Текст книги "Слово и мысль. Вопросы взаимодействия языка и мышления"

Н. Винер («Творец и робот») писал: человеком управляет разум, а автоматом – программа. Главное преимущество мозга перед машиной – способность оперировать с нечётко очерченными понятиями. Наш мозг свободно воспринимает стихи, романы, картины, содержание которых любая ЭВМ должна была бы отобразить как нечто аморфное. ЭВМ оперирует лишь материальными знаками, вводимыми в неё человеком. В машине не происходит мыслительных, идеальных процессов. На выходе человек получает лишь определённым образом организованные материальные знаки, введённые человеком. На выходе человек приписывает им то или иное значение, содержание, которое он запрограммировал в специальных знаках и ввёл их в ЭВМ, которая, естественно, не мыслит, ибо мысль, идеальное – продукт лишь организованной живой материи мозга. Но ЭВМ имеет принципиально иную форму организации материи, и поэтому машинные, электронные «мыслительные» операции имеют принципиально иную природу, чем человеческая мысль как продукт живого мозга.

Человек приписал ЭВМ машинные знаки, соответствующие человеческим логическим значениям, но сами эти значения в машину не вошли, это удел живого мозга. Машинные операции ЭВМ – это работа с символами, задаются правила их связей заранее, ЭВМ не выдаёт идеального на выходе, а выдаёт лишь условные знаки, их систему и человек ищет их смысл точно так же, как в любом тексте, написанном человеческим языком. Следовательно, в ассоциативном языковом знаке, произведённого машиной, нет идеального, как и в любом естественном тексте, оно – в мозгу, в нейронных связях человеческого мозга. ЭВМ – лишь бесчувственный механический преобразователь, транслятор информации, которую должен расшифровать человек, как это он делает с языковыми знаками.

Мышление человека создаёт язык (знаки). Поэтому мыслить, не имея знаков, невозможно. В этом случае можно мыслить только на базе непосредственного опыта, чувственной формы мышления, что и происходит в животном мире. Если видимое и слышимое у человека связывается с представлениями, понятиями, а не только с его собственным опытом, то это и есть язык человека.

Термин «язык животных» – обычный с точки зрения семиотики, но неправильный с точки зрения исходных философских позиций человеческого языка, с точки зрения диалектического соотношения материального и идеального. Все признаваемые сегодняшней наукой формы языковой коммуникации и их средства научного исследования, совершенно одинаковы и у человека, и у высших животных. Только по степени развитости и по функциональному назначению они различны. Диалектическое мышление возможно только в человеческом обществе, но отнюдь не в стаде животных. Человек произошёл от приматов, но у приматов в средствах общения нет никакой структуры. Отсюда вопрос: «Какие изменения должны были произойти, чтобы человеческий мозг стал таким, каков он есть, т.е. чтобы стало возможным существование языковых систем? Отсюда следует другой вопрос: почему владение языком представляет собой такое мощное орудие адаптации человека и прогресса человечества»? [Прибрам 1975: 396].

Общественно-трудовая деятельность, абстрактное мышление и язык – это трёхчленное диалектическое единство, в котором мышление играет определяющую роль, но по времени эти три фактора не предшествуют друг другу. С появлением человеческого общества возникает новая, высшая форма движения материи – социальная. Мышление человека и язык как средство его осуществления и средство общения людей есть своего рода проявления высшей формы движения материи. Решающую роль в переходе от биологической формы движения материи к социальной форме сыграла общественно-трудовая деятельность. Происходит социализация чисто биологических свойств животных предков человека. Переход от биологической формы движения материи к социальной в процессе общественной деятельности совершился благодаря мышлению и языковым знакам, как его средства осуществления и существования.

