Текст книги "Экономическая наука в тяжелые времена. Продуманные решения самых важных проблем современности"

Так почему же столь эффективная программа, как ТАА, недостаточно финансировалась и применялась? Отчасти потому, что ни политикам, ни обществу в целом не было известно о ее достоинствах, так как описанное исследование вышло совсем недавно. Возможно, это также отражает отсутствие интереса к такого рода политике среди специалистов по экономике международной торговли. Экономисты недолюбливают те программы социальной помощи, которые так сильно полагаются на решения чиновников, поскольку опасаются возможных злоупотреблений. Если же обратиться к политическому уровню, то значительные расходы на корректировку последствий международной торговли ярче обнаружили бы связанные с ней издержки, что возможно, было бы неприемлемо.

Поэтому один из очевидных путей состоит в том, чтобы расширить программу, подобную ТАА, одновременно увеличив размер выплачиваемых в ее рамках пособий и упростив порядок их получения. Например, обновленную ТАА можно было бы смоделировать по образцу GI Bill[186]186
  GI Bill – термин, используемый в США для обозначения программ помощи ветеранам вооруженных сил. Аббревиатурой GI, о происхождении которой ведутся дискуссии, называют солдат армии США. – Прим. пер.


[Закрыть], выплачивая «ветеранам» торговых шоков средства, необходимые для приобретения новой специальности. Программа GI Bill предусматривает выплату пособий сроком до 36 месяцев для получения образования, полностью покрывая стоимость обучения в государственных школах и до 1994 долларов в месяц при очном обучении в высших учебных заведениях (при частичной нагрузке ставка пропорционально меняется), наряду с компенсацией оплаты жилья[187]187
  “Education and Training,” Veterans Administration, https://benefits.va.gov/gibill/


[Закрыть]. Новая ТАА могла бы выглядеть примерно так, в сочетании с выплатой пособия по безработице на время получения образования. Кроме того, поскольку нам известно, что торговые шоки оказывают сильное воздействие на местные рынки, то в таких регионах программа ТАА может быть более щедрой, чтобы предотвратить запуск нисходящей спирали на рынке труда.

В более общем плане основная часть вызываемых международной торговлей трудностей связана с отсутствием мобильности людей и ресурсов. Свободное перемещение товаров через границы не сопровождается перемещением внутри стран. Обсужденные нами в конце второй главы решения, которые были направлены на стимулирование внутренней миграции и беспрепятственную интеграцию переселенцев (субсидии, жилье, страхование, помощь в уходе за детьми и так далее), помогли бы приспособиться и к торговым потрясениям.

Однако также ясно, что мобильность, поспособствовала ли ей программа ТАА или нет, не является идеальным решением для всех работников. Некоторые могут не захотеть или не иметь возможности пройти переподготовку; другие могут не захотеть менять профессию, особенно если это связано с переездом. Это может быть особенно актуально для пожилых работников. Учиться им труднее, а вероятность устроиться после переподготовки на работу ниже, чем для молодых людей. Действительно, исследование показало, что после массовых увольнений пожилым работникам очень трудно найти другую работу. Через два и четыре года после потери работы мужчины и женщины, попавшие в волну массовых увольнений в возрасте 55 лет, имели по меньшей мере на 20 процентных пунктов больше шансов оказаться безработными, чем те, кому в этом возрасте посчастливилось избежать потери работы[188]188
  Sewin Chan and Ann Huff Stevens, “Job Loss and Employment Patterns of Older Workers,” Journal of Labor Economics 19, no. 2 (2001): 484–521.


[Закрыть]. Перманентный эффект массовых увольнений сказывается и на молодых работниках, но далеко не в такой степени[189]189
  Henry S. Farber, Chris M. Herbst, Dan Silverman, and Till von Wachter, “Whom Do Employers Want? The Role of Recent Employment and Unemployment Status and Age,” Journal of Labor Economics 37, no. 2 (April 2019): 323–49, https://doi.org/10.1086/700184


[Закрыть].

