Текст книги "Слово и мысль. Вопросы взаимодействия языка и мышления"

Итак, в процессе взаимоперехода чувственного и абстрактного мышления незаменимую роль играют языковые знаки. Прежде начинают работать формы чувственного познания – ощущения, восприятия, представления (здесь проходит водораздел между чувственной и абстрактной фазами мышления). Затем вступают в свои функции формы абстрактного мышления – фонемы, графемы, понятия, суждения, умозаключения. При образовании представления происходит простейшее элементарное абстрагирование от свойств, которые человек ощущал, воспринимал ранее. В результате восприятия чувственный образ предмета сохраняется и начинается, через употребление материального языкового знака, переход к абстрактному, логическому мышлению. Образ предмета уже воспринимается в его отсутствие. Происходит временной отрыв образа от конкретной ситуации. Образ стал существовать независимо от присутствия или наличия предмета в данный момент.

В представлении человеку мыслится предмет лишь как определённый, конкретный предмет со всеми его свойствами, попавшими в поле его зрения, ощущения, представления. Эти свойства для человека вполне специфические. Но в понятии эти свойства предметов обобщаются, берётся главное из них, по мнению человека, и становится представителем всего понятия. Понятие как абстрактный, логический образ, есть обобщённый образ, следствие того, что человеческая память не в состоянии охватить сразу все свойства предмета, его особенности. Поэтому выхватываются только бросающееся в глаза, хотя и не всегда главные свойства. Поэтому логический образ предмета, понятие о нём – бледный, общий, редуцированный, расплывчатый, он беднее чувственного образа. Но главное достоинство логического понятия по сравнению с чувственными образами состоит в том, что оно живёт в мозгу независимо от того, присутствует ли данный предмет перед глазами, или нет. Понятие «работает» преимущественно в отсутствие реальных предметов.

§4. Взаимодействие языка и мышления

I. Взаимодействие языка и мышления – главная проблема о человеке вообще

Откуда появились термины «язык» и «мышление», придумали ли их лингвисты или это плод народного чутья? В любом народе с незапамятных времён различают эти два термина и те понятия, которые ими выражены. Раз существуют два отдельных понятия и их термины, значит они спокон веков разорваны и каждое из них понимается как нечто самостоятельное. Мышление – это одно (Ты плохо мыслишь, думаешь, соображаешь), а язык – это нечто другое (На каком языке ты говоришь, какими языками ты владеешь).

«Взятое само по себе, мышление похоже на туманность, где ничто не разграничено». [Соссюр 1933:112]. В психологическом отношении наше мышление представляет собой бесформенную и смутную массу. Без помощи материальных знаков мы не смогли бы внести ясность, чёткость, конкретность в наше мышление, мы бы не смогли различать понятия. Нет никаких различий и разграничений в нашем мышлении до появления материальных знаков. Наше мышление представляет собой аморфную и неясную массу. Без помощи знаков мы были бы неспособны отличать одно понятие от другого. Мышление само по себе некая туманность, где ничто не разграничено обязательным образом. Здесь ничто не оформлено до появления языка. Разум приемлет только такую форму материи, которая служит опорой некоторому понятию.

Мышление хаотично по своему содержанию, по природе, но оно должно уточняться, разлагаясь на отдельные отрезки. Звуки тоже хаотичны и требуют тоже делений. Для этого и служит язык, он вырабатывает, разумеется, с помощью мышления, свои единицы, лежащие между двумя бесформенными массами – мышлением и звуками. В мышлении ничто не разграничено. Этому разграничению и служит система языковых знаков.

Вопрос о взаимодействии языка и мышления – самая сложная проблема теоретического языкознания, логики, психологии, философии. На всём протяжении развития этих наук вопрос о взаимодействии языка и мышления редко ставился, или эти обсуждения вызывали многие споры и дискуссии. Сущность этой проблемы обусловлена сложностью и противоречивостью самих объектов взаимоотношения, ибо оба объекта знания – язык и мышление – сочетают в себе и материальное, и идеальное, и социальное, и индивидуальное, и биологическое. Эти два явления, как порождения человеческого мозга и социальных отношений, в то же время являются социальными, общественными продуктами.