V. «Разрывны» или «неразрывны» язык и мышление?

Некоторые лингвисты постоянно пишут о «неразрывной связи» языка и мышления. Однако, вопреки их мнению, она, эта «неразрывная» связь, лежит совсем в другой плоскости. Неразрывная связь языка и мышления заключается только в том, что язык – это физическая материя звука (буквы), а мышление – это её идеальные понятия в мозгу, по договору общества закреплённые за данными звуками. Эта связь, действительно, «неразрывна», ибо она, во-первых, неразрывна физиологически, диалектически как соотношение материального (материя знака) и идеального (фонема в звуке, понятие в слове). Эта связь, во-вторых, закреплена конвенционально, условно, но навсегда, и люди по своей прихоти не могут её нарушить. Если они её изменяют, то только тогда, когда эти изменения становятся достоянием общества. Тезис о «неразрывности языка и мышления» давно стал аксиомой марксистского языкознания, потому что в основу этого учения был заложен один из главных его постулатов: о единстве материального и идеального, формы и содержания, теории и практики, бытия и сознания, количества и качества.

Тот факт, что у разных народов – разный уровень развития мышления, не доказывает того, что язык и мышление неразрывны. То, что считают «неразрывностью» языка и мышления, есть развитие мышления, мысль ищет для себя соответствующие знаки, чтобы выразить себя вовне. Но мысль для этих целей может использовать и иные, уже готовые для других целей знаки, или заимствовать их из других языков. Тезис Ленина «история мысли есть история языка» свидетельствует не о том, что они «неразрывны», а лишь о том, что мышление, желающее быть выведенным из мозга наружу, не может обойтись без материальных знаков, любых языков. Основой этой «неразрывности» служит сам знак, его условная, произвольная природа. Он не связан ни зеркально, ни как-то иначе с отражаемым предметом. Язык и мышление не спаяны друг с другом органически.

Так как в теоретическом языкознании сущность языка как последовательная, непротиворечивая теория не понята, то отсюда – «разброд и шатание» по разным теоретическим закоулкам. Теоретическое языкознание в значительной степени погрязло в непрофессионализме. Главные методы сегодняшних теоретиков «марксизма – ленинизма» в языкознании – комментарии классиков, подгонка языкового материала под их высказывания, скольжение по верхам, отсутствие глубины. Оно пронизано тотальной идеологией и догмами. Вот как просто решается проблема взаимоотношения языка и мышления: язык и мышление спаяны неразрывно, это двухсторонняя сущность. Материальной оболочкой, в форме которой существует мышление, является язык, сознание существует в форме языка [Колшанский 1965].

Что здесь истина? В каком смысле знак и мышление – одно и то же, неразрывны? Прежде всего надо отметить, что язык, если под ним понимать только систему материальных знаков (устных или письменных), лишь часть мышления. Это не «непосредственная действительность мысли», жизнь мысли не выражается в материи знаков, даже если эта материя – «движущиеся слои воздуха» (Маркс). Мысль не может существовать в материальной оболочке слова, она не может «передаваться» и восприниматься через эту материальную оболочку. Материя знака должна прежде превратиться в её идеальные образы. Материю слов мы, конечно, понимаем, но только нашим мозгом, а не зрением и слухом, этими нашими рецепторами чувственного, но не абстрактного, логического мышления. Материальных звуков и букв в мозгу нет, они там откладываются лишь путём психических ассоциаций как идеальные следы словесной материи.

Как в словах закрепляются и передаются из поколения в поколение результаты познания мира? Только через материю слов, но не в самой материи, живущей вне мозга человека, а через идеальные образы этой материи, живущие в сознании. И не передаются, а по психической ассоциации вызывают те же, или приблизительно те же идеальные образы в сознании слушателя и читателя. Наш язык, если иметь в виду только его материю, «движущиеся слои воздуха», – не есть наше сознание, до тех пор, пока эти «слои воздуха» не вызовут в мозгу соответствующие идеальные ассоциации. Человеческий язык – вторичное по отношению к сознанию явление. Материальный человеческий язык только тогда становится языком человеческого мозга, когда он входит в мозг в виде идеальных образов (фонем, понятий, суждений, умозаключений).

