Текст книги "Царское прошлое чеченцев. Власть и общество"

Почему именно Ермолов стал «брэндом» Кавказской войны? Почему остальные генералы прикрыты дымкой забвения, несмотря на усилия официальной историографии и действительные заслуги в деле расширения имперских границ? В истории завоевания Кавказа «десятилетие Ермолова» (1816–1826) составляет довольно скромный временной отрезок. Он был одним из 13 главнокомандующих за период с 1802 по 1864 г. Формирование устойчивой точки зрения на Ермолова, как покорителя Кавказа, способствовал целый ряд обстоятельств. Миф о Ермолове вызывал своеобразную ностальгию кавказских солдат по тем временам, когда их походы имели видимый успех. А. Ермолов был героем Бородино, любимцем народной молвы, от него ждали больших подвигов и на затянувшейся Кавказской войне¹⁷⁸.

Образ Ермолова – кавказца появляется в русской литературе уже начиная с конца 1810-х годов. Однако с отставкой в 1827 г. Ермолов из-за подозрения в близости к декабристский кругам попадает в опалу, и с конца 1820-х годов в журналистике упоминание о генерале появляется весьма редко: имя его не то чтобы запрещалось, – просто писать о нем было не принято. Но между тем интерес к Ермолову-кавказцу не ослабевает до конца его жизни. При всем том, что русские литераторы о Ермолове писали весьма много, произведения о Ермолове-кавказце русскому обществу 1820 – 1830-х годов, и даже в более позднее время, известны не были. Пушкинское «Путешествие в Арзрум …» (1836) было напечатано с купюрами именно в той части, в которой говорилось о Ермолове. Та же судьба постигла повесть А.А. Бестужева-Марлинского «Аммалат-бек» (1832): в первой публикации в «Московском телеграфе» (1832. № 1–5) «ермоловский эпизод», занимавший в оригинале несколько страниц сокращается до нескольких абзацев; при этом в нем упоминается «некий Главнокомандующий». Таким образом, Ермолов являлся неким негласно запрещенным генералом, из-за сочувствия к декабристам и другим «антигосударственным» наклонностям. Но с другой стороны, многие декабристы также были недовольны деятельностью Ермолова. Декабрист Н.Р. Цебриков, не одобряя того, что Ермолов не выступил на стороне декабристов, писал: «…Ермолов мог предупредить арест стольких лиц, и потом смерть пяти мучеников… Но Ермолов, еще раз повторяю, имев настольную книгу Тацита и Комментариев на Цезаря, ничего в них не вычитал, был всегда только интриганом и никогда патриотом…»¹⁷⁹

Кавказская администрация, как высшая, так и областная, вполне сознавала недостатки местного управления, все неудобства, возникавшие из-за многосложности управления краем, не имеющим органов самоуправления, с местной инициативой, зачастую подавляемой властью¹⁸⁰. Почва для восприятия земских учреждений среди горцев Терской области уже давно была подготовлена не только всей их прошлой общественно-исторической жизнью, но также и практикою управления после присоединения их к России. После отмены крепостного права общественное управление села стало крестьянским сословным учреждением. Его распорядительным органом являлся сельский сход, а исполнительным – старшина и другие должностные лица¹⁸¹. Терская область нуждалась в земском самоуправлении. На 500 тыс. горцев не было ни одной больницы, а 5 окружных врачей исполняли исключительно судебно-медицинские обязанности. На 200 тыс. чеченцев приходилась только 1 школа. Печальное положение хозяйственного управления на Кавказе усугублялось ещё тем обстоятельством в регионах с местным населением, что между администрацией и населением стоял класс переводчиков, на растлевающее влияние которого в кавказских административных и судебных учреждениях давно пора было обратить самое серьёзное внимание. Одним из сложнейших регионов империи фактически управлял класс переводчиков, введение земства во многом урезало бы его власть¹⁸².

