Текст книги "Слово и мысль. Вопросы взаимодействия языка и мышления"

Мышление, управляющее языком как знаковой системой, – динамично. Одно понятие связано в мозгу с другим, а если это так, то и содержание понятия часто изменяется в зависимости от их ансамбля. Вначале появляется замысел, который и управляет построением цепочки знаков. Соответственно, и при приёме информации, содержащейся в отрезке речевой цепи, возникает ожидание появления определённых знаков. Система языка рождается мышлением стихийно. Создаётся впечатление, будто в языке отсутствует рациональная логичность, появляется избыточность, несколько языковых средств могут выполнять одну и ту же функцию, а один языковой элемент выполняет несколько функций. Существует несколько параллельных средств. Система языка определяется самими условиями существования человека.

Знаковая теория языка не может обойтись без понятия структуры, знак не может быть чем-то изолированным и дискретным. Структура, модель есть та необходимая живительная среда, вне которой невозможно конструктивное понимание сущности и роли знака. Если рассматривать знак, слово в самом себе, т.е. как носителя значения, то произвольность знака становится исключённой. Уже здесь заложено опровержение субстанциональной теории знака и языка в целом. Значимость, структура языка есть элемент знака. Это и подтверждается тем фактом, что знак сам по себе произволен. Так как знак не соответствует реальности, с которой знак связан ассоциативно, то значимость надо расценивать только как атрибут формы, а не субстанции. Язык есть система, это значит, что надо говорить о расположении частей в структуре, доминирующей над своими элементами и обусловливающей их. Всё в ней настолько необходимо, что изменения как целого, так и его частей взаимно обусловлены. Если язык – не случайный конгломерат туманных понятий, звуков, букв, то именно потому, что его структуре, как всякой структуре, внутренне присуща необходимость.

Парадокс свободного, немотивированного знака, вытекающий из системности языка, ведёт к необходимости знать место каждого знака в системе всех знаков: знать, что значат другие знаки, ибо только в сопоставлении с другими знаками выявляется его место в системе всех знаков. Элемент языка, знак существует лишь постольку, поскольку он противопоставлен другим знакам языка. Иначе он существовать не может. Системность – не довесок к свойствам знаков языка, а единственное условие самого существования этих знаков. Содержание языкового знака, его ценность определяется его местом в системе. Обязательным свойством немотивированных языковых знаков является их системная структурность. Они могут служить общению только потому, что люди заранее условливаются о соответствиях знаков и внешних предметов, что в совокупности и составляет знаковую систему.

Разные звуковые комплексы могут обозначать один и тот же предмет в одном или различных языках, а один и тот же звуковой комплекс может обозначать различные предметы. Это и есть произвольность знака. Если это так, то главное – не субстанция, а отношения. Даже одна и та же субстанция обозначает разные предметы, в зависимости от структуры. Следовательно, главное – отношения, которые продиктованы произвольностью знака. Суть вещи обнаруживается в отношении с другими вещами (Маркс), так и слово – его значение диктуется отношениями с другими словами. Мнение, будто семантика слова сама руководит своей синтаксической структурой, есть лишь иллюзия, статистическая закономерность, что именно в данном значении слова употребляются чаще, чем в других значениях. Само существование сотен языков есть свидетельство главенства структуры языка, условного характера знака.

Принципу первичности взаимоотношения слов не противоречит диалектическая теория отражения, не отменяет его, а напротив, отражение только и возможно при первенствующей роли отношений между знаками. Ибо знаки условны и, органически, намертво с вещью, отражённую в них, не спаяны. В языке, как системе отношений знаков для организации мышления, разграничивают понятия, суждения, умозаключения. Но это не значит, что язык сам, как сеть знаковых отношений, определяет процесс мышления. Понятия, суждения – не результат знаковых отношений в системе, а результат мышления, но оно только организовано знаками языка, причём только в системе знаков данного языка, организованного и приведённого в порядок именно этой знаковой системой, через строгий порядок синтаксических и морфологических связей и отношений.

