Текст книги "Сочинения. Том 5. Экономическая история и экономическая политика. Статьи. Книга 2"

Анализируя современный кризис в контексте долгосрочных исторических трендов, в ретроспективе последних 150 лет, нельзя не увидеть сегодня признаки усиления двух важнейших феноменов экономической истории XX века – социализма и популизма. Политический спрос на них всегда возрастал в условиях экономических кризисов и социальных катаклизмов. Нынешняя ситуация не является исключением.

Обе модели прошли практическую апробацию в минувшем столетии и, как известно, не оправдали возлагавшихся на них великих надежд. С социализмом экспериментировали в основном в Европе и Азии, с популизмом – в Латинской Америке. Результаты известны: оба эксперимента закончились провалом. Социализм, ценой неимоверных жертв решив задачи индустриализации, не нашел внутренних источников дальнейшего социально-экономического развития. Популизм же, начиная с Аргентины времен Хуана Перона, с завидным постоянством приводил процветающие страны к экономической и социальной катастрофе.

«In the UK everyone is a social democrat now» («В Великобритании теперь каждый – социал-демократ»). Этот заголовок из газеты «Financial Times»[393]393
  Financial Times. 2008. October 7. Р. 11.


[Закрыть] явно перефразирует слова Р. Никсона, который, несмотря на приверженность правой идеологии, сказал в конце 1960-х годов: «Мы все теперь кейнсианцы». Идеи социализма легко продаются публике в условиях коллапса финансовой системы и опасений за собственные кошельки. Налицо фиаско рыночной идеологии и рыночных ценностей в сознании значительной части общества и элиты. Обыватели и правительства почти сразу (за редким исключением) оказались готовы «купить» социализм ради сохранения своего, хотя бы видимого, благополучия. Все согласились, что предложенные меры являются «необходимыми и единственно возможными».

Власти, а не рынок начинают принимать индивидуальные решения – кого казнить, а кого миловать. Ситуация с Lehman Brothers, с одной стороны, и с Bear Stearns, AIG и Citibank – с другой, плохо поддается рыночной интерпретации. Просто в руководстве страны принимают решения разобраться с одним и помочь другому, как это и должно происходить в централизованно-управляемой экономике. Конечно, все это упаковывается в правильные слова.

Гораздо более серьезной проблемой является переход к политике обобществления (или национализации) рисков. Спасая должников и наполняя банки капиталом (проводя рекапитализацию), резко увеличивая гарантии по частным вкладам в банках, государство берет на себя риски за решения всех основных участников хозяйственной жизни – и банкиров, и вкладчиков, и заемщиков (тем более что на практике это нередко одни и те же лица). Под сомнение поставлен фундаментальный принцип капитализма – личная ответственность за принимаемые решения. А применительно к российской ситуации можно утверждать, что политика национализации убытков делает на следующем шаге неизбежной национализацию рисков. Начинается этот процесс в банковском секторе, но через банки гарантии распространяются на все другие компании и сектора.

Глубокую трансформацию претерпевают святая святых любой социально-экономической системы – отношения собственности. Происходит фактическая национализация попавших в тяжелое положение компаний посредством предоставления им финансовой помощи. Национализация осуществляется по крайней мере по трем каналам: через выкуп долгов отдельных фирм, через рекапитализацию в обмен на акции, а также путем инфляции накопленных обязательств. Государства склонны взять на себя все пассивы (обязательства) финансовых учреждений – путем как гарантий, так и прямого вливания капитала. Естественно, что помощь финансовым институтам сопровождается формальным или фактическим размыванием пакетов, принадлежащих частным собственникам. Права частной собственности ставятся под сомнение – прежде всего в отношении финансовых институтов (на Западе), а также предприятий реального производства. Последнее уже налицо в России, что особенно заметно по отношению к тем, кого государство спасает от необходимости расстаться с заложенными активами (margin calls).