Кроме того, увольняемые пожилые работники обычно посвятили своей профессии долгое время. Для них выполняемая ими работа дает чувство гордости и идентичности, определяет то место, которое они занимают в своих сообществах. Приглашение обучиться чему-то совершенно иному не может это компенсировать.

Почему бы тогда не предложить субсидировать те фирмы, которые торговля поставила в неблагоприятное положение (особенно расположенные в наиболее пострадавших регионах)? Ларри Саммерс (глава Национального экономического совета с 2009 по 2012 годы) и Эдвард Глейзер недавно выступили за снижение налога на заработную плату в некоторых регионах[190]190
  Benjamin Austin, Edward Glaesar, and Lawrence Summers, “Saving the Heartland: Place-Based policies in 21st Century America,” Brookings Papers on Economic Activity conference draft 2018, https://www.brookings.edu/wp-content/uploads/2018/03/3_austinetal.pdf


[Закрыть]. Однако снижения налогов может оказаться недостаточно, чтобы стимулировать фирму сохранить своих сотрудников, если она стала неконкурентоспособной. Если же заняться конкретными отраслями и регионами, ограничив программу помощи только уже занятыми работниками в возрасте от 55 до 62 лет (когда они получат право выйти на пенсию), можно было бы потратить гораздо больше денег на каждого человека, например, если это необходимо, компенсируя фирме больше стоимости полного рабочего дня. Это не спасет все фирмы, но может стать частью необходимого длительного перехода на новый путь, сохранив значительное количество рабочих мест там, где это имеет наибольшее значение, и предотвратив распад сообществ. Лучше всего сделать это за счет общих налоговых поступлений. В той мере, в какой мы все извлекаем выгоду из международной торговли, мы должны коллективно оплачивать ее издержки. Напротив, вводя новые тарифы мы фактически требуем у работников сельского хозяйства отказаться от своих рабочих мест только для того, чтобы металлурги могли сохранить свои, а это не имеет смысла.

Разумеется, это предложение не лишено практических трудностей. Необходимо правильно определить пострадавшие фирмы и этот процесс, конечно же, будет сопровождаться лоббированием и попытками обойти правила. Также это предложение могут трактовать как форму защиты торговли, что противоречит правилам ВТО. Но это решаемые проблемы. Принцип определения фирм, подвергшихся торговым шокам, уже применяется в программе TAA, где также разработан механизм для рассмотрения претензий. А для того, чтобы это предложение не превратилось в меру по ограничению торговли, можно расширить его также и на те рабочие места, которые были потеряны в результате разрыва технологических цепочек.

Главный вывод состоит в том, что нам необходимо справиться с той болью, которая связана с необходимостью меняться, двигаться, расставаясь при этом с некоторыми представлениями о том, что такое хорошая жизнь и хорошая работа. Враждебная реакция на свободу международной торговли ошеломила экономистов и политиков, хотя было давно известно, что рабочие, как класс, скорее всего, пострадают от нее в богатых странах и извлекут выгоду в бедных. Дело в том, что экономисты считали само собой разумеющимся, что рабочие легко могут изменить занятие или место жительства, или и то и другое, а если они не смогли этого сделать, то это, в некотором роде, их собственная вина. Подобная убежденность окрасила социальную политику и вызвала переживаемый нами сегодня конфликт между «неудачниками» и всеми остальными.

Глава 4
Вкусы, желания и потребности

Все более открытое выражение неприкрытой враждебности по отношению к людям другой расы, религии, национальности и даже пола стало основной отличительной чертой популистских лидеров во всем мире. От Соединенных Штатов до Венгрии, от Италии до Индии, лидеры, которые в качестве своей политической платформы предлагают лишь расизм и/или нетерпимость, становятся определяющей чертой политического ландшафта, основной силой, формирующей выборы и политику. В период предвыборной кампании в Соединенных Штатах в 2016 году, поддержка Дональда Трампа среди республиканцев прежде всего зависела от той степени, в которой человек идентифицировал себя в качестве белого, что было гораздо более важным фактором, чем, например, его беспокойство по поводу экономики[191]191
  John Sides, Michael Tesler, and Lynn Vavreck, Identity Crisis: The 2016 Presidential Campaign and the Battle for the Meaning of America (Princeton, NJ: Princeton University Press, 2018).