Российская политика на Кавказе до Ермолова носила двойственный характер. С одной стороны, периодические военные экспедиции в горы способствовали развитию враждебных отношений горцев к России. С другой – налаживались мирные отношения с горскими владетелями, они поступали на российскую службу, получали жалованье, будучи как бы представителями российской власти в своих владениях, в обмен на различные подарки и уступки; удерживали своих подвластных от нападений на укрепления и поселения на Кавказской линии. Вопрос о сотрудничестве с этническими элитами был одним из краеугольных камней не просто «национальной политики», но вообще государственного управления Российской империи. Можно по-разному оценивать и определять эту практику – как социальную комплиментарность, классовую солидарность… Но мы сталкиваемся с неоспоримым фактом: русские элитные структуры традиционно сотрудничали со своими иноэтничными «коллегами»¹⁸³.

Некогда грубый и грозный в обхождении с горцами, Ермолов накануне своей отставки в 1826 году в секретном предписании генералу Лаптеву советовал, что в отношении с чеченцами необходимо «…исполнение данного обещания… Никогда не требуйте того, что для них исполнить трудно или чего они вовсе исполнить не могут… Наблюдайте, чтобы никогда никто из подчиненных не позволял себе грубого обхождения с ними; чтобы никто не порочил веры мусульман, паче же не насмехался над ней». Тем не менее, практика взаимоотношений царских властей с горцами показывает, что заключавшиеся ими мирные соглашения и провозглашавшиеся петиции не имели большого значения и, в основном не соблюдались¹⁸⁴. Ермолов во время войны по отношению к чеченцам проводил политику «кнута и пряника». С одной стороны он сжигал села, организовывал военно-экономическую блокаду чеченцев. Но в то же время в 1821 г. было объявлено «прощение по 1819 год всем виновным в воровстве, или других шалостях, кроме смертоубийства»¹⁸⁵.

К Ермолову всегда было неоднозначное отношение окружающих его людей. В «Записках» генерал Ермолов писал: «Я знаю, что про меня идет слава, будто жизнь людей для меня игрушка, кровь их – вода. Я умышленно создал себе такую славу, нарочно облек себя ужасом. Хочу и должен, чтобы имя мое стерегло страхом границы наши крепче цепей и крепостей… Из человеколюбия бываю жесток неумолимо… На глазах моих не видят слезинки, когда я подписываю смертные приговоры, но сердце мое обливается кровью!»¹⁸⁶.

Генерал Ермолов даже женился исключительно на горянках. И хотя эти браки не были освящены церковью, он до конца жизни помогал женам деньгами и официально объявил наследниками своих сыновей ¹⁸⁷. У Ермолова было три сына: Виктор (Бахтиар), Север (Алляхари) и Клавдий (Омар), получившие от Александра II права законных детей, и дочь София (Сатиат), которая осталась мусульманкой и вышла замуж за горца¹⁸⁸. Сыновей Ермолов привез в Россию, добился признания их законными детьми, что было не так просто, учитывая его напряженные отношения с императором. Все сыновья Ермолова, окончив артиллерийское училище, получили офицерский чин, дворянство и служили в армии. Ермолов был заботливым отцом, много помогал сыновьям и завещал им все свое имущество. После отъезда Ермолова в Россию его жены Сюйда, Тотай и Султан-Бамат-Кази остались на Кавказе, и вышли замуж. Тотай и ее дочь Сатиат, которая согласно договору при заключении кебина с Ермоловым осталась у матери, получали от Ермолова ежегодное содержание¹⁸⁹. Во время Кавказской войны имам Шамиль демонстрировал всегда особое уважение к Ермолову и даже приказал пощадить аул, в котором жили родственники жен Ермолова. Когда Шамиля спросили в Москве, что он желает видеть, – он отвечал: «прежде всего, Ермолова». В альбоме князя Барятинского хранился рисунок, изображавший памятную встречу Шамиля и Ермолова, состоявшуюся в в Москве¹⁹⁰.