Следующим вполне естественным шагом станет принятие правительственных решений относительно характера деятельности фактически национализированных институтов. Премьер-министр Великобритании Гордон Браун заявил, что он будет побуждать попавшие под его контроль банки вкладывать больше средств в малый бизнес. Поддержка малого бизнеса – конечно, святое дело, любимое всеми современными правительствами. Однако последствия такого рода решений нетрудно спрогнозировать: если власти дают указания, куда вкладывать деньги, то они должны будут оказать поддержку своему банку в случае, когда эти политически заданные инвестиции окажутся неэффективными. Таким образом, и господдержка, и неэффективность вложений образуют замкнутый круг. Европейцы первыми объявили об этом комплексе мер в заявлении от 12 октября 2008 года, а американская администрация присоединилась к ним двумя днями позже.

Наконец, не следует забывать о том, что мощный поток денежных средств, который хлынет на рынок, может повлечь за собой рост инфляции при одновременном торможении производства. Россияне привыкли жить с высокой инфляцией, причем, как напоминает опыт 1990-х годов, она не только является феноменом денежной политики, но и имеет существенный перераспределительный эффект. Кстати, первым это заметил еще Э. Берк, увидевший в 1790 году в бумажных деньгах Французской революции зловещий признак отъема частной собственности.

Параллельно с социалистическими тенденциями нарастают риски популистской политики. Кризис переходит на производство. Самым опасным в этой ситуации было бы попытаться искусственно подхлестывать рост при помощи бюджетных вливаний. Охваченным кризисом странам и так придется потратить немалые средства на поддержание в экономике ликвидности, на сохранение устойчивости кредитной системы.

Уже сейчас и на Западе, и у нас раздаются призывы помочь товаропроизводителям. Довольно забавно читать в наши дни хорошо знакомые по российскому опыту 1990-х годов рекомендации в аналитических докладах крупных зарубежных банков. Например, такую: «Существенная бюджетная экспансия (вместе с адекватной денежной политикой) могла бы помочь поддержанию устойчивого совокупного спроса». Если бы с такими предложениями выступила еще недавно Россия или какая-либо другая страна с развивающимися рынками, аналитики того же самого банка отреагировали бы на это жесткой критикой – и были бы совершенно правы.

Раздача дешевых денег товаропроизводителям в сложившейся ситуации имела бы опасные последствия – даже приведя к краткосрочному повышению темпов роста (да и то необязательно), она не дала бы устойчивого результата, а ускорившаяся инфляция стала бы препятствием на пути инвестиций. Между тем следует помнить, что мы уже завершили стадию восстановительного роста, для которого требуются не инвестиции, а спрос и политическая стабильность. Теперь инвестиции становятся главным источником роста, а популистская политика подорвала бы необходимые для них условия. Было бы непростительно одной рукой бороться с финансовым кризисом, а другой выстраивать барьеры на пути экономического роста.

«Левый поворот» в странах с укоренившейся капиталистической традицией российскому наблюдателю отчасти напоминает резкий поворот от военного коммунизма к нэпу. Еще в марте 1921 года ничего не предвещало отказа от жесткой модели, в которой видели начало осуществления коммунистической мечты. И вдруг несколькими неделями позже происходит резкий поворот в сторону восстановления рыночных отношений. Что случилось? Советская власть оказалась на грани уничтожения, и урок Кронштадтского восстания был воспринят большевистским руководством. Новая экономическая политика должна была снять конфликты, ослабить социальное напряжение, восстановить экономический рост. Нэп, по словам В.И. Ленина, вводился «всерьез и надолго», но «не навсегда». Надолго или навсегда? Этот же вопрос мы должны задать себе сейчас.

Поворот к социализму является, несомненно, попыткой получить время для передышки, для переосмысления ценностей. Пока еще рано судить, надолго ли он приходит. Но уж точно не навсегда. Всякое избыточное госрегулирование противоречит гибкому и динамичному характеру современных производительных сил, вызовам постиндустриальной эпохи – точно так же как рыночная стихия плохо монтировалась с задачами ускоренной индустриализации начала XX века. Именно поэтому рыночная модель нэпа была свернута уже через несколько лет. И именно поэтому же вряд ли можно говорить о нынешних этатистско-социалистических тенденциях, что они «всерьез и надолго». Другое дело – популизм. Он неистребим, и его распространение является не более чем отражением качества национальной элиты.

