Текст книги "Зэками не рождаются"

Глава сорок третья

Котенкин выжимал из «Волжанки» последние соки. Ему надо было оторваться от ментов как можно дальше, но ехать в «засвеченной»[98]98
  Засвеченная – попавшая в поле зрения, обнаруженная.


[Закрыть] тачке было в высшей степени глупо и опасно.

Поэтому, выехав за город, он переоделся в цивильный костюм и сбрил бороду и усы.

Людоед знал, что на первом же посту ГАИ его тормознут, а отстреливаться ему нечем, и поэтому у него созрел план – достать другую машину, прорваться до ближайшего железнодорожного узла и оттуда махнуть на Север, в город С. Там проживала его любимая подруга Люся, с которой он прожил около двух лет после того, как покинул негостеприимное казенное заведение с названием ИТУ (исправительно-трудовое учреждение) – лагерь для зэков строгого режима.

Люся работала буфетчицей в местном ресторане, и Людоед познакомился с ней в первый же день после того, как откинулся по звонку[99]99
  Откинуться по звонку – освободиться по истечению календарного срока.


[Закрыть]. Он забурился[100]100
  Забуриться – зайти, ввалиться.


[Закрыть] в кабак, когда было уже поздно и официантки закончили работу. Людоед был голоден, как зверь, да и выпить ему страшно хотелось – надо было избавиться от напряжения хлопотного дня.

Когда он прорвался к буфету, то увидел женщину 30 – 35 нет, довольно дебелую, но не в такой мере, чтобы можно было отнести ее к разряду толстушек. Просто это была дородная русская женщина, довольно щирококостная, но не жирная, с крупными и правильными, если не красивыми чертами лица.

Буфетчица, увидев высокого изможденного парня с лимонным цветом лица, с квадратным подбородком, скорее догадалась, чем поняла, из какого места он вырвался, и встретила его радушной улыбкой, обнажив свои ровные, белые зубы. Не от хорошей жизни улыбнулась женщина, желая привлечь внимание к своей особе. Поубавились мужики в их округе – кто поизносился от запоев и пристрастного курения, кто был в армии или в тюремном узилище.

Больше всего Людоеду понравилась ее пикантная ямочка на правой щечке.

– У вас не найдется случайно чего-нибудь выпить и поесть? – И на его испитом лице промелькнуло хищное выражение.

– Чего-нибудь найдется, – доброжелательно ответила она.

В буфете у нее нашлась «последняя» бутылка «Пшеничной», немного сыра и даже такой деликатес, как буженина. Он с жадностью набросился на еду, громко чавкая и буквально проглатывая еду кусками. Тогда она подсела к нему и нежным, ласкающим слух голосом спросила:

– Можно с вами выпитъ за компанию?

– Угу, – с набитым ртом промычал Котенкин и, прожевав пищу, выбросил фразу: – За компанию, говорят, жид удавился.

– Что, действительно удавился?

– Да, в Одессе был один жид, чья компания разорилась, и он с горя вздернулся. С тех пор эта поговорка применяется в переносном смысле.

– Да, интересно.

– Ну, давайте выпьем, – грубовато предложил Людоед, разливая по граненым стаканам холодную, приятно пьющуюся водку.

– Ой, мне много не надо, – кокетливо замахала она своей белой пухлой ручкой.

В тот вечер Котенкину удалось пленить исстрадавшуюся по мужской ласке душу буфетчицы, и она пригласила его к себе.

Жила она одна в двухкомнатной квартире с сыном Сергеем, озорным и забавным мальчишкой, которого она иногда «сплавляла» на время к своим родителям, чтобы побыть одной и душевно отдохнуть, так как ужасно уставала от шалостей и капризов своего отпрыска.

… Людоед остановил машину на обочине, невдалеке от лесополосы, сиял бронежилет, в котором обнаружил две дырки от пуль, и закинул его подальше в густоту травы.

То, что в него попало две пули, он почувствовал, когда подбегал к машине, – два сильных удара-толчка в спину, где теперь красовались гематомы размером с голубиное яйцо.