Рассмотрим биографию этой незаурядной и харизматичной личности. Алексей Ермолов родился в Москве. Его отец, Петр Алексеевич, принадлежал к небогатому, но старинному дворянскому роду из Орловской губернии. Современники называли его «замечательным стариком, умным и суровым». От отца Алексей унаследовал «серьезный, деловой склад ума», а от матери Марии Денисовны, урожденной Давыдовой, «живое остроумие и колкость языка» – качества, которые подарили ему громкую известность и вместе с тем наделали много вреда. Имя Ермолова было у многих на устах в силу присущего ему остроумия. Так, однажды его спросили об одном генерале, каков он в сражении. «Застенчив» – ответил Ермолов.

Историю Ермолова хотел написать А.С. Пушкин. В его письмах дважды встречается весьма характерное (хотя и косвенное) сопоставление Ермолова с Наполеоном. Ради двухчасовой встречи с отставным «проконсулом» Пушкин, направлявшийся в Грузию, проделал двести с лишним верст, чтобы заехать к генералу в гости. На родине своего отца Ермолов встретился с А.С. Пушкиным, который затем писал: «Ермолов принял меня с обыкновенной своею любезностью. С первого взгляда я не нашел в нем не малейшего сходства с его портретами, писанными обыкновенно профилем. Лицо круглое, огненные серые глаза, седые волосы дыбом… Голова тигра на Геркулесовом торсе. Улыбка неприятная, потому что неестественная. Когда он задумывается и хмурится, то он становится прекрасен. Он по – видимому, нетерпеливо сносит свое бездействие. Разговор несколько раз касался литературы… О правительственной политике не было ни слова»¹⁹¹. Впоследствии, пережив какое-то разочарование, А.С. Пушкин от своих замыслов отказался и в дневнике 1834 года назвал Ермолова «великим шарлатаном»¹⁹².

Д.А. Ровинский, видевший Ермолова в последние годы его жизни в Москве, говорил о нем: «Ермолов был значительно тучен; лицо у него было совершенно круглое; маленькие серые глаза; напоминавшие взгляд дикой кошки и неприятная, деланная улыбка, не сходила с его губ. Он жил одними воспоминаниями, желчно отзывался о военных современниках, и без злости не мог вспомнить имени Паскевича. Только разговор о женской красоте выводил его из желчного расположения и заставлял забывать о старости и немощи…»¹⁹³.

Во время Кавказской войны генерал Ермолов настаивал на том, чтобы с горцами старались наладить торговые отношения, организовывали меновые дворы¹⁹⁴. В то время в чеченцах поощрялось корыстолюбие, это был один из способов завоевания края. Н.А. Добролюбов писал в своих заметках: «Мы необходимо должны были развивать в горских племенах и алчность к деньгам. Мы показали им, что деньгами можно покупать разные удобства жизни, и затем дали повод думать, что деньги можно приобретать не усиленным и честным трудом, а услугами нам во вред их единоплеменникам. Теперь, в мирное время, надо внушать им уважение к чужой собственности»¹⁹⁵.

В тяжелые годы Кавказской войны А.П. Ермолов запретил изнурять войска фронтовыми учениями, увеличил мясную и винную порции для солдат и офицеров русской армии¹⁹⁶. Ермолов заботился и о здоровье своих войск. Он одним из первых понял большое значение минеральных вод не только для Кавказа, но и для России. Официально курорты Кавказских Минеральных Вод (КМВ) были основаны по указу Александра I от 24 апреля 1803 г., но, по существу, начали курорты развиваться лишь в годы правления Кавказом А.П. Ермоловым. По его распоряжению с 1816 г. жители Константиногорской крепости начинают переселяться ближе к водам, положив начало Пятигорску, Основываются станицы Кисловодская, Ессентукская и др. В 1822 г. Ермолову удалось добиться ассигнования на развитие Минеральных Вод в размере 550 тыс. рублей. Но поскольку и этих денег было недостаточно, генерал пожертвовал на строительство госпитального комплекса собственные средства¹⁹⁷.

