Текст книги "Время умирать. Почему Ян Флеминг убил Джеймса Бонда"

В этот раз он никак не успевал на 13 января, пришлось билет первого класса на трансатлантический перелет до Ямайки с пересадкой в Нью-Йорке взять на четырнадцатое. Ян был одет в светлое пальто от «Бёрберри», что делало его похожим на секретного агента – не на Джеймса Бонда, а скорее на интеллигентных шпионов из романов Грэма Грина.

Едва очутившись на берегу моря в «общей комнате», как он прозвал ее после женитьбы, Ян понял, как сильно скучает по жене. Он поставил на тумбочку фотографию с Энн и Каспаром, которую в последний момент запихнул в дорожный чемодан, и принялся строчить эмоциональное письмо.

Начало было вызывающим: «Что ты думаешь, я делаю, когда бываю за границей? Я не сижу один. Полагаю, что ты хотела, чтобы я этого не делал. Но я тоже человек». Однако вскоре рваные экспрессивные фразы сменяются длинными рассказами о последних новостях с Ямайки, а подогретый несколькими стаканами джина с тоником градус напряжения неожиданно падает. Ян пишет о знакомстве в самолете с Труменом Капоте и о новом садовнике. Потом его мысли – очевидно под воздействием алкоголя – начинают путаться, и он зачем-то вспоминает о своем новом фиолетово-синем «остине». В финале письма, успев к тому времени «расправиться с пятым бокалом джина», Флеминг молит: «Приезжай, если сможешь. Во всем мире я люблю только тебя».

Ответное письмо Энн было написано в том же духе. Напряжение последних месяцев улетучилось, разлад был забыт. Она вспоминает о супе из бобов, которым их кормила черная ямайская мамочка, о птицах под окном, о том, как Ян мешал ей высыпаться по утрам, выстукивая очередную главу на своей машинке. Она сообщает, что купила две медные картинки с изображением лошади, которую обожал Ян. А завершает не менее романтичным пожеланием: «Надеюсь, пока меня нет рядом, ты не научишься быть счастливым».

В письме другу семьи Ивлину Во Энн признается, что скучает по Яну и «Золотому глазу»: «Я люблю рисовать, в то время как Ян барабанит рядом свою порнографию».

Если не считать отсутствия Энн, в тот год в «Золотом глазу» все было как обычно. В доме Флемингов у самого моря собралась на отдых разношерстная компания. Микки Реншоу, рекламный директор из «Санди таймс», докучал Яну апокалипсическими рассказами о неизбежном крахе газетного синдиката. Флеминг всячески избегал любых напоминаний о работе: во-первых, он был на Ямайке в отпуске и хотел забыть о рабочих буднях, а во-вторых, он был прилежным сотрудником, и в рабочее время все его усилия были направлены на развитие и стабильность газеты. Гостями в этом году также были сэр Альфред Бейт, его старый друг еще с 30-х годов, со своей женой Клементиной, худой и высокой, «будто по ней проехали катком», и издатели из Нью-Йорка – Эл и Нэнси Харт. В следующем письме Энн он сообщает, что Нэнси – несносная болтунья, и добавляет, что «вообще все иностранцы губительно действуют на англичан». Единственным собеседником, с которым Яну хотелось общаться, был молодой писатель Трумен Капоте, чья проза, по словам Энн, была «многообещающей». В финале следующего письма Ян делает попытку извиниться: «Хотел бы я начать все сначала и стереть с лица земли черные пятна, поставленные за последние четыре года, но ты никогда не узнаешь, насколько это трудно для меня».

В ответном письме Энн уже не слышно ни обиды, ни слез. Начинает она его с шутки: «„Золотой глаз“ стал последним гетеросексуальным домохозяйством в растущем гей-анклаве». И добавляет: «Какова теперь будет у него [Капоте] репутация?». Потом она рассказывает мужу, что побывала на большой вечеринке в Париже – «костюмированном балу у мадам де Ноай». Гости должны были своими костюмами представлять известных писателей или художников своей страны. Энн была в костюме куртизанки Ридженси Харриет Уилсон, известной в Европе откровенными мемуарами. В конце она отмечает, что чувствует себя гораздо лучше, чем десять лет назад.

