Текст книги "Этнокультурная история казаков. Часть IV. Разрушение дома. Книга 5"

5 марта от имени ВРК была отправлена телеграмма в адрес Совнаркома с сообщением об установлении в Семиречье советской власти.

* * *

Таким образом, в феврале-марте 1918 года во всех казачьих Войсках власть оказалась в руках большевиков или их сторонников. Исключение составляло лишь Уральское Войско, где борьба только разгоралась.

Казачьи войсковые правительства либо отступили с территорий своих Войск, как это сделало войсковое Правительство Кубани, выступившее с отрядом кубанских казаков и офицеров на соединение с Добровольческой армией, либо рассеялись и ушли в подполье. Но и советская власть в казачьих Областях существовала только в городах и крупных станицах. В большинстве населённых пунктов всё осталось по-прежнему. Власть была у тех же станичных атаманов и станичных правлений, которые лишь изменили свои названия: стали именоваться Советами, ревкомами, а атаманы – председателями Советов. Казаки продолжали доверять своим местным органам самоуправления.

Небольшая часть казаков-фронтовиков открыто встала на сторону советской власти. Особенно это проявилось в Сибирском и Забайкальском Войсках. Здесь советская власть победила именно благодаря казакам-фронтовикам.

Все вернувшиеся с фронта казаки сохранили оружие и в случае конфликта с новой властью готовы были применить его. Все это делало обстановку в казачьих Областях очень напряжённой.

Что касается сущности процесса советизации казачьих станиц и хуторов, то её верно характеризовали сами участники событий. По мнению донского белоэмигрантского историка Г. П. Янова, тогда в станицах начали «гримироваться» под советскую власть. По его словам, в них вводились «Советы, но в Советы зачастую не выбирались, а назначались станичным миром казаки крепкие, стойкие, послужившие обществу» немало лет до «красного Дона» в качестве членов станичного правления, кооператива и тому подобного. «Станичными комиссарами», председателями «местных Совдепов» делались те же станичные атаманы, и в результате в станицах советская власть как фиктивная вводится для успокоения главным образом местных окружных Совдепов и большевистских «главковерхов». Г. П. Янов отмечал, что это во многом понимали и местные, и центральные советские лидеры, поэтому «казакам большевики всё же не верят». А. И. Деникин подтверждал: «Сменялись лишь названия: атаман стал комиссаром, станичный сбор – Советом, станичное правление – исполнительным комитетом». Показатель из литературы: «Мнутся старики, но делать нечего, предложили станичному атаману называться „председателем“ – плюнул старик и отказался. Попробовали выбрать – нет охотников представлять советскую власть. Наконец уговорили подхорунжего Атланова: „Если и ты откажешься – мужика назначат“. Довод основательный… С выбором Совета жизнь потекла как будто по-прежнему».

Действительно, с упразднением войсковых органов управления и организацией советских местные административные кадры не претерпевали кардинальных изменений. Образовавшиеся в станицах и хуторах советские учреждения и по своей сути, а зачастую даже и по персональному составу мало чем отличались от прежних властных структур. И такое положение дел наблюдалось, в той или иной степени, практически во всех Войсках. Правда, в казачьих Войсках востока страны имелась особенность. Советская пресса сообщала, что «некоторые волости, и особенно станицы, воздерживались от организации Советов, заводя у себя своеобразные исполнительные или народные комитеты, стоящие лишь на платформе советской власти, но по роду своей деятельности имеющие мало общего с принципами таковой».

«Принятие» советской власти казаками позволяло им избавить свои Области от дальнейшего противоборства враждебных сторон, а также конкретного представительства местной новой власти. Степень такой «независимости» была, конечно же, достаточно условной. Она зависела от целого ряда местных условий на территории той или иной казачьей Области. Но такое положение было весьма типичным.

Cогласившись на признание центральной власти Совнаркома и образование советских органов власти на местах, а в ряде случаев даже активно выступив за это, основная масса казачества, как станичного, так и фронтового, не разделяла, а во многом просто и не понимала политической сущности новой власти. Последнее положение можно отнести даже и к той весьма немногочисленной радикально настроенной части казаков, которая выступала в поддержку советской власти. Казаки внимательно и с большой настороженностью наблюдали за политическими и практическими действиями новых властей, сообразуя их со своими установками и конкретными интересами.

