Текст книги "Слово и мысль. Вопросы взаимодействия языка и мышления"

Язык не наблюдаем, он существует как абстрактная система эталонных, идеальных, абстрактных элементов в сознании людей. Это противоречит тому, что в грамматиках и в словарях язык нам дан в чувственно-наглядной форме и доступен непосредственному наблюдению. Здесь есть подмена понятий – смешение двух смыслов употребления терминов «словарь» и «грамматика». 1) В одном случае они относятся к языку и обозначают множество элементов и внутренние закономерности системы. В этом случае словарь и грамматика не наблюдаемы, они в сознании людей. 2) Но словари и грамматики – это также определённые лингвистические тексты, в которых описываются и реконструируются различные стороны языка. В этом случае словарь и грамматика – наблюдаемы. [Васильев 1989:70].

Таким образом, язык существует 1) В сознании человека в виде системы абстрактных идеальных знаков, используемой говорящим для оформления смысла коммуникации. А слушающим – для распознавания в этой системе знаков смысла речевого произведения. 2) Во множестве текстов как своё инобытие, как некоторые регулярности, повторяющиеся аспекты текста, которые сами по себе языком ещё не являются, но становятся ими в результате абстрагирующей работы сознания. 3) В лингвистических текстах (словарях, грамматиках) как предмет научной реконструкции и описания. [Там же:75].

Действительно, язык существует в сознании, в тексте, в словаре и грамматике. Но это не однопорядковое, а различное логическое построение. То, что в тексте, словаре и грамматике – не может не быть одновременно и в сознании. Более того, тексты, словари и грамматики «вышли» из сознания. Язык существует не в трёх ипостасях, а в четырёх, и они совсем иные и совершенно иного происхождения. Выше (см. Главы 1 и 2) я описал внутренний механизм знака и языка как четырёхуровневый материально-идеальный продукт. Первый из него – материя (1) наличествует во всех трёх аспектах существования языка, заявленных Васильевым, – в мозгу как материальные нейронные клетки, в тексте и грамматиках – в письменной материи. Но в сознании язык существует только как ассоциативные идеальные следы и от материи знаков (2) и от реальных предметов (3). В тексте, словаре и грамматике язык запечатлён лишь как его видимая и слышимая физическая субстанция от её идеальных ассоциативных образов (2) и (3).

Ю. Степанов пишет, что язык можно представить себе в «образе пространства», это и есть «образ языка», т.е. образ пространства реального, видимого, духовного, ментального. Это одна из характеристик лингвофилософских размышлений над языком в наши дни. [Степанов 1995:32]. «Нет ничего более естественного, как представить себе язык в виде пространства или объёма, в котором люди формируют свои идеи. Что это, метафора? Да, если мы хотим вообразить себе язык. Напротив, достаточно строгое представление, если мы хотим мыслить себе язык в терминах науки о знаковых системах, семиотики» [Степанов, 1985:3]. «Но если язык – это «дом духа», то, естественно, что в нём протекает и жизнь «духа». И если не отделять… мышление и логику от других областей «духа», то надо признать, что язык – это и «дом логики», и «дом знания», и «дом философствования». Язык – это «пространство мысли». [Там же:78].

Нет, это всё-таки метафора, если видеть сущность языка такой, какова она есть, т.е. как она представлена в этой книге. «Образ пространства»? Может быть, всё напечатанное, все библиотеки мира манифестируют это «пространство». «Дом духа»? Этим духом является наш мозг, но не язык. Язык не есть «Дом духа», он служит (его материальная сторона) лишь функционированию мышления и выноса его результатов за пределы мозга, в познавательную и коммуникативную среду. Язык вне мозга – это продукция работы мозга в её вербальной форме. «Дом логики»? Да, если считать, что вся логика как идеальное отражение мира в мозгу в логических формах выведена наружу, через материю знаков, которая ассоциативно привязана к соответствующим логическим категориям. Язык – это «дом знания», накопление которого в сознании человека и его передача из поколения в поколение возможно только через материю знаков. Да, язык – это «дом философствования», подтверждением чему служит эта книга, в которой на суд читателя вынесены некоторые философские размышления, визуально, т.е. материально представленные в знаках одного из многих языков – русского, и идеально представленные в логических формах общечеловеческого мышления.

