Текст книги "Сверкающие бездны лабиринтов, или Прикосновение к вечности"

О нынешней гражданской войне я не хочу ничего писать. Война глупая, спровоцированная и развязанная не археологами-фанатами, и даже не пьяной толпой, а теми, кто в конечном итоге предает народ.

Когда затевается война, меньше всего думают о ее жертвах. А ведь в сражениях всегда погибают самые лучшие. Те, кто развязывают и финансируют войну, потом неплохо зарабатывают на восстановлении всего разрушенного.

Те, кто подавляет мятежи, должны быть благодарны людям (народу) за этот бунт, и это восстание значит, что еще не весь ресурс воли (веления, волеизъявления) истреблен в людях за годы смуты, анархии и криминального «беспредела»! А это самый главный ресурс – начало начал. Без этой воли, которая живет и сохраняется, невозможно совершить Великое. Без этой воли нет и не будет в людях трудолюбия, бережливости, целомудрия, старательности и основательности. Ибо ПОКА ЧЕЛОВЕК ВОЛЕН ЧТО-ТО ДЕЛАТЬ – ОН ЖИВ. Эта воля, бывает, застоится невостребованная и начинает загнивать, а потом прорывает, как чирей или фурункул. И гной, и чистая кровь – смешанные, выносятся наружу.

Может, потому бунт (восстание) кажется уродливым явлением, что вместе с добродетельным в большей степени высвобождается злое и жестокое в людях. И сколько потом нужно доброты и терпения, чтобы эту злобу подавить, растворить и забыть о ней…

Из дневника Бродячего Поэта:

…Может кто-то в это не поверит, но существует некая естественная гармония, которая, как бы мы ни хотели, восстанавливается. Это свойство материи природы, фундаментальное стремление к целостности свойство восстановления, воссоздания целостности называется АБИАРНОСТЬЮ.

Лабиринт абиарен – по той простой причине, что, проходя его, чувствуешь, как внутри тебя образуется глубина, которую называют кто душой, кто психикой, кто рефлексами, но суть ГЛУБИНЫ (ГЛУБИННОСТИ) от этого не меняется.

Так, верно, и космическая глубина также имеет абиарную природу. И это свойство проявляется в любой материи от микроскопической пылинки до каких-то галактических масс и отдельных космических тел. Тело в космосе явление уникальное, как Земля, например. Для планетной системы Земля является внутренней (глубинной) структурой, атмосфера – внешней.

Надо сказать, что абиарностъ триедина. В ее названии уже заложено это триединство. А – отрицание, би – два, т. е. двойное отрицание, арность – многообразие, множество, бесконечное разнообразие, может, даже – поток, процесс.

В это можно верить или не верить, но это так и есть. Это то, что никогда никому не удается познать до конца. Но в глубине этой принципиальной непознаваемости мерцает огонь возможности познания.

На поверхности сознания, на поверхности проявленного КОСМОХАОСА мы в силах увидеть и познать следы глубинных процессов.

И мы не просто должны познавать глубинное, мы должны сохранять его.

В этом знании и уверенности, что глубинное существует, – залог того, что мы можем познать поверхностное.

Мне думается, лабиринты как раз возвращали людям способность самоуглубления, а иначе обновления. Материя внешняя и антиматерия внутренняя находятся в некотором, пока неразгаданном АССИМЕТРИЧНОМ (или проще сказать АБИАРНОМ) СООТНОШЕНИИ.

Абиарностъ универсальна. Она проявляется как на самом тонком уровне – субатомном, так и на космопланетарном, а также на социальном. Для примера: если есть один страдающий, болящий за кого-то человек, значит, есть тысячи праздных, эгоистичных людей; если есть одна переполненная болью душа, то существует множество пустых душ.

ГАРМОНИЯ НЕЗЫБЛЕМА. Когда она нарушается, происходят войны, эпидемии и даже природные катаклизмы. Надо уметь предвидеть и предотвращать их. Но на такое видение способны единицы, а для предотвращения нужна сплоченность, альтруистическая готовность – помочь ближнему – тысяч людей! Поделиться теплотой и добротой с нуждающимся, поделиться болью и пережитым, и может быть обогатить, вдохнуть в чью-то жизнь и душу ИМПЕРАТИВ ГАРМОНИИ.

