Текст книги "Слово и мысль. Вопросы взаимодействия языка и мышления"

Когда пишут, что знаковая система зависит от действительности, то это значит, что знак не условен, не замещает вещи, а подобен им, следовательно, язык не есть структурное образование. Теория субстанциональности языковой структуры, зависимости знаковой системы от предметного мира означает, что эта теория языка противоречит понятию знака. Ведь знак представляет, замещает нечто, находящееся вне знака и знаковой системы, которой он принадлежит, он не похож на замещаемые предметы, и с ними никакими нитями не связан.

Чесноков пишет, что нет знаковой системы, замкнутой на самой себе. Так как невозможна система отношений без соотносимых объектов и так как неосуществимо познание отношений между вещами без предварительного знания самих вещей, из которых могут быть извлечены отношения, то логические отношения должны опираться на опытные данные. Поэтому несостоятельно стремление некоторых лингвистов представить структурную лингвистику как единственное современное направление в языкознании. Структуралисты неверно понимают «соотношение внутренних и реляционных свойств элементов языка и сводящую сущность языковых единиц к их внешним отношениям» [Чесноков 1970:144 – 145]. Ломтев пишет: в значении слов есть свойства, зависящие от системы языка, они определяются отношением между значением слова и действительностью. Система языка имеет важное значение в формировании значения слова. Но она не создаёт, а лишь видоизменяет его, не превращая его из отражения объективной действительности в знак. [Ломтев, ВФ, 1960, №7:133]. «Когда первичным считают отношения, то этот философский структурализм заводит науку в тупик» [Филин 1982:27]. «Попытки дематериализовать язык, представленные как общий принцип языкознания, для нас неприемлемы. Релятивизм, как таковой, является одной из разновидностей идеализма» [Там же:65]. «… Не отношения порождают субстанцию (из ничего не получится ничего), а бесконечно разнообразная языковая субстанция обусловливает наличие весьма сложной сети связей между её элементами» [Там же:76]. Связи между общественными функциями языка и языковой системой не являются случайными. Общественные функции языка влияют на его структуру непосредственно или опосредовано [Там же:127].

Отдельные представители структурализма называли «Капитал» Маркса в качестве одного из первых образцов разработки понятия структуры в социальных науках. Но в языкознании, как пишет Мельничук, проявилась идеалистическая сущность лингвистического структурализма как методологического направления, этим и определено отмежевание марксистского языкознания от структурализма» [Мельничук, СЛЯ, 1983, №3:201]. По Мельничуку, только материалистическое понимание языка может спасти языкознание от идеализма структурализма. Он пишет: «Язык – это знаковая система, все элементы которой существуют прежде всего в силу общественной необходимости и обозначения различных внеязыковых фактов объективной действительности и сознания и только как таковые вступают между собой в различные внутренние отношения, образуя структуру языка» [Мельничук 1970:69].

Диалектический принцип всеобщей связи предполагает, что язык, как и все явления, подвержен влиянию, в том числе влиянию нелингвистических факторов, и прежде всего человеческого мышления. Поэтому структурализм, признающий лишь структуру главным, отбрасывает всеобщую связь. Они абсолютизируют роль отношений и тем самым отрицают связи языковых явлений с неязыковыми. [Панфилов, ВЯ, 1975, №3:31]. «Структуралисты рассматривают язык не как орудие абстрактного, обобщённого мышления, и в сознании человека отражается действительность, а как явление, определяющее характер, тип мышления, его логический строй и результаты познания. Это неопозитивизм [Там же:32]. Далее Филин: «Для всех этих течений характерна общая черта – возведение языка как системы знаков, в абсолют, своеобразную магию языка» [Филин 1970:9].

В языке отношения иные, чем между предметами. Отношения вещей и их субстанция не то, что отношения слов и их субстанция (семантика): это более сложное явление и никто из классиков нам не дал рецепта на этот счёт. Маркс и Энгельс рассматривают отношения материальных вещей, а в языке – не просто материальные вещи, но такие материальные вещи, которые поступают в мозг и выходят из него уже не как материя, а как их идеальные образы. А без идеальных образов нет мышления, нет и человека. Происходит ли нечто подобное с материальными вещами? Нет.