Позиции казачества на завершающем этапе начального периода Гражданской войны явились определяющими в итогах всего политического и военного противоборства советских и антисоветских сил на территориях казачьих Войск страны.

Чтобы привлечь казаков на свою сторону или, хотя бы, обеспечить их нейтралитет, коммунисты на словах признавали стремление казаков к автономии. В январе 1918 года Ленин заявлял: «Против автономии Донской Области ничего не имею». III Всероссийский Съезд Советов провозгласил Россию Федеративной Республикой и уже в марте – апреле 1918 года существовали Донская, Терская, Кубано-Черноморская республики.

Несмотря на пламенные речи генерала Л. Г. Корнилова, казачество не вступало в ряды Добровольческой армии. Не менее равнодушно отнеслось оно и к призывам вступить в Кубанскую армию, создававшуюся кубанским Краевым правительством.

Политика нейтралитета, свойственная основной массе казаков в первые годы Гражданской войны, явилась выражением определённой психологии фронтового казачества. Казаки-фронтовики не желали выступать с оружием в руках ни против своих зажиточных станичников, ни против иногородних, с которыми их связывали узы фронтового братства.

Уставшее от войны казачество, частично пропитанное к тому же духом социал-демократических и эсеровских идей, не поддержало Добровольческую армию. Во время «Ледяного» похода казаки, в большинстве своём, встречали добровольцев «либо безразлично, либо враждебно».

Пропагандистская деятельность большевиков, меньшевиков, эсеров и октябрьские события 1917 года способствовали активизации иногороднего населения. В декабре 1917 года 2-й Общеобластной съезд представителей казаков, иногородних и горцев Кубани принял решение об отмене посажённой платы.

Известный белогвардейский генерал, а позже, в эмиграции, один из первых исследователей Гражданской войны С. В. Денисов отмечал, что её начальный этап, с 25 октября 1917 года по 31 марта 1918 года, для противоборствующих сторон, в частности для Белого движения, имел особое значение, был самым коротким, но и самым тяжёлым в плане стратегической и политической обстановки.

Одной из причин разногласий между Добровольческой армией и казаками (особенно донцами) была ориентация последних на Германию как возможного союзника в борьбе с большевиками. Командование же Добровольческой армии придерживалось прежней ориентации на союзников по Антанте. Помимо задачи освобождения России от большевиков лидеры Белого движения преследовали цель сохранить целостность российской территории. С этих позиций генерал Деникин и его окружение считали, что кроме борьбы с большевиками необходимо вести борьбу с Германией и пресекать любые самостийные попытки отделиться от России. В то же время донцы в лице Правительства и атамана считали своей основной задачей освобождение территории Дона от большевиков и в этой борьбе они готовы были принять любую поддержку. Не связанные непосредственным обязательством перед Англией и Францией, они воспринимали Германию как силу, способствовавшую их целям и задачам.

* * *

Как мы помним, донские партизаны покинули Новочеркасск 12 (25) февраля 1918 года с тем, чтобы уйти в малозаселённые Сальские степи от красногвардейских отрядов, окруживших город. На следующий день походный атаман генерал П. Х. Попов поехал из хутора Арпачин в станицу Ольгинскую на совещание с генералитетом Добровольческой армии. Он предложил там объединить силы, уйти всем сообща в степи, отбиваться там от красных и ожидать всеобщего восстания донцов, которое, по мнению атамана, непременно должно было начаться сразу после весеннего сева.

Генерал Корнилов соглашался на такой план, но после, по настоянию русских генералов, изменил своё решение, в результате чего Добровольческая армия отказалась объединиться с донскими партизанами и решила двигаться на юг, хотя Кавказ тоже не сулил ничего доброго. Причины этого разделения сил лежали в возникшем уже тогда различии взглядов на цели борьбы.