Назначение Ермолова в стратегически важный регион было связано с изменением политики России на Кавказе – российский царизм вплотную приступил к завоеванию Кавказа, военные силы России не были отвлекаемы другими «театрами» стратегических действий¹⁹⁸. После восстания на Сенатской площади по столице поползли слухи о желании Ермолова «отложиться от России», стать во главе самостоятельного государства, составленного из покоренных областей. Продолжительное отсутствие сведений о присяге Кавказской армии императору еще больше встревожило Николая I. Следственная комиссия «по делу 14 декабря» усиленно искала прямые улики против Ермолова, но ничего не обнаружила. Это не успокоило Николая I, он продолжал считать, что на Кавказе действительно существует военный заговор. Однако попросту взять и арестовать Ермолова было невозможно. Государь знал, какой популярностью пользовался прославленный генерал, и поэтому было решено отправить его в отставку по причине «несоответствия служебной должности». За Ермоловым даже после его вынужденной отставки продолжали следить «компетентные органы». Так, например, переписка Ермолова с Командующим Кавказской линией и Черноморией П.Х. Грабе подвергалась перлюстрации, о чем свидетельствует не без иронии сам Грабе: «Оканчивая это длинное письмо, мимоходом замечу, что печать на Вашем конверте вовсе не была похожа на Вашу обыкновенную, всегда опрятную и щеголеватую. Это вероятно будет и с моею, хотя употреблю отличный сургуч и старание чисто запечатать. Видно, долго еще, несмотря на благонамеренность свыше, мы не выберемся из глубокой и грязной колеи, в которую издавна завязли»¹⁹⁹.

Другой не менее колоритной, но меньшей по историческому масштабу личностью в годы Кавказской войны был Яков Петрович Бакланов. Он родился 15 марта 1809 года в станице Гугнинской. Отец его был полковой хорунжий, выслужившийся из простых казаков и достигший впоследствии чина полковника. В течение своей военной службы Яков Бакланов показал себя столь пылким и храбрым офицером, что за излишнюю пылкость отец не раз его собственноручно «дубасил по спине нагайкой», как признавался сам Бакланов в своих воспоминаниях. У Я.П. Бакланова во время службы на Кавказе были верные ему чеченцы – проводники и переводчики, которые часто выполняли разведывательные функции в среде горцев. Особенно Бакланов дорожил двумя наиболее ценными агентами. Первый – Ибрагим, из конвоя Шамиля, жил в ауле Ведено; сам он появлялся редко, а информацию передавал через верных людей. Второго баклановского агента звали Али-Бей, он был родом из Большой Чечни, аула Гурдали-Юрт. Они работали на Бакланова из-за денег. Передав сведения, некоторые из лазутчиков на другой день выезжали на перестрелки со своими «тайными союзниками». Такая агентура стоила недешево, но окупала любые затраты. Лазутчики сильно рисковали. Чеченцы, узнав о предательстве, пытали не только виновных, но и их родственников. Так, например в Герменчуке отцу лазутчика выкололи глаза. В Автурах брата изменника положили под доски и сидели на них, пока тот не умер²⁰⁰.

Чеченцы дали Бакланову прозвище «Дад-жал», т. е. «дьявол». Бакланов знал об этом и всячески старался укрепить горцев в мысли, что «ему помогает нечистая сила». Даже имам Шамиль упрекал своих наибов за страх, питаемый ими к Бакланову. Очевидцы рассказывают, что однажды нападение чеченцев было столь неожиданно, что Бакланов не успел одеться и появился перед полком в одной бурке, одетой на голое тело, с шашкой через плечо. Такой вид Бакланова настолько смутил горцев, что они ретировались. Последние годы Бакланов провел в Петербурге и 18 октября 1873 г. он скончался. Бакланов умер в бедности и был похоронен за счет Донского войска. Бакланову был поставлен памятник, изображавший скалу, на которую наброшена бурка и папаха²⁰¹.