Действительно, процесс мышления невозможен через сугубо материальные языковые формы. Прежде всего потому, что сама эта материя «не поместится» в мозгу, и не может «выдаваться», как со склада, собеседнику, читателю. Процесс мышления невозможен также в том случае, если бы мы пытались «передать» наши мысли собеседнику и воспринимать их от него непосредственно, без их внешней материальной оболочки, без слов, которые ассоциативно связаны с той мыслью, которую мне хочет передать собеседник. Идеальное нечем «передать», кроме как через внемозговую материю языковых знаков. Но сама материя знаков (1) – это внемозговой элемент, и чтобы материя знаков могла участвовать в процессе познания и коммуникации, она должна ассоциативно превратиться в идеальные образы этих знаков, фонемы (2), которые одновременно становятся условными, немотивированными идеальными образами или понятиями (3) о внешних предметах (4). Следовательно, «обмен мыслями и передача» их другим поколениям опирается одновременно и на материю слов, и на их идеальные образы, их логические формы (фонемы, графемы, понятия, суждения), находящиеся в сознании.

Но это не значит, что мышление, как утверждают многие лингвисты, невозможно вне языковых форм. Возможно, и даже необходимо, и является, пожалуй, даже главным видом нашего процесса мышления, и в данном случае нам не требуется «озвучивать» наши мысли. Но это, во-первых, не только та наша «внутренняя речь», когда мы бессознательно и беззвучно приводим в движение нашу речедвигательную систему (и даже в этом случае сами звуки произносятся только в уме), а тот наш процесс мышления, когда в нашей голове неожиданно рождаются различные догадки, предположения, решения, выводы и пр., что, в основном, и происходит в сокращённых умозаключениях, энтимемах, вне всякой связи с материей знаков.

Мысль о том, что язык и мышление спаяны неразрывно, что язык – это двухсторонняя сущность, сквозит в работах многих лингвистов, она стала своего рода избитой фразой общего языкознания, но эта научная идея у всех выражалась по-разному: отличались лишь степень и формы этой спаянности. «Существует органическая связь языка с мышлением» [Филин 1982:95]. Язык и мышление, по Колшанскому, неразрывны, это органическая двусторонность, эту «неразрывность» он видит в сравнении с листом бумаги – его нельзя разрезать, не нарушив единства: мысль – лицевая сторона листа, а звуки – обратная. Нельзя разрезать одну, не разрезав одновременно и другую. Так и в языке – нельзя отделить ни мысль от звука, ни звук от мысли. «Неразрывность существования языка и мышления предполагает их органическую двусторонность. Лишь научная абстракция может направлять свой интерес преимущественно на ту или иную сторону, не нарушая их реального, исконного единства». [Колшанский 1965].

Однако никакой «неразрывности» языка и мышления не существует, ибо, во-первых, сами процессы мышления неоднородны. Есть мышление в чувственно-наглядных образах, как результат непосредственного воздействия объектов действительности на органы чувств, и оно не нуждается в языковых знаках. С другой стороны, есть обобщённое, абстрактное мышление, осуществляющееся в логических формах. Здесь ассоциации между объектами и знаками, т.е. фонемами и понятиями обязательны.

В отрезке речевой цепи между говорящим и слушающим идеальное не присутствует, оно лишь в сознании каждого из них, и только в силу того, что всякое идеальное не может существовать вне мозга говорящего и слушающего. Но так как у говорящего и слушающего с определёнными материальными знаками ассоциативно связано определённое значение, находящееся в их головах, то слушатель, воспринимая эти звуки, ассоциирует с ними то же значение, благодаря чему достигается взаимопонимание. Следовательно, нет неразрывной связи языковых знаков и мышления: материя знаков – вне мозга, идеальное от них и от реального предмета – в мозгу.