Он открыл капот, сделав вид, что ковыряется в двигателе, а сам исподлобья высматривал автомашину, которую можно было «стопорнуть»[101]101
  Стопорнуть – остановить, чтобы завладеть.


[Закрыть]. Через каких-то двадцать минут позади него послышался визг тормозов, и Котенкин увидел молодого розовощекого мальчишку за рулем новехонького «газона», желавшего, видимо, подработать на ремонте.

– Что случилось, браток? – весело спросил он. – Может, чем помочь?

– Да вот что-то не заводится, помоги, хорошо заплачу.

– А пузырек не найдется?

– Какой базар, – многообещающе улыбнулся Людоед.

Когда мальчишка решил поковыряться в двигателе, Котенкин предложил ему взять свой хромомолибденовый инструмент из багажника.

Пацан, ничего не подозревая, подошел к багажнику и, нагнувшись, начал в нем рыться. Людоед, быстро оглядевшись по сторонам, резко ударил его своим излюбленным приемом по шее и тут же закинул в багажник. Забрав из его карманов все документы, он закрыл его на ключ и, прыгнув в машину, помчался в сторону города.

До города С. Людоед добрался благополучно, когда уже смеркалось и небо стало сизо-грязным.

Людоед, чувствуя, что может промокнуть до нитки, прибавил шагу и стремительно взлетел по лестнице на третий этаж знакомого пятиэтажного дома. Он хотел было позвонить, но что-то остановило его. Котенкин тихо надавил на дверь, и она поддалась. Тогда он бесшумно вошел в квартиру и ошалело уставился на вешалку в прихожей – на ней висела милицейская шинель с погонами, на которой блестело три крупных звезды. Людоеда обуяла дикая ревность. Нащупав в кармане выкидной нож, сработанный зоновскими мастерами, он бесшумно, на цыпочках сделал несколько шагов и остановился около неплотно прикрытой двери, из-за которой услышал приглушенный разговор.

– Ну что, Люся, я сделал все, что мог. Сестренку твою не посадят, но суд будет обязательно, для проформы.

– Славик, дорогой, может быть, можно без суда? А вдруг ее засудят?

– Я тебе сказал, все будет нормально! Ты меня поняла, милая? – произнес мужчина и попытался, видимо, обнять женщину.

– Не надо, Славик, не надо. Я сегодня плохо себя чувствую.

– Ну, как хочешь. Я пошел, – с едва уловимой обидой произнес полковник.

Котенкина всего затрясло. Он еще крепче сжал рукоятку ножа и готов был ворваться в комнату, но в это время услышал голос полковника:

– Ну все, я пошел. Позвонишь мне домой дня через два или три. Таня будет в это время на дежурстве.

– Хорошо, Славик, я обязательно тебе позвоню, до свидания.

Людоед быстро, словно кошка, отпрянул на несколько метров и спрятался в туалете.

Через несколько секунд зло хлопнула дверь. На лбу у Котенкина проступила испарина и под мышками стало мокро.

Через несколько минут он открыл дверь туалета и прямо перед собой увидел Люсю. В испуге она дико вскрикнула и чуть не свалилась на пол.

Людоед подхватил ее, уложил на софу и похлопал по щекам.

Через несколько секунд Люся открыла свои красивые, словно уголь, глаза, чей притягивающий порочный блеск доводил его всегда до безумия.

Он в упор посмотрел на нее и медленно выдавил из себя:

– Завела любовника?!

– Ты что, Игорек? Это ему так хочется.

– А зачем пускаешь к себе мужчин?!

– Сестра моя в беду попала, растрату у нее обнаружили в кассе, а он является братом ее мужа, – медленно и слабым голосом произнесла женщина.

– Где он работает?

– В Управлении, какая-то важная шишка, обещает помочь, но все тянет резину, думает, что я с ним спать лягу. За нее тридцать тысяч в кассу внести надо, тогда можно дело закрыть!

– И ты его за этим пригласила?

