» как по структуре своей экономики, так и по сущностным характеристикам политических институтов. Первой это продемонстрировала Япония, теперь в этом направлении идут и другие, менее развитые европейские и неевропейские страны. Тем самым понятие «Запад» в современном политическом языке имеет не столько географический, сколько институциональный контекст.

Пока мы не знаем модели более эффективной, чем современная западная экономико-политическая система. Разумеется, путь к ней может быть весьма специфичен, должен опираться на собственные традиции и особенности национальных институтов. Однако по мере продвижения вперед, по мере приближения к уровню наиболее развитых стран мира страна, которой удается совершить этот прорыв (а таких успешных случаев существует немного), становится в институциональном отношении все более западной. Иными словами, «Восток», которому удается совершить модернизационный рывок, становится «Западом». В противном случае им не сойтись никогда.

Российская элита петровской эпохи очень точно почувствовала тот исторический момент, когда задача модернизации стала критически важной, – и обратилась на Запад. Именно на рубеже XVII–XVIII веков намечается появление нового, доселе невиданного в мировой истории феномена – современного экономического роста. Начатый в Англии, он постепенно втягивал в свою орбиту другие западноевропейские страны. На протяжении предыдущей мировой истории экономический рост происходил темпом, невидимым невооруженным глазом, т. е. не приводил к сколько-нибудь заметным изменениям в производстве и быте в течение столетий. Различия существовали в пространственном отношении (быт менялся от страны к стране и тем более в разных регионах мира), но не во временном измерении – многие поколения людей данной страны жили примерно одинаково. Теперь же все радикально поменялось: сдвиги в экономике, быте и, главное, в военном деле заметно ускорились и стали очевидны всем. И российское правительство ответило на этот вызов почти мгновенно, поставив перед страной задачу европеизации, т. е. овладения самой передовой на тот момент техникой и технологией[340]340
  Своевременное осознание важности модернизационного проекта и постановка его в повестку дня являются несомненной заслугой российской элиты. Этим она существенно отличалась, например, от китайской, которая проигнорировала начало современного экономического роста. В результате Китай, уровень экономического развития которого в XVIII веке примерно соответствовал западноевропейскому, в течение следующих двух столетий резко увеличил свое отставание, что привело к колонизации этой страны. И только во второй половине XX века Китай приступил к решению модернизационных задач. Возможно, такое развитие событий связано с географическим фактором. Россия территориально гораздо ближе к странам – пионерам современного экономического роста и не могла не увидеть начинавшиеся там перемены.


[Закрыть].

Вместе с тем наличие существенного отставания от наиболее развитых на тот момент государств изначально поставило Россию в положение страны догоняющей модернизации. Как было показано позднее в историко-экономической литературе, догоняющее развитие создает для страны сложности, но и дает ряд преимуществ. Сложности очевидны и связаны с тем, что преодоление отставания должно происходить в острой борьбе с «передовиками», которые отнюдь не рады поделиться своей монополией на успех. (Этот вечный конфликт существует и в современном мире, в наших отношениях с Западом, и его нельзя недооценивать при политическом планировании. Однако суть его не в противостоянии Запада России, а в противостоянии экономически более развитых стран потенциальному конкуренту, т. е., по моему мнению, конфликт этот имеет не культурную, а экономико-политическую природу.)

Преимущества же отсталости состоят в возможности использования технологических и институциональных находок наиболее развитых стран для более быстрого решения модернизационных задач отсталой страной. Последнее означает, что термин «догоняющая модернизация» не совсем точен – на самом деле для преодоления разрыва отсталая страна должна найти возможность совершить рывок, т. е. не повторять этапы роста «передовиков», а перескочить через некоторые из этих этапов.

Мировой опыт успешного решения задач догоняющей модернизации свидетельствует, что задача эта очень сложная. Очень немногие страны смогли успешно решить ее – Франция, Япония и Германия в XIX – начале XX века, Италия, Австралия, Новая Зеландия, Канада, Финляндия в XX веке. Ряд стран Европы и Юго-Восточной Азии в настоящее время более или менее успешно движутся по этому пути (Ирландия, Испания, Португалия, Южная Корея и др.). Однако гораздо более богатым является опыт провальных модернизационных экспериментов и даже отката назад. Примером последнего является Аргентина, которая в начале XX века входила в десятку наиболее развитых стран мира.