«Коммуникативное назначение языка есть его первая и единственная функция, преобразующая индивидуальное сознание в общественное» [Колшанский 1984]. Сущность языка, его природа, как и любого другого объекта, проявляется в его функциях, выполняемых им в той среде, в которой он живёт. Функция – это внешнее проявление его свойств внутренних, способ его использования. Следовательно, функция объекта есть лишь способ манифестации его сущности. Однако сущность объекта не может быть исчерпана описанием его функций. Исследование языковых функций – лишь необходимый этап на пути постижения сущности и природы языка. Но функция языка – лишь внешнее проявление его свойств, способ его использования. Функция языка лишь манифестирует его сущность, которая скрыта, заложена в глубине. Исследование функций языка – лишь этап по пути построения его сущности.

Известно, что язык – универсальное средство общения. Кроме того, он – знаковая система, код. Как эти два представления о языке согласуются друг с другом? Пазухин их синтез видит в их универсальном коде. Но в нём эти две характеристики противоречивы, так как: а) универсальный код должен содержать ограниченное число знаков, б) и он же способен порождать неограниченное число высказываний. Следовательно, универсальный код содержит в себе механизм, который способен преобразовывать ограниченный набор знаков в неограниченное число высказываний. [Пазухин, ВЯ, 1969, №5:55].

Действительно, по количественному составу (по объёму памяти человека) языковая знаковая система – конечна. Немотивированные знаки приспособлены для создания бесчисленных ассоциаций, и только потому, что они условны, не мотивированы. Механизмом, преобразующим ограниченный набор знаков в неограниченное число высказываний, служит долговременная память, т.е. универсальный код языка.

Марксистская школа в языкознании основным признаком языка считает его социальный характер. Все законы в языке, на всех его структурных уровнях объясняются с позиций социальности языка. «Как „устроен“ язык – этот вопрос всегда был и остаётся центральным в языкознании. Возникнув, язык приобретает определённую самостоятельность, свои особые внутренние законы, что и объясняется наличием на земном шаре множества различных языков, средствами которых может передаваться одно и то же содержание… В то же время самостоятельность языка не абсолютна, а относительна, поскольку все изменения в нём происходят в процессе общения». [Филин 1982:46 – 47].

Так как язык имеет сложную организацию (низшие единицы иерархически образуют более высокие), то, по Панфилову, язык приобретает относительную самостоятельность и независимость от мышления и только в конечном счёте должен отвечать своему функциональному назначению [Панфилов 1982:117]. «…Хотя язык и представляет собой относительно самостоятельное явление, основным фактором, определяющим формирование языковых значений, является отражение объективной действительности в процессе познавательной деятельности человеческого мышления, имеющего логический характер» [Панфилов 1982:42].

Так называемые «внутренние закономерности» развития языка – это придание языку статуса самостоятельного организма. Но эти «внутренние закономерности» остаются в конечном счёте достоянием мозга, а в мозгу всё происходит от общественной природы языка – новые факты жизни, новые теории рождают изменения в знаках, т.е. в мыслях. Человек не может производить нечто несоциализированное, подчиняясь лишь «самостоятельным» законам развития языка. Структура языка сама по себе мертва и недвижима. Её приводит в действие мышление человека, а оно всегда социально. Внутренние законы развития языка – суть законы мышления, и в конечном счёте законы социальные.

