Текст книги "Тенгинский полк на Кавказе. 1819-1846. Правый фланг. Персия. Черноморская береговая линия"

При таком состоянии обороны, укрепления не могли служить твердым оплотом гарнизонов, и вместо того, чтобы быть грозою для окружающего населения, они скоро сами оказались в блокадном состоянии. Выходить за валы укрепления в одиночку было опасно, так как горцы подстерегали в ближайших лесах и оврагах. Заготовление дров, сена, пастьба скота, возделывание огородов – все это не обходилось без потерь и подчас довольно значительных. Даже нередко могилы, писал корпусной командир Головин, приходилось «исторгать у варваров с оружием в руках и платить за них жизнью товарищей усопшего».

За отсутствием всякого сухопутного сообщения, укрепления сносились между собою и с окружающим миром всего два раза в год, когда доставлялся провиант; изредка, да и то случайно, при благоприятном состоянии погоды, заглянет бывало сюда один из наших крейсеров, чтобы забрать больных; с наступлением же зимних месяцев всякое сообщение прекращалось, так как страшная буря, срывающаяся с вершин Кавказских гор, грозила гибелью судам. Укрепления тогда должны были рассчитывать в отношении обороны только на собственные силы, без всякой надежды на помощь извне. Средства же борьбы были далеко не равны; враг в числительном отношении превышал несчастные гарнизоны в несколько сот раз и требовал для отражения гораздо более значительных сил, чем мы располагали на береговой линии. Вместо 25980 человек, требовавшихся по общему протяжению линии огня, мы располагали всего на всего 2776-ю рядовыми, и из этого числа только половина была на ногах, остальные лежали по госпиталям и лазаретам. Люди исключительно болели перемежающейся лихорадкой, которая после нескольких приступов пароксизма оканчивалась спячкой, столбняком или ударом; если же болезнь затягивалась, то вызывала крайнее малокровие и переходила в цынгу или завершалась смертельным кровавым поносом. Во врачах ощущался большой недостаток, фельдшера же и цирюльники плохо знали свое дело. Последние, визитируя больных, обыкновенно разносили с собою ведро изготовленной ими микстуры– mixtura-roborans, – или «рубанец» на образном языке солдат; это было универсальное и почти единственное средство от всевозможных болезней. Хины отпускалось весьма незначительное количество, и врачи избегали щедро расходовать это дорогое и тогда еще новое средство из боязни получить замечание от старшего медицинского начальства[225]225
  Записки Филипсона.


[Закрыть]. Питание нижних чинов было самое незавидное: по целым месяцам пищу гарнизона составляли солонина, хлеб, крупа и картофель; свежее же мясо и овощи считались величайшей редкостью. Люди имели вообще болезненный и апатичный вид. Каждый хорошо сознавал, какая участь его ожидает, и постоянным напоминанием служила громадных размеров палатка, куда складывались трупы убитых и умерших, пока их не предавали земле вне крепости. Но и костям часто не суждено было найти покоя – горцы безжалостно вырывали трупы и бросали их на съедение шакалам. Без покаяния и погребальных обрядов сходили в могилу несчастные защитники береговых укреплений, и это последнее утешение было отнято у солдат, так как нигде не было храмов Божиих. В 1839 году смертность достигла 20 %. Но в некоторых частях она доходила за несколько месяцев до 50 %.

Так, в 4-й мушкетерской роте тенгинцев, находившейся в гарнизоне форта Лазарева, за девять месяцев из 200 рядовых, с должным числом унтер-офицеров, осталось в живых всего 108 человек; все остальные умерли. Случалось, что девять десятых числа солдат лежали больными, и некому было занимать крепостные караулы.

Несмотря на ужасное свое положение, гарнизоны, со свойственной русскому солдату покорностью, не переставали исполнять тяжелую службу. Целыми днями проводили они над работами по исправлению полуразру-шившихся крепостных сооружений, ночью же стояли на валах в полной готовности отразить нападение неприятеля. «Черкесы, – говорит в своих записках барон Торнау, – заставляли несколько раз ночью выбегать на бруствер в одной рубашке и по целым часам напрасно ожидать нападения, которое обыкновенно они производили, измучив сперва гарнизон пустыми ночными тревогами, продолжавшимися иногда целыми месяцами»[226]226
  Барон Торнау – «Воспоминания кавказского офицера».