Но только в речи, а это значит – в структуре языка проявляются истинные свойства всех слов языка, только в речи есть живые, действующие грамматические, т.е. морфологические и синтаксические правила связей тех слов, которые содержатся в словаре данного языка. Это ещё раз подтверждает, что ведущим в языке являются отношения, а не субстанции. В этом и заложен структурный механизм языка, регулирующий структуру речи. Иначе было бы необъяснимо, как рождается определённый порядок слов в речи, которая является нечто вторичным по отношению к мышлению.

«Свойства данной вещи не возникают из её отношения к другим вещам, а лишь обнаруживаются в таком отношении» (К. Маркс). До «отношения» друг с другом эти вещи (чай – железо; чай – сукно) имели те же свойства, были самими собой, но поставив их в «отношения», мы обнаружили их взаимную ценность. Так и в языке, тут та же картина. Материя слова коса остаётся в любой ситуации неизменной. Но вне структуры предложения знак коса не имеет определённого значения, мы не знаем этого до тех пор, пока не поставим его в соответствующую синтаксическую структуру. И только в синтаксическом отношении к другим словам этот знак обретает своё значение. Только после того, как мы поставили этот знак в определённое синтаксическое окружение, он приобрёл своё значение или свою «субстанцию».

Это синтаксис, оказывается, дешифрует разные предметы в знаке коса. Эти вещи обозначены в языке общим материальным знаком коса и общим для них идеальным образом (фонемой к-о-с-а), но до включения их в определённые структуры их субстанция – неопределённая. Этот знак и его фонемная структура символизируют три разных предмета, в зависимости от тех отношений, в какие условия мы поставили материю коса и, следовательно, её идеальный образ, фонемный ряд. Эти разные отношения для одного и того же знака вылились в его разные семантические окружения и, следовательно, в разные семантические «субстанции». Как развести эти разные предметы в сообщении? Они распознаются как различные логические понятия, только будучи поставленными в разные языковые структуры.

Следовательно, один и тот же языковой знак сам по себе, вне синтаксической структуры предложения, нераспознаваем. Но будучи поставленным в определённую грамматическую структуру, он, например, коса становится знаком трёх различных предметов. Это значит, что один и тот же материальный знак, имеющий свою материальную и идеальную структуру ассоциативно соотнесён в сознании с тремя различными идеальными образами трёх материально различных предметов.

Действительно, вопрос этот не праздный: что главное – субстанция, т.е. отдельные слова вне их грамматического (морфологического и синтаксического) употребления, или отношения между этими словами в грамматической конструкции? Если бы главным была субстанция, то каждое слово, до его употребления в тексте, было бы самодостаточным, самостоятельным, свободным от морфологических и синтаксических маркеров. Нет слов, а, следовательно, и понятий грамматически бесформенных. Это значит, далее, что за каждым словом была бы закреплена строго определённая вещь, определённое качество или действие, т.е. все слова были бы строго определёнными «вещами» или «признаками» и не могли бы обозначать собою никаких иных вещей или признаков; не существовало бы ни «избыточности» в языке, ни структуры языка. Вообще человек лишился бы языка как определённой структуры (язык был бы у него бесструктурный, как у животных, у которых каждый сигнал обозначает лишь строго определённое действие или событие, обусловленное только наличной ситуацией), следовательно, лишился бы человеческого мышления и сознания и тем самым исчез бы сам, на его место встала бы материя, может быть даже «сознательная», но не выше уровня животных.

Но поскольку язык – это система условных (не отражающих свойства реальной вещи) знаков, а если система – то каждое слово должно иметь своё место в этой системе, которое и определяет условную, но прочную, связь с соответствующей вещью. Отсюда – главенство отношений, структурных связей между словами, которые и делают каждое слово значимым, т.е. наделённым тем или иным понятием. Многие лингвисты рассматривают язык как набор лишь материальных знаков в живом мозгу человека, как набор разрозненных слов, живущих вне системы, структуры языка. Конечно, словам в полной мере свойственны «физические свойства вещей», потому что само слово как звуки и как буквы тоже есть вещи, природная материя. Но, в отличие от материи знаков языка реальные материальные вещи не наделены знаковой функцией. Спор о «первичности субстанции или отношений» в языке есть спор вообще о сущности и природе языка.