Марксистские языковеды всегда определяли сущность языка его социальным характером, называя язык – социальным продуктом. Всему остальному они не придавали первостепенного значения. Вот как эту мысль выразил Чемоданов: Материалистическое понимание языка вытекает из понимания истории. Тайны языка, подобно тайне прибавочной стоимости в политэкономии разгадал Маркс. Тайна языка – это идеальная, значимая сторона слова. [Чемоданов 1983]. Это и естественно – они воспитаны на марксистской философии, истории и политэкономии, однако то, что было верным для этих наук, но будучи пересаженным в теоретическое языкознание, оказалось неполным, поверхностным, не исчерпывающим и, следовательно, неверным. Сущность языка лишь как «социального продукта», будучи верной только в социальном, коммуникативном плане, заслонила все остальные проблемы языка как системы материально-идеальных единиц, взаимодействие которых и составило сущность и механизм языка. Нет, сущность языка не «вытекает из его истории». Нет, Маркс, вопреки мнению Чемоданова, не «разгадал тайны языка». «Тайна языка» заложена не в значении слова, а в мозгу.

Конкретный объект нашего изучения есть тот социальный продукт, который отложен в мозгу каждого из нас, т.е. язык. Языковой знак живёт в коллективе в форме совокупности отпечатков, имеющихся в каждом мозгу. Это индивидуальное вместе с тем и общее. Языковые знаки – достояние всего коллектива, главное средство общения, он обслуживает общественные потребности, это продукт и условие социального развития человека. Благодаря самим знакам возможно мышление, познание. Языковые знаки – это компонент духовной культуры, но они в ней занимают особое место. Материальная и духовная культура общества есть продукт деятельности человека. Обе эти составные части культуры опосредованы мышлением, где языковой знак выступает как необходимое, неизбежное средство осуществления этого мышления. А без языковых знаков мышление, цивилизация не могли бы возникнуть.

Язык нельзя сравнить с другими общественными установлениями: законы, обряды, религия и пр. Морские и иные сигналы используют лишь единовременно и на ограниченный срок. Языком же пользуется каждый человек, ежеминутно. Язык – наименьшее поле для инициативы, поэтому в нём невозможна революция. Серебренников понимает язык как «социальный продукт» весьма своеобразно – поставил телегу впереди лошади. «Человеческий организм… не безразличен к тому, как устроен языковой механизм. Он старается определённым образом реагировать на все те явления, возникающие в языковом механизме, которые недостаточно соответствуют определённым физиологическим особенностям организма». [Серебренников 1983:212].

Поскольку развитие языка как социального механизма происходит стихийно, вне сознания членов общества, то внутренние механизмы этих процессов не осознаются не только основной массой народа, но очень мало изучены и учёными – психологами, логиками, лингвистами, нейрофизиологами. Слуховой (буквенный) образ ассоциируется с понятием. Он и есть социальный элемент коммуникативной деятельности вообще, внешний по отношению к индивиду, который сам по себе не может его создать, изменить, ибо язык, как совершенно произвольная знаковая система, существует только в силу общественного договора. Итак, что же такое язык как общественное явление, согласно различным теориям, в современном языкознании? Как я показал выше, язык – сложный, четырёхуровневый объект, в котором взаимодействуют и неживая, природная материя, находящаяся вне мозга человека в виде звуков и букв (1), её идеальный, абстрактный образ, живущий в мозгу индивида в виде логических фонем (2), идеальный, абстрактный образ внешнего предмета, в виде логического понятия (3) и сам внешний, материальный объект, предмет общения (4).

Как же может э т о т язык быть независимым или относительно независимым от мышления? В нём только звуки (буквы) и реальный предмет, как объект коммуникации, т.е. две крайние фазы в структуре языкового знака – (1) и (4) – физической природы, всё остальное – продукция ума, абстрактного, логического мышления – идеальный образ или фонема от материи знака (2) и идеальный образ или понятие от материи внешнего предмета (3).

Множество разнообразных языков на свете – не потому, что каждый язык имеет свои собственные внутренние законы развития, а потому, что единое общечеловеческое логическое мышление (оно продиктовано законами природы и законами развития обществ, развивавшихся в зависимости от различных общественных и природных условий) одело разные языки в различные материальные (звуковые и буквенные) знаки, почему они и стали разными, одинаково хорошо обслуживая одно и то же общечеловеческое мышление.