[Закрыть]. Подобное страшное напряжение физических и моральных сил подтачивало здоровье людей и еще больше подготовляло почву для всевозможных заболеваний. Кавказское начальство предполагало сменять через каждые две недели гарнизоны береговых укреплений, но недостаток войск и затруднительная перевозка их были причиной тому, что одни и те же роты по нескольку лет оставались на тех же местах. Обреченные на постоянное затворничество, люди впадали в уныние и мало по малу начинали предаваться пьянству. Немало этому способствовало еще и отсутствие в укреплениях женщин, «которые вообще скрашивают жизнь даже при самой ужасной обстановке». «Тяжело молодому рекруту, – доносил генерал Раевский, – в цвете лет не иметь другой будущности, как только прослужить 25 лет в тесной крепости, не видав женщин в лучшие годы своей жизни»[227]227
  Короленко. «Закубанский край». Воен. Сбор. 1893 г. № 6.


[Закрыть].

Сторожевая служба солдат в береговых укреплениях была бы несравненно тягостнее, если бы солдаты по своей всегдашней привычке приручать различных животных, не держали огромных собак, чрезвычайно искусно выдрессированных выслеживать горцев, далеко чуять их и караулить укрепления по ночам. Собаки эти были вполне узаконены, получали казенный провиант и находились в большой чести у солдат, которые никогда не покидали их в деле; раненую собаку приносили нередко в укрепление на шинели и лечили в лазарете наравне с людьми. Собаки были до того приучены к своему делу, что при первом звуке барабана, призывавшего к сбору, собирались перед командой, и затем, рассыпавшись впереди стрелков, бежали все время впереди и своевременно открывали засевшего в лесу неприятеля. Во время дела некоторые собаки храбро нападали на черкесов. После вечерней зари собак выпускали за укрепление, вокруг которого они рыскали целую ночь и неистовым совершенно особым лаем давали знать, когда горцы подкрадывались к валам. Много раз они предупреждали о нападении[228]228
  Барон Торнау – «Воспоминания кавказского офицера». Русск. Вести., 1864 год, ноябрь.


[Закрыть]. Теперешний проект, относительно заведения в частях сторожевых собак, есть только возврат к старому, шестьдесят лет тому назад практиковавшемуся приему на Кавказе.

Вот в общих чертах каковы были жизнь в этих береговых укреплениях и общее их состояние. По своей ничтожности и слабости гарнизонов они не могли выполнять своего назначения; турецкие суда чуть ли не на глазах наших войск приставали к черкесским берегам, снабжали население военными припасами и увозили пленных для продажи их в неволю. Крейсеру-ющая эскадра, в состав которой входило всего семь судов, по состоянию моря часто не в силах была угоняться за кочермами, быстро ходившими под парусами и ограничивалась только малодействительными пушечными выстрелами по ним.

Обыкновенно турецкие плоскодонки, на основании международного права смело останавливались в трех милях от берега, объявленного в блокаде, и спокойно выжидали удобной минуты, когда можно было на всех парусах помчаться к берегу и, быстро выгрузившись, уйти снова в море. По предложению контр-адмирала Лазарева, в помощь блокирующей эскадре при каждом из береговых укреплений заведено было по одному или по два «мальтийских баркаса» с фальконетом или каронадой в носовой части; на обязанности этих судов лежало поддерживать связь между укреплениями и внезапным появлением уничтожать контрабандные суда, приставшие к берегу.