Для Панфилова главное – «неразрывное единство языка и мышления», а всё остальное будем подгонять под эту идеологему. Поэтому он так и пишет: «Это проблема, имеющая кардинальное значение не только для общего языкознания, но и для теории познания…, может быть решена только при дифференцированном подходе к различным языковым уровням в плане их соотношения с мышлением». Следовательно, нет прямолинейной и однозначной зависимости языковых явлений всех уровней от мышления (выделено мною, – А.К.). Структура мысли обусловливает структуру языка только того уровня, который непосредственно участвует в выполнении языком его коммуникативных и познавательных функций [Панфилов 1963:10 -11].

Таким образом, «неразрывность языка и мышления» ликвидирована самим же автором за счёт разделения слов на два лагеря: на связанных с мышлением и не связанных с мышлением. А между тем, ещё ранее до него, раздельность происхождения и существования языка и мышления была убедительно доказана Выготским, утверждавшим, что и то, и другое имеют различный онтологический источник своего бытия. Уорф тоже пишет: «… язык, несмотря на его огромную роль, напоминает в некотором смысле внешнее украшение более глубоких процессов нашего сознания, которые уже наличествуют, прежде чем возникнет любое общение, происходящее при помощи символов или сигналов…» [Уорф 1960:190 – 191].

Марксистская теория о неразрывности языка и мышления привела теоретическое языкознание в тупик. Уже простейшие аргументы разбивают эту теорию, которая не представляет никакой научной ценности, но выпестованной идеологией во всех гуманитарных науках: почему существует общечеловеческое мышление, одно и то же для людей всех наций, и в то же время множество реальных языковых систем? Если язык «неразрывен» с мыслью, то почему я не понимаю китайского, татарского, японского, английского, немецкого, французского и всех прочих языков? Наверное, потому что все люди этих наций мыслят разными «мышлениями» и видят множество миров по количеству языков на Земле. Но тогда как и почему люди одной и той же нации понимают друг друга? Если они мыслят на одном и том же языке и понимают друг друга, то для чего тогда существуют тысячи переводчиков, если люди одной нации не хотят быть отрезанными от науки и культуры других наций, говорящих на ином языке? Если бы язык и мышление были «неразрывны», то, поскольку существует единое общечеловеческое, логическое мышление у людей всего мира, то было бы достаточно написать роман «Война и мир» на русском языке, и весь мир обязан был бы его понимать в русском оригинале, без переводчиков.

Если под «неразрывностью» языка и мысли лингвисты и философы понимают неспособность людей общаться без языка, накапливать и передавать будущим поколениям знания, то здесь, как и при непосредственном общении, нужен посредник между разными языками – общечеловеческое мышление. Оказалось, что хотя языки-то разные, но мышление у людей всех наций – одно и то же. Но как происходит взаимообщение людей, наделённых множеством различных языков, с единым для всех типом мышления – и чувственным, и логическим?

Некоторые философы также убеждены в «неразрывности языка и мышления» (Войшвилло, Горский, Щедровицкий). Мысль как «внутреннее содержание» знаковой формы нельзя признать чисто идеальной. Она и есть некоторая знаковая форма, отражающая и воспроизводящая некоторую связь вещей в силу того, что отдельные её составляющие соотнесены как знаки с определёнными объектами. Когда говорят о мысли (понятие, суждение), то это не голая мысль, а также знаковая форма её представления. Мысль – это не психическое образование, не то, что имеется в голове человека, а некоторые знаковые формы в языке. Мысль – это языково-знаковая форма отображения действительности. [Войшвилло 1969:133 – 134].

«Диалектический материализм учит, что язык непосредственно и неразрывно связан с мышлением. Этой неразрывной связью языка и мышления определяется и роль языка в познании. Мысль формируется, существует и передаётся одним человеком другому в форме материальной оболочки, т.е. в форме слов и сочетаний… Органическая связь языка и мышления определяет и огромную роль языка в познании. Язык – не только условие формирования мысли, но и закрепляет успехи познавательной деятельности, закрепляет опыт, накапливаемый людьми из поколения в поколение. [Горский 1957:74 – 76].