Капоте прибыл последним из гостей и показался Яну несколько измотанным перелетом. Он терпеливо позволил Трумену весь день продрыхнуть на диване, а сам напечатал очередную главу из романа и аккуратно вложил листы в папку с надписью «Из России с любовью», поплавал в бухте и сытно поел. Капоте встал с дивана, только когда начал спадать дневной зной. Флеминг тут же сделал два коктейля из сока апельсина и лайма с ромом, после чего они вдвоем отправились в гости к соседу – Ноэлю Кауарду. Английский драматург и актер был хорошим другом Флемингов и постоянным жителем Ямайки, а после отказа делать сумасшедшие выплаты в казну стал одним из первых «налоговых невозвращенцев». Кауард, как обычно, завел разговор с упаднической ноты: «Мы потеряли желание работать, потеряли чувство промышленности, мы потеряли чувство гордости за свое наследие и, прежде всего, потеряли присущее нам убеждение в том, что мы великая раса». Ноэль винил во всем лейбористов, заявляя, что именно представители этой партии «разрушили психологию империи». Драматург с легкостью превращал свою речь в монолог из очередной пьесы: «Налогообложение, контроль и некоторые особенности государства всеобщего благосостояния превратили большинство из нас в мелких преступников, лжецов и уклонистов». Флеминг возразил ему, вспомнив об убийстве Махатмы Ганди в 1948 году. Кауард лишь пробурчал в ответ: «Чертовски хорошо, но слишком поздно». Капоте все это время пытался вклиниться в разговор друзей. Когда ему дали слово, он попытался отстоять противоположную точку зрения, но его доводы были скорее философскими. Драматург, как и его сосед, испытывал особое презрение к интеллектуалам, а потому легко разметал философию Капоте. Флеминг обожал подобные диспуты, он чувствовал себя на высоте, особенно в компании друга.

***

22 марта Ян вернулся в Англию. Он нашел Энн в отличном расположении духа. Она бойко заявила, что «почти излечилась», уверяла, что «точно избавилась от болей», и Флеминг после настоятельных уговоров отправился поправлять здоровье в тот же санаторий.

Курс лечения проходил в хорошо ухоженном особняке викторианского вида. Про себя Флеминг прозвал санаторий «Землей апельсинового сока», потому что лечебные процедуры сопровождались строгой диетой: стакан апельсинового сока на завтрак и тарелка томатного супа на обед. Вечер был посвящен лечебным ваннам и массажу. А поскольку Флеминга на момент прибытия донимали радикулит и сильная простуда, ему прописали дополнительные процедуры на аппарате, предназначенном для вытяжения позвоночника и ослабления нагрузки на него. Подробности этого лечения, со всеми страхами и тягой к запретному, Флеминг подробно описал в романе «Шаровая молния».

После первичного осмотра доктор Билл констатировал у Яна «сильное истощение организма, больше, чем это обычно бывает у людей его возраста». Рекомендации доктора, подобно Бонду, Флеминг выполнял с большой неохотой. Теперь вместо ста сигарет в день он курил только пятьдесят, а крепкие напитки сменил на бурбон.

Все это не замедлило отразиться на физическом состоянии Бонда. Раньше агент 007 был в отличной форме, а теперь стал «беспокойным и нерешительным. Зародыш смерти проникает в его тело и поедает его, как язва. Тоска и пьянство овладели им, и страшная усталость, которая застит глаза и замедляет движения». [Перевод автора]

Первые несколько дней лечения Флеминг чувствовал себя словно после похмелья. Но уже на пятый день с удивлением обнаружил, что атмосфера и режим «Земли апельсинового сока» как нельзя лучше подходят к требованиям его противоречивой натуры. Особенно он был рад встретить отличного собеседника – ювелира Гая Уэлби. Мужчины пытались скрасить вечерние процедуры увлекательным разговором, после чего усаживались в комфортабельный «бентли», принадлежавший Уэлби, и продолжали беседу. Первым ювелиром в роду Уэлби был дед Гая, и за несколько поколений в их семье накопилось немало увлекательных историй. Флеминг был прекрасным слушателем и без устали расспрашивал о золоте: как проверяют его подлинность, как транспортируют, хранят или крадут. Целых десять дней Флеминг вместо ужина получал очередную порцию волшебных историй, которые также увлекательно пересказал в своем романе «Голдфингер».