Горцы скоро поняли ничтожность наших фортов, не имевших прочной связи между собою и с линией; гарнизонов же не только не боялись, но даже сами держали их в напряженном ожидании нападения. По словам генерала Фадеева, черкесы не раз говорили: «Укрепление – это камень, брошенный в поле, – ветер и дождь снесут его»[229]229
  Короленко. «Закубанский край». Воен, сборн. 1893 года, кн. 6


[Закрыть]. Горцы, подстрекаемые муллами, которые предвещали, что 40-й год должен быть годом торжества мусульманства над крестом, решили воспользоваться нашей слабостью и овладеть всеми прибрежными фортами и, следует отдать им справедливость, прекрасно подготовили почву для этого. Под предлогом торговли, они свободно проникали в укрепления и успели заметить слабейшие пункты обороны и, главным образом, бедственное положение гарнизонов, что конечно облегчало им успех. Помимо того, по словам лазутчиков, наши дезертиры из поляков всегда доставляли горцам точные сведения о положении фортов; они же научили их во время штурма закидывать фашинами рвы укреплений и влезать на валы и палисады при помощи длинного шеста с крючком на одном конце и косой на другом. Одежда, обувь и оружие у горцев были как нельзя более приноровлены к тому способу войны, который они практиковали уже много веков. В серой своей черкеске, они незаметно и неслышно подползали к неприятелю на самое близкое расстояние, пользуясь при этом очень искусно всеми складками пересеченной местности. Перед атакой, по рассказам одного выходца из гор, мулла вынимал какую-то святыню, все падали на колени и клялись умереть, но не бросить святого дела – истребления гяуров. С рассветом, по условленному знаку, вся громадная толпа стремительно бросалась в атаку, и весьма часто наши гарнизоны до рукопашной схватки едва успевали выпустить по одному залпу или картечному выстрелу[230]230
  Центральный архив при управлении начальника владикавказской местной бригады, дело № 10006 за 1840 год.


[Закрыть].

Первое укрепление, на которое обрушились горцы, был форт Лазарев, расположенный между Головинским и Вельяминовским укреплениями. В гарнизоне его находилась 4-я мушкетерская рота Тенгинского полка, в составе 3-х офицеров: капитана Марченко, он же и воинский начальник, прапорщиков братьев Федоровых и 160-ти нижних чинов. Помимо того в укреплении находился саперного батальона прапорщик Бурачков с небольшой командой мастеровых и хорунжий Черкобаев с 12-ю человеками азовских казаков, охранявших блокгауз, расположенный на берегу моря, в расстоянии ружейного выстрела от форта. Укрепление вооружено было 8-ю морскими орудиями старого типа, так как крепостные своевременно не были доставлены. Валы были совершенно обрушены, и ров настолько засыпан, что нигде не представлял преграду для движения; это вынудило поставить ряд рогаток по дну рва.

Капитан Марченко был переведен к нам в 1838 году из Полтавского пехотного полка, расположенного в России. Это был человек малограмотный, едва умевший читать, но в высшей степени самонадеянный и упрямый. Всего один раз ему пришлось принять участие в военных действиях за р. Кубанью, и это уже дало ему право с пренебрежением относиться к противнику и к советам других более опытных людей. На правах воинского начальника он без разбора принимал всех горцев, приезжавших в укрепление для покупки соли, куначился с ними и показывал им во всех подробностях устройство крепости, склады, казармы, вооружения и пр. Не раз, похваляясь своей удалью и ловкостью, он вместе с кунаками спускался в ров укрепления и взбегал на гласис. Конечно, горцы пользовались случаем и высматривали все слабые места обороны. Говорят, они настолько были уверены в успехе своего предприятия, что в день штурма подъехали к укреплению на арбах с женщинами и детьми для поднятия добычи. Младшие офицеры в роте, братья подпоручик Павел и прапорщик Владимир Федоровы, были, несмотря на свою молодость, боевыми офицерами много раз предупреждали своего ротного командира не слишком доверяться горцам и не показывать им устройство укрепления; но Марченко, со свойственным ему упрямством, продолжал поступать по-своему и еще более выказывал черкесам знаки расположения.

С ноября месяца прошлого года цынга и лихорадка начали усиливаться, и в месяц умирало не менее 30-ти нижних чинов. Находившийся в укреплении штаб-лекарь Федерлей настаивал на посылке донесения о скверном санитарном состоянии гарнизона и, совместно с остальными офицерами предлагал войти с ходатайством к начальнику Черноморской береговой линии о скорейшей присылке подкрепления. Марченко упорно отвергал их предложение, ссылаясь на то, что высшее начальство, узнав о такой значительной смертности, отдаст его под суд подобно тому, как это будто бы делается в полках, расположенных в России. Наряду с подобной робостью перед высшим начальством, капитан Марченко проявлял большую отвагу по отношению к неприятелю и несколько самоуверенно говорил, что с горстью гарнизона всегда сумеет отстоять свое укрепление от тысячи подобных оборванцев. К сожалению, уверенность эта не оправдалась на деле.