А.А. Вельяминов

Среди «устроителей Русского Кавказа» особое место занимает незаурядная личность генерал-лейтенанта А.А. Вельяминова, бывшего в 1831–1837 гг. командующим войсками на Кавказской линии и начальником Кавказской области. Близкий и доверенный соратник А.П. Ермолова, Вельяминов был жёстким и умелым военачальником и администратором, глубоким и тонким знатоком Кавказа. С его именем принято связывать разработку того плана «успокоения горцев», реализация которого в конце 50-х – начале 60-х гг. XIX века привела к завершению Кавказской войны. Предлагаемая Вельяминовым жёсткая «трёхуровневая» система назначения «сверху» духовных лиц не соответствовала мусульманским традициям, но отвечала «командно – административным» целям политики монархии Романовых на Кавказе ²⁰². При ведении боевых действий генерал Вельяминов, по свидетельству В.А. Потто, использовал систему, которая позволяла обучать войска в бою, в то же время сберегая личный состав. Система эта заключалась в следующем: Вельяминов намечал себе пункт, а, достигнув его, ставил укрепленный лагерь, откуда посылал войска небольшими партиями для штурма соседних поселений горцев. Когда окрестности были «очищены» от неприятеля, отряд переходил на новое место. При помощи этой системы достигались две цели: войска, вводимые в бой по очереди, приобретали опыт, а укрепленный лагерь служил резервом для войск и угрозой для окрестных горцев. Войска при этом несли малый урон и встречали меньшее сопротивление. Позже этот способ был забыт, и войска, двигавшиеся в чеченских горах большими отрядами, несли огромный потери²⁰³.

Генерал Вельяминов говорил: «Кавказ можно уподобить сильной крепости, чрезвычайно твердой по местоположению, искусно огражденной укреплениями, и обороняемой многочисленным гарнизоном. Одна только безрассудность может предпринять эскаладу против такой крепости; благоразумный полководец увидит необходимость прибегнуть к искусственным средствам, заложит параллели, станет продвигаться вперед сапой, призовет на помощь мины, и овладеет крепостью. Так, по моему, должно поступать с Кавказом, и если бы ход сей не был предварительно начертан, дабы постоянно сообразовываться с оным, то сущность вещей вынудит к сему образу действий, только успех будет гораздо медленнее, по причине частых уклонений от истинного пути». Такими средствами генерал Вельяминов надеялся покорить горцев за несколько лет²⁰⁴.

Вельяминову приписывают слова, будто бы сказанные им государю: «Нашим внукам еще придется поработать на Кавказе; да и незачем дело у них отнимать: Кавказ хорошая военная школа»²⁰⁵. В путеводителе по Военно – Историческому музею в Тифлисе приводится перечень боевых заслуг Вельяминова в период Кавказской войны: «Друг и сослуживец А.П. Ермолова еще со времени наполеоновских войн, Вельяминов был при нем на Кавказе начальником корпусного Штаба. Он обладал обширными сведениями, ясным умом и непреклонною волею. В 1829 г. он писал, что Кавказ может быть покорен в течение шести лет, но для этого нужно две лишние дивизии и 14 млн. рублей ассигнациями».

А.П. Ермолов одним из первых обратил внимание на качественную работу Алексея Александровича Вельяминова и взял его к себе на службу. На посту начальника Штаба Вельяминов оставался 13 лет. Хотя характер его, по свидетельству Дениса Давыдова, был совершенно противоположен характеру Ермолова, но, отлично понимая друг друга, они находились в самых дружеских отношениях. Расточительный и избалованный по натуре, Вельяминов, любя и почитая Ермолова как отца, приноравливался к простому образу жизни Ермолова. Последний широко пользовался административными и военными талантами Вельяминова, его энергией, огромной трудоспособностью и, наряду с работой по Штабу, поручал ему командование отрядами в экспедициях²⁰⁶.