В каком смысле язык оказывает влияние на мышление? Наш язык, как я показал, и есть наше мышление, начиная от звука (буквы), превращающегося в его идеальный, логический образ (фонемы), кончая идеальным представлением, образом реального внешнего предмета (понятия). Но ни о средствах, ни о методе этого «влиянии» языка на мышление, о котором пишут многие лингвисты, ни в одной работе невозможно почерпнуть, механизм этого влияния не понят. Хотя влияние, действительно, есть, но оно совсем не в том, что ему приписывают многие лингвисты, а оно заключено во взаимодействии всех четырех уровней в модели знака: (1) – » (2) – » (3) – » (4). Вся разгадка этого «влияния языка на мышление» заключена во взаимодействии каждого из этих уровней с каждым другим: ни один из уровней знака не может существовать без остальных трёх, если из модели знака изъять хотя бы один из указанных уровней, то знаки рассыпаются, язык умирает.

Совершенно ошибочно утверждение, будто язык есть «посредник между миром и мышлением». Посредником между этими объектами может быть только физическая субстанция – звуки и буквы. А то, что считают языком как «посредником между миром и мышлением», есть только чувственное восприятие мира, его материальных объектов. Перевод этих чувственных форм мысли в их идеальные, логические отпечатки как фонем (звуки) и понятий (внешние объекты) осуществляется только абстрактным мышлением.

Если полагать, что язык – «дом духа», где протекает жизнь «духа», то это верная метафора: язык человека – это абстрактный дух, абстрактное мышление, в отличие от чувственного мышления животного. Но это абстрактное человеческое мышление возможно только с помощью мозга. Знаки языка являются знаками, во-первых, только для человека, во-вторых, только для человека, владеющего данными четырёхуровневыми языковыми знаками, в структуре которых материя знака переводится в абстрактные логические формы. Мы, таким образом, пришли к тому, что метафора «язык – это дом духа» фактически есть тавтология «мышление – это дом мышления».

§3. Что в языке первично – субстанция знаков, или их взаимные отношения?

Ленин писал, что предметом познания, а, следовательно, и предметом науки, являются не только вещи сами по себе, но и отношения вещей. Полемизируя с Бухариным, обыгрывая понятие стакан, который может быть охарактеризован с разных сторон, Ленин пишет: «Стакан есть, бесспорно, и стеклянный цилиндр и инструмент для питья. Но стакан имеет… бесконечное количество и других свойств, качеств, сторон, взаимоотношений и «опосредований» со всем остальным миром… Чтобы действительно знать предмет, надо охватить, изучить все его стороны, все связи и «опосредования» [Ленин т. 42: 289]. Вещи, следовательно, не только воспринимаются наглядно, но отражаются в их связях и отношениях. «Следовательно, мы выходим за пределы непосредственного чувственного опыта и формируем отвлечённые понятия, позволяющие глубже проникать в сущность вещей» [Лурия 1998:11].

В марксистском языкознании «предмет» соотнесён с семантикой слова, а «отношения» – с синтаксическими отношениями между словами. Отсюда – полная власть субстанции (семантики) над отношениями (синтаксисом) в статусе языка.

Прежде чем говорить об отношениях вообще, необходимо уяснить, какие отношения существуют вообще и чем отличаются отношения между единицами, с которыми имеет дело язык, его грамматическая и лексическая системы, от всех других отношений, в которые вступают, с одной стороны, материальные предметы окружающего мира и, с другой стороны, знаки, слова языка. Например, логика и математика характеризуются только системой чистых отношений, качественная характеристика их объектов безразлична. Для математики безразлично, что скрывается за знаками восемь, сто – сапог, яблок или долларов. Для формальной логики безразлично, будет ли это суждение Жучка есть собака или Человек есть смертен. Для неё важно знать, что оба предложения – одно и то же общеутвердительное суждение. В других науках, физике, химии, биологии и др., напротив, исследуются лишь свойства вещей, и лишь затем отношения между единицами анализа.