Итак, реальные, материальные вещи – это не реальные слова (реальное в них лишь материя звуков, букв, т.е. это и есть материальные вещи), между ними, как говорят в Одессе, «две большие разницы». Как вещь – физическая субстанция (камень, дерево), так и слово (камень, дерево) тоже физическая субстанция. Но слово – материальный знак чего-то, главное в нём не то, как оно звучит или пишется (любым словом может быть обозначен любой предмет), а то, какова структура фонем этого звучания, чтобы его можно было отличить от других звучаний, т.е. структура абстрактных единиц, она оповещает о логическом понятии, локализованном в мозгу. «Название есть отличительный знак, становящийся представителем предмета» [Ленин т. 29:74]. Действительно, слово – не предмет, а лишь представитель этого предмета, именно идеальный (но не материальный!) представитель предмета. «Речь, посредством которой должно быть сообщено о том, что есть, не является тем, что есть, – то, что сообщается, это не самый предмет (выделено мною – А.К.), а только речь» [Ленин т. 29:246]. Следовательно, если «свойства данной вещи не возникают из её отношения к другим вещам, а лишь обнаруживаются в таком отношении» [Маркс, Энгельс т. 23:67], то тем более язык – не набор разрозненных материальных слов, а сложная структура, система взаимодействующих и взаимосвязанных слов: каждое слово имеет своё, строгое место в этой структуре, как и аналогичное слово во всех остальных языках.

Прислушаемся ещё раз к голосу Маркса, Энгельса, Ленина: а) «… люди дают названия целым классам этих предметов, которые они уже отличают на опыте от остального внешнего мира» [Маркс, Энгельс т. 19:377 – 378]. б) «Название какой-либо вещи не имеет ничего общего с её природой» [Маркс, Энгельс т. 23:110]. в) «Вещь имеет свойство, состоящее в том, чтобы производить в другом то или иное (действие – А.К.) и обнаружить себя своеобразным способом в своём отношении к этому другому» [Ленин т. 29:134].

Панфилов считает, что Соссюр сводит идеальную сторону языковых единиц к значимости, что идеальная сторона языковых единиц произвольна, т.е. она не является результатом отражения действительности, ибо она – продукт системных отношений. [Панфилов, ВЯ, 1975, №3:34]. Если идеальная сторона слова тоже имеет знаковую природу, пишет Панфилов, то это логически вытекает из той концепции сущности языка, согласно которой языковые единицы есть продукт тех отношений, в которых они живут в языковой системе и порождается этими отношениями. Это есть отождествление значения с отношением между знаками. [Панфилов 1982:68 – 69]. Панфилов отрицает понятие «значимости» Соссюра, потому что она сходна с дистрибутивным анализом, согласно которому для определения значения слова и других уровней достаточно учесть дистрибуцию этих языковых единиц, т.е. их окружение. По Панфилову, языковое значение невозможно определить на основе синтагматических связей. Следовательно, идеальная сторона языковой единицы не может рассматриваться как продукт её отношения с другими языковыми единицами. Идеальная сторона языковой единицы имеет ту же природу, что и содержание абстрактного, обобщённого мышления, формируется в связи с отражением объективной действительности, есть её образ и не может рассматриваться как знаковая по своей природе. [Панфилов, ВЯ, 1975, №3:35].

По Панфилову, практика лингвистических исследований и опыт машинного перевода показали, что языковое значение невозможно определить не только на основе учёта синтагматических связей, но и всей совокупности системных связей соответствующих языковых единиц и что, следовательно, идеальная сторона языковых единиц не может рассматриваться только как продукт её отношения с другими языковыми единицами.