С увольнением Ермолова он также покинул Кавказ и возвратился сюда в 1831 году в звании командующего войсками на Кавказской линии. «Алексей Александрович Вильяминов как нельзя больше соответствовал тому назначению, которое на него возлагалось, – пишет военный историк В.А. Потто. – Он был еще довольно молод, лет тридцати семи, но в закаленных чертах его рябоватого лица, с открытым челом и проницательным взглядом, выражалась какая – то жестокость характера и холодное равнодушие; про него недаром говорили, что он никогда не жалел о потерях, как бы велики он н были, лишь бы сделано было задуманное. Вид его был чрезвычайно суров, особенно когда он думал и начинал грызть ногти…»²⁰⁷. Строгость Вельяминова доходила до холодной жестокости, в которой была некоторая доля цинизма. Во время экспедиций он приказывал при нем бить палками или ногайками солдат, пойманных на мародерстве. Интеллект помогал Вельяминову удерживать в памяти множество имен и фактов, а методический ум давал возможность одинаково осветить всю эту крайне разнообразную кавказскую картину. Подчиненные и войска боялись Вельяминова. Среди горцев он был известен под именем Кызыл-Дженерал (т. е. рыжий генерал). Солдаты не любили его, прозвав «четырехглазым», из-за того, что в походах он носил «очки-консервы», но в то же время они питали к нему уважение и почтение²⁰⁸. Вельяминов плохо относился к царившей в армии муштре, не понимая, как он сам называл, «мелких штук парадных»²⁰⁹.

Высшее чиновничество отдавало себе отчёт в том, что военная победа не решила задачу полного подчинения края. Александр II в 1860 году писал наместнику Кавказа: «Управление горцами должно стать главной задачей текущего момента, надобно смотреть на управление горцами как на продолжение их покорения»²¹⁰. Наместник на Кавказе, Михаил Николаевич Романов, выдвигая лозунг о слиянии колонии с метрополией, высказывал надежду на то, что «облагодетельствованные народы будут прославлять меч, заставлявший их покориться»²¹¹.

В период Кавказской войны петербургские власти и командование Отдельным Кавказским корпусом стремилось решить кавказскую проблему по возможности мирными способами, в том числе и с помощью переговоров. Николай I, например, возлагал очень большие надежды на свой Кавказский вояж, в ходе которого, как предполагалось, избранные представители горских племен изъявят желание покориться императору. Сначала А.А. Вельяминов в осторожных выражениях говорил о невозможности реализации на практике замысла Николая I о добровольном вхождении всех горских народов в состав Российской империи. Позже, в своем докладе графу Чернышеву Вельяминов был вынужден достаточно четко высказать свое мнение, что все дипломатические усилия будут бесполезны… «Покорные племена, прислав своих представителей, подтвердят свое положение, но непокорные горцы никогда добровольно не подчиняться» – предупреждал Вельяминов. Чиновник настаивал на продолжении применения военной силы и разработал четкий и эффективный, хотя и длительный план покорения Кавказа.

Вельяминов справедливо предполагал, что значительно более реальным вариантом организации встречи горцев с императором будет тот, где императорский посланец будет действовать под видом частного лица и склонять местных жителей к добровольному изъявлению покорности, к ведению переговоров. Однако этот вариант не соответствовал взглядам Николая I, поэтому, учитывая данное обстоятельство, он вряд ли был реализуем на практике. После того, как в июле 1837 г. Шамиль был вынужден провести переговоры с генерал-майором Фези, едва не захватившего его в плен, и выдать аманатов, в Петербурге сочли это признанием Шамиля российского подданства и потребовали от генерала А.Е. Розена организовать его встречу с императором во время поездки последнего по Кавказу, чтобы имам «молил о Всемилостивейшем прощении». При этом совершенно не принималось в расчет, что в письмах Шамиля не было никакого признания российского подданства, а лишь согласие на временное прекращение военных действий, а к российскому императору имам Шамиль обращался как к равному себе. В результате генерал Розен был поставлен в крайне затруднительное положение. Переговоры с Шамилем по вопросу организации встречи с императором, которые вел генерал-майор Клюки-фон-Клугенау, разумеется, ни к чему не привели.

