Текст книги "Царское прошлое чеченцев. Власть и общество"

А.И. Барятинский

Кавказ в заботах Александра II о границах империи занимал большое (в первые годы царствования даже особое) место, о чем свидетельствует и интенсивная переписка с князем Барятинским. Он предоставляет полную самостоятельность Барятинскому: «Решайте сами и на месте…». 25 апреля 1857 года был издан указ, регламентировавший отношения наместника на Кавказе и Сената. Князь Барятинский получал право приостанавливать исполнение указов Сената по делам судебным, гражданским или уголовным в случае «местных неудобств, затруднений или вреда» для Кавказского края. При поступлении в Сенат дел, имевших отношение к Кавказу, Сенат лишался возможности направлять их для рассмотрения в министерства и мог обратиться только к наместнику. Получив должность наместника, но, еще не успев выехать из Петербурга, А.И. Барятинский уже предпринял первые шаги для полной своей независимости. 8 августа он подал Александру II докладную записку, в которой просил изъять все доходы и расходы по Кавказскому краю из ведомства Министерства финансов и предоставить их в полное распоряжение наместника, как это было до 1840 года. Таким образом, уже через 16 дней после назначения на Кавказ, А.И. Барятинский освободился от опеки министра финансов¹³².

А.П. Берже отмечал, что назначение князя А.И. Барятинского главнокомандующим кавказским корпусом и выбор им в начальники штаба генерала Д.А. Милютина, сумевшего централизовать все самостоятельные действия отдельных начальников и направить их на исполнение из него общего плана покорения Кавказа, содействовало окончанию завоевания края. Но едва ли это привело бы к решительным результатам, если бы не был совершенно изменен прежний образ ведения войны и принята система водворения прочных казачьих поселений в завоеванных местах, приведен в исполнение (с 1860 г.) графом Н.И. Евдокимовым¹³³.

Несмотря на твердое убеждение абсолютного большинства членов Кавказского комитета в отсутствии средств для активных военных действий в затянувшейся Кавказской войне, император, хотя и уделял этим соображениям свое внимание, все – таки прислушался к мнению князя Барятинского, который, как говорил Д.А. Милютин, «…считал еще в себе силы, чтобы плыть против течения». Барятинский писал в октябре 1857 г. своему начальнику штаба Милютину, посланному в Петербург с целью лично сообщить императору стратегические планы кавказского начальства: «Если государь желает воспользоваться теперешними обстоятельствами (т. е. восстанием в Индии, ослаблением Турции, дружественным расположением к нам Франции и Персии), то все-таки первым делом должно быть прочное утверждение на Кавказе. Когда эта цель будет достигнута, тогда явится само собою и преобладание наше на Востоке. Добиваться же того, минуя Кавказ, или перешагнув через него, также безрассудно и нелепо, как и естественно невозможно». И, действительно, благоприятный для России исход Кавказской войны актуализировал среднеазиатскую проблему в политике Александра II. Продвижение в этом регионе, развитие экономических связей с другими странами Востока в представлении значительной части правящих кругов России и общества, давали возможность укрепить военно – политический престиж России и создать предпосылки для нажима на основного соперника – Великобританию. Хотя окончательно границы империи определятся в Средней Азии к середине 1880-х годов, однако именно в царствование Александра II и уже к середине 70-х годов Россия укрепится в среднеазиатском регионе и решит многие проблемы освоения этого края¹³⁴.