В процессе речевого общения его участники осуществляют переход от нематериальной мысли к материи звука (при говорении), и от материального звука к нематериальной сущности, к пониманию (при слушании). Это бесконечное жизненное явление трудно для научного понимания, поскольку наука не знает фактов прямого взаимодействия материального и психического.

Мысль, родившись в мозгу, ищет себе условный знак, никак не соответствующий данной мысли, потому что мысль, идеальное есть порождение живого мозга, а звук – природная материя, живущая вне мозга человека. Мысль родилась до знака, мы не можем себе представить рождения слова, знака до мысли, из ничего. Всё то, что человек делает, есть преобразование существующего. Точно так же, и создание или рождение данной мысли есть преобразование процесса движения мышления. Говорить – значит, не передавать свою мысль собеседнику, а генерировать, возбуждать её в чужом мозгу.

Неверное отождествление языка и мышления как равноправных участников связи, как «неразрывной связи», логически приводит к снятию вообще проблемы их взаимодействия, к закрытию этой проблемы. Следовательно, термин «взаимодействие языка и мышления» никакой научной ценности не имеет, и этот термин по справедливости надо читать как «взаимоотношение материальных языковых знаков», с одной стороны, и «процессов мышления в мозгу», с другой стороны, т.е. мы возвращаемся к той же не исчезающей и никогда не могущей исчезнуть главной материалистической, диалектической проблеме «взаимоотношения материального и идеального». А этот последний термин в традиционной теории «взаимоотношения языка и мышления» как раз и не подразумевается.

3) Понять взаимодействие языка и мышления можно только как модель работы «чёрного ящика»

«С помощью языка духовное стремление прокладывает себе путь через уста во внешний мир, и затем результат этого стремления в виде слова через слух возвращается назад. Таким образом, представление объективируется, не отрываясь в то же время от субъекта. И всё это возможно лишь с помощью языка; без описанного процесса объективации и возвращения к субъекту, совершающегося посредством языка,… невозможно образование понятий, а тем самым и действительного мышления… Язык есть обязательная предпосылка мышления…”. Но язык, пишет далее Гумбольдт, не только обозначает предметы. Это мнение не исчерпывает глубокого содержания языка. Без языка не может быть никакого понятия, для мышления не может быть никакого предмета, если нет языка, так как только посредством понятия в мышлении раскрывается сущность внешних явлений. Слово не есть простой отпечаток предмета, а его образ, создаваемый в мысли. [Гумбольдт 1956:80 – 81].

Язык обозначает не сами предметы, а понятия, которые образуются мышлением. Образование понятий – это глубоко внутренний процесс, опережающий чувство артикуляции. Но любое понятие, чтобы войти в язык, должно принять образную форму, хотя и не всегда. И как раз в соединении понятий, пронизывающих весь язык до основания, и проявляется вся глубина гения языка. [Там же:85].

В. Гумбольдт, в отличие от современных лингвистов, почти за 200 лет до них, увидел в языке многое из того, что никогда не может быть опровергнуто. Мысль в виде логических понятий прокладывает себе путь в мир только через материю знаков языка. Эти понятия возвращаются в мозг других людей через те же знаки, не отрываясь в то же время от своего субстрата. Только так возможно мышление. Сами материальные знаки, т.е. язык, не мыслят, но они есть обязательная предпосылка и материальный фундамент процесса мышления. Материя знака (1) – не образ материи внешнего предмета (3), а есть его собственный идеальный образ, создаваемый в мысли, т.е. логические фонемы (2), которыми условно, немотивированно называются реальные предметы (4). В. Гумбольдт справедливо пишет: «В соединении понятий (3) с идеальными образами материальных знаков (2) и проявляется вся глубина гения языка».