Мышление не есть нечто непосредственно воспринимаемое, оно дано нам в языке, точнее – нам дан язык, в котором осуществляется мышление. Но и язык существует в неразрывной связи с мышлением. Нельзя исследовать отдельно язык и мышление, а брать объект в единстве как ещё нерасчленённое целое, где язык и мышление – это его стороны, т.е. это «языковое мышление». [Щедровицкий, ВЯ, 1957, №7:56].

Обычно люди не воспринимают язык и мышление раздельно, для них это – единый организм. Взаимоотношение языкового знака и психического образа обозначаемого предмета с точки зрения практического, т.е. психологического восприятия в речи говорящие и слушающие как их раздельность не воспринимают, им кажется, что язык и мышление слиты неразрывно воедино. Для носителей языка между мышлением и знаками нет дистантного характера связи. Это, действительно, так, и только потому, что эта связь в сознании говорящих превращается в теснейшую ассоциативную связь между знаком и обозначаемым этим знаком предметом, логическим понятием об этом предмете. Эти психические отражения в сознании, т.е. ассоциативные связи и принимают обычно за «неразрывную связь» языка и мышления. Но эта «неразрывная» связь не существует. И только в силу условности и немотивированности языкового знака. Если эту связь называть неразрывной, то только потому, что она, будучи условной и немотивированной, усвоена ребёнком вместе с молоком матери. Поэтому считается, что слова имеют значения, а на самом деле этим «значением» обладают не слова сами по себе, т.е. сама материя знака, а это значение локализовано в мозгу, именно как ассоциативная, психическая связь мысли с внешним предметом.

О взаимоотношении языка и мышления оригинальную точку зрения высказал отечественный философ Ильенков, считающий, что ни языка, ни мышления как нечто отдельного не существует, что, в принципе, верно. Но эта половинчатость того и другого, по мнению Ильенкова, даёт в сумме именно то, что и есть истинный объект познания – «речевое или языковое мышление» (т.е. семантическое мышление).

Послушаем Ильенкова: мышление и язык (речь) – это две одинаково односторонние абстракции, и выражаемая в них «конкретность» есть нечто третье, само по себе ни мышлением, ни языком не являющееся. В этом случае логика (наука о формах мышления), как и лингвистика (наука о формах языка) – лишь два абстрактных аспекта этого третьего, реального, конкретного предмета (процесса), не получающего своего конкретного, истинного изображения ни в той, ни в другой науке [Ильенков 1977:92]. Поэтому всю предшествующую историю и логики, и лингвистики надо объявить предысторией новой науки, в рамках которой должны найти своё переосмысление все специальные абстракции (и все понятия и термины) как логики, так и лингвистики.

В лоне этой новой науки вопрос об отношении между мышлением и языком (речью) был бы снят с самого начала по той причине, что он там даже не мог бы встать. В ней с самого начала ни мышление не рассматривалось бы само по себе, т.е. в отвлечении от языковой формы его выражения, ни язык не рассматривался бы иначе, как естественная, необходимая и, следовательно, единственная форма, без которой мышление вообще не может осуществляться, представляться и мыслиться [Там же:92]. Такой ход мысли не выдуман автором, можно сослаться на сотни работ, где говорится о «речевом мышлении», «словесном мышлении» и понятие чистого мышления без языка считается предрассудком старой логики. По мнению авторов таких работ, нет проблемы суждения, отличной от проблемы высказывания, она сливается в одну проблему, как и проблема понятия слилась с понятием слова [Там же:92].

Утверждения Ильенкова частично прокладывают путь к пониманию сущности так называемого «взаимоотношения языка и мышления» и в то же время порождают много вопросов. Так как «чистое» мышление отброшено и оно, якобы, всегда выступает в союзе с языком, то это означает, во-первых, что реальность внеязыкового мышления игнорируется, во-вторых, отрицается взаимодействие двух ступеней абстракции в мышлении – логического и семантического.