В первых числах февраля, однако, на усиление форта прибыли из Геленджика всего 30 человек, посланные контр-адмиралом Серебряковым, который случайно узнал о бедственном положении гарнизона. Разумеется, такое подкрепление было ничтожно и не могло увеличить оборонительную способность форта, но оно хотя бы несколько облегчало гарнизон в несении караульной службы.

Наступило роковое 7-е февраля. Только что начало светать; весь гарнизон был объят еще сном, и только человек шестнадцать часовых бодрствовали на валах. В это время до полутора тысяч натухайцев, шапсугов и убыхов подползали со всех сторон, соблюдая необычайную тишину, обманувшую часовых.

В тот момент, когда дежурный барабанщик вышел из казармы и начал бить утреннюю зарю, в нескольких шагах от вала, словно по сигналу выросли черкесы и, молча бросившись на часовых, начали их рубить. Раздалось несколько тревожных криков… один, другой выстрел… барабанщик тотчас же переменил темп и ударил тревогу. Гарнизон проснулся; все офицеры и солдаты выбежали на площадку перед гауптвахтой, не успев одеться, но захватив ружья. Горцы тем временем уже овладели тремя фасами без потерь, но затем остановились, видя готовность гарнизона к отпору, и расположились за турами на валу. Фас, обращенный к морю, где находился выход из укрепления, не был еще занят неприятелем; артиллеристы и часть тенгинцев бросились туда к двум чугунным и одному медному орудиям, с трудом повернули их вовнутрь укрепления и успели пять раз осыпать картечью скопище горцев. Между тем, солдаты, выбегавшие из казарм, составили три группы, кто-то крикнул «ура!», и все устремились на фасы, занятые горцами. Смелая атака эта была встречена метким залпом, скосившим большинство нападавших; остатки смельчаков вынуждены были отступить; черкесы, выскочив из-за туров, хлынули за ними и перешли в рукопашную. Гарнизон, не смотря на свою малочисленность, дрался отчаянно, но подавленный в конце концов численным превосходством неприятеля и потеряв почти всех офицеров, принужден был отступить к 3-й батарее. В это время капитан Марченко, захватив на гауптвахте человек 10, с шашкой наголо бросился на горцев; горсть оставшихся солдат ринулась за ним и штыками и выстрелами сбросила неприятеля с валов. Это был минутный успех. Новые силы горцев снова появились на гребне бруствера, перескочили через него и опять ворвались внутрь укрепления. Чтобы не быть окруженным, капитан Марченко вынужден был отступить к западному фасу, к блокгаузу, но наткнулся здесь на новую толпу горцев и был изрублен в куски.

После трехчасовой сечи форт окончательно перешел в руки неприятеля. Осталось только человек 15 рядовых с унтер-офицером из вольноопределяющихся Рантоном и прапорщиком Федоровым. Сознавая, что настал и их черед пасть в честном бою, они продолжали сопротивление, но наконец, Федоров свалился от полученной раны в бок, за ним пал и Рантом от кинжальной раны и удара прикладом; тогда на остальных набросились горцы и обезоружили их. Неприятель сделался полным хозяином, дорогою ценою купленного форта.

Торжествуя победу, горцы проникли в казармы, изрубили всех больных и забрали амуницию; другие кинулись к пороховому погребу и начали выносить бочонки с порохом и патроны; орудия были свалены в ров и зарыты в землю; сложив вне укрепления добычу, горцы приступили к дележу всего награбленного, причем порох и пули они отмеривали горстями. Около полудня черкесы вынесли тела своих убитых из укрепления и подожгли все то, чего не могли захватить с собой. Затем они направились в горы, увлекая с собою немногих из оставшихся в живых славных защитников форта Лазарева.

Часть из них впоследствии выбежала из плена, в том числе и рядовой Комаровский, который первый сообщил все подробности этого печального события[231]231
  См. Приложение VII.