Сегодня в теоретическом языкознании существуют два понимания взаимодействия между «субстанцией» и «отношениями», имеющих принципиальное методологическое, философское значение. 1) Одни лингвисты главным считают отношения между элементами языковой субстанции и даже саму субстанцию считают производной от отношений. 2) Это, по мнению второй точки зрения – идеалистический философский релятивизм и неопозитивизм. Эти «антирелятивисты и неопозитивисты» языковую субстанцию оценивают как первичное, а все отношения между её элементами – как вторичное, производное от нее (это марксистское направление в языкознании).

Ф. Соссюр: в языке нет ничего, кроме тождеств и различий. Это значит: сущность любой языковой единицы создаётся их противопоставлениями. Языковые единицы – чисто относительные, оппозитивные сущности. Гумбольдт пишет: «По разрозненным элементам нельзя узнать того, что есть высшего и тончайшего в языке: это делается понятным или ощутительным только в составе речи… Полное значение слово получает только в составе речи» (Гумбольдт). Изучающий иностранный язык путём усвоения словарного состава никогда язык знать не будет. Любой элемент языка может быть понят и в смысловом содержании, и в своей функции только из целостного движения языкового материала. Как часть может быть понята только из целого, так и место части целого может быть понята внутри этого целого.

Для объяснения того, что происходит в языке, важно знать, как устроен язык и как связаны между собой различные его элементы. Поэтому понятно, что Соссюр и его продолжатели на первое место выдвигали изучение отношений между элементами языка. Набор слов, никак не связанных между собой, никакого смысла не имеют, а в языке всегда передаётся какой-то смысл. Языковая единица является таковой, только если её можно идентифицировать в составе единицы более высокого уровня. Предложение – это нечто целостное, не сводящееся к сумме его частей. Присущий этому целому смысл распространяется на всю совокупность компонентов.

Язык – это большая структура, включающая в себя меньшие структуры разных уровней. Высказываемое содержание мысли всегда распределено по знакам определённых типов, расположенных в иерархическом порядке. Всё содержание должно пройти через языковые знаки, обретая в них определённые законченные мысли. Иначе мысль расплывается, хаос, неопределённость. Знаковая форма является не только условием передачи мысли, но главным образом условием её реализации.

Если мы считаем язык системой, то мы должны признать, что ни одно слово (знак) ничего не значит само по себе, все его значения – следствие зависимости от системы, от целого. Только вся структура языка, а не её отдельные части передаёт смысл, значение. Отсюда золотое правило, закон языка, который так и не понят некоторыми марксистами: ограниченное число знаков даёт безграничные возможности человеку выражать свои мысли, и существование этого закона языка обязано тому, что всё в языке опутано структурой и выход из неё грозит потерей смысла слова, как и предложения в целом. Множество разноструктурных, разнознаковых высказываний об одном и том же есть свидетельство верховенства языковой структуры. Уже тот факт, что каждый язык имеет свой буквенный алфавит – свидетельство того, что одним знаком можно описывать всё, что угодно, но всё в структуре слова и языка в целом расчленено и значимость каждого зависит от целого. Алфавит говорит о том, что всё разнообразие произносимых звуков и букв сводится к ограниченному числу единиц.

Язык необходимо анализировать в рамках его собственных формальных элементов. Язык образует систему, от основания до вершины, это упорядоченная система частей. Это формальные элементы, объединённые переменными комбинациями в связи с законами их структуры. Язык – это структура языковой системы. Доказательством главенства отношений является: ограниченное число знаков, вступающих в неограниченные комбинации. При этом язык использует лишь часть от бесконечного числа теоретически возможных комбинаций. Различные конфигурации таких структур имеются в разных языках. Каждое слово, знак нельзя расценивать сам по себе как достаточное, он есть не абсолютная величина, допускающая изолированный анализ. Знаки нужно рассматривать в их взаимоотношениях в пределах их системы. Знаки имеют значения лишь потому, что они являются элементами структуры.