Почему мы знаем такое качество как зелёный? Потому что есть противоположные зелёному другие качества предметов – красный, чёрный, белый, жёлтый. Если бы всё на свете было зелёным, то исчезло бы и само слово зелёный, но физическая субстанция этого цвета осталась бы, будучи природной. Если бы все земные качества сводились только к одному качеству, то названия этих качеств ликвидировали бы самих себя, потому что не именовались бы никаким качеством – осталось бы лишь одно качество, – хотя сами по себе остались бы как реальность. Так происходит с любым физическим, материальным предметом, качеством, состоянием, процессом, если они выступают в «единичном экземпляре» и не противопоставлены чему-то иному в их ряду.

В словах языка, в противоположность реальным предметам, всё обстоит иначе. Слова – это условные знаки. Они сами по себе не обладают указанными качествами, они лишь условные знаки этих качеств, и обозначают только те качества, которые им условно приписаны людьми. А как знаки они не могут жить вне какой-либо структуры: они обладают фонологической и морфологической структурами, а их реальное функционирование возможно лишь в определённой синтаксической среде. Слова языка дом, бежать, сладкий, в, под, даже и т. д. – не реальные предметы, а произвольные звуковые или графические знаки, по договору обозначающие некие логические понятия (семантические значения). Объективное качество сладкое отличается от горького, белое – от чёрного, это обнаружит и безъязыкий дикарь, но homo sapiens приклеил к этим объективным качествам некие субъективные знаки, обладающие строгой системой функционирования, чтобы самому различать эти объективные качества «заочно», при их отсутствии в моём непосредственном, чувственном восприятии, и передавать их другим, не пробуя, не нюхая, не видя их. А без условной системы знаков сделать это невозможно.

Если свойства вещи сами по себе абсолютны, и эта их природа проявляется только из сравнения с другими абсолютными свойствами (белый – чёрный, сладкий – горький), то заложенные в материи языковых знаков идеальные понятия, значения слов не абсолютны, а условны, конвенциональны, закреплены человеком в строгой системе и структуре, в строго определённом сочетании фонем, морфем, словопорядке в предложении. Одно и то же сочетание фонем может обозначать также любые иные понятия, которые узнаются только в структуре семантических и грамматических значений – в предложении. А это значит, что главное в языке как системе и структуре знаков – отношения между его единицами. В новейшее время эта теория восходит к структуралистам во главе с Соссюром.

Таким образом, понимание сущности истинного языкознания должно состоять в том, 1) что слова не отражают свойств реальных вещей, что язык – это система условных понятийных, идеальных, логических знаков, понятий. 2) что свойства вещей не возникают из их отношений к другим вещам, а лишь обнаруживаются в этих отношениях, не относятся к языку и его системе: материальные внешние вещи (качества, отношения и др.) нечто совсем иное, чем идеальное, понятийное в словах языка. Поэтому искать тождество между реальными материальными вещами и идеальными понятиями об этих вещах – неверно.

Чтобы разобраться в вопросе о соотношении единиц языка и структуры языка («что главное – единицы или их отношения»), т.е. в вопросе о сущности языкового знака и, следовательно, языка, марксистские теоретики языкознания обращаются к Марксу, Энгельсу, Ленину (именно они были превращены в иконы «марксистского языкознания»), но раскрыть сущность системы языковых знаков или хотя бы аккуратно переписать этих авторов, им оказалось не по зубам. Маркс, Энгельс, Ленин пишут по-разному, но об одном и том же, – о знаковом характере языка, состоящего в том, что знаки языка, будучи лишь условными метками, не отражают свойств вещей. Это значит, что знак произволен, конвенционален (Соссюр) и может ассоциативно выражать любой предмет, любое действие, качество, состояние. Это означает, далее, что ни одно слово не имеет в своём семантическом содержании абсолютного значения, выражающего только данный предмет и никакой иной. А это означает, далее, что сама знаковость языка предполагает первенствующую роль структуры отношений между знаками, т.е. главенствующую роль реляционных отношений.