Дискуссия по проблемам современного кризиса так или иначе вращается вокруг исторических прецедентов и даже порождаемых ими генетических страхов. Прежде всего это Великая депрессия с длительной дефляцией и двузначной безработицей, полностью преодолеть которую удалось только в результате Второй мировой войны. Несколько реже упоминается кризис 1970-х годов, в ходе которого возник новый феномен – стагфляция. Собственно, в контексте этих двух исторических прецедентов и имеет смысл рассуждать о современной экономической ситуации. Хотя, разумеется, необходимо отдавать себе отчет в том, что исторические прецеденты являются всего лишь удобными инструментами для анализа и вовсе не предлагают исследователю готовых решений.

Судя по принимаемым правительствами развитых стран мерам, их более всего страшит дефляция, из которой придется выбираться как минимум в течение десятилетия, если не более. Помимо опыта 1930-х годов об этом же свидетельствует пример Японии 1990-х годов.

Дефляционная и стагфляционная модели кризиса являются, по сути, альтернативными. И потому они предполагают принципиально различающиеся механизмы его преодоления.

Противодействие дефляции требует стимулирования спроса, т. е. активной бюджетной политики, бюджетного экспансионизма. Здесь допустимо снижение процентной ставки, снижение налогов при расширении бюджетных расходов.

В случае со стагфляцией набор мер прямо противоположный – прежде всего необходим контроль за денежной массой, т. е. ужесточение бюджетной политики и повышение процентных ставок. После десятилетия перманентного экономического кризиса 1970-х годов выход был найден только тогда, когда вставший во главе ФРС Пол Волкер решился на беспрецедентно жесткие меры, резко повысив ставку рефинансирования. В результате безработица перевалила за 10 %, а процентные ставки превысили 20 %. В США началась жесточайшая рецессия, за которую Дж. Картер заплатил президентским постом, но из которой страна вышла с обновленной и динамичной экономикой. Конечно, противопоставление этих двух моделей условно и нынешний кризис вряд ли будет точно копировать одну из них. Однако здесь для нас важно осознание того, что рецепты лечения болезни зависят от ее природы и могут требовать не схожих, а подчас диаметрально противоположных лекарств.

Применительно к современной ситуации опыт обоих кризисов может оказаться вполне уместным. Строго говоря, развитые страны проводят сейчас политику, которую они считали недопустимой применительно к развивающимся рынкам (и, в частности, к посткоммунистическим странам) на протяжении 1980-1990-х годов[394]394
  См.: Ferguson N. Geopolitical Consequences of the Credit Crunch // http://www. niallferguson. com/site/FERG/Templates/ArticleItem.aspx?pageid=195. September 2008; Rogoff К. America Goes From Teacher to Student // http://www.project-syndicate.org/ commentary/rogoff39. February 2008 RodrikD. The Death of the Globalization Consensus 11 http://www.policyinnovations.org/ideas/com-mentary/data/000072. July 2008.


[Закрыть].

Мощные финансовые вливания, которые осуществляют США и Евросоюз, действительно могут предотвратить ухудшение экономической ситуации до политически нетерпимого уровня. Однако следует быть очень осторожным при попытке применения этих мер в развивающихся экономиках. Дело в том, что денежные власти США обладают двумя отличительными особенностями.

Во-первых, в их руках находится печатный станок по производству мировой резервной валюты и этот статус хотя и несколько поколеблен нынешним финансовым кризисом, но все-таки никем всерьез сомнению не подвергается. Более того, большинство стран мира, хранящих резервы именно в долларах, заинтересовано в поддержании его относительной стабильности.

Во-вторых, именно в силу особого статуса доллара фирмы и домохозяйства США не имеют альтернативных инструментов для хеджирования валютных рисков – маловероятно, чтобы они бросились менять доллары на евро или иены даже в случае сомнения в правильности политики денежных властей. Вот почему, несмотря на бюджетно-денежный экспансионизм последних месяцев, скорость обращения денег в США не увеличивается, как это было бы в других странах, а замедляется.