[Закрыть]. Раненые же и потом выздоровевшие прапорщик Федоров 2-й и унтер-офицер Рантон, после 9-тимесячного жестокого плена, испытав тягость цепей на ногах и шее, претерпев ужасный голод, которым морили их горцы, были выкуплены, наконец, одним армянином, жившим в горах. Государь Император впоследствии наградил Федорова орденом св. Анны 3-й ст. с бантом, 260-ю руб. единовременно и жалованьем за все время нахождения в плену; Рантон был произведен в прапорщики с награждением 150-ю рублями.

Известие о гибели форта Лазарева было получено в штабе начальника Черноморской береговой линии только 11-го февраля через крейсер, который случайно был очевидцем этого события; никто этому известию не хотел и верить. На рапорте генерала Раевского, доносившего о случившемся, начальник корпусного штаба генерал Коцебу даже сделал пометку: «не может быть»[232]232
  Кавк. Сборн. т. X, стр. 229.


[Закрыть]. Тем не менее, печальный факт существовал и что еще печальнее – он был началом ряда других успехов горцев на Черноморской береговой линии.

Государь отменил в этом году постройку новых укреплений на Цемесе, Гастогае и у Варениковской пристани и приказал снарядить сильную десантную экспедицию для занятия устья реки Псезуапе и восстановления форта Лазарева.

Эти распоряжения не были еще приведены в исполнение, как поступило донесение о взятии горцами в ночь с 28-го на 29-е февраля укрепления Вельяминовского. Теперь не было сомнения, что неприятель этим не ограничится, а попытается овладеть также остальными нашими прибрежными пунктами; необходимо было возможно скорее их усилить свежими войсками и привести в более надлежащий вид. Но в распоряжении начальника береговой линии находилось всего 9 батальонов, наполовину, если не больше ослабленных болезнями; с этими незначительными войсками, конечно, нельзя было спасти уцелевшие форты, а поэтому из Крыма была поспешно направлена вся 13-я дивизия с ее артиллерией; до прибытия же этих войск в распоряжение генерала Раевского двинуты были в Анапу Тенгинский и Навагинский полки, и последовало распоряжение о сформировании вновь четырех линейных батальонов № 13–16.

Тенгинцам было дано только 24 часа на сборы, и 28-го февраля 1-й и 3-й батальоны и 2-я гренадерская рота выступили форсированным маршем, имея на людях десятидневный провиант.

Полковник Хлюпин, которому поручено было вести колонну, весьма картинно описывает этот трудный поход. «В ночь, предшествовавшую выступлению батальонов из селения Полтавского, 27-го числа февраля выпал большой снег, который при сильном ветре продолжался почти до вечера, потом наступил значительный мороз. Следов дороги решительно не было; люди и обоз должны были пробиваться целиною. Несмотря на такое затруднение, батальоны, пройдя 24 версты, прибыли в 7 часов вечера по назначению в Петровский пост, где соединились с 11-й и 12-й мушкетерскими ротами. Люди разместились по конюшням и сараям и только пятая или четвертая часть в казармах; не смотря на это, больных не было. На другой день, 28-го числа, в 7 часов утра роты выступили далее. Пройдя от Петровского верст шесть, пошел сильный снег, на половине же пути поднялась необыкновенная метель, так что в двадцать шагов не видно было предметов. След мгновенно заносило, и люди должны были прокладывать дорогу в снегу, более чем в пол аршина глубиной. Если бы метель, которая несла навстречу тучи снега, продолжалась еще час времени, то не знаю, много ли бы дошло до ночлега людей. Часа в три пополудни погода утихла, но мороз усилился; роты кое-как дошли до места ночлега, до поста Андреевского. Здесь должны были расположиться по конюшням, во многих местах открытых, и только небольшая часть в казарме и на почтовой станции. Дров не было, огней разложить было не из чего; обогревали и оттирали людей по частям только в казармах. Несмотря на это, оказалось довольно больных, большая часть грудью и ознобивших на ногах пальцы. 27 человек таких людей оставил я на Андреевском посту. 29-го числа роты выступили далее и, с трудом прокладывая дорогу по глубокому снегу, к вечеру прибыли сюда. Люди очень устали; приварка не имеется, хлеб всего имелся на четыре дня и завтра кончается. Полковой обоз и большая часть ротного отстали еще на Копыле, а остальной обоз и офицерские повозки разбросаны на пространстве от Петровского поста до Темрюка. Что делается с 4-й гренадерской и 11-й мушкетерской ротами, я ничего сказать не могу, потому что никаких сведений об них не имею. В таких обстоятельствах мне оставалось из двух бед выбрать меньшее: или сделаться виновным в отступлении от данного маршрута и прибыть в Анапу днем позже, но по возможности сберечь людей; или же прибыть в свое время, но может быть только с третью частью здоровых нижних чинов, следуя при этом без продовольствия и без обоза. Я решил избрать первое, по моему мнению лучшее, – остановиться на день в Темрюке, собрать всех людей, обозы и дать всем необходимый отдых в той уверенности, что начальство примет в уважение то положение, в какое неожиданно я был поставлен»[233]233
  Полков, архив. Рапорт подполк. Хлюпина от 1-го марта 1840 года за № 33.