То, что разглядел Гумбольдт во взаимодействии языка и мышления, представлено мною в этой книге как «Модель знака», а современные кибернетики представляют себе эту модель как работу «чёрного ящика» (на самом деле такое навигационное устройство в самолёте имеет оранжевый цвет). По их мнению, исследование сознания, мышления, языка, речи – это изучение внутреннего устройства кибернетического «чёрного ящика», т.е. сложного объекта, внутреннее устройство которого исследуется путём сопоставления поведения этого объекта с характером различных внешних, видимых воздействий, проявлений. Анализируя реальные данные (звуки речи, буквы, понимание, слушание, письмо и т.д.), в которых зафиксированы сведения о воздействии и реакции на них «чёрного ящика», удаётся с определённой долей вероятности установить составные части объекта, их структуру и взаимодействие между этими частями, не заглядывая внутрь «ящика». На основании полученных выводов строится модель внутреннего устройства (мышления, сознания, логики, языка, речи, текста, действительности), скрытого в «чёрном ящике». Поэтому исследование объекта сводится к исследованию свойств «порождающей модели мышления – языка», которая в этой книге мною представлена как «Четырёхуровневая модель знака» (см. выше Главу 1). Эта методика применялась всегда при изучении взаимоотношения языка и мышления, но она никогда не была представлена эксплицитно, применялась эпизодически и непоследовательно, сумбурно, допускала множество противоречий между исследуемыми фактами.

Во взаимодействии языка и мышления особое место занимает проблема «Языка и речи». Из признания дихотомии «язык – речь» неизбежно следует новая постановка старой проблемы взаимодействия языка и мышления, т.е. вопрос должен быть поставлен дифференцированно: в каком отношении человеческая мысль находится к речи и в каком – к языку. Проблема взаимодействия языка и мышлении принадлежит к числу тех «вечных» вопросов человеческого бытия, которые каждая эпоха ставит по-новому, исходя не только из добытых научных знаний, а также из новых научных ориентаций человека. Каждая эпоха наполняет эти термины более богатым и конкретным содержанием.

Отсутствие однозначных и общепринятых определений этих понятий – не временная трудность, а показатель прогрессирующего познания, когда едва установленные границы тут же нарушаются и познающее сознание вновь вынуждено ставить, казалось бы, уже решённый вопрос.

Лингвисты давно заметили, что смысл целого высказывания больше суммы значений образующих его слов. Но как возникает этот смысловой «довесок»? Возникает нечто новое в мысли, чего вне отношений в тексте не было ни в одном из соотносящихся элементов. Человек каким-то образом умеет извлекать из текстов тот смысл, который не выражен в них эксплицитно с помощью языковых значений. Чтобы понять высказывание, мало владеть лексическими и грамматическими значениями, нужно, кроме того, знать смысл человеческих поступков и действий. Не только правила грамматики являются решающими для понимания текста, но и «правила действительности».

Сейчас уже невозможно отстаивать точку зрения, согласно которой процесс мышления осуществляется только в формах естественного языка, а результат мыслительной деятельности объективируется только в вербальных текстах. Вербализация мыслительных процессов у человека зашла столь далеко, что очень трудно отделить предметное мышление от речемыслительных процедур, связанных с оперированием знаками. Мысль должна существовать до знаков. Иначе не возникали бы трудности в подборе соответствующих словесных знаков. Исследование различий между предметным и знаковым мышлением затруднено неразработанностью критериев, по которым можно было бы отличать знаки от предметов, не являющихся знаками.

Когда К. Маркс пишет, что на «духе» с самого начала лежит проклятие быть отягощённым материей, которая выступает здесь в виде движущихся слоёв воздуха, звуков, – словом, в виде языка, то он имеет в виду речь, так как современная лингвистика не знала терминологического различия между языком и речью. Именно речь есть «практическое действительное сознание». Когда в процессе речевого общения собеседники воспроизводят и воспринимают колебания материальной (воздушной) среды, они не передают друг другу свою готовую мысль, а индуцируют её в сознании партнёра каждый раз заново. Но чтобы это было возможно, звуковой поток (речь) должен быть некоторым образом организован, упорядочен в соответствии с той знаковой системой (языком), которой сообща владеют (и используют) оба коммуниканта.

II. Язык и мышление – это не самостоятельные, независимые друг от друга объекты

Наука всегда стремилась расчленить свой объект изучения на части, чтобы затем познать объект в целом. То, что мы обычно называем «языком», учёные давно расчленили на две части по основному принципу диалектики – на материальное (звуки, буквы) и на идеальное (значение, мысль, смысл), назвав материальное «языком», а идеальное – «мышлением, отражением». Но это расчленение сохранилось до сих пор, и наука обычно рассматривает «язык» и «мышление» как разные науки, как два обособленных объекта. Понятие «язык» сохранилось за языкознанием, а «мышление» стало объектом изучения в разных науках – в психологии, логике, философии, физиологии, нейрофизиологии и др. Можно напомнить слова Маркса: «Так же, как философы обособили мышление в самостоятельную силу, так должны были они обособить и язык в некое самостоятельное, особое царство» [Маркс, Энгельс т. 3:448].