Язык – не хаотичный и беспорядочный набор или сумма знаков, они живут только в структуре себе подобных. Посредством хаотичного, беспорядочного набора знаков и значений невозможно ни выражать свои мысли, ни накапливать знания любого рода. Знак выявляет свою значимость в системе знаков. То, чем отличается знак, и есть всё то, что его составляет. Как пишет Колшанский, единицы, входящие в высказывание, есть составляющие его компоненты, они – не единицы, образующие высказывание, а, напротив, единицы полученные в результате разложения самого высказывания. Высказывание не складывается как простая сумма из слов, с их значениями, а, наоборот, слова с их значениями получают своё реальное существование только как часть контекста в рамках высказывания.

Однако возникают вопросы: если цель коммуникации – высказывание, и оно предопределяет семантическую структуру предложения, задавая тем самым разные связи между словами, – то нужны слова, но ведь говорят, что они уже имеют значения «до того». Откуда? Разгадка этой дилеммы состоит в том, что все слова с их значениями хранятся в сознании не изолированно от их грамматических и семантических характеристик. Слова усваиваются лишь тогда, когда человек знает, что они обозначают и в каких структурах они употребляются. Говорящий, высказывая мысль, знает, о чём он говорит. Слушающий, слыша звуки слов и структуру высказывания, распознаёт мысль говорящего по этой структуре.

Для того чтобы язык был удобным средством устного и письменного общения, он должен быть организован по определённой, только этому языку присущей структуре. Отдельные слова, без их взаимосвязи употреблять невозможно, ибо мы получим набор отдельных слов, многие из которых многозначны. Сами слова приобретают семантическое значение в структуре предложения. Но эта структура, в свою очередь, формируется из слов, уже наделённых смыслом, каким-то значением. Как разрешается это противоречие? А ларчик просто открывается: действительно, слова ещё до текста наделены своими значениями, и мы из них строим предложения. Но, оказывается, слова наделены своими значениями ещё до текста только потому, что их текстовая, структурная природа уже изначально заложена в их значениях, которые спаяны с их структурными характеристиками, усвоенных ещё в детстве, с рождением первого слова.

Взаимозависимость элементов языка основана на системе языка, а сама система включается во все элементы языка. Системные отношения составляют единственную основу разграничения самих элементов [Звегинцев 1962]. «В плане чисто лингвистическом значение слова определяется его потенциально возможными сочетаниями с другими словами, которые составляют так называемую лексическую валентность слова. Совокупность таких возможных сочетаний слова… и обусловливает существование лексического значения…» [Звегинцев 1957:123]. А Виттгенштейн пишет: «Значение слова есть его употребление в языке».

Знаковость – важнейшее свойство языка. Самые важные законы знаков – законы произвольности знаков и их системности. Например, структура идеальных образов или фонем в слове д-е-р-е-в-о конституирует понятие дерево. Но в этом понятии нет ничего собственного, это понятие не считается первичной единицей, оно состоит из фонем, и не просто из фонем, но из структуры фонем, иерархически организованной, порождённой мышлением, и всякое изменение порядка следования фонем разрушает понятие. Зелёный свет светофора вне сигнальной системы дорожного движения ничего не означает, кроме физического цвета. Но в системе правил дорожного движения зелёный цвет имеет значимость. В языке всё подчинено отношениям, структуре, начиная от фонемного состава слова до причинно-следственного умозаключения.