[Закрыть].

Порочная лексика, которую наши лидеры применяют каждый день, легитимизирует публичное выражение тех взглядов, которые, вероятно, некоторые люди разделяли и раньше, но воздерживались от слов или действий. Приведем пример бытового расизма. Одна белая женщина в американском супермаркете обратилась в полицию с жалобой на другую женщину, черную, которая, как она подозревала, основываясь на подслушанном телефонном разговоре, пыталась перепродать продовольственные талоны. Что достаточно показательно, в процессе доносчица воскликнула: «Мы построим эту стену!»[192]192
  Обещание построить разделительную стену на границе с Мексикой для предотвращения нелегальной миграции было одним из основных пунктов предвыборной программы Дональда Трампа в 2016 году. – Прим. пер.


[Закрыть] На первый взгляд это замечание не имело никакого смысла, так как обвиняемая была гражданкой США, которая находилась по ту же сторону гипотетической стены, что и ее белая оппонентка.

Но, конечно, мы все знаем, что она подразумевала. Она выразила свое предпочтение такому обществу, в котором нет отличных от нее людей, с метонимической стеной президента Трампа, разделяющей расы. Вот почему стена стала очагом напряженности американской политики, образом того, о чем мечтает одна сторона и чего боится другая.

Изначально предпочтения являются тем, чем они являются. Экономисты проводят четкое различие между предпочтениями и убеждениями. Предпочтения отражают, предпочитаем ли мы торт или печенье, пляж или горы, коричневых людей или белых. Предпочтения мы выражаем не тогда, когда мы не осведомлены о достоинствах объектов выбора и поэтому новая информация может поколебать наше мнение, но тогда, когда мы знаем все, что нам может понадобиться знать. У людей могут быть неправильные убеждения, но они не могут иметь неправильных предпочтений – та леди из супермаркета может настаивать, что она не обязана мыслить логически. Тем не менее стоит попытаться понять, почему люди разделяют определенные взгляды, прежде чем мы погрузимся глубже в трясину расизма, особенно потому, что невозможно думать о политических решениях, с которыми мы столкнемся в этой книге, не имея представления о том, что представляют собой эти предпочтения и откуда они берутся. Когда мы обсуждаем пределы экономического роста, боль неравенства или издержки и выгоды защиты окружающей среды, нет никакого способа избежать рассмотрения различий между тем, каковы потребности и желания отдельных людей, и тем, как они должны оцениваться обществом в целом.

К сожалению, традиционная экономическая теория плохо оснащена теми инструментами, которые необходимы, чтобы помочь нам здесь. Основное направление экономической науки традиционно очень терпимо относится к взглядам и мнениям людей; даже если мы их не разделяем, то кто мы такие, чтобы выносить суждения? Экономисты могут прилагать все силы к тому, чтобы у людей была правильная информация, но решить, что им нравится, могут только сами люди. Кроме того, всегда есть надежда, что проблема предрассудков будет решена рынком. Люди с недалекими, узколобыми предпочтениями не смогут выжить на рынке, поскольку терпимость – это хорошая деловая практика. Возьмем, к примеру, пекаря, который не желает печь торты для однополых свадеб. Такой пекарь потеряет всех гомосексуальных клиентов, которые обратятся к другим пекарям. Они будут делать деньги, а он – нет.

Но дело в том, что это не всегда работает. Пекари, которые не хотят печь для однополых свадеб, не разоряются, отчасти потому, что они получают поддержку от единомышленников. По крайней мере для некоторых нетерпимость может быть хорошим бизнесом, и, похоже, она может быть также и хорошей политикой. В результате в последние годы экономисты были вынуждены принимать во внимание предпочтения и мы получили некоторые полезные идеи о том, как можно было бы выбраться из этой неразберихи.