Будагов считает, что значения слов имеют абсолютные свойства, не зависящие от системы языка. Значение определяется отражением объективной действительности, а система языка лишь оформляет и видоизменяет содержание значения. «Для всякого русского человека прилагательное, например, красивый имеет определённое значение не только потому, что оно соотносится с прилагательным некрасивый…, но и „само по себе“, как слово русского языка, имеющее определённое значение» [Будагов, ВЯ, 1978, №4:7]. Серебренников справедливо рассматривает значения слов не как отражения реального мира, а «как порождение человеческой фантазии», тем самым неосознанно указал на действительно условный знаковый характер языка, в котором все его единицы познаются только в системе: смерть пожинает свои плоды; солнце скрылось за горизонтом; река играет; промчались годы. [Серебренников 1988].

Ссылка Панфилова на то, что значение слова есть отражение действительности, и стало быть слово в любом его значении не нуждается в какой-то дополнительной структуре, есть типическое заблуждение некоторых лингвистов, будто знаки стол, стул отражают свойства этих предметов. Отброшено основное свойство знака – его условность, немотивированность, отсутствие в знаках свойств отражаемых предметов.

Самым убедительным фактором реальности теории релятивизма, относительности в языковой системе служат классификации слов по частям речи в разных языках. Нет ни одного слова вне этих частеречных систем. Если слово принадлежит к какой-либо части речи, то оно уже a priori наделено какими-то определёнными морфологическими и синтаксическими признаками. Если в языке рождается новое слово, независимо от того, как оно произошло, оно одновременно снабжается также его морфологическими и синтаксическими формами.

Правда, представители марксистского языкознания допускают и фактор «системности», «отношений». В формировании идеальной стороны языковых единиц, пишет Панфилов, играет также фактор системности. Поэтому наряду со значением, как результатом отражения объективной действительности, Панфилов выделяет и значимость как результат действия фактора системности. [Панфилов 1977:81 – 82; 1982:89].

Но роль значения (субстанция) и значимости (отношения) в конституировании идеальной стороны языковых единиц, пишет Панфилов, различна на различных языковых уровнях. Часть морфем полностью лишена значения, их идеальная сторона сводится к значимости. В других морфемах фактор отражения играет основную роль (число у существительных, время у глаголов). Но есть морфемы, идеальная сторона которых образована фактором отражения и системностью. На более высоком уровне – лексическом в конституировании идеальной стороны определяющую роль играет фактор отражения действительности, хотя могут быть и реляционные моменты. Таким образом, пишет Панфилов, методологическая несостоятельность структуралистов состоит в абсолютизации относительной самостоятельности языка в его отношениях к мышлению, в абсолютизации фактора системности языка и реляционных свойств, которые присущи языковым элементам. [Там же:90 – 91]. «Отношения реально существуют, но лишь постольку, поскольку есть отношения вещей… Не существует отношений помимо вещей, но не существует и вещей, их свойств вне их отношений» [Там же:73]. «С позиций диалектического материализма отношение – это всегда отношение вещей по какому-либо свойству, присущему каждому из них. Не существует отношения вне отношения вещей [Панфилов 1977:60 – 62]. Связи не существуют в пустоте, их нельзя отрывать от предметов материального мира, от природы явлений…» [Филин 1982:25].

Всякое отношение существует между чем-то и чем-то. Если нет этого «чем-то и чем-то», то нет и отношения. Во всяком знаке есть то, что не есть отношение, он не сводим к отношениям. Система отношений предполагает члены отношения. Но эта «система отношений» есть отражение того или иного предмета, следовательно, нет никакой системы отношений внутри знака или между знаками. Знак вещи не пустая форма, он наполнен содержанием, которое он позаимствовал от той связи, знаком которой он является. [Лосев 1995:66 – 67].

Но «значимость» Соссюра включает и значения: каждое средство есть именно такое не потому, что оно само по себе такое, а потому, что окружается значениями других слов, отличных от первых. Все объекты познания характеризуются связанностью, взаимообусловленностью, все они структурны по своей природе [Чесноков 1966:109]. Природа единицы состоит в его отношении к какому-либо факту мышления. Но сущность единицы не только в её внутренней природе, но и в системе других явлений этого же порядка. Внутренняя природа других единиц также состоит в их отношении к определённым фактам мышления. Следовательно, сущность языкового факта характеризуется его прямым отношением к соответствующему мыслительному факту, так и к другим фактам мышления через другие факты языка [Там же:207].