[Закрыть].

4-го марта полковник Хлюпин, оставив в Темрюке 49 человек больных, прибыл на Бугае, имея в строю 2-х штаб, 18 обер-офицеров, 33 унтер-офицера,50 музыкантов и 1294 человека рядовых. По прибытии частей, назначенных в подвижный резерв Черноморской береговой линии, немедленно усилены были гарнизоны укреплений Михайловского, Вельяминовского и Головинского и приступлено к исправлению всех повреждений, на что экстренно ассигновано было 90 тысяч рублей, помимо той суммы, которая отпущена была раньше на устройство трех новых фортов. Генералу Раевскому разрешено было употреблять на работы прибывшие батальоны полков Тенгинского, Навагинского и 4-х пехотных черноморских.

Весть о взятии горцами двух прибрежных фортов с быстротою молнии распространилась в горах. Там началось общее ликование, и много любителей легкой наживы начало стекаться к шапсугам. Начальники гарнизонов Абинского и Николаевского укреплений и Ольгинского тет-де-пона несколько раз доносили о появлении многочисленного неприятеля и просили о возможно скорейшей помощи. Генерал Завадовский предписал тогда командиру Тенгинского полка назначить в состав отряда, посылаемого к Абинскому укреплению, и наш 4-й батальон[234]234
  В строю – 6 офицеров, 38 унтер-офицеров и 400 нижних чинов.


[Закрыть], оставшийся при штаб-квартире для несения караульной службы.

22-го марта отряд, под начальством подполковника Могукорова, переправился за р. Кубань. Трудно представить себе те затруднения, которые пришлось войскам преодолеть на пути: более пяти верст пехота шла вброд через тляхофижские болота по пояс, местами по грудь в воде; погода стояла сырая, густой туман окутывал окрестности, моросил мелкий дождь; пронизывающий холод еще больше усиливал трудность похода. По прибытии к переправе через р. Кунипс, начальник отряда с ужасом увидел, что все плотины были прорваны неприятелем или же размыты сильным течением воды. Кое-как переправились через семь рукавов, неся на головах оружие, сумы и артиллерийские заряды; по приближении же к главному руслу движение было приостановлено, так как река ревела и со страшною силой несла огромные заостренные дубовые колоды, которые горцы умышленно бросали в воду, чтобы не дать возможность нам переправить конницу и артиллерию. Но горцы конечно не ожидали, что эти бревна послужат к спасению отряда. Фейерверкер Михайлов, урядник Щербаков и рядовой нашей 10-й мушкетерской роты Виктор Зильверт, несмотря на быстрое течение и холод воды, самоотверженно бросились в пучину и стали ловить колоды. Пример их увлек и остальных нижних чинов отряда, и скоро весь необходимый материал был собран в достаточном количестве, колоды связаны между собою, поверх них настлан плетень с черкесских караулен, а также хворост, доставленный казаками, и получился, таким образом, настолько прочный помост, что по нему перешли все люди и даже переправлены были все тяжести; лошади же были пущены вплавь, а орудия и опорожненные зарядные ящики перетащены на лямках по дну. Черкесы, обманутые в своих ожиданиях, скоро опомнились и открыли частый огонь по войскам. Для прикрытия переправы были выдвинуты две роты нашего полка, под командой штабс-капитана Корзуна, при двух конных орудиях и частью конницы. Удачное действие артиллерии и беглый огонь стрелковой цепи скоро заставили неприятеля удалиться на почтительное расстояние. «Считаю при этом приятной для себя обязанностью, – доносил начальник отряда, – свидетельствовать об отличном мужестве рядового Виктора Зильверта (тот самый, что подал почин к ловле бревен), который, несмотря на полученную рану, все время находился в цепи, служа для всех примером».