Вредное влияние имперского центра усилилось после поездки Николая I на Кавказ в 1837 году. «…Явилась целая система проектов военных действий для завоевания и покорения Кавказа; все это разрабатывалось в канцеляриях Военного министерства, представляя обширное поле соображениям офицеров Генерального Штаба, налетом бывших на Кавказе. Покойный государь, при всей своей прозорливости и высоких дарованиях, имел тоже слабость думать, что, раз окинув своим орлиным взором страну или какое-либо дело, он проникал во все подробности оного и лучшим был судьей при решении обсуждаемых вопросов: при характере Николая Павловича трудна была борьба с его убеждениями» – вспоминал один из современников²¹².

Неудача посещения императором Николаем I Кавказа, очевидная еще до начала поездки для многих кавказских военачальников, хорошо знакомых с местной обстановкой, привела к тому, что большинство генералов было заменено новыми людьми, которые совершенно не были готовы к тому, что их ожидало на Кавказе. Эта история, прежде всего, наглядно показывает насколько высшее чиновничество российского правительства, и сам император были далеки от осознания истинного положения дел на Кавказе, также как и от понимания самосознания горских народов и их культуры. С одной стороны, к горцам относились как к «неразумным детям», не понимающим всех выгод «воспитания» со стороны «взрослых». Пожалуй, Николай I действительно полагал, что горским племенам достаточно лишь объяснить, как им повезло оказаться под покровительством России, чтобы те с радостью приняли свое новое положение. При этом совершенно не принималось в расчет, что от горцев требовали безоговорочно отказаться от большинства своих многовековых традиций и обычаев, что горцы не могли не расценивать как предательство памяти предков. Кроме того, удивляют требования, выдвигаемые императором по отношению к кавказским народам. Они имеют явно ультимативный характер и не предполагают возможность компромисса. Такой ультиматум мог бы быть предъявлен стороною, которая явно проигрывала боевые действия, но о горцах тех лет этого сказать было невозможно²¹³.

Николай I считал политику местного кавказского начальства в отношении горцев неправильной. Император, вернувшись с Кавказа, писал генералу Бенкендорфу: «Я много толковал об этом с Вельяминовым, старался внушить ему, что хочу не победы, а спокойствия; и что для личной его славы, и для интересов России надо стараться приголубить горцев и привязать их к русской державе. Я сам тут же написал Вельяминову новую инструкцию и приказал учредить в разных местах школы для детей горцев, как вернейшее средство к их обрусению и смягчению их нравов»²¹⁴.

Правительство видело свою главную задачу в «прочном замирении» региона, стабилизации обстановки во избежании новых антиправительственных выступлений горцев. В этих условиях административнополитическая сторона в деятельности имперских властей в регионе приобретала особое значение, выдвигаясь на первый план в ряду других мер правительства, направленных на упрочнение российской власти на Кавказе. Наместник, генерал-фельдмаршал князь А.И. Барятинский, в отчёте на имя императора особо отмечал, что «…устройство окончательного управления горскими племенами – это краеугольный камень русского владычества.…». Барятинский был убеждён, что «бунт в Чечне» в 1840 году, ставший сигналом общего восстания на Восточном Кавказе, был следствием «неустройства нашего управления» и злоупотребления, истекавшие из этого неустройства. «Но, – продолжал наместник, – чтобы покорение на этот раз было окончательным, необходимо основать народное управление на новых началах»²¹⁵.