Когда пребывание в «Земле апельсинового сока» подходило к концу, Флеминг получил бодрое письмо от Энн, которая засыпала мужа планами о совместном отдыхе в Европе. Однако лечение оказало на организм Яна ровно противоположный эффект: неожиданно у него обострилась мочекаменная болезнь.

Приступы были настолько болезненными, что биографы сравнивают их со сценами пыток, которые Флеминг невероятно реалистично описывает в своих романах. Например, жестокий момент в романе «Казино „Рояль“», где речь идет о непроизвольных спазмах, натянутых сухожилиях, сильном потоотделении и последовавшем за этим «чудесным периодом тепла и томности», – это не плод фантазии. Во время работы над первым романом Флеминг едва пережил первый приступ почечной недостаточности – настолько сильный, что врачу пришлось делать инъекцию морфина.

Очередной приступ подарил писателю новые метафоры для романа «Бриллианты навсегда». В письме одному из сослуживцев он извиняется за то, что не может встретиться, и отшучивается: «Извините, что так долго не отвечал, но я неожиданно открыл небольшую частную алмазную фабрику в своих почках, и мне пришлось обосноваться в лондонской клинике на несколько дней…»

Когда Флеминг вышел из клиники, его уже ждала работа, времени на совместный отпуск с Энн не оставалось. И потянулась бесконечная вереница рабочих будней, перемежаемых выходными вместе с семьей. Это было самое тяжелое испытание. Ведь, подобно своему герою, больше всего на свете писатель страдал от скуки. Глава «Мирная жизнь» в романе «Из России с любовью» первоначально имела название «Бонд скучает». «Бархатные щупальца тихой, спокойной жизни обняли Бонда и медленно душили его».

Эту мысль подтверждает Энн Флеминг, написавшая после смерти мужа: «Вы должны понимать, что Ян был невероятно эгоцентричен. Его цель, сколько я его знала, была в том, чтобы избегать скучных шумных будней, повседневных жизненных обязанностей, от которых страдают обычные люди. Он стоял за выработку образа жизни, который не был бы скучным, и в итоге это привело его к Бонду».

Каждое утро со вторника по пятницу он выезжал на своем «тандерберде», делал правый поворот, огибая строй безликих великанов в ярких юбках и мохнатых шапках, и проносился мимо Букингемского дворца. Каждое утро высеченная из камня королева Виктория безмолвно здоровалась со своим верным слугой, а он кивал ей в ответ. Раньше ему доставляли наслаждение любопытные взоры прохожих на пурпурного цвета американский «кадиллак», который и в Штатах-то встретить было непросто. Особенно он любил момент, когда с рычанием и визгом подъезжал к офису «Санди таймс», а сотрудники толпились у окон, желая поглазеть не эксцентричного писателя и его чудо-машину. Теперь от поездок на «кадиллаке» Флеминг испытывал дискомфорт, с трудом распрямляя спину после низкого неудобного сиденья, рассчитанного на молодых.

Не меньше его бесила рабочая рутина. Он нанял двух молодых помощников, которые исправно выдавали материалы для «Большого дома» – так в кругу сотрудников называли империю лорда Кемсли. Молодые люди на лету подхватывали все идеи Флеминга и стабильно приносили на проверку многословные статьи, которые даже главный редактор не дочитывал до конца. Обычно они не требовали правки.

Флеминг был одним из доверенных сотрудников Кемсли-хауса, человеком из ближнего круга, но даже здесь, в среде самых близких людей, имеющих прямой доступ к владельцу издательского холдинга, ходили слухи о плохом состоянии дел. Сам лорд Кемсли часто повторял, что он «измучен и разочарован», и в одиночку ездил на «важные» переговоры. По этим признакам можно было догадаться о предстоящей продаже компании частично или полностью, но вслух об этом предпочитали не говорить. Большинство сотрудников были англичанами, людьми тактичными и закрытыми.

Неожиданный подарок преподнесла ему собственная газета «Санди таймс». В числе прочих рецензий на роман «Бриллианты навсегда», которые Флеминг не читал дальше первых строк, появился отзыв Реймонда Чандлера – писателя, которого он боготворил. Идея обратиться к одному из самых известных писателей в популярной литературе, чтобы тот дал оценку роману Флеминга, пришла в голову литературному редактору Леонарду Расселу.