DE GUSTIBUS NON EST DISPUTANDUM?

В 1977 году в своей известной статье под названием «De Gustibus Non Est Disputandum» (что переводится с латыни как «О вкусах не спорят») Гэри Беккер и Джордж Стиглер, лауреаты Нобелевской премии и основоположники чикагской школы экономической теории, привели убедительные аргументы, почему экономистам не следует ввязываться в попытки понять, что лежит за предпочтениями[193]193
  George Stigler and Gary Becker, “De Gustibus Non Est Disputandum,” American Economic Review 67, no. 2 (1977): 76–90; Гэри Беккер и Джордж Стиглер, “De Gustibus Non Est Disputandum”, в: Гэри Беккер, Человеческое поведение: экономический подход (Москва: ГУ ВШЭ, 2003), 488–518.


[Закрыть].

Как утверждали Беккер и Стиглер, предпочтения – это часть того, чем мы являемся. Если два человека, познакомившись со всей доступной информацией, все еще не согласны, что лучше, ваниль или шоколад, или стоят ли белые медведи того, чтобы их спасать, то наша предпосылка должна состоять в том, что это нечто внутренне присущее каждому из них. Не каприз, не ошибка, не реакция на социальное давление, а взвешенное суждение, отражающее то, что они ценят. Признавая, что это, конечно, не всегда верно, Беккер и Стиглер доказывали, что именно из такой предпосылки необходимо исходить, чтобы понять, почему люди делают то, что они делают.

Мы с некоторой симпатией относимся к идее о том, что выбор людей является последовательным, в том смысле, что он продуман, а не представляет собой набор случайных капризов. На наш взгляд, мы вели бы себя и покровительственно, и неумно, если бы полагали, что люди в том или ином случае сваляли дурака, только потому, что сами мы на их месте поступили бы по-другому. И все же общество постоянно отвергает выбор людей, особенно если они бедны, якобы для их же блага, например когда мы даем им продукты или талоны на питание, а не наличные деньги. Мы оправдываем это тем, что лучше знаем, что им действительно нужно. Чтобы частично преодолеть подобное отношение – только частично, потому что мы не отрицаем, что в мире существует много ошибочных суждений – мы, в своей книге «Экономическая наука для беднейших стран», приложили некоторые усилия, чтобы доказать, что выбор бедных часто имеет больше смысла, чем мы ему приписываем[194]194
  Abhijit Banerjee and Esther Duflo, Poor Economics: A Radical Rethinking of the Way to Fight Global Poverty (New York: Public Affairs, 2011).


[Закрыть]. Например, мы рассказали в этой книге историю одного человека из Марокко. После того как он убедительно доказал нам, что ему и его семье действительно не хватает еды, мы увидели, что у него есть большой телевизор со спутниковой связью. Мы могли бы подумать, что этот телевизор был импульсивной покупкой, о которой он впоследствии сожалел. Но этот человек заявил обратное. «Телевизор важнее еды», – так он нам сказал. Упорство, с которым он настаивал на своем мнении, заставило нас задуматься, имеет ли оно смысл, и как только мы пошли по этому пути, было не так уж трудно понять, что стоит за этим предпочтением. В той деревне было не так много занятий, а поскольку он не планировал уезжать, то было неясно, что принесет ему хорошее питание, кроме полного желудка; он и так был достаточно силен, чтобы выполнять имевшуюся небольшую работу. Телевидение приносит облегчение от эндемичной проблемы скуки в те отдаленные деревни, где часто нет даже чайной, помогающей избавиться от однообразия повседневной жизни.