Как показал проведенный в этой книге анализ взаимоотношения языка и мышления, рассматривавшегося как два «самостоятельных особых царств», не ведёт к пониманию ни того, ни другого, ни их взаимного отношения, взаимодействия. «Что всегда составляет затруднение, так это – мышление, потому что оно связанные в действительности моменты предмета рассматривает в их разделении друг от друга. Только тощая абстракция рассудка может требовать, чтобы различие свойств, даже принадлежащих одному и тому же телу, сопровождалось их полнейшей разделённостью и самостоятельностью». [Гегель 1975:331].

Интеллектуальное и речевое развитие имеет разные генетические корни, интеллект и речь на разных ступенях их развития достаточно автономны. Сперва эта связь между мыслью и знаком отсутствует, затем скрепляется, доводится до автоматизма и благодаря ему мысль опять отрывается от языка в виде «невербального» мышления. [Выготский 1934:77]. «На определённой стадии фило– и онтогенеза линии развития мышления и языка сливаются, давая начало собственно человеческой языковой деятельности и речевым формам поведения, в результате чего мышление становится речевым, а речь – интеллектуальной». [Выготский 1982:105]. Для Э. Пиаже, так же, как и для Выготского, мышление и речь имеют генетически различные корни и до определённого момента развиваются самостоятельно, и с возраста примерно двух лет мышление ребёнка начинает опосредоваться знаками языка.

Совершенствование мысли, пишет Потебня, возможно только посредством её сообщения, слова. Но слово возможно только тогда, когда мысль достигла совершенства уже и без него. Нет языка без понимания, но понимание возможно только посредством слов. Но область языка далеко не совпадает с областью мысли. Психологи считают, что речь возникает у человека в детском возрасте как усвоение слышимого от окружающих. Затем эти формы речи используются ребёнком во внешней речи, т.е. проговариваются. Позднее внешняя речь превращается во внутреннюю, т.е. происходит сближение, «слияние» речи с мыслью.

Ребёнок до известного возраста не говорит, но в некотором смысле думает, воспринимает чувственные образы, и может отчасти их уже обобщать. Но когда человек уже овладевает языком, чувственные образы излишни. Творческая мысль художника, скульптора, музыканта обходится без слов, невыразима словами и совершается без них, хотя до этого мышление было совершенствовано с помощью языка. А в математике учёные, чтобы упростить свою знаковую систему и соблюсти чистоту математического анализа, уже отказываются от языковых знаков, слов и заменяют их математическими знаками. Следовательно, область языка далеко не совпадает с областью мысли. Вначале мысль не связана со словом, она представляет собой некую «туманность», ещё не доросла до слова, но на высокой степени абстракции покидает его, уже как обузу, как оковы, и чтобы облечь свою мысль в слово, надо преодолевать «муки слова».

Люди иногда думают, что слово врожденно человеку (Н. Хомский). Но это не так, потому что необходимое и врождённое в человеке есть только мысль, но не её связь с человеческим членораздельным звуком. Звуки, буквы независимы от мысли, мысль существует до слова. Мысль тоже независима от слова. Слово возможно только тогда, когда мысль достигла совершенства и без него. Нет слов без понимания. Но понимание возможно только посредством слов. Сознательная умственная деятельность невозможна без языковых знаков, потому что она сама образуется при помощи знаков и знаки в этой деятельности играют главнейшую роль по сравнению с другими, неязыковыми факторами.

Главной методологической ошибкой при решении проблемы взаимоотношения языка и мышления является установление изоморфизма между несопоставимыми, между собой явлениями – языком и мышлением. Человек не может знать даже пределов возможности употребления языковых знаков – они тем и замечательны, что открывает здесь безграничные возможности для разгула мышления. Сами понятия аномального, правильного или неясного весьма условны. Для любого явно аномального употребления слова всегда можно придумать ситуацию, которая превратит его во вполне нормальное. «…Мышление не знает границ: ему ничто не запрещено до тех пор, пока оно остаётся чистым мышлением. Но как только физика вместе с родственными ей науками… пытается придумать картину мира вещей, и естественным образом изложить её (что возможно только посредством языка), она повсюду наталкивается на преграды. Мыслимое и действительное никогда не совпадают». [Макс Борн 1963:411].