Пару вступительных фраз в саркастическом тоне, описывающих прошлую встречу и избалованную жизнь Яна на площади Виктории, редактор зачеркнул как несоответствующие духу рецензии. Далее Чандлер резко переходил к критическим замечаниям, правда, сформулированным нетипично мягко для него. Это была первая рецензия Чандлера, и, видимо, он не желал заранее настраивать против себя газетчиков и потенциальных заказчиков. Начинает он с критики слишком фантастической картины Лас-Вегаса, а резюмирует риторическим вопросом, есть ли смысл представлять Джеймса Бонда как интеллектуала. Очевидно, сам Чандлер считал описание мыслительных процессов Бонда излишним. Но рецензент тут же исправлялся, уверяя читателя, что ему очень нравится агент 007. И, словно давая ответ на свой же риторический вопрос, уточнял, что предпочитает видеть 007, когда «он безоружный противостоит полудюжине убийц с тонкими губами и аккуратно складывает груду из их тел и сломанных костей».

Флеминг был очень польщен вниманием к его роману со стороны кумира и отправил ему благодарственное письмо, которое заканчивал осторожным приглашением на обед. Чандлер отказался, зато после этого между писателями завязалась оживленная переписка.

Познакомились они год назад, когда Чандлер неожиданно оказался в числе других гостей, приглашенных на новоселье к Флемингам, которые, купив дом №16 на площади Виктории, после основательного ремонта организовали в начале июля 1955 года шумное празднество, растянувшееся на несколько дней.

Ян не любил подобные праздники и друзей Энн, высоколобых интеллектуалов из английского и американского литературного истеблишмента. В повседневной жизни он был настоящим англичанином, человеком порядка и традиций. А потому, как только ему надоедали полупьяные заумные разговоры, он просто уходил на четвертый этаж, где усаживался за печатную машинку и редактировал очередную главу о приключениях Бонда. Энн и Ян были взрослыми людьми, они поженились уже умудренными жизненным опытом и старались не мешать друг другу получать максимум удовольствия от жизни.

Энн понимала, что ее друзья досаждают Яну. Она видела, как он старательно разыгрывает роль гостеприимного хозяина. Она помнила, как смиренно он слушал и натужно смеялся, застав однажды Сирила Коннолли читавшим вслух с кривой усмешкой фрагмент из его романа, в то время как остальные гости покатывались со смеху. Энн искренне любила мужа и решила сделать ему подарок.

Чандлер был известен как автор остросюжетных романов и повестей, но при этом добился безусловного и безоговорочного уважения в кругу высоколобых интеллектуалов. Энн была счастлива увидеть почти детский восторг мужа, узнавшего от нее, что его кумир согласился прибыть к ним на обед. Энн была настолько влиятельной женщиной в интеллектуальных кругах Великобритании и Америки, что ей не посмел отказать даже писатель, славившийся своим замкнутым образом жизни. Она не удивилась, когда в среду, задолго до назначенного часа, вопреки всем привычкам и традициям, Ян с трудом припарковал свою машину на площади перед домом.

Первым гостем, который появился на пороге, был Руперт Харт-Дэвис, знакомый Флеминга по Итону, большой друг его брата Питера, а ныне крупный издатель. Ян сердечно обнял его и, похлопывая по спине, назвал студенческим прозвищем – Старая Рупия. За ним прибыли редактор популярного журнала Стивен Спендер и его жена Наташа Литвин, известная пианистка. Наконец показался гость, ради которого и затевался этот обед, – пожилой человек с недовольным, как у мопса, выражением на лице. Его неловкие движения свидетельствовали о том, что Чандлер уже успел принять. Писатель выглядел взъерошенным, как будто недавно проснулся, и смущенным, словно нефтяной магнат, сломленный очередным скандалом.

Чандлер приехал в Англию в попытке выйти из беспробудного запоя, растянувшегося больше чем на год после смерти его любимой жены Сисси. Энн заранее информировала гостей о знаменитом госте и просила их никоим образом не провоцировать его склонность к спиртному.

До нас дошли два различных описания этого обеда.