Если научиться видеть Гармонию, можно прогнозировать социальные явления».

Скулд опять погрузился в размышления.

«А явление Бродячего Поэта, социальный феномен, что он гармонизирует? Самодовольство, бездушие, пошлость, оседлость, устаревание души, потерю живости?

Все это пока сложно объяснить. Может из этой необъяснимости следует, что никто не виноват в своем предназначении, в содеянном… Тогда отчего же всех судят?.. Отчего все с рождения ПРИГОВОРЕНЫ к смерти?

Тайна, какая-то не укладывающаяся ни в какие рамки, ни в какие схемы, и не подлежащая никакому бы то ни было изощренному объяснению».

И Скулд ощутил внутри себя и на себе дыхание этой тайны. Он ощутил СОПРИЧАСТНОСТЬ к ТАЙНЕ.

Из дневника Бродячего Поэта:

«Так что сирые, убогие страдальцы-скитальцы и поэты, даймоны-мыслители (вид человека творческий (огнекрылый)) несут на своих худых плечах и сгорбленных спинах тяжесть мира, тяжесть и непосильную ношу того самого, созданного ими же мира. Они единственные, кто сопротивляется тотальному разложению всего и вся и деградации человека, уничтожению души.

Деградация видового разнообразия разумного живого человечества налицо. Если миллиарды людей эволюционируют в никуда, в бездну, к самоуничтожению, к гибели, должен быть кто-то, кто идет к истине, к совершенству. В этом и заключается ИМПЕРАТИВ ТРЕБОВАНИЯ ГАРМОНИИ.

Для восстановления постоянно теряемой гармонии что только люди не предпринимали и не предпринимают: возводят храмы, соборы, пирамиды (да-да, это показывает, какая у людей Вера, какое было стремление к Гармонии с КОСМОСОМ), строили лабиринты, ваяли, создавали многотомные труды – в надежде объяснить мир и в конечном итоге познать и понять его. Люди создавали богов, и на вере в них появились религии, пытаясь хоть как-то соединяться с высшим миром, с Всевышним или просто со Вселенной…

Но всё тщетно…

Странное дело: вера подлинная всегда востребована, в этом ее феномен. Мы-то, смертные, чаще всего не востребованы до конца! Часто нужны лишь наши руки, редко мозги, еще реже – душа, и почти никогда внутреннее свечение!

Крылатое Свечение Мысли!..

А вот вера востребована всегда, и всегда она оправдание, и всегда она – путь: с нее начинается и заканчивается жизнь человеческая: при рождении – Вера в Доброту, в Любовь, в Рождение Души, при смерти – вера в Бессмертие Души. Рождается человек в боли и умирает в страданиях.

 
Боль как шанс на исцеленье веры…
Любовь – первопредчувствие иного,
И пробужденье подлинной души.
 

Это Арника XXX. Как много она объясняет! Еще больше скрывает…

Понятия часто не выявляют, а скрывают. Такова парадоксальная природа Языка. Но, верно, есть Праязык, говоря на котором, люди понимают друг друга без слов – язык прикосновения и внутреннего излучения тепла и доброты».

Из дневника Бродячего Поэта:

«Война вот-вот закончится…

Это очевидно. Сейчас уже не важно, кто победит – лишь бы не было войны.

Поток света, в котором я пребывал всю жизнь, иссякает, он теряет свою силу, теряет меня. Сказка моей жизни кончается. Сказки редко бывают веселыми. И только в веселых сказках зло побеждается добром, а в жизни доброта отвергается всеми.

Как мало новизны вокруг… Мир стремительно – быстрее, чем мы ожидали, чем это кажется – устаревает. Люди теряют интерес к жизни, теряют чувства, теряют душу, пустеют. И людей тут же заполняют злоба, ненависть, зависть. Природа не терпит пустоты. Это от того, что люди точно не знают, что такое новое, что значит – новое. Часто они выдают за новое забытое старое или иначе скомпонованное, разбитое, скомбинированное поверхностное старое.