Александр II был лично очень расположен к Барятинскому. Свое мужество и отвагу Барятинский проявил во время боевых действий. Князь Барятинский довольно много воевал на Северном Кавказе. В марте 1835 года Александр Барятинский участвовал в экспедиции генерала Вельяминова, где уже в первом бою был тяжело ранен пулей в правый бок, эта пуля так и осталась с ним до конца его жизни; также Барятинский в этом бою едва не попал в плен. Рана была настолько серьезна, что сослуживцы посчитали ее смертельной и, даже приготовили гроб двадцатилетнему корнету. Оставить Кавказ Барятинского заставило здоровье и, как считал Д.А. Милютин (и не он один), скандальный роман с женой своего адъютанта, на которой он впоследствии женился¹³⁵. А уже 20 июля 1856 года А.И. Барятинский был назначен командиром Кавказского корпуса и наместником Его императорского величества на Кавказе, что являлось давней его мечтой. В мае 1860 года он отбыл с Кавказа для поправки здоровья. Больше на Кавказ он не вернулся¹³⁶.

Князь Александр Иванович Барятинский был владельцем легендарной библиотеки, включавшей около 42 000 томов. Этот человек, дослужившийся до чина генерал-фельдмаршала, на протяжении многих лет был наместником Кавказа, поэтому стеснения в средствах не испытывал. Книги он покупал целыми библиотеками, иногда весьма значительными. На отдыхе он часто углублялся в чтение старинных фолиантов, много занимался самообразованием¹³⁷. Барятинский был глубоко верующим человеком, в его библиотеке было много книг по истории религии. Князь А.И. Барятинский являлся одним из наиболее активных деятелей «Общества восстановления православного христианства на Кавказе». Барятинский надеялся, что «…со временем христианство обнимет собою все горы…»¹³⁸.

Александр Иванович Барятинский родился в селе Ивановское, Курской губернии¹³⁹. В юности А. Барятинский не только много читал, но и лично общался с известными литераторами и поэтами. Ровесник и товарищ М.Ю. Лермонтова при Юнкерской школе, Барятинский вел жизнь, вполне достойную «золотой молодежи»: его кутежи и веселые проделки «шумели» по всему Петербургу. «Своим легкомысленным поведением, – сообщает современник, – он навлек, наконец, неудовольствие императора Николая Павловича, и ему пришлось серьезно задуматься над поправлением своей пошатнувшейся репутации. Князь А.И. Барятинский не долго колебался в выборе средств и заявил категорическое желание ехать на Кавказ, чтобы принять участие в военных действиях против горцев». Еще будучи в Петербурге, в доме братьев Трубецких, у Лермонтова и Барятинского произошел спор. «Лермонтов, – вспоминает современник, – настаивал на всегдашней его мысли, что человек, имеющий силу для борьбы с душевными недугами, не в состоянии побороть физическую боль. Тогда, не говоря ни слова, Барятинский снял колпак с горящей лампы, взял в руки стекло и, не прибавляя скорости, тихими шагами, бледный прошел через всю комнату и поставил ламповое стекло на стол целым; но рука его была сожжена почти до кости, и несколько недель носил он ее на привязи, страдая сильною лихорадкою»¹⁴⁰. Князь Барятинский лично был знаком с Л.Н. Толстым и Александром Дюма.

Именно по совету А. Барятинского, оценившего храбрость и выдержку Л. Толстого, проявленных во время похода против горцев, тот принял решение остаться служить на Кавказе. Некоторое время спустя, когда надежды на помощь Барятинского не оправдались, Толстой в письме к нему резко высказал свою досаду на неудачи в получении отличий и производстве в офицерский чин. Письмо это, впрочем, по назначению отправлено не было.