– Да сам он пришел, Игорек, ты чего, не веришь мне, я его еле выпроводила.

– Смотри, красавица. Я ведь враз башку отвернуть могу.

– Не ревнуй, миленький. Я тебе верной была, – она медленно приподнялась, обхватила его воловью шею руками и впилась в его губы жадным исстрадавшимся по любви поцелуем.

Людоед немного отмяк, а когда она прижалась к нему своими крупными грудями, у него прошла вся обида, тем более что он за время своих бегов изрядно изголодался по такому чувственному женскому телу.

Котенкин жадно схватил Люсю, крепко прижал ее к себе и, быстро раздев, бросил на тахту.

Она застонала и, томно закрыв глаза, замурлыкала, словно кошка…

Людоед расслабился. Он был весь в поту, словно взмыленный конь. Почувствовав себя необыкновенно счастливым, облегченно вздохнул. Затем принял душ, с наслаждением смывая с себя выступивший пот и грязь, оделся и, вытащив из бумажника деньги, протянул их Люсе:

– Двадцать штук тебе хватит, чтобы закрыть дело?

– Вполне. Десять штук я где-нибудь наскребу в долг. Ой, спасибо, Игорек. Я безмерно тебе благодарна. Ты такой благородный, добрый. – И она горячо расцеловала его.

Глава сорок четвертая

– Осинин! Приготовиться на выход. – В открытую кормушку прозвучал сиплый голос высокого и худого, словно жердь, вертухая.

– Адвокат подландал[102]102
  Подландать – подойти.


[Закрыть], – резюмировал Макинтош, которого Виктор взял в свою семью кентом.

Осинин быстро оделся, и через минуту его выпустили из камеры. Он прошел тюремный коридор, вымощенный коричневой плиткой.

– Сто-ять! – скомандовал контролер. – Сюда, – показал он рукой в приоткрытую дверь.

За столом сидел Светленький и что-то сосредоточенно писал.

– А, Виктор? – добродушно улыбаясь, проговорил Аркадий Сергеевич. Он, чуть сгорбившись, вышел из-за стола и протянул ему свою пухлую руку. – Вы свободны, – вежливо, но строго бросил он надзирателю.

Виктор почтительно пожал ему руку и спросил:

– Чем меня порадуете?

– Судебная система – вещь каверзная. Никогда не узнаешь, где подстелить, чтобы упасть. Будем посмотреть, – имитируя кавказский акцент, произнес Аркадий Сергеевич. – Но я тебя тем не менее порадую. – И он вытащил из-под стола дипломат, а затем, когда замки дружно взлетели, взору Виктора предстала захватывающая для зэка картина: две палки холодного копчения сервилата, две банки красной и две паюсной икры, несколько лимонов и пять плиток шоколада. При виде такой снеди Виктор обалдел.

– А вот тебе записка, – протянул он Осинину вчетверо сложенный листок.

Виктор нетерпеливо развернул бумажку и прочел. «Милый Витек! Я приехала в С. вчера вечером с мамой, отыскала Аркадия Сергеевича, и обо всем договорились. Не падай духом, держись! Я верю в тебя, ты невиновен. Данильчик уже начал ходить, он очень забавно смеется, а мама и Мариночка передают тебе большой привет. Марина очень скучает по тебе, все спрашивает, где папа. Крепко тебя целуем и ждем. Твоя навеки Тоня».

Осинин еле проглотил подкативший к горлу ком.

– А почему она сигарет не передала? – постарался переключить он свое внимание, чтобы подавить чувства.

– Но ведь ты же не куришь?

– Да, но зато мои кенты курят.

– Вот возьми мои.

– Да вы что, Аркадий Сергеевич, ведь это же «Филипп Моррис».

– Бери, бери, говорю.

– А как же я всю эту хаванину пронесу? Меня же прошмонают.

– Не мне тебя учить, растасуй по карманам, а немного здесь поешь.

– У нас так не принято.

– Согласен. Напиши ответ Тоне. Она ждет меня у проходной. Завтра будет суд.