У российского опыта модернизации есть одна особенность, отличающая его от многих других стран. Как показывают историко-экономические исследования, Россия на протяжении последних примерно двухсот лет сохраняет стабильное отставание от таких более развитых в экономическом отношении стран, как Франция и Германия (табл. 1 и 2). Этот интервал составляет 45–55 лет, и хотя он то несколько увеличивается, то сокращается, но в общем глубина отставания колеблется в указанных пределах[341]341
  На устойчивость пятидесяти летнего отставания России указывали самые разные авторы, писавшие на протяжении по крайней мере последних двухсот лет. «Русские сознательно копируют французские нравы, только с опозданием лет на пятьдесят», – заметил когда-то А. Стендаль. «Россия отстала от всей Западной Европы на полстолетия», – писал в 1880 году H.X. Бунге Александру II. И наконец, в наши дни строгий статистический анализ этой проблемы провел Е.Т. Гайдар. См.: Травин Д., Маргания О. Европейская модернизация. М.; СПб., 2004. Кн. I. С. 18; Власть и реформы. М., 2006. С. 349; Гайдар Е. Долгое время. М., 2005. С. 325.


[Закрыть].

Здесь надо обратить внимание на три обстоятельства участия России в модернизационной гонке.

Во-первых, неравномерность развития отдельных секторов жизни. По одним параметрам и на отдельных этапах истории происходит гораздо более сильное сближение (например, по военному потенциалу), а по другим – сохраняется гораздо более сильное отставание (по производительности труда).

Во-вторых, неустойчивость модернизационных достижений. Никогда не удавалось закрепиться на достигнутых рубежах – после прорыва в той или иной сфере начинался откат. Причем откат этот происходил не только из-за кризиса в самой России, т. е. прямого ухудшения положения в данном секторе. Гораздо чаще отрыв начинал увеличиваться из-за ускорения развития передовых стран на новом технологическом витке и отсутствия у России заранее подготовленных ресурсов для очередного рывка.

В-третьих, время отставания оказывается почти индифферентным к политическому строю и характеру правительств.

Таблица 1

Структура занятости в основных отраслях экономики России в сравнении с другими странами, XIX–XX века (%)

Источник: Maddison А. Monitoring the World Economy 1820–1992. Development Center Studies. OECD, 1995. P. 39.

Таблица 2

Отставание России по уровню среднедушевого ВВП от Германии и Франции (%)*

* Душевой ВВП: до 1913 года по Российской империи в границах СССР, для 1870 года – 1023 долл., для 1913 года – 1488 долл.; для 1950 года – по СССР 2834 долл.; для 2001 года – по Российской Федерации 3650 долл.

Источники: данные о душевом ВВП за 1870–1950 годы см.: Maddison А. Monitoring the World Economy 1820–1992. Development Center Studies. OECD, 1995; данные о душевом ВВП за 2001 год см.: World Development Report 2003. The World Bank. Данные приведены к долларам Geary – Khamis (так называемый международный доллар – условная денежная единица, иногда применяемая международными организациями, такими как Мировой банк, МВФ) 1990 года.

Причиной такой ситуации являлась некомплексностъ модернизационных усилий российского государства. Власти всегда сосредоточивались на отдельных аспектах модернизационной задачи, игнорируя остальные или даже принося их в жертву. Можно даже выделить некоторую закономерность, прослеживаемую в трехсотлетней истории российской модернизации. В первую очередь страна ставила и решала задачи модернизации в военной сфере и в отраслях, с ней сопряженных (будь то металлургия в XVIII веке, железнодорожный транспорт в конце XIX–XX веке или космические исследования во второй половине XX века). На втором месте стояла экономическая модернизация, которая, естественно, должна была дать базу для решения военных задач. Меньше уделялось внимания культурной модернизации, которой начинали всерьез заниматься тогда, когда общее отставание оказывалось критически опасным. И наконец, полностью игнорировалась модернизация политических институтов, которые, напротив, пытались консервировать на максимально продолжительные периоды. Только тяжелейшие системные кризисы (в середине XIX века, в начале и в конце XX века) приводили к политическим реформам, причем в двух из трех случаев политические трансформации имели форму полномасштабной революции, т. е. через полный слом государства с присущими революции колоссальными издержками.

Таким образом, опыт российской модернизации позволяет сделать первый важный вывод: устойчивые и долгосрочные результаты могут быть достигнуты только при осуществлении комплексной модернизации данного общества, включая его технологическую базу и институты. Модернизация не может решить вопрос сокращения разрыва, если она протекает в одних секторах при игнорировании или за счет других. Иными словами, логика «поэтапной модернизации» – сперва экономика и армия, потом, может быть, политика и социальные отношения – не дает устойчивого результата. Представляется, что именно эту мысль имел в виду М. Горький в приведенной выше цитате, говоря об «асоциальности» основных субъектов нашей общественной жизни.