По окончании переправы, отряд бодро и весело двинулся вперед, – поборов природу, теперь никакой неприятель не был для него страшен. В 7 часов вечера к неописанной радости изнуренного абинского гарнизона, войска вступили, наконец, в крепость, которая действительно оказалась в печальном состоянии: рвы требовали углубления, эскарп и контр-эскарп совершенно обрушились, валы настолько осели, что почти не прикрывали людей.

Произведя необходимые исправления и усилив гарнизон 10-й мушкетерской ротой Тенгинского полка[235]235
  Состав: один офицер. 10 унтер-офицеров и 114 рядовых.


[Закрыть], начальник отряда с остальными войсками выступил к р. Кубани, куда и прибыл 28-го числа, преодолев на пути те же препятствия. Потеря наша за весь поход состояла из 5-ти человек ранеными (из коих три из Тенгинского полка) и 10-ти контуженых. Подполковник Могукоров в своем рапорте с большою похвалою отзывался о мужестве всего отряда, а из отдельных лиц – об отваге и отличной распорядительности командовавшего 4-м батальоном тенгинцев штабс-капитана Корзуна и батальонного адъютанта прапорщика Воронина[236]236
  Архив окружн. шт, дело № 31 по 2 отд. Ген. шт. за 1840 год.


[Закрыть].

Едва наш батальон вернулся из похода, как получено было тревожное известие об угрожающей опасности Ольгинскому тет-де-пону, этому важному опорному пункту, обеспечивавшему мостовую переправу через Кубань. Подполковник Выласков спешно двинул к Ольгинскому команду в 120 человек нижних чинов от 4-й гренадерской, 11-й и 12-й мушкетерских рот, под начальством одного старого унтер-офицера, так как все офицеры были больны. Более значительной помощи нельзя было дать, потому что большинство людей лежало в лазаретах; небольшая же часть оставшихся здоровыми нужна была для охраны имущества в штаб-квартирах.

Болезненность людей 4-го батальона главным образом проистекала от изнурения. По окончании экспедиции прошлого года, 4-й батальон сделал уже четыре похода за Кубань к Абинскому укреплению и один форсированный марш к Анапе. Все эти передвижения происходили в самое ненастное время года, по глубоким снегам, во время сильных ветров, вьюг и метелей, что естественно привело людей в изнурение и наполовину уложило их в лазареты. Командир полка убедительно просил, хотя теперь дать отдых 4-му батальону, но генерал Завадовский ответил, что «по нынешним обстоятельствам он никак не может сделать этого».

В то время, когда 4-й батальон изнемогал от беспрерывных передвижений, поспевая всюду к угрожающим пунктам, остальные роты полка, расположенные по береговым укреплениям вели кровавую и далеко не равную борьбу с черкесами. Сравнительно легкий успех, которым сопровождалось взятие форта Лазарева, как и нужно было ожидать, произвел сильное впечатление на умы горцев; он возбудил всеобщий энтузиазм и решимость продолжать так хорошо начатое наступление.

10-го марта горцы в значительных силах подступили к форту Головинскому. Воинский начальник успел дать знать об опасности и просил об усилении гарнизона. Немедленно на пароход «Могучий» посажена была 7-я мушкетерская рота тенгинцев, силою в 113 штыков, и к вечеру 13-го марта высажена при устье р. Шахе.