Абсолютно новое всегда рождается из скрытого (глубинного), сокрытого в старом! Причем новое всегда двойственно: оно рождается как внутри старого, так и далеко (непознаваемо далеко) за пределами старого. В этом тоже абиарность!

Любая идея, высказанная кем бы то ни было (обычно мыслителем) – как вирус, вызывающий смертельную болезнь. Человечество пока не переболеет этой идеей, не освобождается (не избавляется) от нее. Такая идея имеет свое название и называется МИФОМ.

Чем абсурднее идея, тем легче она усваивается, быстрее и активнее начинает внедряться в массы. Люди пытаются превратить (воплотить) Идею в Реальность.

Бывает, человечество заболевает Идеей надолго, и тогда только один путь излечения – Война. Войной Идея уничтожается: люди начинают видеть утопичность идеи. Бывает, что одной войны мало, чтобы выкорчевать из голов людей идею. Идеология – это страшнейший из вирусов. Но он может быть в некоторых случаях обращен на пользу. В природе все изначально несет добро. И лишь по истечении времени (первый фактор разрушения) и несовершенства человеческого восприятия (второй фактор разрушения) нечто становится враждебно человеку. Иногда заболевание удается устранить в начальной стадии, иногда оно переходит в хроническую стадию, и тогда Идея устраняется совместным созидательным трудом и творчеством народным, трудом самоотверженным и бескомпромиссным, творчеством – жертвенным и бесстрашным.

Вчера меня один человек назвал главным Идеологом Восстания – мятежа сепаратистов.

“Разве я призывал когда-нибудь к свержению существующего строя и насилию?”

“Нет! – отвечал человек. – Просто при чтении Арники в любом здравомыслящем человеке рождается Дух свободы. Дух сопротивления и бунтарства!”

“Дух сострадания, дух достоинства, дух стремления к Иной живой жизни!” – добавил я.

Люди не договаривают многого – то ли умышленно, то ли из-за несовершенства языка…

В недоговоренном, недосказанном часто и заключен момент истины!

Да, я прекрасно осознаю, что любое революционное изменение в обществе – это море крови и боли, море слёз, это смерть, это гражданская война. Как же можно призывать к смерти! Арники зовут к жизни. Они в принципе никуда не зовут – они и есть сама жизнь. Но человек возражал мне: “Это только тупоголовый, с примитивным умом может сказать, что Арники ни к чему не призывают. А свободомыслие? Ведь это то главное, что во все века пытались истребить догматики церкви, инквизиторы, чиновники от нации, вожди всех времен и народов, рабы всех мастей и званий!” Красиво сказал. Я отвечал ему: “Наши страдания от ощущения чувства неполноты! Невыразимое словами, не могущее быть понятным обычным способом, это ощущение становится невидимой, но быстро прогрессирующей патологией”.

Свободомыслие – неуловимое мгновение восторга от бытия. Свободомыслие – это не коммунизм, и к нему нельзя прийти, с ним можно только родиться. Свободомыслие не доктрина, не руководство к действию. Это вспышка мысли!

Я общался с мятежниками всего пару дней. Они меня настойчиво привечали. Предлагали посты и портфели, институт ну или, на крайний случай, лабораторию. Хотя прекрасно знали, что я никогда не соглашусь. Уже тогда, в самом начале мятежа, я знал, что они проиграют.

– Вы будете побеждены! – сказал я им без жалости и прямо в глаза. А потом добавил:

– Да у вас есть ясная цель, план действий, есть благородный порыв, готовность изменить жизнь к лучшему. Но все это исходит из одной только воли к власти, а этого слишком мало. Волей к власти можно пустить много крови, можно очистить людей от скверны, ведь когда прорывает чирей, вместе с гноем вытекает много крови. Волю к власти придумал Ницше от собственного бессилия, пребывая в полном безволии. Это была его Идея. Переосмысливая ее и развивая, он пытался победить свои многочисленные недуги, свою неспособность чего-то хотеть и иметь. Но для простых людей, нормальных, такие Идеи всегда губительны! Такие идеи зомбируют сознание, парализуют волю! Такие идеи опустошают людей, иссушают и испепеляют изнутри.