Возникает вопрос о существовании у правительства концепции политики стабилизации на Северном Кавказе в указанный период. Какой-либо единый программный документ такого рода не обнаружен, но основные принципы и направления политики послевоенной стабилизации, на наш взгляд, можно реконструировать. Прежде чем переходить к анализу принципов управления горскими народами, инициированных высшими Кавказскими властями и получивших одобрение в центре, необходимо указать на существование в российских правящих кругах в XIX веке разных точек зрения на характер и возможные методы управления национальными окраинами. Высшее кавказское руководство с сожалением отмечало, что долговременный опыт показал отсутствие желаемого успеха «в водворении между горцами начал гражданской цивилизации и нравственности». Начальнику Терской области было предложено развивать среди чеченцев национальную грамотность, как единственно верный способ к образованию из горца «человека и гражданина»²¹⁶.

На тупиковость попыток подогнать самобытные отношения у горских народов Кавказа под стереотипы и штампы, выработанные на основе изучения явлений западноевропейской и российской истории, осторожно указывал в одной из своих статей А.П. Пронштейн²¹⁷. Один из не установленных авторов проекта «О покорении Кавказа» отмечал, что покорение это ещё не то, всего лишь занимается место, ставится крепость и военные ходят, под прикрытием пушек и батальонов, надеясь на повиновение местных жителей. «Желая покорить людей, – писал он, – нужно же подумать и о том, чтобы они видели в покорности образованной завоевателями и пользу… Необходимо определить точно – чего мы хотим от народа. Должна существовать ясно определённая система последовательных действий, как то: 1) хорошая администрация; 2) хорошие школы; 3) хорошие дороги. Не всякий полковой командир может быть хорошим администратором. Нужно завести особое училище – собрать там 3–4 десятка способных молодых офицеров. В течение 2–3 лет они должны изучать местные языки и все сведения, относящиеся к Кавказу. Тогда из них получатся хорошие администраторы для Кавказа»²¹⁸.

Умиротворение края только силой оружия было поставлено под сомнение в 1860 году. Возникла необходимость склонить народное мнение в пользу новой власти. Взгляд этот послужил основанием изменения прежде предложенных мер и, было решено: ограничиться занятием только главных стратегических пунктов, остановить постройку мелких укреплений, отменить водворение тех станиц, которые стесняют чеченцев в земельном отношении и приводят их к негодованию. Приняли решение образовать из самих жителей земскую стражу, с хорошим содержанием и отпустить домой Донские казачьи полки. Результатом предпринятых правительством шагов стало улучшение ситуации в регионе²¹⁹.

К 1830–1844 гг. относятся поиски правительством политико-административных подходов и путей реформирования системы управления Кавказом, разработки и обсуждения проектов будущих преобразований в Закавказье и на Северном Кавказе. Решением именно этих вопросов занимались специально сформированные в Петербурге временные комитеты – Комитет об устройстве Закавказского края, Комиссия под руководством сенатора П.В. Гана и VI отделение Собственной е.и.в. канцелярии. Высшими чиновниками были определены два возможных направления в «гражданском обустройстве» Кавказа. Первое – «централистское», его ярым пропагандистом являлся П.В. Ганн, предлагавший установление общероссийских бюрократических органов и административное слияние Кавказского региона с Россией; сторонники второго направления – «регионализма» – признавали необходимость учета социально-экономической и политической специфики Кавказа и выступали за введение в крае особого управления. Большая реалистичность пути, обозначенного «регионалистами», стала очевидной после полного провала кавказской реформы П.В. Гана. В 1844 году Николай I поддержал идею установления на Кавказе специальной, отличной от российской формы управления – наместничества. 27 ноября царским Указом М.С. Воронцов был назначен наместником на Кавказе, а немного позже в Тифлисе при наместнике были учреждены общекавказские центральные органы власти, по своим функциям приравненные к министерствам²²⁰.