Совершенно другой будет реакция на финансовую экспансию в большинстве развивающихся рынков, и прежде всего в России. Там, где не сформировалось длительной кредитной истории национальной валюты, а сама эта валюта, естественно, ни в коей мере не является резервной, ослабление бюджетной и денежной политики с высокой вероятностью обернется бегством от национальной валюты, ростом скорости обращения денег и инфляцией. А на фоне мировой рецессии такой вариант будет неизбежно означать стагфляцию.

Особенно опасной подобная политика была бы в странах с доминированием сырьевых отраслей в структуре экспорта. Зависимость таких экономик от мировой конъюнктуры исключительно высока, поскольку даже небольшое снижение спроса на внешних рынках оборачивается существенным падением производства в странах – экспортерах сырья. При сохранении низкой деловой активности в развитых странах и низкого спроса на экспортные товары развивающихся экономик депрессия в последних может сопровождаться бегством от национальной валюты. Бюджетная экспансия не сможет компенсировать падение внешнего спроса, что приведет к инфляции, не сопровождаемой ростом производственной активности[395]395
  По этому поводу журнал «The Economist» писал в мае 2008 года: «Существуют тревожные аналогии между сегодняшними странами с развивающимися рынками и богатейшими странами в 1970-е годы, когда разразилась великая инфляция» (Inflation’s back // The Economist. 2008. May 24. P. 17).


[Закрыть].

Таким образом, в условиях нынешнего кризиса вполне прогнозируема ситуация сочетания дефляции в одной части мира и стагфляции в другой. И именно последний риск является одним из самых серьезных для современной России.

Сказанное подводит нас к принципиально важному выводу относительно развертываемого кризиса и путей выхода из него. По сути, мир может столкнуться с двумя параллельно разворачивающимися моделями кризиса, требующими противоположных подходов для их преодоления. Борьба с дефляцией в западном мире будет выталкивать инфляцию во внешний для него мир, в развивающиеся экономики. А последние, повторяя западные подходы к борьбе с кризисом, быстро окажутся в ловушке стагфляции.

Это касается прежде всего стран с недиверсифицированным сырьевым экспортом: при сохранении низкой деловой активности и низкого спроса на их экспортные товары депрессия будет сопровождаться бегством от национальной валюты, что будет проявляться, в частности, в инфляции.

Весьма опасной является и фактическая национализация многих финансовых институтов и предприятий. В России воссоздается ситуация рубежа 1980-1990-х годов, ознаменовавшегося активной ролью так называемых красных директоров. Особенность этого типа менеджмента состояла вовсе не в их коммунистической индоктринированности и в ожидании ими возврата тотального планирования – позднесоветский менеджмент вообще был идеологически достаточно нейтрален. Отличие этой категории руководителей предприятий заключалось в том, что они получили широкие права по управлению предприятиями в условиях отсутствия собственников, перед которыми они должны были отчитываться. Государство к тому моменту уже не могло осуществлять контроль за экономическими агентами, а частный собственник еще не появился. Таким образом, важнейшей характеристикой красных директоров является наличие у них фактических прав собственника без мотивации собственника. Это, как показала практика, очень дорого обходится предприятию и всей экономике.

По сути, мы попадаем сейчас в ту же ловушку. Выкупая долги предприятий, государство устанавливает свой контроль над значительным числом фирм. У них появляется менеджмент, связанный с государством. Однако в силу асимметрии информации этот менеджер будет иметь очевидное преимущество перед поставившими его на должность чиновниками – пусть даже и очень высокого ранга. А это уже создает новый виток проблемы moral hazard, когда частные интересы менеджера начинают доминировать над интересами вверенного ему предприятия.

Уже хотя бы по одной этой причине необходимо иметь четкий план реприватизации фактически национализируемых фирм. Этот план должен быть широко известен политической и деловой элите, и прежде всего бывшим собственникам, если они будут сохранять интерес к данному бизнесу.