Во время Кавказской войны князь Барятинский, даже занимая самую высокую должность (наместника), неоднократно лично объезжал действовавшие на Восточном Кавказе войска, всегда умел их воодушевить, настоятельно побуждал войсковых начальников к большей быстроте и энергии в их операциях¹⁴¹. Приведем для окраски личности князя, в тот период высшего карьерного достижения, свидетельство знаменитого иностранного гостя – А. Дюма, посетившего наместника в его тифлисском дворце: «Ровно в три часа мы явились к князю Барятинскому. Ему сорок два года, у него красивая внешность и чрезвычайно приятный голос, с помощью которого он очень остроумно рассказывает нам как свои собственные воспоминания, так и всякие анекдоты; он приветлив и милостив, хотя и очень большой боярин… Эта кротость не исключает в нем громадной энергии, когда представляется к тому случай…». Но не все разделяли радужного мнения французского писателя о Барятинском. При всем желании быть объективным генерал Н.Н. Муравьев в своих записках дает Барятинскому просто убийственную характеристику: «Суживающаяся к макушке голова его с редкими волосами как-то не предупреждала в пользу его природных дарований; рыльце было у него красноватое, в чем признавали последствия разгульной жизни. Объяснялся он с некоторым замедлением и повторением слов, похожим на заикание, и гнусил. Вся наружность вообще не выражала того приличия, которое я ожидал найти в князе Барятинском, приятеле государя… Хотя о нем судят вообще как о человеке ограниченном и невежественном в познаниях, но я с этим не согласен… И в разговоре с ним нашел бы я приятного собеседника, если б было время у меня слушать его празднословие…»¹⁴².

У наместника на Кавказе, князя А.И. Барятинского был свой штандарт (название знамени в кавалерии), расшитый золотой нитью с гербом князя, украшенным густой бахромой. Это знамя было выполнено в форме четырехугольника из желтой парчи. У имама Шамиля, против которого вел борьбу Барятинский, тоже было знамя. Во время сражений Шамиль всегда выезжал со своим знаменем, никогда не расставаясь с ним. После падения Гуниба, когда Шамиль сдался, он это знамя в знак покорности передал князю Барятинскому. Вечером, позвав к себе Р.А. Фадеева (военного историка, публициста, адъютанта Барятинского), Барятинский сказал ему, что он дарит Фадееву это знамя, т. к. взятие Гуниба во многом обязано его советам…¹⁴³.

После подавления имамата Шамиля наместник Барятинский предельно четко выразил цели царской политики на Кавказе: «Избавить Кавказское плоскогорье от населения и открыть этим самым прекрасные и плодородные места для казачьего населения… Без потери времени и насколько возможно выселять горцев в Турцию, а раз страна будет от них очищена, мы утвердим свое положение навсегда»¹⁴⁴. Понимая, что методы колонизации были варварскими по отношению к местным народам, князь Барятинский был озабочен непременным предоставлением альтернативного пути к спасению горцев, изгнанных со своих мест. Он писал: «Колонизация европейцев в Америке повела за собой истребление почти всех первобытных там жителей; но в наш век обязанности к человеческому роду требуют, чтобы мы заблаговременно приняли меры для обеспечения существования даже и враждебных нам племен, которых по государственной необходимости вытесняем с их земель…»¹⁴⁵.

Проект по вопросам переформирования, размещения и подчинения войск Кавказского корпуса кн. Барятинского, представлявший собой программу будущих действий, предпринятых Барятинским на посту наместника России на Кавказе, появился в середине 1850-х гг. По мнению Барятинского, высказанному в этом документе, особое внимание должно быть обращено «на устранение медленности в делопроизводстве, а также необходимо бдительно наблюдать, чтобы казенные деньги, следующие, за что либо туземцам, были выдаваемы в срок, что теперь по сложности управления часто не исполняется и вселяет в Азиатцах невольную недоверчивость к нашей добросовестности…». А.И. Барятинский считал, что важно привлекать местное население материальными выгодами, в первую очередь деньгами, за выполнение казенных работ, например, перевозку войскового провианта. Следующим моментом умиротворения населения, по мнению князя Барятинского, являлось определение прав собственности и правильное размежевание земель, при котором необходимо закреплять участки с помощью официальных правительственных актов¹⁴⁶.