Значит, вещь, субстанция, т.е. знак опознаётся уже на уровне фонемной структуры слов. Но фонемной структуры отдельных слов, т.е. морфологических правил недостаточно, чтобы понять значение слова, понятие. Манифестируемое этим словом понятие окончательно опознаётся на более высоком структурном уровне – на уровне фонемной структуры словосочетания или даже на более высоком логическом уровне – в суждении. Следовательно, нет в языке чистой, голой субстанции, т.е. словарного значения в изолированном слове, оно живёт только в морфологической и синтаксической структуре, даже если нам кажется, что данное слово и без контекста, предложения понятно. Но это – «видимость только одна», порождённая статистическими законами частотности употребления данного слова. А в основе этого закона лежит психологический закон закрепления в памяти того, что наиболее частотно и не более.

Можно, конечно, обнаружить и эксплицировать систему классов слов (частей речи) в каком-либо языке, основываясь не на его структуре, а на семантическом значении слов, что и делается повсеместно в грамматиках всех языков. Но в такой системе не может быть ничего специфического для данного языка, кроме параметров самой логической системы, являющейся одной и той же для всех языков. Принципиально иная система, структурно-семантическая, с иным набором классов и иными их характеристиками, обусловленными различиями в морфологической и синтаксической структуре каждого языка, может быть построена для любого языка. Очевидно, при классификации частей речи морфологические, синтаксические, просодические и иные критерии имеют в различных языках различный удельный вес. Стало быть, в различных языках, в силу особенностей их структуры, части речи должны выделяться на различных уровнях языковой структуры.

Из этого следует, что: а) в различных языках должны существовать различные критерии выделения частей речи, б) различные языки должны обладать различным набором частей речи, в) в различных языках должен существовать различный набор слов внутри одной и той же части речи, или, что то же самое – каждый язык должен иметь свой набор частей речи, зависящий как от внутреннего устройства этого языка, так и от глубины представления его грамматической структуры. Само понятие «одной и той же части речи» в различных языках – нонсенс, не одно и то же. Единственный путь, который ведёт к объективной, исчерпывающей и непротиворечивой классификации частей речи, является путь, постулируемый грамматической структурой соответствующего языка.

Но построение системы классов слов с позиций структурно-синтаксического устройства языка даёт их характеристику также с точки зрения многофункциональности слов, их взаимного пересечения, употребления одних и тех же слов в функциях нескольких частей речи. С этих позиций мною был ранее проведен анализ немецкого языка, который показал истинную роль и значение синтаксической структуры для познания функций слов. [Кривоносов 2001, Главы 3 – 6].

Этот анализ показал, что в каждый класс слов входят лексемы, с одной стороны, выступающие только как слова данного класса (они составляют ядро данного класса, образованное однофункциональными лексемами). Это такие лексемы, которые специализируются на одной функции. Каждый класс слов имеет то большее, то меньшее ядро, в зависимости от класса, т.е. от его структурно-функциональных признаков. С другой стороны, в каждый класс входят лексемы, выступающие как слова и других классов (они составляют периферию данного класса, образованную многофункциональными лексемами). Чем большему количеству классов слов принадлежит лексема, тем больше у неё структурно-функциональных потенций, тем она менее специализирована, более всеобща. И, наоборот, чем меньшему количеству классов принадлежит лексема, тем меньше у неё структурно-функциональных потенций, тем она более специализирована, менее всеобща.

Таким образом, классы слов, с одной стороны, строго детерминированы, с другой стороны, классы слов – взаимопроницаемы. «Противоречие» между жёсткой классификационной схемой, жёсткими признаками классов слов, жёсткой границей между классами слов и способностью одних и тех же лексем выступать как слова различных классов является лишь кажущимся. Из класса в класс переходит не слово данного класса с уже обусловленным значением, переходит не часть речи в другую часть речи (в таком случае мы бы, действительно, имели дело с противоречием, так как в этом случае слово каждого класса, обладая набором признаков только данного класса, переходило бы в другой класс с признаками своего класса, что невозможно), а лишь материальная форма данного слова, снабжённая только ей свойственными структурными параметрами.