Волей к власти человек опьяняется, дуреет от нее, и в конечном итоге он потом не помнит, зачем начал войну, во имя чего. Идея воли к власти очень коварна. Воля к власти быстро переходит в жажду власти, последняя в жажду крови и смерти.

И они опять возразили мне: “Воля к власти – это основной фундаментальный мотив поведения, некая пассионарная матрица -доминанта поведения, приводящая в действие многомиллионные массы людей. Такой волей обладают единицы, которые и являются вдохновителями и проводниками тех самых масс”.

Наверное, я бы с ними согласился… через тысячу лет.

Воля к власти – одна сторона медали, сторона внешняя. А внутренняя? Придя к власти, сможете ли вы повести людей туда, куда звали?.. Звать к чему-то одно, а вести почти вслепую – другое. Звать – утопия, вести – антиутопия. И все кончается самоуничтожением.

Глашатаи и поводыри…. Кто из них более правдивей и искренней?! Демагоги-крикуны всегда склонны к предательству.

Война – испытание для каждого человека. Испытание – это выбор между жизнью и смертью. Это выбор между смертью и бессмертием. Вот и вожди всегда думают: дай-ка проверю свой народ, испытаю на преданность себе и крепость Духа. И испытывают.

А люди… одни живут в страхе перед войной, другие просто живут войной, готовые умереть за вождя».

Из дневника Бродячего Поэта:

«Вчера сидел и думал: зачем?

Во имя веры. Одной, сжигающей душу, веры в то, что существует в каждой живой душе – душа родственная. Помимо души, живущей внутри каждого человека, есть внутри этой души – родственная душа (как образ-матрица), фантом этой родственной души летуч и живет за пределами человека. А вот внутри родственной души живет то, что прорывается в сознание, в момент Агонийного бреда – третья составляющая души. Как странно: родственная душа живет внутри же тебя. Когда эти три части воссоединяются в результате прорыва, предсмертной агонии, когда они объекты пламени, тогда познаешь себя и открывается Иной мир.

Вспоминаю, как один из преподавателей университета, в котором я учился, заявил категорично: ’’Идиотом может считаться тот, кто не может выразить словами свою мысль”.

Я встал и спросил преподавателя: ”А если мысль достигла такого состояния и такой высоты, что ее просто невозможно выразить словами?” (Тогда еще не знал, что живые высокоорганизованные целостные образования обладают потенцией достижения, устремленностью к целостности. Устремление к усложнению (эволюция) не есть путь природы. Природа всегда устремлена ни к сложности, но к целостности). Потом я добавил: “А если представить, что мысль прорвалась, вырвалась за пределы языкового смыслообразования?.. Это такое состояние мысли, когда она становится единым и единственным для организма ощущением”.

И преподавателю нечего было мне возразить. Много позже я понял, что тот, кто достигает такого состояния мысли, которое невозможно выразить словами, совсем не идиот, а гений. Как тонка эта грань между гениальностью и безумством!!!

Откровения гения – по природе своей то же, что и Агонийный бред.

Агонийный бред – это увлекательное, полное опасностей путешествие мысли по Вселенной, творимой самой этой мыслью. Как возможно осмыслить мир, который до этой мысли не существует, и как творить мир, если до этого мира мысли не существует?.. Никому еще на этой земле не удалось испытать состояние Агонийного бреда, хотя оно теоретически описано досконально, но не изучено. Я хочу испытать. Может, в этом и смысл жизни… Нужно сгореть дотла, до огарочка. Только огарок свечи дает самое жаркое, все освещающее пламя, внутри которого рождается тот самый несуществующий и одновременно существующий мир».

Скулд перевернул последнюю страницу тетради-дневника.

За окном начинали разыгрываться предсказания умирающего скитальца. Вдруг, совершенно мистическим образом, чуть освещенное пространство сторожки разрезали вспышки молнии, и тишину разорвал такой раскат грома, что стекла, едва удерживаясь в рамах, задребезжали пронзительно и звонко.