В языковой структуре закономерные отношения между её компонентами устанавливаются на основе реальных качеств этих компонентов. Эти качества есть основа для её дальнейшего развития, которое осуществляется в соответствии с особенностями данной структуры. Между тем и другим устанавливаются отношения взаимозависимости. [Звегинцев 1962:74].

Если полагать, пишет Ломтев, что знак не имеет значения вне контекста и получает его только в контексте, то мы допускаем, что значение знака есть его функция и всецело определяется контекстом. Если считать, что языковой знак отражает объективную действительность, то мы признаём, что значение знака обладает собственной природой, а контекст лишь уточняет значение слова, но не определяет его. Таким образом, не контекст определяет значение слова, а, напротив, значение слова определяет контекст. [Ломтев, ВФ, 1960, №7:131].

Каждый компонент системы имеет свои внутренние признаки, независимые от системы, но находясь в системе, отдельный компонент приобретает и реляционные свойства как результат его взаимодействия с другими компонентами. Элементы любой системы настолько определяются системой, настолько они сами определяют её. Каждый элемент в шахматной игре является таковым именно потому, что он отличен от других, но и в силу своих внутренних свойств. Если бы он сам по себе был иным, то и отношение других элементов к нему было бы иным. Ладья – 2-я фигура в игре по боевой силе не только потому, что она по боевой силе вторая фигура в игре, но и в силу своих собственных качеств. Если она станет 1-й фигурой, то это приведёт к изменению реляционных признаков других фигур. «Всякая система, таким образом, есть единство абсолютного и относительного. Точно так же и в языке: каждое слово особо потому, что не есть другое. Язык есть сложная система средств общения и их значений, но именно в силу этого он не может быть чистой формой, голой структурой, а выступает как единство вполне предметных чувственно-материальных фактов и их значений, объединённых закономерными отношениями. [Чесноков 1966:111 – 112].

Но марксистские лингвисты оставляют лазейку: какие ещё качества имеет ладья, кроме «боевой силы»? Никаких, сугубо шахматных свойств и «собственных качеств», кроме деревянного, стеклянного, фарфорового материала, из которого шахматная фигура сделана. А материя шахматной фигуры не имеет никакого значения, ибо не относится к правилам шахматной игры. Вместо «крепостной башенки», как обычно выглядит ладья, можно на её место положить пятак, т.е. придать ему те же структурные свойства, т.е. «боевую силу» ладьи, и этот пятак будет точно так же работать, как настоящая ладья. Мало заметная лазейка сбивает с толку легковерных лингвистов.

Как мы должны фактически понимать взаимоотношение «субстанции» и «отношения»? Некоторые марксистские лингвисты полагают, что важно и то, и другое, и субстанция, и отношения, в которых живёт субстанция, Item per item, т.е. яйцо и курица и первичны, и вторичны одновременно. Это положение, проецируемое на язык, по мнению Будагова, значит: значения отдельных языковых единиц существуют объективно, хотя многообразия их свойств обнаруживаются в системе языка. [Будагов, ВЯ, №4:1978]. «Этого быть не может, потому что этого никогда не может быть» – вот лозунг «субстантивистов». Это означало бы, что знак не условен, но обязателен для данной вещи, есть её необходимая сущность. Это ещё раз подтверждает Соссюровскую формулу знака, что язык есть форма, а не субстанция. Язык – лишь произвольная, немотивированная метка для соответствующих категорий мышления, которое и решает все проблемы материи и содержания в знаках, вплоть до того, что изобрело сотни различных по семантико-грамматической структуре языков.