* * *

Донская партизанская молодёжь собиралась в отряды только как временная смена служивых, уставших за 3-летнюю войну с Германией. Красная гвардия была чужой силой, неприемлемой в границах Донской Земли для всех без исключения казаков. Партизаны были только частью своего народа, частью более образованной и менее усталой. Временами их поддерживали станичные дружины, никакие фронтовики не проявляли к ним неприязни и даже «красные» казаки не захотели идти против них в степи со своим вожаком Голубовым, потому что, как они говорили, «это же свои, казаки!».

Добровольческая же армия с самого начала носила облик организации классовой. В её рядах собирались преимущественно преследуемые и загнанные штаб– и обер-офицеры, юнкера и некоторое количество интеллигентной молодёжи. Все они уходили от зверских проявлений революции. Её кадры состояли из людей, не знавших чаяний своего народа и потерявших веру в его здравый смысл. В безнадёжном кровавом тумане первых дней советской власти добровольцам оставалось на выбор: или с честью умереть в бою, или прорваться через Кавказ к границам Персии.

В то же время у казачьих партизан была непоколебимая вера в свой народ, уверенность в том, что безучастие фронтовиков – лишь временное явление. Поэтому с добровольцами ушла только та часть казаков, которая была к ним ближе по духу, а остальные уклонились со своим походным атаманом в степи. Они пошли туда, несмотря на то, что эти беспредельные равнины, кроме своей отдалённости от железных дорог, где оперировали отряды Красной гвардии, не давали партизанам никаких преимуществ. Там не было возможности опереться на какие-либо крепкие тылы, создать базы снабжения или даже разместиться в тёплых казачьих куренях.

С походным атаманом осталось 2 тысячи партизан. Они находились в степях полтора месяца, голодали, мёрзли, несли потери при встречах с окружавшими их красногвардейцами, особенно в кровавом бою 19 марта (по старому стилю) у хутора Савоскина при Куричьей балке, но они ни на один день не оставили Донской Земли и непрерывно оставались далёким светочем для всё более становившихся готовыми к восстанию станичников. В этом и заключался сокровенный смысл Степного Похода, его значение в истории борьбы казаков за свой Присуд. Их потери в конечном счёте оказались во много меньше, чем у тех партизан, которые ушли в корниловскую армию под команду русских генералов.

Степной Поход окончился в начале апреля 1918 года после того, как по всему Дону пошла широкая волна восстаний против красных захватчиков. В степях остались только могилы доблестью венчанных партизан, живые же влились в полки возродившегося Донского Войска.

* * *

Появление в пределах границ Области Войска Донского германских вооружённых сил воспринималось казаками и атаманом как определённая поддержка союзников в борьбе с большевиками. Хотя, конечно, Германия воспринималась донцами как вынужденный союзник, выбранный по принципу наименьшего зла. Подтверждение этому мы находим в приказе донского атамана П. Н. Краснова, отданном 4 мая 1918 года: «Дон считается с фактом занятия части территории германскими войсками, смотрит на них не как на врагов, но как на союзников в борьбе с большевиками и старается использовать их для вооружения и снабжения всеми средствами борьбы своей армии».

«Антантовская ориентация» генерала Деникина и его окружения и «германофильские воззрения» П. Н. Краснова откладывали свой отпечаток не только на взаимоотношения между ними, но и на стратегические планы в ходе Гражданской войны. Одной из причин июньского похода на Кубань Добровольческой армии было нежелание действовать совместно с донскими казаками, к этому времени открыто принявшими германскую ориентацию.

* * *

Но и на Кубани добровольцы и казаки оказались в весьма натянутых отношениях. Уже на первой встрече между добровольцами и командующим войсками Кубанской Области генералом В. Л. Покровским в ауле Шенджий в середине марта 1918 года произошла стычка. Первые ясно показывали своё стремление подчинить себе кубанцев. Соединение Добровольческой армии с казаками, по мнению руководства добровольцев, могло произойти лишь на двух основных условиях: упразднение кубанского Правительства и Рады (в этом проявилось нежелание белых генералов признать за Кубанью право на государственную самостоятельность) и подчинение атамана Кубанского казачьего Войска командующему Добровольческой армии.