Версия Яна: «Обед был не очень удачными… Чандлер – стеснительный человек, обычно чурающийся приглашений на обед и развлечений. А наши бурные обсуждения людей, которых он не знал, казалось, его не очень беспокоили, хотя я уверен, что он все это ненавидел».

Чандлер был не самым приятным собеседником, это Флеминг уловил сразу. Он попытался скрасить беседу, переключая разговор на бытовые мелочи подальше от литературы, хотя в воспоминаниях не забыл упомянуть о положительной реакции кумира на собственный роман. «Он был очень добр и сказал, что ему понравилась моя первая книга „Казино „Рояль““. В действительности же хотел говорить только о своей жене. О ней он рассказывал с удивительной теплотой и откровенностью, которая смутила меня. Он показывал мне фотографию красивой женщины, освещенной солнцем. В его записной книжке была еще одна фотография – снимок кошки, которую он обожал и которая умерла спустя несколько недель после его жены. Это был удар, который его доконал. Говорил он в неуверенной и ворчливой манере, отчего остальные делали вид, что его не замечают».

Версия Энн, на мой взгляд, более объективная: «Это была полная катастрофа. Чандлер был совершенно бессвязным, и после этого Ян заявил, что больше никогда и никого не пригласит к себе домой».

Чандлер какое-то время жил в Англии, но с возрастом он, видимо, позабыл об английских манерах, обязательном такте и внимании к гостям. Восхищение его романами, которое Энн и ее гости высказывали за столом, казалось ему искренним, и он принимал эти комплименты, словно королевская особа, с некоторой долей снисходительности. Очевидно, поскольку мимика Чандлера была испорчена бесконечным пьянством, выходила уродливая сцена, которую описывает Энн: «В разговоре он не переставал делать уродливые гримасы… отодвигался от собеседника, глядя вдоль правого или левого плеча, как будто у человека неприятный запах изо рта. Пристально рассматривал одежду так, словно старался запомнить детали, чтобы несколько дней спустя покритиковать твой галстук или рубашку. Но все, что он пишет, имеет авторитет и отчетливую индивидуальность, основанную на том, что можно назвать социалистическим гуманитарным взглядом на мир».

Несмотря на неудачный обед, между Флемингом и Чандлером с этого момента неожиданно завязались дружеские отношения. И после своего отъезда в Нью-Йорк американский писатель старался отдать дань внимания своему английскому коллеге, перечитывая его романы и помогая советами.

Впрочем, в письмах Чандлер часто говорил банальные вещи, повторяя других критиков, но для Флеминга именно эти советы были руководством к действию. Он был готов верить каждому слову своего кумира.

Например, Чандлер, прозорливо заметив метания английского писателя между шпионским романом и триллером, предлагал Флемингу определиться с жанром. И действительно, после нескольких романов, больше похожих на триллеры Спиллейна или Чейза, Флеминг довольно резко вернул своего героя в самую гущу шпионских интриг.

Реймонд Чандлер

Также Чандлер вторил высказываниям других о большом литературном потенциале Яна и превалировании жестокости и садизма. Очевидно, этим замечанием он задел Флеминга за живое, поскольку в ответном письме тот пожаловался: «Вероятно, ошибка моих книг заключается в том, что я не воспринимаю их достаточно серьезно, а еще смиренно принимаю, что в тесном кругу об этом ломают голову». Дальше Флеминг шутит, что «окружен невнятными парнями со столь же невнятными реакциями».

Ответ Чандлера продолжал разносить Бонда и Флеминга, последнюю фразу из этого письма Флеминг опубликует после смерти своего друга в 1959 году: «У кого есть капля разума, тому трудно серьезно относиться к персонажу, подобному Джеймсу Бонду. В конце концов, вы пишете „романы о неизвестности“, если не о социологических исследованиях, тогда как мои книги – это просто фантазии о подушке, о разнообразии поцелуев».

Критика от кумира не раздражала Флеминга, наоборот, заставляла еще усерднее работать, а Чандлер все сыпал и сыпал едкими замечаниями: уровень романов после «Казино „Рояль“» снизился, герой картонный, злодеи слишком смешные и прочее. Вдохновленный напутствиями литературного кумира Флеминг, словно прилежный ученик, старательно вычитывал и редактировал очередной роман. Свидетельством этой усиленной работы является рукопись романа «Из России с любовью», которая содержит многочисленные правки автора.