Теорию Маркса о том, что «свойства данной вещи не возникают из её отношения к другим вещам, а лишь обнаруживаются в таком отношении», невозможно перенести на язык. В языке нет соотношений «двух физических тел» самих по себе, между этими «телами», т.е. материальным знаком (1) и внешним предметом (4) стоят два идеальных, логических образа – от знака, его материи, т.е. фонема (2), и от внешнего материального объекта, т.е. понятие (3). Прямое соотношение двух физических тел реально только в природе, в языке же нет прямого взаимодействия двух физических тел (звука и предмета), т.е. между уровнями в знаке (1) и (4), между ними лежит посредствующее звено в виде двух идеальных образов – от знака (1) и от реальной вещи (4).

Если между двумя физическими телами нет промежуточного звена в виде идеальных образов этих физических тел, то это уже не язык, коммуникация не может осуществиться, ибо никакая внешняя материя в мозгу жить не может, она прежде должна получить статус идеального образа. Реальный язык существует только в виде системы четырёхуровневых материальных знаков – два материальных крайних уровня (чувственное мышление в виде двух чувственных образов – материальный знак и материальный предмет) и два идеальных средних уровня (абстрактное, логическое мышление в виде двух идеальных образов – фонемы и понятия).

Если приложить формулу Маркса к языку («Свойства вещи не возникают из её отношения к другим вещам, а лишь обнаруживаются в этом отношении»), то в данном случае мы пытаемся построить язык только на уровне чувственного мышления, на непосредственном восприятии двух материальных предметов – материи знака и материи внешнего объекта. Такой язык реально не существует и существовать не может. Реальный человеческий язык существует исключительно в виде двух абстракций – от слова дерево (фонемы), и от реального предмета дерева (понятие). Звуки и буквы воспринимаются собеседником только в обобщённой, абстрактной форме в виде их идеальных, мысленных образов.

Да, действительно, субстанции и их отношения друг с другом взаимодействуют и в реальном мире, и в языке. Но только с огромной разницей между ними: в реальном мире взаимодействие между двумя материальными объектами на этом и заканчивается. Это ещё не язык, ибо в языке два материальных тела взаимодействуют друг с другом не непосредственно, а через промежуточное идеальное звено. Между двумя материальными предметами стоят два их идеальных, абстрактных образа – от звука или буквы и от предмета. В языке чувственная форма мышления переходит в абстрактную или логическую форму, т.е. человек начинает воспринимать мир и завершает это восприятие чувственной формой своего мышления, а между этими двумя противоположными полюсами в мышлении лежит понятийное, абстрактное мышление – от знака (фонемы) и от предмета (понятие), служащие мостиком между знаком и предметом, языком и миром.

Продемонстрирую взаимоотношение «субстанции и отношения» на наглядном примере. Например, Щерба выделил «грамматическую структуру», т.е. «отношения» в предложении: Глокая куздра штеко будланула бокрёнка. Все члены предложения и части речи здесь видны через грамматическую структуру, но нет ни одного слова с понятным для нас, русских, семантическим значением. Здесь в чистом виде отражены все отношения, но нет «субстанций». Почему? Потому что знаки, образующие эту конструкцию, не соотнесены ассоциативно в сознании человека с каким-либо объектом, вещью Такое предложение есть воплощение грамматических отношений, не отягощённых никакими семантическими значениями, «субстанциями». Такие предложения не могут быть фактом языка, так как они ничего не выражают, не сообщают. Они находятся вне связи с суждениями, в отрыве от которых не может существовать предложение. С точки зрения своей функциональной значимости они равны нулю. Они не обладают реальными языковыми качествами, они находятся за пределами языка. Это – структура чистых отношений. Поэтому, по мнению Звегинцева, глокая куздра остаётся лингвистическим гомункулусом. [Звегинцев 1962]. Почему? Звегинцев не досказал: потому что в сознании человека нет никакой куздры, будлануть, штеко, потому что мы не договорились с данным народом, на языке которого написано это Щербовское предложение, к каким предметам, признакам, свойствам предметов отсылают эти условные знаки. Эти структурные формы надо заполнить мыслями, которые находятся не в самой материи слов, а в сознании человека в виде логических абстракций. А так как они абстрактны, находятся в сознании, то их реализовать вовне мозга можно только в определённых структурах.