Язык – исключительно сложная система. Но возникает вопрос: почему ум человека, даже самого тупого, обладает способностью держать в голове систему такой высокой сложности? А дело в том, что операции со знаками не слишком многочисленны и не столь разнообразны, не обладают излишней сложностью. Потому что базовые операции языка просты, немногочисленны, постоянно повторяемы. Они малочисленны и довольно однообразны, это и объясняет, почему такая сложная система как язык легко держится в мышлении каждого и даётся для постижения даже ребёнку.

Качественная определённость всех единиц языка состоит только из различий. Язык есть и форма (в модели знака: 2, 3), и субстанция (в модели знака: 1, 4). Все ошибки теоретического языкознания и неверное понимание сущности языка коренятся в убеждении, что в основе всех лингвистических феноменов (звук, буква, слово, предложение) лежит только материальная субстанция (для языка это – семантическое значение слов, они будто и отражают окружающий мир).

Например, Соссюр разглядел общность между языком и шахматами в их «значимостях», т. е. в их структурности. Шахматным фигурам, как и языковым знакам, исторически условно приписываются правила игры, или ценности, значимости. Значимость элементов языка создавалась исторически и тоже как условные значимости. Смысл шахматной игры сводится к ценности или значимости каждой фигуры, но только на основе её места в общей шахматной «грамматической» системе, а не по материалу шахматных фигур. Например, пешка ходит только по вертикали, а бьёт фигуры противника по диагонали; ладья ходит по вертикали и горизонтали; слон ходит только по диагонали; конь ходит только буквой «Г» и т. д. В течение игры создаются трудноуловимые для непосвящённого и постоянно меняющиеся ситуации, которые каждый раз влияют по-иному на ценность отдельных фигур, зависят от их конфигурации, от структур их размещения.

Эта аналогия между структурой языка и шахматами отражает основной принцип языка – его структурность, в которой ценность знака определяется его местом в этой структуре. Общее в них то, что и в языке, и в шахматах происходит бесконечная смена знаковых ситуаций, влекущая за собой смену структурной ценности знака, хотя сама материя знаков (слова в языке, фигуры в шахматах) безразлична к этим мысленным операциям, которые имеют неограниченное число различных вариантов. В шахматах возможны любые мысленные построения, фантазии игрока, но строго ограниченные правилами игры. В языке тоже возможны любые фантазии, и тоже ограниченные правилами игры (грамматикой), но лишь в пределах национального языка, и совершенно не ограниченные мысленными построениями (например, сказки).

Возникает вопрос: что важнее, что ведёт за собой что – семантическая субстанция, т.е. семантика слова диктует свои правила структуре языка, или, напротив, структура языка – главное, в зависимости от которой и рождается система отношений между субстанциями, между словами, от структуры языка (отношений между словами) зависит семантика слов, субстанция. Подобно тому, как шахматная игра сводится к комбинации фигур, причём каждая из них наделена своей ценностью, значимостью, правилами шахматной игры, так и язык является системой, основанной на противопоставлении его единиц. Если изъять одну шахматную фигуру, то это затронет всю внутреннюю грамматику игры. Так и в языке: сочетая слово коса в разных структурах предложений, окружениями слов, мы получим в слове коса три разных значения (отмель на реке, инструмент для кошения травы, длинные заплетённые волосы на голове женщины).

Знак есть не просто соединение звука с фонемой или понятием. Определить его так, значило бы изолировать его от системы языка, в составе которой он функционирует. Изоляция от системы ведёт к ложной мысли, будто мы во главу угла ставим отдельные знаки, будто надо начинать с отдельных языковых элементов (слов) и из их суммы строить систему языка, тогда как на самом деле мы должны всё делать в обратном порядке. В знаке, состоящем из физической субстанции (звуки, буквы) и её идеального образа в мозгу (фонема, графема), эти части противопоставлены друг другу, как материальное и идеальное.