В свою очередь, несистемность модернизационных усилий может объясняться отсутствием механизмов адекватной реакции на модернизационные вызовы. Российская модернизация всегда была верхушечным проектом, замышлялась и насаждалась правительством и потому ориентировалась исключительно на правительственное понимание иерархии задач. Общественных институтов, ее обеспечивающих или корректирующих, практически не существовало (если не считать таковыми КПСС или ВЛКСМ), а потому и задача корректировки курса не могла вовремя осознаваться.

В результате модернизация в России всегда происходила через разрушительные кризисы. Строго говоря, модернизация всегда и везде происходит через кризисы: наступление нового этапа в современном экономическом росте предполагает определенные структурные кризисы, ведущие к отказу от старых форм и появлению новых. Однако в России эти кризисы нередко принимали особенно острый, разрушительный характер, ведущий к быстрому (революционному, а не эволюционному) слому всех или большей части институтов, в том числе и самого государства.

1.2. Пути модернизации: общее и особенное

Вопрос о путях ускоренной модернизации отсталых стран (или, говоря политкорректно, стран, отстающих от лидеров) обсуждается экономистами уже на протяжении полутора веков. Еще в середине XIX столетия выдающийся экономист Дж. С. Милль сформулировал общие принципы политики, нацеленной на преодоление отсталости. У этих принципов есть две важные особенности: они актуальны и по сей день, а их автор упомянул Россию среди тех европейских стран, к которым его рекомендации имеют непосредственное отношение.

Милль писал в 1840-х годах, что по отношению к «неразвитым в промышленном отношении районам Европы, например России, Турции, Испании и Ирландии» средствами достижения задач экономического роста служат, «во-первых, улучшение форм управления, более совершенная защита собственности; умеренные налоги и уничтожение произвольных вымогательств, осуществляемых под видом сбора налогов… Во-вторых, желаемого результата можно достичь посредством повышения уровня умственного развития народа… В-третьих, средством достижения указанных целей является внедрение заимствованных из-за рубежа ремесел, позволяющих увеличить прибыли, которые можно извлечь из дополнительного капитала… а также привлечение иностранного капитала, что делает рост производства не зависящим более от бережливости или предусмотрительности самих жителей»[342]342
  Милль Дж. С. Основы политической экономии. М., 1980. Т. 1. С. 322–323.


[Закрыть]. Таким образом, основными факторами роста здесь названы гарантии прав собственности и отсутствие произвола власти, развитие образования населения, а также привлечение иностранного капитала (в виде финансовых ресурсов и технологий, know-how).

Понятно, что это лишь общая постановка. На ее основе необходимо вырабатывать набор конкретных мер, позволяющих воплотить перечисленные три условия на практике, решить задачу социально-экономического прорыва.

Исторический опыт модернизации (и, в частности, догоняющей модернизации) позволяет делать определенные выводы относительно путей и механизмов решения этих задач. Коротко эти выводы выглядят следующим образом.

Во-первых, существуют некоторые общие закономерности, учет которых создает необходимую базу для успешной модернизации. Правда, поскольку успешных случаев немного, то и закономерности эти не носят статистический характер, а основаны лишь на изучении опыта как успешных, так и неудавшихся модернизаций. Во-вторых, существует специфика модернизационных процессов в зависимости от особенностей отдельных этапов развития общества, его производительных сил.

В исходной точке осуществление модернизационных проектов связано с возникновением определенных политических предпосылок, необходимых для современного экономического роста. Рост начался в Англии после того, как в этой стране в ходе Славной революции 1689 года были достигнуты политическое и финансовое соглашения (political settlement и financial settlement). Был принят Habeas Corpus Act, в соответствии с которым никто из граждан не мог быть подвергнут аресту, лишен жизни и собственности без решения открытого и независимого от короны суда. Кроме того, король признал исключительное право парламента устанавливать налоги и сборы, отказавшись от произвола в организации государственных финансов. Финансовое соглашение было естественным продолжением политического, поскольку к этому времени было широко распространено понимание того факта, что произвольные налоги и больные финансы (с неизбежной инфляцией) – это такой же незаконный (внесудебный) отъем собственности, как и произвольная конфискация. Необходимость соблюдения этих договоренностей со стороны короны обеспечивалась воспоминаниями о событиях 1649 года, когда король Карл I был казнен за злостные злоупотребления королевской прерогативой, выразившейся в попытках правления без парламента, произвольного установления налогов и подчинения судей своей воле.