Наконец, было бы серьезной ошибкой рассматривать нынешний кризис как повод для переоценки соотношения роли государства и частнопредпринимательской деятельности. Этот кризис можно объяснить как недостаточностью государственного вмешательства, так и неспособностью государства обеспечить эффективное регулирование в условиях появления инновационных финансовых инструментов и технологий. Большинство, конечно, обвиняют сегодня свободный рынок, и мало кто пытается защищать ценности свободного предпринимательства. Только единицы решаются говорить, что «не дерегулирование позволило разразиться этому кризису. Это была мешанина из регуляций и регуляторов, каждый из которых оказался слишком зашорен, чтобы окинуть взором все более интегрированные рынки»[396]396
  Слова члена Конгресса США Тома Дэвиса (Financial Times. 2008. Oct. 24. Р. 4).


[Закрыть].

Между тем никуда не исчезнет постиндустриальный мир, основанный на гибких технологиях и на быстром обновлении всех сторон технологической и экономической жизни. Этот мир плохо приемлет централизованное регулирование и бюрократическое вмешательство в свою тонкую ткань интересов. Даже если признать необходимость более точного госрегулирования финансовых рынков, было бы большой ошибкой переносить регулятивные выводы (и соответственно регулятивную практику) в сферу производства.

У нас сейчас принято много говорить о крахе американской или вообще западной экономической модели, о крахе либерального капитализма. Наверное, с политической точки зрения эти заявления имеют смысл. Однако было бы глупо стать жертвой собственной пропаганды. Вся экономическая история свидетельствует: каким бы тяжелым ни был кризис, каким бы последним этапом разложения капитализма он ни назывался – из кризиса рыночные экономики всегда выходили окрепшими, более жесткими, более конкурентоспособными. Об этом нельзя забывать. Рано или поздно кризис завершится, и не стоит рассчитывать на то, что тогда нашими конкурентами окажутся слабые и «загнивающие» страны Запада. Скорее всего, это будут экономики не только гораздо более сильные, но и гораздо более голодные – а потому и гораздо более агрессивные.

Это будет серьезный вызов для России, к которому следует готовиться уже сейчас. Кризис не только не отменяет необходимость всесторонней модернизации – экономической, политической, социальной, военной, но, напротив, требует осуществления модернизационного курса, изложенного в программных документах правительства, с гораздо большей настойчивостью и решительностью, чтобы тогда, когда ситуация стабилизируется, мы смогли предъявить нашим конкурентам нечто большее, чем государственные банки и государственные корпорации.

Конечно, кризис – вещь неприятная. Никогда не знаешь, какую цену придется заплатить за выход из него. Однако у кризиса есть и положительная сторона: он может стать началом обновления, началом более здорового роста, очищенного от накипи предкризисного ажиотажа. То, насколько кризис окажется благотворным, зависит от эффективности и решительности действий власти, от ответственности и сплоченности национальной элиты.

Наконец, необходимо уделить специальное внимание мерам по укреплению доверия друг к другу участников рынка – и со стороны власти, и со стороны предпринимательского сообщества. Для этого их действия должны быть хорошо понятны друг другу. Необходимо информировать общественность о том, каким финансовым институтам и какие конкретно суммы выделяются, как они используются. Кризис в очередной раз показал: рыночная экономика базируется прежде всего на доверии. На доверии, основанном на информационной прозрачности, а не на способности одной стороны подчинить себе другую.

Глобальный кризис: опыт прошлого и вызовы будущего[397]397
  Опубликовано в: Экономическая политика. 2009. № 4.
  Автор выражает признательность И.В. Стародубровской, В.Г. Стародубровскому, С.Г. Синельникову-Мурылеву, В.П. Ашрафян и Н. Сундстрему за ценные соображения и комментарии, использованные при написании настоящей статьи.


[Закрыть]

 
Все вообще теперь идет со скрипом.
Империя похожа на трирему
в канале, для триремы слишком узком.
Гребцы колотят веслами по суше,
и камни сильно обдирают борт.
Нет, не сказать, чтоб мы совсем застряли!
Движенье есть, движенье происходит.
Мы все-таки плывем.
И нас никто не обгоняет. Но, увы,
как мало похоже это на былую скорость!
И как тут не вздохнешь о временах,
когда все шло довольно гладко.
Гладко.
 