17 марта 1918 года на совещании представителей Кубани с командованием Добровольческой армией в станице Новодмитриевской было подписано соглашение, по которому кубанский правительственный отряд переходил в полное подчинение генералу Л. Г. Корнилову, а командующий войсками Кубанского Края с его начальником штаба отзывались в состав Кубанского правительства для формирования Кубанской армии. Согласно данному соглашению Законодательная Рада, войсковое Правительство и атаман должны были продолжать свою деятельность, содействуя военным мероприятиям командующего Добровольческой армии. Как вспоминал генерал А. П. Богаевский, «в этом союзе не было взаимного доверия и искренности. Только суровая необходимость заставила обе стороны сойтись». Дальнейшие события полностью это подтвердили. Строки, касающиеся формирования Кубанской армии, «ввёденные по настоянию кубанских представителей, – по словам А. И. Деникина, – главным образом якобы только для морального удовлетворения смещённого командующего войсками создали впоследствии большие осложнения во взаимоотношениях между главным командованием и Кубанью».

Стремление игнорировать кубанскую власть и утвердить свою проявилось и в назначении генерала Деникина накануне первого апрельского штурма Екатеринодара генерал-губернатором Кубанской Области.

В дальнейшем, с занятием добровольческими частями большей части территории Кубани, политика командования Добровольческой армии по отношению к кубанцам становится всё более непреклонной и жёсткой. Это отложило отпечаток и на взаимоотношения казаков-кубанцев с добровольцами. Так, в одном из документов того периода говорится, что взгляд на Добровольческую армию как на освободительную «начинает тускнеть под влиянием незаконных действий многих частей и лиц армии, которые ведут себя в Республике как в покорённой стране». Замена красного террора белым и монархические лозунги, вырывавшиеся из рядов добровольцев, так же, как и лозунги «единой и неделимой» постепенно отталкивали часть казаков от деникинской армии. Немало этому способствовали и местные самостийники своей пропагандой. Однако во время Второго Кубанского похода разногласия между кубанскими органами власти и А. И. Деникиным ещё не коснулись рядового казачества. По словам Д. В. Леховича, «Оно шло за своими офицерами. А кубанские офицеры – воспитанники русских военных училищ – смотрели на события глазами русского офицера. Они с недоверием относились к деятельности своего Правительства, а многие из них готовы были без церемоний расправиться с самостийными вожаками. И те это отлично знали».

После того, как перешедшие на сторону Советов красные казаки взяли столицу Дона – Новочеркасск – в город прибыли каратели-чекисты и расстреляли городскую интеллигенцию и офицеров, при этом ещё и глумясь над трупами. После этого даже красные казаки Голубова стали противодействовать недавним союзникам.

В немалой степени для изменения отношения к советской власти в казачьей массе сыграло, в частности, откровенное поощрение большевиками любых националистических движений, лишь бы они были направлены против казаков. На Кавказе большевики не только не препятствовали грабежам и насилиям горцев в отношении населения казачьих станиц, но и прямо подталкивали их к этому. Поэтому национальный вопрос здесь оказался тесно переплетён с политикой большевиков.

В феврале в свою завершающую стадию вступила политическая борьба в Терской Области. Войсковой атаман есаул Лев Ефимович Медяник (избранный после убийства М. А. Караулова) и члены войскового Правительства подали в отставку, поскольку, как заявил атаман, «от нашей работы сейчас, благодаря отрицательному отношению к нам населения, нет никакой пользы». Круг принял отставки. В специальном постановлении Круга объявлялось об образовании вместо прежних органов местного казачьего управления отдельских, станичных и хуторских Советов казачьих депутатов. Сложивший с себя обязанности атамана Терского казачьего Войска Л. Е. Медяник повторил участь своего предшественника. Во время следования по Военно-Грузинской дороге 8 марта 1918 года он был захвачен ингушами и вскоре убит вблизи аула Галашки.

Приехавшие со Съезда в Пятигорске делегаты-казаки рассказали на войсковом Круге, как жёстко отстаивали свою позицию большевики и как лебезили перед ними союзники из «левого блока», готовые на любые уступки ради удержания власти.