Наш марокканец очень настаивал на том, что его предпочтение имеет смысл. Теперь, когда у него есть телевизор, все деньги, как он повторил нам несколько раз, пойдут на покупку еды. Это полностью согласовалось с его мнением, что потребность в телевидении важнее потребности в еде. Но это противоречит представлениям большинства людей и многим стандартным формулировкам экономической теории. Учитывая, что он купил телевизор, когда в доме не хватало еды, можно было бы предположить, что он быстро спустит в трубу любые лишние деньги, поскольку он явно склонен к импульсивным покупкам. Именно поэтому бедным предпочитают не давать в руки наличные деньги. И все же после того, как мы показали в «Экономической науке для беднейших стран», что бедный марокканец знал, что делал, в ряде исследований в разных частях мира было также обнаружено, что, когда случайно отобранные очень бедные люди получают дополнительные деньги от государственных программ, они действительно тратят очень большую часть этих дополнительных денег на еду[195]195
  Abhijit V. Banerjee, “Policies for a Better-Fed World,” Review of World Economics 152, no. 1 (2016): 3–17.


[Закрыть]. Возможно, подобно марокканцу, после покупки телевизора.

Итак, отказавшись от своего недоверия и убедившись, что люди знают, чего они хотят, мы кое-чему научились. Однако Беккер и Стиглер призывают нас сделать еще один шаг и допустить наличие стабильности предпочтений, в том смысле, что они не зависят от того, что происходит вокруг. С этой точки зрения ни школы, ни увещевания родителей или проповедников, ни то, что мы читаем на рекламных щитах или на окружающих нас экранах электронных устройств, не меняют наших истинных предпочтений. Это исключает стремление соответствовать социальным нормам и влияние окружающих, как, например, в тех случаях, когда человек делает татуировку, потому что она есть у всех остальных, носит платок, потому что так принято, покупает роскошную машину, потому что соседи купили такую же, и так далее.

Разумеется, Беккер и Стиглер были слишком хорошими учеными, чтобы не понимать, что это не всегда так. Но они полагали, что было бы полезно поразмыслить над тем, почему конкретный, казалось бы иррациональный, выбор может иметь смысл, а не закрываться от его потенциальной логики и приписывать его какой-либо форме коллективной истерии. Точка зрения Беккера и Стиглера стала чрезвычайно влиятельна, многие экономисты, а возможно и большинство из них, увлеклись этой концепцией, которая получила название подхода стандартных предпочтений и подразумевала их последовательность и стабильность. Например, много лет назад Абхиджит жил на Манхэттене, а преподавал в Принстоне и поэтому часто ездил на поезде. При этом он заметил, что люди, ожидая поезда, часто выстраиваются в очереди в определенных местах железнодорожной платформы, хотя в большинстве случаев начало очереди не совпадало с дверью поезда при его остановке. Это было просто повальное увлечение.

Вполне естественно было бы предположить, что люди просто плывут по течению, потому что предпочитают делать то же самое, что и все остальные. Это нарушило бы представление о том, что предпочтения стабильны, потому что их предпочтение одного места на платформе перед другим зависело от того, сколько людей там стояло. Для объяснения того, почему люди разделяют это повальное увлечение, отвергнув при этом предположение, что им просто нравится вести себя как все, Абхиджит выстроил следующую аргументацию. Предположим, люди подозревают, что другие что-то знают (возможно, дверь поезда откроется в определенном месте). Поэтому они присоединятся к толпе (возможно, ценой игнорирования собственной информации о том, что поезд, скорее всего, остановится где-то еще). Но это делает очередь еще больше и следующий пассажир, увидев ее, с еще большей вероятностью подумает, что ее появление вызвано полезной информацией, а значит, присоединится к толпе по той же причине. Другими словами, то, что выглядит как конформизм, может быть результатом рационального принятия решений многими людьми, которых привлекает не конформизм, а предположение о том, что другие могут располагать лучшей информацией, чем они. Абхиджит назвал это «простой моделью стадного поведения»[196]196
  Abhijit Banerjee, “A Simple Model of Herd Behavior,” Quarterly Journal of Economics 107, no. 3 (1992): 797–817.


[Закрыть].