В этом отношении показательно словотворчество и детей, и взрослых, см., например, стихи В. Маяковского, И. Северянина, В. Хлебникова. Совокупность множества межсловесных связей образуют вербальную сеть – это психофизическое образование, вырабатываемое в детстве и затем стабильно существующее в течение всей жизни. Все известные человеку слова включаются в её структуру. Хорошие писатели и поэты далеко уходят от затёртой языковой сетки, по которой создаются обычные, привычные, затёртые языковые фигуры. Писатель предлагает новую сетку видения мира, наполненную индивидуальными впечатлениями и чувством. Чем больше этих скрытых нововведений в вербальную сеть, чем дальше уходят от деревянного языка, тем талантливее писатель.

С одной стороны, «язык» и «мышление – самостоятельные объекты, что и отмечено двумя самостоятельными понятиями. Получается, что между мышлением и языком, в силу различных исторически закреплённых за ними терминов нет ничего общего. Эта теория перешла в учёный мир, и она продолжает существовать на протяжении всей истории языкознания. Но, с другой стороны, между мышлением и языком редко усматривается какая-либо иная связь, кроме неразрывной. Ср. книги «История немецкого языка», «История русского языка», которые, по их заглавиям, не имеют, казалось бы, никакого отношения к мышлению, хотя по сути эти книги должны были бы называться «История немецкого языкового сознания», «История русского языкового сознания». Это есть, в сущности, мышление, отражённое в мозгу носителей немецких и русских языковых знаков, которые мы сегодня называем языком. Письменные и устные знаки – не просто звуки и буквы, а материальные, вынесенные за пределы мозга ассоциативные, договорные изображения форм мышления данного народа. И эти знаки необходимы, потому что мышление не может быть выражено, эксплицировано, вынесено вовне мозга без знаков, коммуникация без знаков вообще не может состояться. Они необходимы также для внутренней речи, для процесса познания.

Затем эти два термина, отражающие разные понятия («мышление», «язык»), учёные начали соединять вместе, объявляя, что нет мышления без языка, хотя язык продолжал быть самостоятельным феноменом. Следовательно, возникло противоречие: как может быть язык самостоятельным, если нет мышления без языка и, следовательно, языка без мышления? При этом какова роль языка, и что такое язык – неизвестно.

Панфилов нашёл, что существует, с одной стороны, «неразрывная связь языка и мышления», и при этом «язык» – относительно самостоятельное явление». Следовательно, уже в науке (в марксистском языкознании) поднимается вопрос о сближении языка с мышлением, язык и мышление – это одно и то же, так как они «неразрывны», следовательно, язык не существует без мышления, но при этом язык может быть «относительно самостоятельным», не связанным с мышлением и не подчиняющимся мышлению. Это значит, что язык сам мыслит (как в теории Сепира – Уорфа), его мысли относительно самостоятельны и, следовательно, могут не подчиняться мыслям из «кладовой мышления» и даже противоречить им. Логическая цепочка этой теории завела в тупик.

Теперь возникает вопрос: проходит ли какая-либо граница между языком и мышлением, если это одно и то же? Разумеется, её нет. Тогда зачем нужны эти два термина для обозначения одного и того же явления, ведь на самом деле звуки (буквы) языка переходят в мозг не в их природной материи, а преобразуются мозгом в идеальные, логические формы фонем и графем, т.е. становятся единицами мышления, как и давно знакомые нам логические понятия в виде идеальных абстракций от значений слов? При отсутствии разницы между языком и мышлением нужно говорить о мышлении, а не о языке, т.е. ставить вопрос: на языке мысли какого народа мы говорим и пишем?