Вскоре после Съезда на Тереке пал последний важный опорный пункт антисоветских сил – столица Терского казачьего Войска город Владикавказ. На рассвете 11 марта в городе произошло вооружённое восстание местных просоветских сил. Красногвардейские отряды атаковали основные правительственные силы в лице сотни генерала Рудсона, находившейся на железнодорожном вокзале. После ожесточённого боя между противниками начались переговоры. В результате была достигнута договорённость о прекращении огня и свободном пропуске казаков с холодным оружием из города. Но после их погрузки в вагоны они были отвезены от вокзала на небольшое расстояние и расстреляны. Спастись удалось только семерым.

После падения Владикавказа какое-либо серьёзное сопротивление в крае антисоветским силам практически прекратилось. Небольшие локальные его очаги сохранялись только в Кизлярском отделе, где действовал офицерский казачий отряд полковника Бочарова, и в долине реки Сунжи, где советскую власть не признали казаки Михайловской и Самашкинской станиц. Но на общий ход развития политических событий в Области они никакого реального влияния оказать не могли.

И всё же кровавые события зимы-весны 1918 года вызвали резкие перемены в настроениях основной массы терского казачества. Колебавшиеся до этого казаки, ощутив на себе явно неприкрытое антиказачье направление в политике местных органов советской власти – передел земли не в свою пользу, продовольственные реквизиции, частичную или полную конфискацию имущества, устранение неблагонадёжных и постоянную угрозу попасть в их число, начали постепенно переходить в антибольшевистский лагерь, организовывать летучие партизанские отряды.

* * *

Антиказачьи и антирусские настроения в Средней Азии имели место быть ещё даже до большевистского переворота, который лишь обострил их, поскольку большевики опирались в своей борьбе с казаками на местные национальные кадры. Об остроте национального противостояния между азиатами и русско-казачьим населением здешних казачьих Областей уже в царский период свидетельствует следующая информация:

«В июле 1916 года в Андижане началось Среднеазиатское восстание. Вскоре оно перекинулось на земли кыргызов Семиреченской Области. В августе 1916 года в монастыре находилось 74 мальчика и девочки в возрасте от 10 до 14 лет, двое учителей (муж и жена) и трое или четверо монахов. Все остальные были на промыслах и полевых работах. Оружия в монастыре не было. Никому в голову не приходило, что озверевшие кочевники нападут на монахов и детей. Но можно сказать несколько недобрых слов о русском областном и уездном начальстве. Резня русского населения в Туркестане продолжалась уже месяц, но никто не позаботился о том, чтобы эвакуировать детей в город и прислать казаков для охраны монастыря.

В кыргызской ватаге, налетевшей на монастырь, было несколько сотен человек. Они убили всех, кто был в монастыре. Монастырский двор был усеян трупами зарезанных, заколотых и зарубленных гимназистов. Учитель лежал с разрубленной головой. Его жене был распорот живот, а неродившийся младенец вырван из утробы и растоптан. Среди убитых гимназистов было и двое детей супружеской семьи учителей. То есть их семья была уничтожена в полном составе. По воспоминаниям казаков, которые были посланы на место трагедии, – «Девочки-гимназистки были посажены на колья монастырского забора из плетня. Некоторые из них были ещё живы. „Дяденька, мне больно“ – жалостно обращались они к казакам. Снятые с кольев девочки быстро умирали». Они потеряли много крови, внутренние органы детей были разорваны.

По отчётам казаков, через сутки они настигли шайку, которая устроила резню в монастыре. Часть подонков была изрублена и перестреляна, другие разбежались. Царское правительство, обеспокоенное войной и усмирением бунта, виновных особо не искало. Во всяком случае, нам ничего не известно о попытках найти и судить тех, кто организовал зверское истребление детей. А вскоре не стало и самого царского Правительства. Большинство казаков, усмирявших восстание, сами погибли в Гражданской войне, были расстреляны красными, или ушли в эмиграцию в Китай.

По воспоминаниям русских жителей Северной Киргизии, ещё в 1960-х годах были живы кыргызские старики, лично участвовавшие в убийстве русских детей в монастыре на Иссык-Куле. Они своих «подвигов» не скрывали, публично ими похвалялись. Видимо, твёрдо знали, что советская власть инородцев за убийства русских «эксплуататоров» не наказывает. Монастырь был закрыт большевиками в 1920 году».

Именно на такие национальные кадры и стали широко опираться в борьбе с казаками в Средней Азии пришедшие туда большевики.