Поэт на топчане зашевелился, девушка-скрипачка вздрогнула во сне.

Скулд зажмурил глаза и пригнулся, затрясся весь. «Вот конец света!» – пролетела мысль. Он подумал ненароком, что это снаряд, выпущенный из дальнобойного орудия, попал в окно. Скулд бросил мимолетный взгляд и на горизонте, совсем близко, увидел низкую черную тучу, которая вчера едва только обозначала свое присутствие.

Пророчество Бродячего Поэта начинало сбываться.

Природный Апокалипсис!

Так, оскверненная войной, залитая кровью, наполненная злостью Земля взбунтовалась: решила отомстить людям за свое поругание!

Шпингалет одного из окон, державшийся на одном гвозде, все-таки не выдержал шквального порыва ветра и отлетел. Окно распахнулось.

Скулд тут же подскочил как ошпаренный, бросился к окну – закрывать.

Ветер уже успел занести порцию свежего воздуха. Ионизированный электрическим разрядом молнии, воздух стал прозрачным и легким, и, кажется, впервые за последние девять военных месяцев, задышалось легко. Скулд это отметил про себя. Природа словно выдохнула после долгой вынужденной задержки на вдохе.

Едва только Скулд успел затворить окно и забить гвоздь в раму, как скрипучая дверь отворилась и впустила в дом очередную порцию свежего ионизированного воздуха.

– Что за напасть?! В сентябре такая гроза?.. Что-то неладное… – ворчал себе под нос старый смотритель, перебирая в уме последние осени.

Когда дверь была надежно подперта доской, Скулд бросился к тетради. Он бы не простил себе, если бы не дочитал последнюю страницу, тем более исписанную таким разборчивым, хотя и мелким почерком.

И опять Скулду показалось, что строчки светятся каким-то таинственным, загадочным светом.

Последняя страница дневника Бродячего Поэта:

«Вчера я попросил Дэвианту сыграть мне что-нибудь грустное и даже скорбное, что-нибудь из Вивальди или Генделя. Когда Дэвианта заиграла, тут же вспомнился один случай. Однажды я шел в одиночестве поздней ночью, в кромешной темноте, слабо освещенной редкими звездами. Я шел вдоль проселочной дороги и услышал плач. Что удивило меня – это был особенный плач – не ребенка, а взрослого мужчины. Плач какой-то надрывный, с подвыванием, со всхлипами навзрыд и стоном. Плач кающегося. Плач заново рождающегося.

Я подошел ближе. На обочине, если не сказать на самой дороге, сидел мужчина моих лет. Я сел рядом с ним. Он от неожиданности и удивления сразу успокоился. Мы разговорились.

Я спросил, отчего он так горько плакал. И он начал рассказывать. Рассказывал долго… “Сначала мне стало жаль себя. Жизнь не удалась, никому я не нужен. Стихи не печатают”.

Оказалось, что человек был довольно известным в узких кругах поэтом. Поэтом-любителем. Вот он взял несколько своих изданных книг и решил сжечь, а потом, наверное, и убить себя. Как я понял, больше всего его угнетало молодое поколение. Он беспрестанно и периодически твердил: “Им ничего не нужно, кроме как поесть, повеселиться да заняться сексом. Им ничего не нужно! Им ничего не нужно!"

Как будто и две тысячи лет назад так кто-то не кричал!.. Я попросил не сжигать книги со стихами, а отдать их мне. И дал ему немного денег. У него была безнадежная ситуация – развод, увольнение с работы, смерть любовницы, разрыв с детьми.

Я сказал ему: “Наверно я тебя не сильно утешу тем, что скажу – мне нужны твои стихи! Но ведь это действительно так”.

В тот период у меня действительно не было друзей. Я привык к одиночеству. Хотя в глубине своей потаенной, спрятанной от людей души я мечтал о друге…

Я сказал ему: “Пойдем со мной”. Он покачал головой.