Едва состояние здоровья Флеминга улучшилось, Энн принялась бомбардировать мужа просьбами о совместном отдыхе за границей. Некий компромисс был найден, когда в газету пришло очередное приглашение на ежегодную конференцию Интерпола в Вене.

Путешествие по Европе было, пожалуй, интереснее, чем пребывание в столице Австрии. Флеминги отправились на «Громовой птице» до Бонна. В гостинице «Шаумбургский двор» им достался номер, в котором когда-то останавливалась королева Виктория, перед тем как встретилась со своим будущим мужем, и они провели там несколько веселых дней. Пока Энн ходила на экскурсии и с интересом слушала то, что Ян называл «мифами о Тевтонии», сам Флеминг увлеченно расспрашивал об Эмме Вольф – крупной и некрасивой женщине-агенте НКВД с рыжими волосами, работавшей в Вене. Позднее внешность Вольфе досталась Розе Клебб: «… [ее] редеющие оранжевые волосы зачесаны назад в тугой непристойный пучок». [Перевод автора]

После возвращения в Лондон Флеминг был вынужден возобновить курс лечения и снова вступил в переписку с Чандлером. В этих письмах Флеминг продолжал жаловаться: «моя муза в очень плохом состоянии», а Чандлер, словно мантру, повторял уверения, что тот может писать гораздо лучше. В ответ Флеминг в очередной раз рассказывал о творческом кризисе: «Мой талант достиг своего абсолютного пика в таких книгах, как „Алмазы навсегда“. У меня совсем ничего нет в рукаве. По вашим словам, можно подумать, что я ленивый Шекспир или Реймонд Чандлер, но это не так».

К июлю рукопись нового романа была готова. Первыми читателями стали Даниэль Джордж и Уильям Пломер, которые буквально рассыпались в похвалах: «„Из России с любовью“ – лучший роман». Вероятно, единственное замечание, которое Флеминг услышал от них, относилось к изображению русских, которые казались слишком скучными и плоскими, поскольку в ответном письме Ян пытался оправдаться: мол, он пытался изобразить безликую организацию (СМЕРШ), хотел нарисовать «мрачную и грязную картину», а не человека (в его предыдущем романе Бонду от лица Москвы противодействовал Хьюго Дракс).

Но восторги друзей казались Флемингу издевкой, имевшей мало общего с реальным положением дел, особенно после едких замечаний Чандлера. Ян выслал ему рукопись, однако Чандлер молчал, а Флеминг боялся потревожить кумира. В этот момент кто-то из гостей дома на площади Виктории во время очередной вечеринки с коктейлями в ответ на откровенные признания и высказанные вслух сомнения произнес вслух то, чего больше всего боялся Флеминг: «Наверное, ему просто не понравился [роман]».

Флеминг был в отчаянии. Он опасался, что в своих литературных экспериментах перехитрил сам себя и допустил ужасную ошибку, стараясь выглядеть умнее. Все еще размышляя о будущем своего героя, писатель решился на отчаянный шаг: он скомкал и выбросил «на пол» последнюю страницу романа, где «Бонд укладывается в постель с красивой Наташей Романовой».

И на чистом листе напечатал совсем другой финал:

Женщина по-прежнему не сводила глаз с Бонда. Она переступила с ноги на ногу и незаметно для всех носком левой ноги нажала на подъем правой. Из подошвы правой туфли выскользнуло вперед крошечное острие того же грязно-синего цвета, как и кончики вязальных спиц.

<…>

Мужчинам показалось, что Роза «лягнула» Бонда ногой в порыве последней, уже бессильной ярости. Они готовы были рассмеяться.

<…>

Бонд почувствовал, что тело его начало неметь. Ему стало очень холодно. Он хотел поднять руку, чтобы отбросить волосы со лба, но не смог даже пошевелить пальцами. Стало трудно дышать. Он до боли сжал челюсти и закрыл глаза, как обычно поступают люди, чтобы не казаться пьяными.

Бонд почувствовал, что у него подгибаются колени.

<…>

Потом медленно повернулся и во весь рост упал на темно-красный ковер.

Джеймс Бонд был убит. А для Флеминга его картонный герой больше не существовал. «Нет – не «до свиданья»! Прощайте, мистер Бонд.