Тот факт, что каждое индивидуальное решение является рациональным, еще не делает результат желательным. Стадное поведение порождает информационные каскады: информация, на которой первые люди основывают свое решение, будет иметь огромное влияние на то, во что поверят все остальные. Недавний эксперимент прекрасно демонстрирует роль случайных первых ходов в возникновении каскадов[197]197
  Lev Muchnik, Sinan Aral, and Sean J. Taylor, “Social Influence Bias: A Randomized Experiment,” Science 341, no. 6146 (2013): 647–651.


[Закрыть]. Исследователи работали с сайтом рекомендаций ресторанов и других услуг, где одни пользователи оставляли комментарии, а другие могли поставить этим комментариям свою отметку «за» или «против». В ходе эксперимента одной небольшой части случайно одобренных комментариев сразу после публикации была поставлена отметка «за», а другой – «против». Голос «за» значительно увеличивал вероятность того, что и следующая отметка будет положительной, на 32 %. Про прошествии пяти месяцев те сообщения, которые получили в начале единственную искусственную отметку «за», с гораздо большей вероятностью могли попасть в число наилучших комментариев, чем те, которые получили в начале единственный голос «против». Влияние этого оригинального толчка сохранялось и росло, несмотря на то что сообщения были просмотрены миллион раз.

Таким образом, повальные увлечения не обязательно противоречат парадигме стандартных предпочтений. Даже когда наши предпочтения напрямую не зависят от того, что делают другие люди, поведение других людей может передавать сигнал, который изменяет наши убеждения и наше поведение. При отсутствии веских оснований полагать иначе, я могу, основываясь на действиях других людей, сделать вывод, что татуировка выглядит красиво, что употребление бананового сока помогает похудеть и что этот безобидный на вид мексиканец действительно в душе является насильником.

Но как объяснить, почему люди иногда делают вещи, которые, как им известно, не отвечают их непосредственным личным интересам (например, делают татуировку, которую они считают уродливой, или линчуют мусульманина, рискуя быть арестованным) только потому, что это делают их друзья?

КОЛЛЕКТИВНОЕ ДЕЙСТВИЕ

Оказывается, что соблюдение социальных норм, как и стадное поведение, может быть рационализировано на основе стандартных предпочтений. Основная идея заключается в том, что те, кто нарушает эти нормы, будут наказаны остальным сообществом. Также это произойдет с теми, кто не накажет нарушителей, и с теми, кто не накажет тех, кто не накажет нарушителей, и так далее. Одним из самых замечательных достижений в области теории игр является народная теорема, которая представляет формальную демонстрацию логической последовательности подобной аргументации, а значит, может быть использована для объяснения того, почему нормы так сильны[198]198
  Drew Fudenberg and Eric Maskin, “The Folk Theorem in Repeated Games with Discounting or with Incomplete Information,” Econometrica 54, no. 3 (1986): 533–554; Dilip Abreu, “On the Theory of Infinitely Repeated Games with Discounting,” Econometrica 56, no. 2 (1988): 383–396.


[Закрыть].

Элинор Остром, первая (и пока единственная[199]199
  Оригинальное издание книги уже готовилось к печати, когда было объявлено о присуждении Нобелевской премии ее авторам, таким образом Эстер Дюфло стала второй женщиной – Нобелевским лауреатом по экономике. – Прим. пер.


[Закрыть]) женщина, получившая Нобелевскую премию по экономике, всю свою карьеру демонстрировала примеры подобной логики. Многие из ее примеров были взяты из исследований жизни небольших общин – производителей сыра в Швейцарии, пользователей леса в Непале, рыбаков на побережье штата Мэн или Шри-Ланки [200]200
  Elinor Ostrom, Governing the Commons (Cambridge: Cambridge University Press, 1990); Элинор Остром, Управляя общим. Эволюция институтов коллективной деятельности (Москва: Мысль, ИРИСЭН, 2011).


[Закрыть]– живущих в соответствии с обязательными для всех нормами поведения членов сообщества.