– Завтра? Я совершенно не подготовился.

– Извини, Виктор, так получилось. В следующем месяце я ложусь на операцию.

– А что с вами?

– Почки. Но это не твои проблемы, – мягко произнес Светленький. – Давай перейдем к твоему делу. Я изучил его внимательно и пришел к выводу, что дело твое выигрышное, но все будет зависеть от того, какого прокурора и судью сниспошлет нам судьба.

– Понятно. Се лявуха. Но ведь у меня же явная самозащита, пусть даже я допускаю превышение пределов необходимой самообороны.

– Дорогой Витек, – похлопал его по плечу Светленький, – не забывай, где мы живем. В общем, завтра ты должен говорить спокойно, без эмоций, постарайся хорошо выспаться, много не говори, судьи этого не любят. В последнем слове также будь как можно более краток. Да, вот еще неплохо было бы сообщить на суде все данные про ту деву, которая скрылась с места происшествия. Ведь она фактически спровоцировала драку. Может быть, ты сейчас мне все расскажешь?

– Не стоит, Аркадий Сергеевич. Я сам во всем виноват.

– Ну, смотри, – вздохнул Светленький, – хозяин-барин.

Не успел Осинин войти в камеру, как его обступили со всех сторон и с нетерпением закидали вопросами:

– Ну, как дела?

– Где был?

– Кто вызывал?

– Как там на свободе?

Виктор едва успевал отвечать. Он понимал нетерпеливость людей, лишенных свободы. Это было вполне объяснимо.

Каждый раз, когда кто-нибудь приходил после вызова в камеру, подвергался подобной «атаке».

Но когда он вытащил из-за пазухи гостинцы, камера взревела.

– Вот это да! – вскричал один босяк, – я даже на воле подобное не хавал.

Но больше всего восторга вызвали сигареты.

Осинин раздал всем по одной, а остальные отдал своим кентам.

До позднего вечера сидел он над записями по своему делу, которые вел после его закрытия.

Он детально расписал все варианты вопросов, которые могут ему задавать на процессе судья и прокурор.

«Что же будет завтра, как сложится моя судьба?»

До глубокой ночи Осинин ворочался в постели, вздыхал и прокручивал в голове все нюансы.

Отключился он неожиданно, а когда проснулся, было уже около восьми.

Ребята не стали его будить на подъем. На столе стоял завтрак, но он к нему не прикоснулся, а быстро собрал свои вещи и стал ждать вызова.

Глава сорок пятая

Наконец Узбек вздохнул свободно. Какое счастье лежать на шконке с пусть и ненакрахмаленными и ветхими простынями, слышать вокруг себя шум, гвалт, смех своих сокамерников, хотя и не совсем жизнерадостный, играть в шахматы, домино или читать книги.

Время здесь летит довольно быстро, не то что в одиночке или в КПЗ.

Чувствовал себя Узбек в тюремной камере уютно еще и потому, что ему льстили сокамерники.

Узнав о том, что его «повязали» за бандитизм и убийство, большинство подследственных, которые впервые привлекались к уголовной ответственности, то ли от испуга, то ли желая иметь сильного покровителя, заискивали перед ним и искали с ним дружбы.

Узбек это оценил мгновенно, тем более что он просидел на малолетке около девяти месяцев. Свою судимость от следствия он скрыл. Это прокатило, видимо, потому, что он попал под амнистию со снятием судимости и в картотеку МВД, таким образом, не был внесен.

Сокрытию судимости помогло еще и то обстоятельство, что Узбек предусмотрительно «потерял» паспорт и сменил местожительство. Об этом он, конечно, ни с кем не делился, так как знал, что в камеру могут закинуть «наседку»[103]103
  Наседка – тайный агент из среды зэков или ментов.


[Закрыть], которая может виртуозно выведать кое-что интересное у болтливого или наивного сокамерника, желающего похвастаться перед провокатором своими «подвигами».

Вычислить такого артиста Узбеку не составляло труда.