От жизни до смерти его отделяло не более двух-трех минут. Мгновение. И в это мгновение возник я. И порыв к смерти его угас. Можно сказать, я спас его. Но от чего? От смерти или от жизни? Самоубийство было бы лучшим для него концом. А какой был порыв!!! Такого он не знал, не испытал за всю жизнь. Вся жизнь не стоит этого порыва! На мое предложение он ответил, конечно, отказом. Как же?! Он понял, что спасся. Он ответил мне: “Это безумие – шляться по дорогам, перебиваться с хлеба на воду, пить бурдалагу (водку) с пьяницами…”

Тогда, опьяненный таким неожиданным спасением, свободный от прошлой жизни, он не понял, что спасение приходит не тогда, когда минует смерть, а когда умираешь…

Умираешь для того, чтобы снова воскреснуть. А он умер. Неудачные роды. Новая душа не родилась.

Через год (или чуть меньше) в одном из маленьких захолустных городков под забором нашли труп грязного бродяги. В провинциальной газетенке, в которую местные пьянчужки заворачивали селедку, я прочитал, что умер такой-то и такой-то, в прошлом известный поэт.

Умершим оказался тот мужчина, которого я встретил на дороге. Я подумал: он умер от того, что разучился плакать, а может быть, от того, что перестал сочинять стихи, перестал придумывать себя и мир. Он не смог посмотреть на себя другого. Сначала умерла его душа. Да, да. Тогда он спас свое тело. А душа умерла, рассыпалась по кусочкам.

Душа витает над человеком, и человек – как в зеркале – видит свое состояние, свое неосознаваемое внутреннее. Чтобы Душа человека начала парить (летать над человеком), нужно очень потрудиться. Нужно преодолеть себя, совершить прорыв из себя и прорвать себя. Парящая душа не распадается (остается целостной) и вследствие этого не умирает в момент смерти физического тела…»

На внутренней стороне задней обложки тетради была написана Арника. Почему-то Поэт записал ее здесь, в дневнике.

 
«Нация, народ, род…
Нет ничего более желанней свободы!
Нет никого более свободней человека —
Изначально.
 
 
О человек, свободен и велик безмерно ты!
Так отчего же вечно ищешь меру?
Соизмеряешь с совестью поступки,
Соизмеряешь со Вселенной разум,
Соизмеряешь с преступлением закон,
Соизмеряешь со словами действа,
Любовь соизмеряешь с чувством.
И доброту соизмеряешь с подлостью и ленью,
Соизмеряешь все, что мера губит.
Стараешься измерить то, что неподвластно мере?
Быть может оттого, что жаждешь власти?
Над кем? И нет ответа. Душа безмерна…»
 

Поэт вдруг ожил, схватил мертвой хваткой за рукав Скулда – так, что, кажется, чуть не оторвал рукав, и с силой притянул к себе старика. И зашипел, еле ворочая языком:

– Друг, друг мой… если бы ты знал, как я хотел бы вернуться, вернуться… вернуться…

Эхо еще долго летало по комнате: постепенно затихая. «Вернуться, вернуться, вернуться…»

Из дневника Бродячего Поэта (на тыльной стороне обложки): «Где моя Родина?..

Недавно я попал в руки полицейских. Меня немного побили, а потом следователь-майор долго допрашивал меня. Пытал расспросами. Он не мог понять, почему я не привязан ни к одному месту на такой огромной земле. Почему у меня нет тихой малой Родины? Я часто вспоминаю этого майора и его вопросы. И мысленно пытаюсь ответить ему. Но разве он поймет, что родина моя в… миллионах световых лет от Земли…

…Сейчас много пишут и говорят о патриотизме. Вполне согласен с мнением многих политиков и экономистов, что состояние общества и государства, его сила или слабость напрямую зависят от развитости или вообще присутствия чувства патриотизма в людях. И здесь не надо искать никаких других оправдательных причин упадка морали и личной нравственности, развала экономики, распада общности людей, утраты или смены системы ценностей и т. д.

Чтобы существовать, люди должны чем-то быть схожи друг с другом. Одним из главных таких связующих компонентов или черт характера является патриотизм.