Например, в Альпах швейцарские производители сыра веками полагались на общее владение пастбищами для выпаса скота. При отсутствии в коммуне согласия это могло бы привести к катастрофе. Пастбищная земля может быть приведена в негодность, так как она никому не принадлежит и у каждого есть стимул увеличивать выпас собственных коров потенциально за счет других. Однако в Альпах существовал набор четких правил того, что владельцы скота могли и не могли делать на общем пастбище, и эти правила соблюдались, поскольку нарушители теряли права на выпас скота в будущем. Учитывая это, как доказывала Остром, коллективное владение на самом деле лучше для всех, чем частная собственность. Если разделить землю на небольшие участки, принадлежащие отдельным собственникам, то это повысит риски, скажем, всегда существует вероятность того, что какая-то болезнь поразит траву на любом данном небольшом участке.

Подобная логика также объясняет, почему во многих развивающихся странах часть земель (например, лес вблизи деревни) всегда находится в общей собственности. До тех пор пока общая земля используется умеренно, она выполняет роль последнего прибежища для оказавшихся в трудной ситуации сельских жителей; собирательство в лесу или продажа сена, скошенного на общей земле, помогают им выжить. В подобных обстоятельствах, вторжение частной собственности, обычно вдохновляемое экономистами, которые не понимают логики контекста (и любят частную собственность), зачастую приводит к самым бедственным последствиям[201]201
  См., например: E. R. Prabhakar Somanathan and Bhupendra Singh Mehta, “Decentralization for Cost-Effective Conservation,” Proceedings of the National Academy of Sciences 106, no. 11 (2009): 4143–4147; J. M. Baland, P. Bardhan, S. Das, and D. Mookherjee, “Forests to the People: Decentralization and Forest Degradation in the Indian Himalayas,” World Development 38, no. 11 (2010): 1642–1656. Отсюда не следует, что общее владение всегда работает. Предположим, например, что вы ожидаете, что другие люди в сообществе не всегда будут играть по правилам. В этом случае у вас будут более сильные стимулы к обману, поскольку, когда некоторые люди выгоняют на общественное пастбище слишком много скота, его качество снижается; следовательно, угроза недопущения на него становится не такой пугающей. Но на самом деле у нас не так много свидетельств того, что находящиеся в общинной собственности лесные массивы меньше лишены лесов.


[Закрыть].

Причина, по которой люди в деревнях часто помогают друг другу, имеет также эгоистическое объяснение; вероятно, отчасти это связано с ожиданием получить подобную помощь, когда она понадобится[202]202
  Robert M. Townsend, “Risk and Insurance in Village India,” Econometrica 62, no. 3 (1994): 539–591; Christopher Udry, “Risk and Insurance in a Rural Credit Market: An Empirical Investigation in Northern Nigeria,” Review of Economic Studies 61, no. 3 (1994): 495–526.


[Закрыть]. Наказание, которое поддерживает эту норму, предполагает, что те, кто отказывается помогать, будут лишены помощи общины в будущем.

Когда у некоторых членов общины возникают возможности за ее пределами, системы взаимопомощи могут разрушиться. В подобном случае риск исключения становится не так страшен, что повышает привлекательность отказа от обязательств. Предвидя это, члены сообщества становятся менее склонны к помощи, что еще больше увеличивает соблазн отказа. Развал системы взаимной поддержки ухудшит положение всех. Поэтому общины очень бдительно относятся к такому поведению, которое может угрожать нормам сообщества, и стараются от него защититься.

КОЛЛЕКТИВНАЯ РЕАКЦИЯ

Обычно экономисты подчеркивают позитивную роль сообществ[203]203
  Этот вопрос рассматривается в недавней хорошо аргументированной книге: Raghuram Rajan, The Third Pillar: How Markets and the State Leave Community Behind (New York: Harper Collins, 2019).


[Закрыть]. Но тот факт, что нормы могут быть самоподдерживающимися, не обязательно делает их хорошими. Дисциплина, которую они навязывают, может быть направлена на реакционную, насильственную или разрушительную цель. В одной статье, ставшей теперь классической, показывается, что как расовая дискриминация, так и печально известная кастовая система в Индии могут поддерживаться одной и той же логикой, даже если никто на самом деле не заботится о расе или касте[204]204
  Harold L. Cole, George J. Mailath, and Andrew Postlewaite, “Social Norms, Savings Behavior, and Growth,” Journal of Political Economy 100, no. 6 (1992): 1092–1125.