Но верно и обратное – если мы под того же Щербовского гомункулуса (но через другой пример) подведём аналогичную структуру, состоящую лишь из семантических субстанций, то мы получим, например, следующее: слабо, комната, тусклый, освещать, лампа. Если в это предложение включить один из вариантов его структуры, то мы раскроем его смысл: Комната была освещена тусклой лампой. Я пишу «из семантических субстанций», хотя на самом деле уже в отдельных словах, вне их синтаксических функций, присутствует также морфологическая форма: наречие; ж. род, им. падеж; м. род, им. падеж; инфинитив глагола; ж. род, им. падеж; наречие.

Как из первого «грамматического» предложения, так и из второго, «семантического» предложения мы кое-что понимаем, догадываемся. Но это не язык, не средство познания и коммуникации. Теперь мы объединили оба «гомункулуса», т.е. наполнили Щербовские грамматические формы реальным смыслом, который живёт не в словах, а в голове. Мы получим одно из истинных суждений, представленного семантико-грамматической структурой: Тусклая лампа слабо освещала комнату. На её фоне мы видим то, что я сказал выше: мы получили не две реально взаимодействующие физические субстанции, что имели в виду марксистские лингвисты, а одно абстрактное логическое суждение, строевыми элементами которого являются отдельные языковые знаки с их внешне выраженными материальными (1) и в мозгу закодированными их идеальными образами (фонемами) (2), которые по психической ассоциации вызывают идеальные образы внешних предметов (суждений) (3), которые, в свою очередь, восстанавливают их чувственные образы, переходя на «нижний этаж» мышления – в чувственные образы (4).

Некоторые лингвисты высказали мысль о различной степени семантической зависимости разных типов слов от грамматической структуры языка. Например, в словах, выражающих понятие предметности (автосемантические слова), номинативная функция преобладает, в противоположность синсемантическим словам (предлоги, союзы, частицы). Это лишь кажущееся различие. Мы до того привыкли к предметным словам (дом, стол, дерево), что уже не замечаем, что они – те же условные знаки и не выражают свойств ни домов, ни столов, ни деревьев, что они тоже живут в определённых грамматических структурах, хотя по отношению к ним мы выработали автоматизм их бессознательного употребления, не задумываясь, в каких структурах мы должны употреблять эти слова. В родном языке мы употребляем слова почти автоматически, но только до тех пор, пока не столкнёмся с «муками слова».

Без многоуровневого грамматического механизма языка не могла бы реализоваться смысловая сила лексики. Сила эта состоит в том, что уже с самого раннего детства у человека начинает вырабатываться способность к комбинированию слов. Бесконечное разнообразие окружающих нас вещей, событий, действий, отношений, качеств требует их называния. Без структурных характеристик это обилие слов не удержать в осмысленном высказывании.

Семантика слов связана с предложением, текстом. Адекватное восприятие значения слова возможно лишь в условиях однозначности слов, а она должна быть той же в объёме предложения и даже текста. В этом случае семантика становится частью синтаксиса предложения и частью теории текста. Поэтому мы подставляем части речи в любом языке, добытые на логической основе, что и происходит в современных грамматиках, под удар грамматического строя языка, постоянно приходим к тому, что в языке всё зависит от «формальных размежеваний» (Э. Сепир), что от грамматического строя языка никуда не укрыться, как бы мы не освящали части речи логическими категориями. Тезис о логической или семантической природе частей речи повис в воздухе.

Единственным путём, который может привести к объективному, непротиворечивому исследованию слов, является путь грамматический, постулируемый самой знаковой природой языка. Части речи – не навязываемая языку классификация, не научная фикция, но живая объективная данность, заложенная в самой языковой природе. Если внешними выразителями изменяемых слов в языке служат прежде всего морфологические категории (род, число, падеж, наклонение, залог, время и др.), то внешними выразителями неизменяемых слов служит их поведение в структуре синтаксических единиц, вне которых они не распознаваемы.