Патриотизм – связующая (единственная) сила любой группы, общности людей.

Я опять подумал: “Где моя Родина?” Я вспомнил Ницше. Больной, не совсем нормальный, прикованный к постели, немощный, придумавший какого-то Сверхчеловека. Который, кстати, и явился через тридцать лет (Гитлер – придуманная идея обрела плоть).

Попробовал бы он беспрестанно куда-то идти, преодолевая себя и тысячи километров. О чем бы он тогда написал?

И теперь, по прошествии стольких лет скитаний, я могу возразить господину Ницше. Жизнь – не только воля к власти. Лишь немощная, бесчестная, никому не нужная жизнь алчет власти. В ответ на работы преподобного Ницше мир заполучил сверхчеловека, о котором так страстно мечтал немецкий философ. Этим сверхчеловеком стал Гитлер и иже с ним, посчитавшие всё человечество какими-то подопытными мышами, червяками и насекомыми, над которыми можно ставить опыты и уничтожать, как ненужный мусор.

Вот цена Идеи – сотни миллионов убиенных (загубленных) жизней.

Когда такие кровавые идеи востребованы? Когда мир стремительно устаревает, быстрее, чем мы можем понять, что уже устарело, а что еще нет. Когда мир так стремительно устаревает, обязательно появится человек, который будет спекулировать на этом устаревании. Этот человек позовет людей к неизвестному еще коммунизму (новому) или к неизвестной людям свободе!

Чтобы такого не происходило, чтобы не рождались утопии, должны появиться новые (не абсурдные и не абсолютные), а парадоксально новые даймонические (!) Идеи, удерживающие мир от скатывания в пропасть, в одну или в другую сторону. Должно быть постоянное обновление, поиск новых форм. Тогда не будет ни у кого соблазна, как у Ницше, переосмысливать всю систему ценностей. Если человек изначально доброе существо, то переоценка всех ценностей приводит человека к творению одного Зла.

Человек должен совершенствоваться и совершать углубление внутрь себя. Может, для этого я и иду всю жизнь. Это путешествие удерживает меня от увлечения какими бы то ни было утопическими идеями.

Как только встаешь на путь Утопии, знай, что за ней последует этап Антиутопии, а после – самоуничтожение.

Нужно стараться обновлять свое бытие и свое восприятие мира, даже опережать мир обновлением, чтобы какое-то время новые понятия не были цинично опошлены и затасканы людьми.

Надо идти!!! Только одно утешает меня и лечит от мыслей, избавляет от навязчивых идей – дорога! Возможность перемещения. Что же такое живет внутри меня, внутри души, внутри родственной души, что заставляет меня идти… в никуда. Какой-то неиссякаемый огонь, КОСМИАРНОЕ СВЕЧЕНИЕ ВНУТРИ МЕНЯ! Да, я волен идти или остаться! И только возможность такого выбора перечеркивает к черту эту вечно рефлексирующую в судорогах систему переоценки всех ценностей.

Мне ближе не переоценка, сотворенная людьми, а вечная переоценка самого себя! Отчего я всегда ощущал какую-то отчужденность и нелюбовь со стороны людей, с которыми меня сталкивала жизнь? Может, я был скрытен, непонятен для них? Но парадокс в том, что я ни на кого не держал зла, был абсолютно прозрачен и открыт! Я понял, что именно открытость и была причиной такого отношения ко мне. Люди боятся тех, кто слишком открыт, кто отстранен. А вообще… люди не любят тех, кто слишком отличается от них. Кто не вмещается в клетку, в систему их представлений и понимания, в темницу их примитивного опыта переживания. Понять человека можно, только если переживаешь его, если его боли и проблемы становятся твоими…»

…Скулд сидел несколько минут неподвижно, оглушенный тишиной и растворенный в откровении.

Какой мир рождался в его воображении?..

Не было предела мечте! Какие крылья обретала его душа, охваченная пламенным вихрем прозрения и безрассудства? К какой тайне он прикоснулся? И прикоснулся ли? Может, только попытался?