Однажды к нему в камеру закинули одного очень приблатненного черта. Он был весь на пантомимах[104]104
  Быть на пантомимах – быть очень подвижным, ерничать.


[Закрыть], так и сыпал жаргонными словечками, лез почти внаглую в душу к Узбеку, все расспрашивал его, рассказывая про свои похождения, угощал чифиром (чифир, принятый в большом количестве, словно алкоголь, делает человека болтливым и несдержанным), желая что-либо выведать о его делах, но Узбек вовремя смекнул и замкнулся, однако «наседка» все не успокаивалась, тогда он не вытерпел и в бешенстве заорал:

– Пошел ты на… !

На следующий день «наседку» убрали.

Через некоторое время Узбек уже держал камеру в руках и вновь пришедших, иногда запуганных и робко взирающих на окружающих их обитателей, подвергал прописке – то есть заставлял пройти через все испытания: обливал водой, бил скрученными полотенцами, заставлял прыгать и т. д.

Однажды в камеру запустили худощавого, чернявого парня. Он держался уверенно и с достоинством.

– Откуда, земляк? – спросил его первым делом Узбек, который взял за правило на правах главшпана камеры расспрашивать новеньких.

– Какая разница, – хмуро ответил чернявый.

– Грубишь, землячок, – заметил ему нравоучительно Узбек, но больше расспрашивать не стал, почуяв в нем конкурента.

Он подозвал своих пацанов и велел им позаниматься строптивым парнем.

– Я ни в какие игры не играю! – заявил с достоинством новенький. – Здесь не детский сад.

Пацаны растерялись и молча отошли от него.

Тогда Узбек подошел к нему и, не говоря ни слова, изо всей силы хлестко ударил его в подбородок правым аперкотом снизу вверх.

Парень упал, но тут же вскочил и кинулся на Узбека. Узбек успел вторично нанести ему удар, но парень держался на ногах, и ему даже удалось разбить Узбеку лицо.

На новенького тут же налетела целая орава – человек пять или шесть, и начала его нещадно избивать. Били как попало и куда попало. Через некоторое время лицо парня напоминало кровавое месиво, но зэки, словно опьяненные видом крови, продолжали остервенело мутузить лежащего.

Вдруг двери с лязгом резко отворились, и в камеру вбежали контролеры. Избивавшие тут же разбежались по своим шконкам, словно мыши по норам.

Тогда контролеры начали наугад выдергивать из камеры подозреваемых и сажать их в отстойник[105]105
  Отстойник – специальная большая камера для временного нахождения в ней узников.


[Закрыть]. Не минула эта участь и Узбека.

Через несколько часов его вывели из камеры и привели в кабинет.

– Герман Владимирович? – удивился Узбек.

– Да, садись. Ну что, загуливаешь? – улыбнулся Понтияков. – Мне тут вот Виктор Павлович, замначальника по режиму, заявил, что ты в хате за главного канаешь. Готовит тебе постановление на десять суток карцера. Он бы тебе пятнадцать выписал, да нельзя по закону, пока ты не осужден.

– Вот как, но ведь я невиновен, я не избивал его.

– Не надо ля-ля, – скептично посмотрел на него Понтияков. – Но я не за этим пришел. Это дело администрации изолятора. Я думаю, Виктор Павлович тебя простит, я с ним переговорю потом, а сейчас мне надо с тобой побеседовать по твоему делу.

– Так, я вас оставлю одних. Вы ведь зайдете ко мне потом? – спросил зам. начальника тюрьмы.

– Да, да, обязательно. В любом случае. – Объясни мне теперь, – обратился к Узбеку Понтияков. – Тебе Людоед случайно не рассказывал про своих знакомых или родственников? Может быть, ты знаешь, где живет его жена или какая-нибудь сожительница? А с карцером я утрясу, да и сроку тебе поменьше постараюсь сделать. На, держи, – и он протянул ему две пачки сигарет и пачку краснодарского чая.

– В принципе Людоед никому ничего не рассказывал. Жил он один, но где его родители живут, вы, конечно, должны знать.