Без соотнесённости знака со всей системой знаков нет и самого знака. Вне системы знаков нет их семантики, их значений (понятий). Семантическое, логическое содержание знака, следовательно, определяется лишь через привлечение структуры языка. Впервые входя в состав словаря со своим значением, слово одновременно и неизбежно наделено ещё и главным – значимостью, определяемой структурой предложения, структурой словосочетания, т.е. знаку сразу приписывают правило: этот знак, наделённый таким-то значением, родившись, должен употребляться в таких-то и таких-то структурах, и не употребляться в таких-то структурах. «… Слово помещается в определённый контекст, который, в свою очередь, в конечном счёте и определяет значение этого слова». [Потапова 1992:61].

В основе принципа значимости лежит такое свойство знака, как его произвольность, немотивированность, отсутствие органической связи с обозначаемым предметом. Этот принцип заложил в знаке свойство свободы передвижения по структуре предложения и возможность быть наполненным любым значением. Этот принцип послужил также теоретической основой метода дистрибутивного анализа на основе окружения по месту элемента в синтагматическом ряду.

Понятие «значимость», «валентность», «структурность» т.е. внутренняя наделённость слова всеми присущему ему морфологическими и синтаксическими свойствами, т.е. свойствами органически входить в связные тексты – центральное понятие в теории знака и сущности языка в целом. Именно в произвольности знака, произвольности его материи, и его идеального, логического значения надо искать понимание лингвистической «значимости» знака. Именно из произвольности знака рождается его значимость в структуре языка. Изобретая знак для уже родившегося понятия, мы сразу же приписываем ему и все его грамматические параметры, без которых он не живёт ни в предложении (эти параметры видны только из данного предложения), ни в словаре (эти параметры вообще не отмечаются, даются лишь трудные, уникальные случаи употребления, иначе словарь превратился бы в Академическую грамматику).

И в грамматике, и в семантике господствует тот же принцип значимости знака: почти любая грамматическая форма данного слова не совпадает с аналогичной грамматической формой в других языках, у них разная значимость. То же самое и в семантическом членении языков: во всех языках участки внешнего мира и внутреннего мира человека членятся на различные семантические отрезки, с этим семантическим членением мы сталкиваемся особенно часто в переводах с языка на язык. Это и есть структура языка, которая диктует свою волю и семантике, и грамматике. Если бы каждое слово служило для выражения заранее данных понятий, и не зависело бы от структуры предложения, в силу того, что язык, его слова выражают реальный мир, то каждое слово в одном языке имело бы точно такое же соответствие во всех других языках. Значимость как понятие более высокого ранга, чем значение, характеризует всю систему данного языка. Значимость и есть система и структура. Любое понятие в языке не абсолютно, а дифференциально, т.е. определено не положительно своим качеством, а отрицательно своим отношением с прочими элементами системы. Они характеризуются тем, что они – не то, что другое.

Содержание всякого понятия раскрывается в системе суждений, понятие всегда функционирует в составе суждения и умозаключения. Именно в суждении и в умозаключении устанавливаются связи и отношения, конституирующие понятие. Языковые знаки, живя только в определённых, для них предназначенных структурах, способны не только различать обозначаемые ими предметы, но и обобщать, не только дифференцировать, но и интегрировать, т.е. служить истинным средством абстрактного мышления.

Смысловая сторона знаков, которая находится в сознании, обусловлена системой нейронных связей. Но выносится она вовне мозга, в эфир и на бумагу ассоциативно только через материю знаков. И их расшифровка возможна не пофонемно, не пословно, а в более широких синтаксических структурах. Поэтому тезис Соссюра «В языке нет ничего, кроме различий», верен. Это всеобщее свойство языка: только в противопоставлении друг другу различаются звуки (буквы), их абстрактные образы (фонемы, графемы), и то, что ими обозначается – идеальные образы предметов (понятия).

Если объект исследования есть производное от чего-то, то ясно, что он «может быть производным и от чего-то большего, что богаче, шире, могущественнее, от чего-то такого, что существует, ибо для того, чтобы произвести объект, надо существовать независимо от объекта. Значит, существует нечто в н е объекта, и при том производящее объект» [Ленин 1982: 224 – 225]. Таким объектом в языке является слово. Но «могущественнее этого объекта» – предложение, независимое от слова и «производящее» этот объект.