Барятинский отказался от односторонности прежнего курса на союз только со знатью. Критерием проводимой наместником социальной политики служило отношение к России, независимо от принадлежности к тому или иному слою общества. Во время войны князь Барятинский с готовностью принимал всех бежавших от Шамиля, как рядовых, так и представителей «верхов», обеспечивая первым средства для жизни, а вторым – сохранение собственности. Отошедших от Шамиля видных деятелей мюридизма встречали без упреков и напоминаний о прошлом. Когда позволяла ситуация и когда это отвечало интересам России, наибов и кадиев привлекали на русскую службу, оставляя им прежние звания и полномочия. По словам русского публициста П. Алферьева, «Россия приняла уже граждан, воспитанных в известном порядке», и могла «не тратить сил на черновую государственную работу, всю тяжесть которой вынес на своих могучих плечах бывший имам Шамиль»¹⁴⁷.

Перспективной и в то же время жизненно необходимой и безотлагательной мерой А.И. Барятинский называл формирование постоянных воинских частей из горцев. Наместник был убежден, что «Россия должна держать открытым клапан этого парового котла», всегда готового взлететь на воздух. По мнению Барятинского, для удержания в повиновении горских жителей «не было ничего могущественнее постоянных дружин, составленных из самих горцев, так как между ними развился многочисленный класс людей, который умеет жить одним оружием и должен или продавать нам свое мужество, или обратить его против нас…». Получая достаточное жалованье, обладая правом в любой момент рассчитаться и выйти из дружины, «горцы служили верно и не щадили своих земляков»¹⁴⁸.

Князь А.И. Барятинский уже в ходе Кавказской войны преодолел односторонность прежнего курса Петербурга на союз только со знатью. Меняющиеся по ситуации приоритеты в его социальной политике обуславливались не классово – идеологическими мотивами, а поведением тех или иных горцев по отношению к России, независимо от их принадлежности к верхним или нижним слоям общества. Барятинского всюду сопровождал казначей, князь щедро награждал тех горских представителей, которые заступали на службу царю¹⁴⁹. В конце Кавказской войны большое развитие получила система взяток, подкупа, шантажа, значительно возрос авторитет лазутчиков и информаторов. Была разработана «тарифная сетка» предательств. За информацию – одна сумма; за побег от имама – другая; за нейтралитет – третья; за сданную пушку – четвертая. Значительно возрос поток перебежчиков. Все это способствовало более быстрому завершению многолетней войны, от которой люди уже очень сильно устали¹⁵⁰. Среди переходивших на сторону русских войск было много славян, поляков, венгров, воевавших ранее на стороне Шамиля. Барятинский всегда выражал искреннее, глубокое уважение к Шамилю. Имам отвечал ему тем же, это были достойные противники, хорошо понимавшие друг друга люди. С сентября 1859 года и до своей кончины Шамиль вел теплую, дружескую переписку с Барятинским¹⁵¹.

До конца первой половины 1840-х г. у имама Шамиля в Чечне не было постоянной резиденции, он вместе с чеченскими подвижниками днем и ночью ездил по Чечне. Первые упоминания о Дарго, как о постоянном месте нахождения столицы государства Имамат на территории Чечни, встречаются в источниках во втор. пол. 1840-х г. Резиденция Шамиля была построена на правом берегу реки Аксай. Как указывают источники, с разрешения белгатоевцев имам Шамиль основал свою столицу Дарго. Эта столица просуществовала до лета 1845 г. Потом столица имамата была перенесена на берег реки Хулхулау в Ведено и получила название Новое Ведено или Дарго – Ведено. Среди многонационального населения Дарго можно было встретить переселенцев из Закавказья, Адыгеи, Кабарды, из Табасарании, с Кумыкской плоскости и т. д. Резиденция Шамиля и само село Новое Дарго было построено по инженерным расчетам чеченца Хаджи Юсуфа – мухаджира, приехавшего из Египта. Ему помогали ученые, строители из Дагестана и мастера из Ичкерии и Большой Чечни. На заседании Государственного Совета был утвержден план – проект строительства столицы и резиденции Шамиля. В проекте были выделены жилые, административные, производственные кварталы. Новую резиденцию Шамиль назвал Дарго – Ведено. Дарго – Ведено было и остается самой многонациональной и многоконфессиональной столицей имамата Шамиля. Здесь не только функционировала мусульманская мечеть, но и была построена синагога, костел и церковь. Наиб Хату по поручению имама Шамиля ездил к барону Николаи в Герзель – аул вместе со священником отцом Алексеем, и они привезли разную церковную утварь и духовые инструменты для церкви в столице Дарго – Ведено. В Дарго – Ведено проживало около 800 русских, украинцев, поляков, венгров, финнов, которые чинили орудия, подковывали коней, исполняли другие работы, получая жалованье из казны Имамата¹⁵². Имеются сведения о том, что ближайшая охрана Шамиля и Гамзат-бека состояла из бывших чинов российской армии, принявших ислам и ставших самыми преданными мюридами.