– Это все понятно, но ты пораскинь мозгами, может, что-нибудь вспомнишь, а?

Узбек распечатал новую пачку «Астры». Жадно в несколько затяжек выкурил полсигареты, затем прикрыл глаза, напрягая память.

– Был такой момент, – проговорил он медленно через несколько минут, – это было года два тому назад, когда я только что познакомился с Котенкиным. Он пригласил меня к себе домой, угостил отменным коньяком, а затем куда-то вышел. От скуки я начал рассматривать оригинальную посуду и интересные книги в его «Хельге». Но я люблю читать зарубежную литературу, поэтому в первую очередь обратил внимание на свежие номера «Иностранки». Из одного из них, когда я перелистывал его, выпала небольшая фотография миловидной женщины. Я быстро поднял ее и на обратной стороне прочитал: "Любимому Игорьку от Люси. Город С. "

Я запомнил название этого города, потому что там живет мой дедушка, дядя моей матери.

– Город С, говоришь?

– Да. Я тут же вложил журнал на место и вернулся за стол.

– Ну ладно. Родина тебя не забудет, – иронично проговорил Понтияков. – А насчет карцера я решу. – И он энергичным шагом вышел из кабинета.

Глава сорок шестая

Осень в городе С. выдалась на редкость славной: можно было побродить по лесным рощам, которые были разбросаны по окраинам города, но Людоед твердо решил держать себя под домашним арестом…

Днем, чтобы убить время, он запоем читал всякие детективы и порнографические романы, отъедался и отсыпался, а поздно вечером, когда приходила с работы Люся, он, поужинав с нею и выпив пару стаканов чая с коньяком и медом, так называемый пунш, с жадностью и звериной страстью набрасывался на Люсю и почти до самого утра занимался с ней любовью.

Буфетчица удивлялась затворническому образу жизни своего любовника, но ни о чем не расспрашивала, боясь вызвать его гнев. Она оставила ему запасной ключ от своей квартиры, и он говорил ей, что якобы ходит днем по делам, а иногда, когда она его упрашивала, особенно в выходные дни, сходить с нею в кино или на какой-нибудь концерт, он сказывался больным или говорил, что ему просто неохота.

Так продолжалось несколько недель.

Котенкин не знал, что предпринять. Ему не было известно, повязали его кентов или нет, и где они вообще находятся – то ли в тюрьме, то ли в бегах. Кроме того, размышлял про себя Людоед: кентам своим он вроде бы про сожительницу в городе С. ничего не рассказывал.

В общем, он играл с жизнью в темную. В городе у него были друзья, но как найти их, не навлекая на себя подозрений, – ведь ему необходимо было затаиться, и чем дольше, тем лучше.

Чувствовал себя Котенкин очень неуютно, тем более что у него не было оружия, а отдавать свою жизнь ни за понюшку табака ему вовсе не хотелось. Котенкин старался, как мог, Изменить свою внешность: отращивал подлиннее бороду, изменял прическу, но как быть с лицом – с глазами, носом, с подбородком, который его особенно сильно выдавал, вот только если густая длинная борода его скроет немного. Лишь бы Люся не впрудила[106]106
  Впрудить – выдать.


[Закрыть], вроде не должна, но догадывается, коза.

Можно было бы сделать пластическую операцию, но где найти такого врача, а если и найдешь, он все равно тебя вдудонит[107]107
  Вдудонить – выдать.


[Закрыть] ментам.

Потихоньку он начал делать вылазки в город, надо было создать новую банду, не будет же он вечно сидеть под Люсиной юбкой. Она и так начала давить на него косяка[108]108
  Давить косяка – коситься.


[Закрыть], хотя он периодически подкидывал ей деньжат на одежду, а недавно дал ей целых полторы тысячи на импортную стенку. На день рождения он подарил ей старинные бриллиантовые серьги, которые забрал у своей жертвы, богатой спекулянтки из Новороссийска. В розыске они, конечно (он это знал однозначно), давно уже не числились из-за срока давности.