Поскольку многие лексемы переходят из класса в класс, т.е. являются многофункциональными, значит они имеют широкую сферу употребления, специализируются как многофункциональные лексемы (38% лексем, привлечённых для анализа – многофункциональны). Бесконечное количество единиц опыта разнесено по конечным знакам языка. В основе этого соотношения единиц опыта и единиц языка лежит конечный характер языка, связанный с ограниченностью человеческой памяти. Конкретность опыта беспредельна, ресурсы же самого богатого языка строго ограничены. Способность языка как набора конечных единиц отражать бесконечный калейдоскоп опыта зиждется на том, что язык представлен в нейронных связях мозга чрезвычайно экономно как сжатая структура, в которой все элементы, будучи конечными, существуют только как элементы этой структуры. Поэтому одна и та же лексема, обладая набором различных грамматических свойств, производит разный эффект в различных контекстах, выступая, например, то как модальная частица, то как качественное наречие, то как прилагательное и т. д. Можно сказать, что каждый знак, только превратившись в слово какой-либо части речи, представляет собой общий семантический сегмент, некий семантический инвариант значения, перекрещивающийся в различных структурно-функциональных классах слов или частях речи. Почти все классы слов данного языка, обнаруживая общие или перекрещивающиеся сегменты (секторы, поля), втянуты в сложнейшую систему взаимопроницаемости классов слов, систему, являющуюся отражением механизма фиксации языка в мозгу и свойств человеческой памяти.

Неверно смотреть на язык как на набор звуков, букв, отдельных значений. Реальные языковые значения не находятся внутри слов, они представлены системой отношений между ними. «Эти соотношения и составляют систему языка. Внутренняя система является характерной для данного языка в отличие от других языков, в то время как проявление языка в звуках и письменных знаках остаётся безразличными для самой системы языка и может изменяться без всякого ущерба для системы» [Ельмслев 1950 – 1951:57].

Знак неизбежно обязан быть многозначным – иначе наша память не смогла бы вместить безграничное количество знаков для всех отдельных понятий – каждое значение фиксируется грамматической формой, присущей только для этого значения. Если бы первичным в языке была субстанция, а не отношения, т.е. семантика слов, а не их грамматические свойства, то знаковая система языка (это была бы уже не система, а беспорядочный набор слов), то все слова были бы представлены как наклейки этикеток. Конкретное значение данного слова выявляется только во встрече с другими словами, в грамматической конструкции. Немыслимо наделять слово только одним значением для одного предмета, ибо, во-первых, количество реальных предметов в мире, их качеств, свойств, отношений бесконечно и человеческой памяти не хватило бы для именования всего сущего. Во-вторых, если бы слово имело только одно значение, то при обнаружении новых реальных фактов, свойств, вещей пришлось бы их именовать новым знаком с новым значением. Это разрушило бы язык как знаковую систему мышления, познания и общения ввиду небесконечности нашей памяти.

Надо заметить, что смысл многих языковых знаков понятен уже на уровне словаря, вне их значимости, вне структуры предложения. Но это типичные значения, всеобщие, статистически преобладающие, наиболее часто употребляемые. Но и эти значения вытекают из самой системы. Понятия, значения каждого слова чисто дифференциальны, т.е. определены не положительно своим содержаниям, а отрицательно своими отношениями с другими элементами системы.

Если обывателя спросить, а какая ещё нужна структура для слов дом, стол, и так понятно – жилище, где живём; предмет, за которым едим и работаем. Но это такие субстанции, которые на слуху, с которых начинает учить язык ребёнок, это самые частотные, избитые и самые первичные субстанциональные вещи, которые понятны и без структур, хотя эти структуры их только и делают семантически значимыми, мы к ним привыкли с детства. А остальные многие тысячи слов? Большинство из них не так легко определить без их синтаксической структуры. Самые «чистые», привычные, не требующие каждый раз своей структурной проверки слова в языке – это знаменательные части речи, особенно существительные и глаголы, обозначающие знакомые всем вещи, предметы, действия, процессы. Но и среди них ни одно слово не может находиться вне морфологической и синтаксической структуры языка.