…Ветер завыл в печной трубе – жалобно и протяжно. Последние дрова догорали, тлели.

Дом начал понемногу выстывать. Приступ дрожи охватил Скулда, он накинул телогрейку.

Вдруг как молнией его пронзило – орган! Он забыл закрыть ставни. В рамах нескольких зданий стекол уже давно не было, и снег могло заносить ветром спокойно.

Старик надел валенки и стремительно бросился в дверь.

«Он ведь один, совсем замерзнет!» – думал Скулд об органе как о живом человеке.

На улице бушевала настоящая вьюга, такой старый смотритель не мог припомнить за свою жизнь. Каких-то сто метров от своего жилища до часовенки он продирался несколько минут. Толщина снега достигала пятнадцати сантиметров. Он шел буквально на ощупь, потому что глаза невозможно было открыть: их тут же залепляло снежными хлопьями.

По подсчетам Скулда уже должно было светать, а царила страшная темень.

Старик долго не мог открыть дверь часовенки: ветер припечатал ее, словно приварил к косяку. Скулду пришлось приложить немало усилий и смекалки, прежде чем проклятая дверь поддалась и он протиснулся внутрь. В бессилии упал он на каменный пол. Кажется, даже задремал.

Сон вернул ему силы, и Скулд с прежним рвением принялся закрывать железные ставни. Благо, что они запирались изнутри специальным простым механизмом.

Когда ставни были закрыты, Скулд подошел к электрооргану – своей святыне, когда-то перевернувшей жизнь простого паренька.

Это ему он служил все эти полвека. Это его волшебная музыка воскрешала и возвышала нищую душу над миром. Вся жизнь его была наполнена этой божественной мелодией. И только ее он слышал. Как люди, больные аутизмом, слышат только дождь, один лишь дождь и ничего кроме дождя…

Скулд был человек музыки, органной музыки. Старому смотрителю не хотелось идти обратно. Наверное, он бы тут и остался навсегда. Но там он оставил двух близких ему людей. Мало ли что?..

«Дрова! Где достать дрова?! Так ведь и замерзнуть можно!»

Скулд лихорадочно перебирал в уме варианты спасения. И он вспомнил: лестница на чердаке! Это же десять хороших чурок, да еще две стропилины…

Он глубоко вздохнул и, резко выдохнув, бросился в новый неравный бой со стихией. Лестница на чердак, прибитая когда-то давно, стояла как вкопанная, не сдвинувшись ни на один миллиметр. Скулд похвалил себя за работу.

Старик взял топорик и полез вверх по лестнице. Ветер, пока он отрывал стропила от стены, немного утих. Но в момент, когда лестница была уже отколочена, порыв ветра так ее качнул, что она начала падать – вместе с сидевшим на ней Скулдом.

Наверное, он потерял на некоторое время сознание. Удар был изрядный, лестница – тяжелая. Скулд по инерции прыгнул в снег, но этого делать было нельзя: падающая лестница накрыла его и больно ударила по голове…

Через какое-то время старый смотритель с трудом поднялся и потащил лестницу в сени дома. Спустя двадцать минут все лестничные поперечины были отколочены.

С больной головой, но довольный удачно завершенным делом, Скулд ввалился в дом. Он увидел на диванчике перепуганную и встревоженную Дэвианту. У нее были совершенно сумасшедшие глаза, она вся тряслась.

В доме, как ни странно, было тепло. Топчан, где лежал полчаса назад Бродячий Поэт, был пуст!..

И Скулд понял, отчего в доме потеплело. Девушка пыталась согреть Поэта теплом своей изумительной скрипки, в отчаянии брошенной в печь. Смотритель увидел на столе раскрытый пустой футляр.

«Да господи! Как же возможно?! Во имя чего?!»

Девушка беззвучно плакала и что-то показывала жестами, из которых Скулд понял, что Бродячий Поэт приговорил себя к смерти и пошел умирать.

Если бы не Дэвианта, Скулд бы непременно бросился на поиски, но тогда он подверг бы опасности жизнь этого прекрасного беспомощного существа…

Девушка протянула Скулду измятый листок бумаги.