– А почему это мы никуда не ходим? Хоть бы раз в кино сходили! – спросила его как-то Люся, капризно надув губки.

– Сходим, обязательно сходим, тем более что мне скоро опять в экспедицию идти надо, поэтому хочу отлежаться.

«Знаем, в какую экспедицию», – подумала про себя Люся, но вслух ничего не сказала.

Прошло еще несколько месяцев. Людоед почти успокоился.

– Как там твой мент? – прищурившись, спросил он ее однажды вечером, когда она, измочаленная, пришла с работы, таща с руках две пузатые сумки снеди, от которых ныли руки. – Помог твоей сестре?

– Все нормально, дело закрыли, но если бы ты не дал денег, он бы, я думаю, не помог.

– А в гости не напрашивается больше? – шутливым тоном спросил он, чтобы не вызвать подозрения.

– Ты что, Игорек, ревнуешь?! – она подсела к нему на софу, взъерошила его волосы руками и звонко поцеловала в губы. – Ведь я же так люблю тебя, котик.

Что-то шевельнулось в душе у Людоеда, какую-то долю секунды он расслабился и привлек ее к себе.

«А что, если жениться на этой милой женщине? Она такая теплая и добрая. Жить, как и все люди. Но ведь я – злодей, душегуб. – И тут же острой бритвой резанула мысль: – А трупы?! А менты? Нет, конченый я человек, нечего сентиментами заниматься. Что будет – то будет».

– Может, в кино сходим сегодня, а? Очень интересный фильм идет.

– Какой?

– «Калина красная» Шукшина.

– Мура, наверное, какая-нибудь?

– Да нет! Фильм что надо! Про тюремщика одного, как он на заочнице женился. Его потом бандюги убили.

«Не мешало бы посмотреть», – заинтригованно навострился Котенкин. Он подошел к зеркалу и довольно отметил про себя, что борода его отросла достаточно. Вечером не так будет заметно.

– А какие там сеансы?

– На семнадцать и девятнадцать часов.

– Бери на девятнадцать.

Фильм очень понравился Котенкину. Ему даже стало жалко главного героя.

– Ну, как фильм? – спросила его в толпе Люся, когда они вышли из кинотеатра.

– Что?! – Людей было очень много, и Котенкин не сразу расслышал ее. – Фильм хороший, но много надуманного и наивного. Например, взять хотя бы такой фрагмент, когда мужской хор исполняет в зоне особого режима песню «Вечерний звон».

– А что? Очень оригинально, – взяла его под руку Люся. – Просто бесподобно.

– Нет, в жизни так не бывает. «Полосатики» никогда не станут выступать на сцене.

– «Полосатики»? А кто это?

– Ну, заключенные особого режима, они носят полосатую форму, как в Освенциме, даже головной убор обшит полосатой материей – коричнево-белой.

– А откуда ты знаешь?

– Друзья рассказывали, – спохватился Котенкин.

– Молодой человек, у вас не найдется случайно прикурить?

«Приехали», – пронеслось в голове у Котенкина. Перед ним стояли двое рослых ребят с чекистской выправкой. Он хотел было сказать, что не курит, но вспомнил про кастет, который лежал у него в правом кармане костюма.

– Найдется, – выдавил он из себя улыбку и сунул руку в правый карман.

В ту же секунду, словно из-под земли, выросло еще трое плотно сбитых парней, один из которых сзади больно сдавил его горло, а двое схватили его правую руку, ловко вывернули ее и вырвали из его цепких пальцев кастет.

Еще через секунду он лежал, скрежеща зубами, на земле, с наручниками на руках, а потом его затолкали в черную «Волгу».

Люся дико заорала: «Помогите, бандиты», но один из молодых людей вытащил удостоверение КГБ и сунул его ей почти под нос.

– Это он бандит, а мы лишь задерживаем его. Вы его длительное время скрывали.

– Я?

– Да, вы! Вас тоже могут привлечь к уголовной ответственности.

– Я ничего не знала, – вдруг по-бабьи завыла женщина.

– Разберемся. А пока садитесь в машину.