Лингвисты иногда ставят и обсуждают вопросы: 1) Существует ли полный параллелизм между языком и мышлением? 2) Возможно ли мышление без языка? 3) Всё ли в языке связано с мышлением? Эти вопросы сами по себе ошибочны, ибо они предполагают утверждение, что мышление и язык – самостоятельные сущности и между ними возможны лишь какие-то отношения. Тезис о двух самостоятельных органах отражения (языком и мышлением) доказывается тем, что развитие речи есть «фактор добавочного, дополнительного для мышления» [Нечипоренко 2002:46].

По мнению Лосева, язык – это то же мышление, то же бытие мысли. Словесное бытие есть третий вид бытия, наряду с чисто логическим мышлением, и чисто вещественным, материальным. Слово – не что иное, как некая интерпретация бытия. [Лосев, СЛЯ, 1976 №5]. Но имеется и противоположная точка зрения. Язык и мышление связаны не как форма и содержание, а как самостоятельные феномены, каждый из которых имеет свою специфическую форму и своё специфическое содержание. Такое понимание вытекает из формулы «единства языка и мышления». Это единый процесс, в котором осуществляется познавательная и коммуникативная деятельность человека. [Крушельницкая 1967:215]. При всей тесной связи языка и мышления и их взаимодействия, это – два разных по своей сущности феномена, имеющий каждый своё содержание, форму, структуру, элементы и законы их функционирования. [Уфимцева 1970:102 – 103].

Подобные утверждения говорят о том, что в языкознании отсутствует истинное понимание природы языка и мышления. И прежде всего о том, что язык и мышление – два самостоятельных мыслящих субъекта. Неверно мнение, будто мышление и его логические формы, т.е. будто идеальные образы звуков (фонемы) и идеальные образы предметов (понятия) находятся в самом языке, будто в языке отражается действительность. Если бы это было так, то это вело бы к тому, будто мы имеем две формы отражения действительности, признавали бы две самостоятельные идеальные, логические картины мира – в мозгу и в материи знаков. Таким образом, постулируется существование трёх миров бытия – мира, мышления, языка. Это приводит нас к двум неразрешимым противоречиям: 1) Между ограниченным словарём, чему препятствует ограниченная память нашего сознания и бесконечность мира, который должен быть отражён в языке, так же, как и в мышлении; 2) Между великим множеством различных языков и единым логическим, общечеловеческим мышлением, а это означало бы, что каждая нация живёт в своём особом мире по законам их собственного языка.

Иногда язык считают относительно самостоятельным по отношению к мышлению, и только на том основании, что на язык оказывает влияние не только мышление, но и сама «внутренняя природа» языка. И даже пишут, что «отражающая способность языка» – признанный факт (В. Г. Гак). Если «внутренняя природа языка» обладает «отражающей способностью», то это есть утверждение об одновременном существовании двух мыслительных центров. Это, далее, значит, что лингвистическая семантика (хотя она – не лингвистическая, не знаковая, а мыслительная и её источник – мозг), имеет отражательную природу, что она совпадает с логическими формами отражения – понятиями.

В. З. Панфилов полагает, что система языка относительно самостоятельна, т.е. родилась сама собою, без участия мозга и, следовательно, этой системе языка свойственны внутренние законы своей организации и функционирования. Эта «относительная самостоятельность языка» объясняется тем, что язык имеет сложную организацию. Он утверждает, что в связи с относительной или полной самостоятельностью языка по отношению к мышлению, язык оказывает влияние на мышление. Отчасти это верно, и именно в том плане, что языковые знаки обеспечивают саму возможность обобщённого мышления и познания. Но когда пишут о том, что влияние языка на мышление состоит в том, что «язык фиксирует результаты предшествующих этапов познавательной деятельности человека», то заслуга этой «апперцепции» принадлежит не языковым знакам, неживой материи, а мышлению, а языковые знаки – лишь внешние материальные фиксаторы тех ассоциативных мыслительных процессов, которые совершаются в мозгу, но которые отражены на материальной бумаге. Но Панфилов тут же отрицает самого себя: язык не влияет на мышление по той причине, что критерием истины является практика человека, а не языковые значения. Кроме того, содержание нашего сознания не сводится к набору значений, зафиксированных в языковых единицах, ибо носитель языка может выразить даже то, что не зафиксировано в языковых знаках. Далее: язык не жёстко определяет характер мышления, иначе было бы невозможно объяснить развитие мышления и источник развития самого языка.