Во время Кавказской войны значительную часть дезертиров составляли поляки. Генерал П.Х. Грабе сообщал военному министру А.Ч. Чернышеву в рапорте от 07. 04. 1840 г.: «Поляки изобрели новый род оружия – длинный шест, к одному концу которого прикрепляется коса, чтобы колоть и рубить, а к другому крючья, чтобы влезать на крепостные верхи. Ныне это оружие находится у горцев в значительном количестве». Основную массу дезертиров, воевавших на стороне горцев, составляли русские. Около с. Ведено существовало целое отдельное селение беглых солдат, женатых на местных женщинах. Их главным занятием была «строительная часть», а также изготовление и ремонт артиллерийских лафетов и ящиков. Они же составляли расчеты орудий. Обучением солдат и надзором за порядком занимались два беглых офицера. Такая же слобода существовала и в Дарго. Для психологического воздействия на отряд гр. Воронцова, пришедший к этой резиденции Шамиля в 1845 г. был организован «парад»: дезертиры прошли церемониальным маршем под звуки оркестра на виду осаждавших.

Поскольку военные уставы предусматривали за переход на сторону врага смертный приговор, перебежчики почти всегда сражались до последнего, т. к. на пощаду не могли рассчитывать. Но все-таки исключительные случаи имели место после завершения Кавказской войны. В 1859 году около озера Кезеной-Ам были поселены «вернувшиеся с гор» беглые солдаты, которым «даровано было Всемилостивейшее прощение»¹⁵³. В тяжелые военные годы рассчитывать на милость дезертирам не приходилось, работали законы военного времени. При штурме аула Гуниб в плен попал русский артиллерист, который огнем из своего орудия нанес тяжелые потери наступающим. Разъяренные солдаты забили его прикладами до полусмерти, а затем подожгли на нем одежду.

Важнейшей причиной такого явления, как активное участие дезертиров в боях на стороне горцев, был специфический характер этой войны. В отличие от Европы, где принуждение пленных к участию в боевых действиях запрещалось писанными и неписанными правилами, на Кавказе измена оказывалась единственной альтернативой невыносимого рабства или казни. При формировании пополнения Кавказского корпуса туда старались отправить нарушителей дисциплины, пьяниц и т. д. В результате в Тенгинском полку в 1837 году более половины солдат числились «ненадежными». Многие из этих лиц чувствовали себя наказанными несправедливо и искали способ на ком-то выместить свою обиду и переходили на сторону противника¹⁵⁴. Кавказский корпус формировался по особым правилам. Сюда мало шли солдаты прямого призыва. На Кавказ по разнарядке направляли солдат и офицеров из воинских частей со всей России. Естественно, командиры частей стремились избавиться от наиболее недисциплинированных. Вдобавок Кавказский корпус был местом ссылки для разжалованных офицеров и солдат, совершивших воинские преступления. В результате сюда направлялись дезертиры, пьяницы, дуэлянты. В свое время генерал Ермолов пытался прекратить такую порочную практику. Но это ему удалось только отчасти¹⁵⁵.