И. Бродский. Post aetatem nos tram (1970)

«Сохранение status quo в надежде на то, что цены на нефть будут расти, а налоговую дисциплину можно будет укрепить позже… Москва пытается пережить кризис без видимых реформ в области фискальной политики, банковского дела, естественных монополий или в каких-либо иных сферах»[398]398
  Russia: Emerging Markets Research // JPMorgan Securities. 2009. June 12.


[Закрыть]. Такова оценка ситуации посетившими Россию в июне 2009 года аналитиками JPMorgan, достаточно точно характеризующая настроения, преобладающие в политической элите и в широких общественных кругах. В этом нет ничего удивительного: именно с динамикой цен на нефть (газ и металлы) связывало господствующее мнение экономический подъем 1999–2007 годов, равно как и начало нынешнего кризиса. Естественно, что выход из кризиса ассоциируется с повышением цен на энергоресурсы, и соответственно этот показатель привлекает повышенное внимание решительно всех – «от рабочего до министра», как говорили раньше. Устойчивые ожидания того, что скоро «все образуется» и мы опять вернемся к политике «управления ростом благосостояния», пока остаются в обществе доминирующими.

Проблема не в том, что роль топливно-энергетического сектора в экономическом росте России последнего десятилетия, как правило, сильно преувеличивают. Благоприятная экспортная конъюнктура вносила, конечно, заметный вклад в обеспечение высокой динамики отечественной экономики. Экспортная выручка укрепляла доходную базу бюджета и позволяла подхлестывать рост при помощи растущего еще более быстрыми темпами государственного спроса, т. е. нарастающих бюджетных вливаний. Однако для понимания нынешней ситуации и тенденций дальнейшего развития экономики важно признать, что высокие мировые цены на топливо являлись лишь одним из факторов, детерминировавших экономический рост, причем фактором, имевшим положительный эффект лишь в совокупности с другими обстоятельствами и благодаря этим другим обстоятельствам.

Во-первых, высокие цены на нефть и газ складывались на фоне беспрецедентного мирового экономического бума. Именно глобальный рост, порождаемый им спрос и связанные с ним низкие процентные ставки на финансовых рынках сформировали основу российского экономического развития. Следует, однако, обратить внимание на уникальность этого феномена – повышение цен на базовые ресурсы (топливо и металлы) следовало за глобальным ростом и не становилось его сдерживающим фактором, как это было, например, в 1970-х годах.

Во-вторых, важную роль сыграли внутриполитические факторы, и прежде всего достигнутая к концу 1990-х годов макроэкономическая и политическая стабилизация. Революционная трансформация была завершена, элита в значительной мере консолидировалась, а страна получила важную прививку от финансового популизма. Консервативная фискальная политика легла в основу нового экономического курса, проводимого в течение почти целого десятилетия.

Из сказанного следует, что цены на нефть и газ как таковые не могут быть фактором или критерием оценки перспектив экономического развития России. Благоприятная внешнеэкономическая конъюнктура может, разумеется, способствовать повышению устойчивости бюджетной системы, что само по себе важно (особенно для обеспечения социальной и политической стабильности). Однако из этого никак не вытекает неизбежность восстановления российского экономического роста высокими темпами. Высокие цены на продукцию топливно-энергетического комплекса могут (и с большой вероятностью будут) угнетать экономический рост в большинстве развитых стран, что негативным образом скажется и на российской экономике, для развития которой важен динамичный мировой спрос, а не только акцизные доходы бюджета.

Нынешний кризис носит системный характер. Он не может быть сведен к циклическим конъюнктурным колебаниям, когда за спадом автоматически следует подъем. Подъем, конечно, последует за спадом, однако для этого подъема должны будут произойти существенные изменения в технологической и организационной базе мировой экономики и отдельных стран. Именно от того, сможет ли та или иная страна трансформировать свою структуру, приспособиться к новым глобальным вызовам, зависят ее облик и место в послекризисном мире. Ожидание восстановления докризисного status quo – самая опасная политика настоящего времени.