Несмотря на прибытие подкрепления, убыхи предложили начальнику гарнизона сдаться добровольно, напоминая об участи, постигшей форт Лазарева, но получили категорический ответ, что следующие посланцы будут повешены, а форт будет защищаться до последнего. Целую ночь гарнизон провел на валах, исправляя повреждения и ставя по дну рва палисады. В 11 часов вечера горцы пытались было скрытно подползти к укреплению, но, вовремя открытые сторожевыми собаками, прогнаны картечными выстрелами артиллерии. В 2 часа ночи они уже открыто произвели нападение на восточный фас и бастион № 3, где расположены были тенгинцы; после часовой ожесточенной схватки неприятель отступил с значительным уроном. Немало успеху дела способствовал поручик нашего полка Кушелев своими благоразумными распоряжениями и проявлением личной храбрости[237]237
  Поручик Кушелев получил орден св. Анны 4-И ст. с надписью «За храбрость»; унтер-офицер Василий Флоринский произведен в прапорщики.


[Закрыть]. Потерпев неудачу у форта Головинского, горцы всей массою обрушились тогда на укрепление Михайловское[238]238
  В офицерском собрании нашего полка висит прекрасная копия с плана окрестности Михайловского укрепления, в масштабе 100 саж. в дюйме, работы поручика Васильева (Ивана).


[Закрыть].

Всего прошло каких-нибудь два года со времени постройки укрепления, а оно находилось в самом худшем состоянии изо всех прибрежных фортов: бруствер получил большие повреждения; ружейные бойницы из сырцового кирпича совсем разрушились; внутренняя крепость, одетая на глине дурным камнем местной породы, отстала во многих местах; банкетов почти не существовало; внутренность укрепления, не будучи нивелирована и усыпана щебнем, задерживала воду, отчего там стояла постоянная грязь. Гарнизон, обессиленный болезнями, не мог исправлять даже главнейших повреждений. Смертность среди нижних чинов была необычайная: случалось, что в день умирало по семи человек[239]239
  Центр. Арх. при управлении начальника Владикавказ, местной бригады, дело № 9893.


[Закрыть].

В виду неудовлетворительного состояния укрепления, гарнизон сюда был назначен несколько сильнее и состоял из 6-й роты навагинцев, 2-й и 3-й рот Черноморского линейного № 5-й батальона, 9-й мушкетерской роты Тенгинского полка, под командою поручика Краумзгольда, при субалтерн-офицерах прапорщике Гаевском, подпрапорщике Корецком и фельдфебеле Камлеве. Тенгинцы прибыли в укрепление только 14-го марта. Воинским начальником здесь состоял Черноморского линейного № 5-й батальона штабс-капитан Лико 2-й. Грек по происхождению, среднего роста, с черными усами и бакенбардами[240]240
  Письмо от 9-го марта 1879 года Гуртового, одного из славных защитников укрепления Прилож. IX.


[Закрыть], имея всего от роду 37 лет, Николай Константинович Лико с чина прапорщика служил в кавказских войсках. Энергичный, с непреклонною волею, он умел внушать доверие к себе и пользовался всеобщей любовью. Когда распространилась весть об участи, постигшей форт Лазарева, Лико собрал военный совет, на который пригласил, кроме всех офицеров, еще и нижних чинов, прослуживших свыше 20-ти лет и имевших знаки отличия военного ордена или же св. Анны. Напомнив всем о долге воинской присяги, Лико сообщил о принятом решении не сдаваться и биться до последней капли крови, в случае же неустойки, взорвать пороховой погреб и погибнуть всем вместе с неприятелем. Единодушное «ура!» служило доказательством, насколько эта речь совпала с общим настроением. Получив полную уверенность в своих подчиненных, штабс-капитан Лико организовал оборону. В виду несоразмерности линии огня с силами гарнизона решено было теперь же перегородить укрепление в узком месте, ниже гауптвахты, завалом из бочек, бревен, досок и тем отдалить ближайшую к морю часть укрепления, где только находились два офицерских флигеля и, которую решено было бросить, заклепав орудия. В устроенном завале сделана была амбразура для орудия, снятого с одного из покинутых бастионов; наскоро были исправлены осыпавшиеся части бруствера, рвы расчищены и в более доступных местах положены доски с набитыми гвоздями[241]241
  Арх. окр. шт., дело № 12 по 2-му отд Ген. шт. за 1840 год.


[Закрыть].