А.П. Ермолов

В Центральной России к Кавказу относились далеко не однозначно. В 1899 году И. Алексанов опубликовал свою статью в «Вестнике Европы», где он охарактеризовал Северный Кавказ как сырьевой придаток России: «В настоящее время весь Северный Кавказ – только производитель, – сообщал он, – поставщик сырья и производитель безгласный, бесправный, рабски подчинённый условиям, а очень часто и произволу эксплуатирующих его труд коммерческих центров. До сих пор Северный Кавказ служит ареной грубых эксплуататорских махинаций; край переполнен «пришельцами», нахлынувшими сюда, начиная с пятидесятых годов, в погоне за лёгкой наживой, млечными реками и простором»¹⁵⁶. Пальм, в своей статье «Кавказские губернаторы о Кавказе» писал: «Послушать одних – Кавказ разлезся по швам, русская власть как бы способствует развитию мятежного брожения, русская государственность потерпела полное крушение. Послушать других – окраина спокойна, население лояльно, подвластные России мелкие кавказские народцы терпеливо сносят всевозможные обиды и притеснения как от русских окраинцев, угнетающих туземцев, так и от представителей русской государственной власти»¹⁵⁷.

Безусловно, понятие «народное» управление не оправдывало своего смысла на Северном Кавказе в имперский период. Необходимо было перестроить ближайшую к населению правительственную власть на новых началах. Генерал Ермолов постоянно напоминал народам Центрального Кавказа о том, что они российские подданные, поэтому все вопросы, выходящие за рамки предоставленного внутреннего самоуправления не могли, по его мнению, решаться вне рамок имперского политико-правового поля или хотя бы без санкции властей империи¹⁵⁸. Нередко, бравируя тем, что является потомком Чингисхана, А.П. Ермолов в общении с «азиатами» представлял себя, как ему казалось, надлежащим образом. Из письма В.Д. Давыдову от 6 января 1820 г. Ермолов писал: «Я приятное лицо мое омрачил густыми усами, ибо, не пленяя именем, небесполезно страшить наружностью. Здесь всякое безобразие у места… Я в числе многих, по необходимости, придерживался азиатских обычаев и вижу, что проконсул Кавказа жестокость здешних нравов не может укротить мягкосердечием. И я ношу кинжал, без которого ни шагу. Тебе истолкует Раевский слово «канлы», значащее взаимную нежность. Оно здесь освящено законом и утверждено временем, принято чистейшею нравственностью»¹⁵⁹. Рассказывают, что, представляясь в 1831 г. в Москве императрице, он несколько минут не подходил к ее руке, опасаясь своею наружностью испугать императрицу, и приблизился лишь после того, как она несколько «привыкла» к его виду¹⁶⁰.

Дипломат и драматург А.С. Грибоедов считал генерала А.П. Ермолова практически неограниченным властителем Кавказа: «Ему дано право объявлять войну и мир заключать; вдруг придет в голову, что наши границы не довольно определены со стороны Персии, и пойдет расширять их на Аракс!»¹⁶¹. А.С. Пушкин и поэт-декабрист К.Ф. Рылеев считали А.П. Ермолова «военным гением». Известно, что декабристы предполагали включить Ермолова в будущее правительство. Являясь, прежде всего, военным деятелем и хорошим организатором, генерал Ермолов был одним из представителей «оппозиции Его Величества», представляя в России, так сказать, «дворянство чести», не подменяя при этом верную службу монарху «лизоблюдством»¹⁶².

Ермолову было всего 19 лет, а он уже имел за персидский поход владимирский крест и чин подполковника. За Аустерлицкое сражение А. Ермолов был произведен в полковники¹⁶³. Ермолов сыграл решающую роль в «покорении» Кавказа. После отъезда А.П. Ермолова с Кавказа система завоевания сильно изменилась, однако успеха русским войскам это не принесло. Как писал граф К.К. Бенкендорф: «…с увольнением из Кавказа Александра Петровича Ермолова, с 1862 года покорение Кавказа пошло по ложному пути…»¹⁶⁴. Благодаря А.П. Ермолову была основана крепость Грозная, в настоящее время это столица Чеченской Республики – город Грозный.