Слово, как и другие единицы языка, всегда реализуется в ансамбле других. Даже употребляя слова дом, стол, и понимая их значение, мы понимаем эти слова не просто как изолированные от их синтаксического окружения слова, но в уме бессознательно, автоматически держим их лексическое окружение и грамматические формы. Стоит эти слова употребить в необычном для них семантическом значении, мы тут же эксплицитно вспомним об их лексическом и грамматическом окружении. Любое слово может быть использовано не по «назначению». Но так захотелось мозгу, и он приписал несвойственное этому слову семантико-грамматическую структуру и, следовательно, наделил его в своих нейронах новым понятием. В этом, кстати, и состоит новизна слов и ценность художественного произведения (вспомним новаторство Маяковского!).

Наиболее общее структурное отношение между знаками – это отношение импликации. Если говорящий (пишущий) выбирает один знак, то это ограничивает возможность следующих выборов, часть таких выборов оказывается запрещённой. Это отношение предсказуемости. Выбор одного элемента предсказывает появление данного элемента и непоявление других. Язык – это живой, функционирующий организм, поэтому все его единицы связаны органически и подчинены единой системе данного языка. Однако, как бы ни был самостоятельным какой-либо элемент и как бы он ни был изолирован от других элементов языка, сам по себе он тоже является органическим целым данного целого. Язык всегда динамичен, как продукт процесса мышления. Принцип валентности языкового знака относится к самой специфике языка, понимаемого строго динамически.

Нам привычна вода и её свойства. Но она состоит из своих ингредиентов – кислород, водород, различные органические элементы, соли и пр. Каждый из этих элементов не обладает свойством воды. Следовательно, связь разнородных элементов даёт качественно новое вещество – воду. Аналогичный процесс противоречий заложен в самой природе: молекула отлична от физического тела, которому она принадлежит. Это закон противоречия, качественного взаимоперехода вещей, количество ведёт к качеству. Ср. температуру воды: сперва это жидкость, но при изменении температуры вода переходит в лёд и пар. В языке тот же переход количества в качество: слово и предложение. Смысл предложения не равен сумме значений слов. Это качественно новое образование, основной закон диалектики в языке: звуки, буквы дают морфемы, морфемы – слова, слова – предложения, предложения – текст. Смысл текста не состоит из значений отдельных предложений. Слово отличается от предложения так же, как предложение от текста. Значимость имеет свою иерархическую структуру: есть слова – понятные уже из словаря, но лишь только потому, что они в мозгу психически отложились как самые частотные слова, хотя, как и все слова, опознаются только в грамматической структуре, которая в словаре не отражена. А, например, неизменяемые, многозначные слова требуют своего опознания в структуре предложения, в узком или в широком контексте, т.е. в оппозици и к другим словам. Весь язык пронизан этой структурой, нет изолированных слов вне структуры, и их понятия стоят во взаимосвязи со всеми остальными понятиями.

Среди коммуникативных систем, используемых человеком, естественный язык является той условной системой, в которой структура, контекст выступает в качестве основного и наиболее сильного средства актуализации. Путём почти не ограниченных метафорических сдвигов контекст способен вывести актуальное значение языкового знака далеко за пределы его привычного значения. Предложение Я страшно устал равно тому же, что Я очень устал. Слово страшно приобрело новое значение в релятивистских, синтаксических связях слов. Это возможно потому, что носители языка слову страшно придали высокую степень абстракции понятия чего-то отрицательного, нежелательного, оно обладает семантическими признаками степени чего-то ужасного, неприятного, чуждого человеку, выведенных, опять же, из иных структур языка. Слово страшно существует в мозгу как самое частотное слово со значением ужасно. Но мозг ищет для него новую связь, чтобы по-иному показать, в данном случае, степень усталости. Для этого мозг стремится создать многозначность слов, т.е. способность вступать в свободные, самые непредсказуемые синтаксические отношения.