Итак, структура данного языка есть ключ к пониманию самого себя и других. Ф. Соссюр: «…великим заблуждением является взгляд на языковой элемент просто как на соединение некоторого звука с неким понятием. Определить его так, значило бы изолировать его от системы, в состав которой оно входит. Это повело бы к ложной мысли, будто возможно начинать с языковых элементов и из их суммы строить систему, тогда как на самом деле надо, отправляясь от совокупного целого, путём анализа доходить до заключённых в них элементов.»

Где находится некоторое значение, смысл слова? В самом знаке или вне его? Значение отличается от знака, оно не в материи знака, т.е. немотивированного и условного носителя значения. Для существования значения необходима не только материя знака, т.е. сам знак, но и наличие того, кто воспринимает знак как его интерпретатор. Значение находится в голове в виде абстрактного образа предмета, а материя знака находится тоже в голове, но в виде чувственного восприятия этого знака. Значение есть отношение особого рода. Мысль, глубоко внутренняя, не включается в слова, а находятся вне их и связана с ними не неразрывно, а условной, немотивированной связью. Название какой-либо вещи не имеет ничего общего с её природой. Если бы мысль входила в слово, в название вещи, то слово имело бы нечто общее с природой этой вещи.

Смысл – это то, что отражает реальную действительность. Но смысл не может быть регламентирован самой знаковой природой человеческого языка, ибо знак – произволен и немотивирован. Если знаки уже заранее регламентируют действительность, то это значит, что он уже заранее известен, разгадан. Но как только слово будет введено в текст, оно тут же приобретает новое значение. Эти новые значения будут постоянно повторяться, они могут приобрести функцию одной из частотных лексем и войдут в словарь как словарное слово. Так появляется словарь языка. Знаковая система динамична, одно значение слова связано с другим, именно поэтому значения слов изменяются в зависимости от их ансамбля.

Так как в процессе коммуникации передаётся новая информация, то значение каждого слова, входящего в структуру этого предложения, в какой-то мере изменяется. Поэтому лексическая полисемия открывает широкие возможности для включения этих слов в ансамбль слов. Изменённые значения суть результат изменённых синтаксических связей в этом предложении. Смысловые связи в отличие от грамматических, не заданы заранее, их надо найти и интегрировать в модели данного предложения. В этом случае структурная модель предложения будет смыслом отрезка речи. Значит, смыслом, т.е. данным значением предложения будет то, что тождественно в разных лексических оформлениях.

Если взять любой, более или менее подробный словарь, то мы поражаемся тем множеством значений, которым обладает почти любое слово. Решающим принципом для употребления любого знака является только контекст, т.е. дистрибуция слова в данном тексте. Всякий знак получает свою полноценную значимость только в контексте других знаков.

Знаковая теория языка не может обойтись без понятия структуры, ибо знак нельзя представить себе чем-то изолированным от всех остальных знаков. Структуры и модель являются теми необходимыми принципами, без которых невозможно конструктивное понимание знака. Знак, лишённый всякой конструкции, не соотносится определённым образом с другими знаками.

Реальными языковыми единицами являются представленные языковыми звуками, знаками, значениями элементы соотношений. Эти соотношения и составляют систему языка, и именно эта внутренняя система является характерной для данного языка в отличие от других языков, а проявления языка в звуках, буквах, знаках остаётся безразличным для самой системы языка.

Способность языка как набора конкретных единиц отражать бесконечный калейдоскоп опыта зиждется на том, что язык представлен в нейронных связях мозга как чрезвычайно сжатая структуру, в которой все элементы, будучи конечными, существуют только как элементы этой структуры. Поэтому один и тот же языковой знак, обладая набором различных грамматических свойств, выступает, например, то как модальная частица, то как логическая частица, то как качественное наречие, то как прилагательное и т. д. Можно сказать, что каждый знак, только превратившись в какую-либо часть речи, представляет собой общий семантический сегмент, некий семантический инвариант значения, перекрещивающийся в различных частях речи, его структурных особенностях. Например, в немецком языке слова почти всех частей речи (кроме междометий и личных местоимений), втянуты в сложнейшую систему взаимопроницаемости частей речи, являющуюся отражением механизма фиксации языка в мозгу и свойств человеческой памяти.