Первым памятником в г. Грозном А.П. Ермолову служила заботливо сохраняемая землянка, в которой он жил при основании крепости Грозной. В начале XX века на одной из площадей этого города «покоритель» Кавказа появился в виде бронзовой фигуры¹⁶⁵. До начала 90-х годов в Грозном стоял памятник А.П. Ермолову. Бронзовый бюст Ермолова, как считалось, напоминал самые трагические годы покорения Кавказа. Больше того, он был символом драматической судьбы горских народов. Памятник генералу, «с варварской жестокостью истреблявшим целые народы во имя завоевания Кавказа», был своего рода «бельмом на глазу» чеченцев. При советской власти его с завидной периодичностью взрывали по ночам и так же по ночам восстанавливали (благо бюст был отлит на местном заводе «Красный молот» не в одном экземпляре). В 1991 году командир Окружного учебного центра, бывшей учебной дивизии, генерал-майор Соколов предложил Завгаеву, возглавившему тогда руководство Республики, демонтировать памятник и перенести его на территорию одной из воинских частей. Однако Д.Г. Завгаев отказался это сделать¹⁶⁶.

Главным законом на Кавказе была сила, в чем признавался сам командующий Кавказским корпусом генерал Ермолов, которому, кстати, принадлежит приоритет в создании «мертвых зон» с тотальным уничтожением как самих горцев, так и их жилищ, садов, полей, запасов хлеба и фуража. «Здесь между народами, загрубелыми в невежестве, чуждыми общих понятий, первый закон есть сила. Один только страх русского оружия может удержать горцев в покорности». И далее Ермолов цинично заявлял: «нам нужны черкесские земли, в самих черкесах нет никакой надобности». Но иногда ретивость Ермолова сменялась милостью, ведь ничто человеческое и ему было не чуждо. Когда восставшие кумыки были разбиты, Ермолов приказал привести их предводителя Аммалат-бека к себе и после недолгой беседы приказал его повесить. Осужденный равнодушно выслушал приговор и в предсмертную минуту, не думая о своей участи, наклонился и стал гладить рукою любимую собаку Алексея Петровича, восхищаясь ей, и потом «смиренно отойдя от ставки Ермолова, пошел под конвоем на смерть, как на пир, без малейшего волнения, возводя только прекрасные черные свои глаза к небу». Это обстоятельство так поразило Ермолова, что он тут же сказал: «Да сохранит меня Бог лишить жизни человека с таким возвышенным духом». Казнь была заменена арестом¹⁶⁷.

Многие известные представители передовой русской мысли отзывались о «проконсуле» Кавказа в первое время в восторженных тонах, даже не смотря на всю жестокость его действий. На взгляд А.С. Грибоедова, генерал А.П. Ермолов – это «патриот, высокая душа, замыслы и способности точно государственные, исконно русская, мудрая голова». В письмах к своему другу С.Н. Бегичеву он даже писал, оправдывая Ермолова в его жестокостях: «…вешает, жжет их села – что же делать?»¹⁶⁸ Спустя некоторое время, по воспоминаниям М.С. Щепкина, А.С. Грибоедов, имея в виду жестокие и деспотичные меры А.П. Ермолова при управлении Кавказом, говорил ему лично: «Зная ваши правила, ваш образ мысли, приходишь в недоумение, потому что не знаешь, как согласить их с вашими действиями: на деле вы совершенный деспот». Эта противоречивость натуры генерала Ермолова, переплетение в одной личности стольких положительных и отрицательных качеств нашли отражение в оригинальном отзыве о нем его адъютанта П.Х. Грабе: «Он наделал ошибок: не сомневаюсь в этом. Но разве это мерило такого дарования?»¹⁶⁹. Александр Полежаев сравнивал Ермолова с азиатской чумой в своей поэме «Чир-Юрт» (1832):

 
«Ермолов, грозный великан
И трепет буйного Кавказа!
Ты, как мертвящий ураган,
Как азиатская зараза
В скалах злодеев пролетал!
Ты скипетром мощным и свинцовым
Главы Эльбруса подавлял!»
 

В стихотворении «Валерик» (1840) М.Ю. Лермонтова Ермолов упоминается нарочито нейтрально, как будто бы «между делом»:

 
«Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били
Как доставалося и нам…»¹¹⁰.
 

Из поколения в поколение песни и народные сказания чеченцев долгое время воскрешали в памяти Ермолова, жестокого московского генерала, прозванного «Людоедом». Вокруг имени Ермолова возникало много слухов. В горах говорили, что Ермолов приказал из пленных чеченок отбирать красивейших и выдавать их замуж в далекую Имеретию, а некрасивых и старых распродавать лезгинам «по рублю за каждую»¹¹¹. В 1826 году Ермолов, перед тем как окончательно покинуть Кавказ, лично осуществил опустошительный рейд во главе своих войск против жителей Чечни, провоцируя ужасные репрессии. Его войска предали огню и мечу Чечню, производя массовое истребление жителей и предав огню почти половину сел этого края. Фредерик Боденштедт в своем произведении «Народы Кавказа и их освободительная война против русских» объяснил неистовую злобу Ермолова желанием отомстить за смерть своих офицеров, убитых чеченцами…»¹⁷². Ермолов часто называл чеченцев «мошенниками», и это было одно из самых «мягких» выражений генерала по отношению к горцам. Иногда генерал старался сдерживать свои эмоции и действовать более дипломатично и порядочно, ведь он все-таки окончил Благородный пансион при Московском государственном университете и, воспитание его к этому обязывало¹⁷³.

Колонизаторы считали себя исключительными, избранными по сравнению с «народами-жертвами». Без такой, не всегда соответствовавшей истине самооценке, невозможно было захватывать, казнить и миловать, повелевать¹⁷⁴. Очень часто в российской литературе освещались вопросы методов управления и их эффективности. Многие из публицистов придерживались мнения, что «добро надо делать насилием». В газете «Кавказ» писалось: «Незабвенный на Кавказе Ермолов наказывал хищников изгнанием и виселицею; потому горцы и говорили о нем, что горы дрожат от его гнева; что взор его рассекает, как молния…»¹⁷⁵. Солдаты, часто понимая всю несправедливость уничтожения мирных сел и простых, как и они, чеченцев-труженников, нередко перекладывали ответственность за бесчинства на полководцев, генералов. Так в одной из кавказских походно-боевых песен звучат следующие строчки:

 
«На Кавказе мы гуляли
И наделали-ж проказ:
Все аулы разбивали,
Потому что был приказ»¹¹⁶.
 

В марте 1827 года, едва достигнув 50-летнего возраста, А.П. Ермолов был уволен со службы «по домашним обстоятельствам». Покинув Кавказ, Ермолов 15 июня 1827 года приехал к своему отцу в Орел и поселился в его доме. А.П. Ермолов за всю свою службу ни разу не брал денежных наград и отказывался от аренды имений, поэтому в отставке ему приходилось жить более чем скромно, на одно только жалованье. Лето Ермолов проводил в деревушке своего отца – сельце Лукьянчиково, где построил «маленькую хижину для себя и своей библиотеки». В течение всей своей жизни Ермолов собирал книги, выписывая в России и за границей все примечательные издания. Его библиотека, насчитывавшая свыше 9 тыс. книг на русском, французском и латинском языках, считалась одним из самых лучших частных книжных собраний того времени. Ермолов обладал богатым по тому времени собранием топографических карт в количестве не менее 180 экземпляров. Книги в его библиотеке были в хорошем состоянии, большая часть их была переплетена самим А.П. Ермоловым. В переплетном деле Ермолов достиг большого совершенства и даже написал специальное руководство для переплетчиков¹⁷⁷.