[Закрыть].

Предположим, что на самом деле никому нет дела до касты, но любая семья, которая пересечет ее границы в интимных отношениях или браке, будет обвинена в нарушении чистоты и станет изгоем, то есть никто не вступит в брак с представителем такой семьи или даже в дружеские или иные отношения. Предположим также, что любой, кто пренебрежет этой нормой и вступит в брак с парией, также станет парией. Этого достаточно, если люди предусмотрительны и ценят социальные связи, чтобы правила соблюдали все, какими бы произвольными они ни казались. Конечно, когда нормой станет пренебрегать достаточное число людей, все может измениться. Но нет никакой гарантии, что это когда-нибудь произойдет.

Подобная история лежала в основе сюжета замечательного индийского фильма «Погребальный ритуал» («Samskara») 1970 года, поставленного режиссером Паттабхи Рэма Редди. В этом фильме брамин (то есть представитель так называемой высшей касты) становится «загрязненным», переспав с проституткой из низшей касты. Когда он неожиданно умирает, ни один другой брамин не желает кремировать его из страха быть оскверненным контактом с ним. Его тело оставляют гнить у всех на виду. Так норма превращается в извращение правил сообщества, именно потому, что это сообщество слишком рьяно обеспечивает соблюдение своих стандартов.

ДОКТОР И СВЯТОЙ

Противоречие между общинными связями и бесцеремонным вмешательством общины, конечно, старо и универсально. Далее это выливается в противоречие между теми действиями государства, которые направлены на защиту отдельных индивидов, и теми, которые подрывают сообщества, что лежит в основе битвы, идущей в таких разных странах, как Пакистан и Соединенные Штаты. Отчасти эта борьба ведется против бюрократизации и обезличенности, которые приходят с государственным вмешательством, а отчасти – за сохранение права сообществ преследовать свои собственные цели. Даже если эти цели включают в себя, как это часто бывает, дискриминацию людей другой этнической принадлежности или сексуальных предпочтений, а также принудительное навязывание религиозных догматов (например, при преподавании в школе теории происхождения видов).

Махатма Ганди, деятель индийского национального движения, был известен своей идеологией, согласно которой новая индийская нация должна быть основана на децентрализованных самодостаточных деревнях, убежищах мира и чувствах товарищества. «Будущее Индии находится в ее деревнях», – писал он. Наиболее заметным оппонентом Ганди в национальном движении был доктор Б. Р. Амбедкар, ставший впоследствии автором проекта Индийской конституции. Он был рожден в самой низшей касте, представителей которой не допускали к занятиям в младшей школе, но был настолько талантлив, что в конечном итоге защитил две докторские диссертации и получил степень в области юриспруденции. В своем известном высказывании он описал индийскую деревню как «клоаку местничества, логово невежества, ограниченности и общинности»[205]205
  Constituent Assembly of India Debates (proceedings), vol. 7, November 4, 1948, https://cadindia.clpr.org.in/constitution_assembly_debates/volume/7/1948-11-04. Отношения между двумя этими людьми были хорошо описаны в литературе, в частности романисткой Арундати Рой в ее книге 2017 года «Доктор и святой». В последней книге основное внимание уделяется Амбедкару, а Рамачандра Гуха в своей недавней книге о Ганди рассказывает историю с его стороны. Амбедкар и Ганди не ладили друг с другом. Ганди считал Амбедкара горячей головой; Амбедкар намекал, что старик был немного мошенником. Несмотря на их столкновения, именно с благословения Ганди Амбедкар приступил к разработке Конституции. См.: Arundhati Roy, The Doctor and the Saint: Caste, War, and the Annihilation of Caste (Chicago: Haymarket Books, 2017); Ramachandra Guha, Gandhi: The Years That Changed the World, 1914–1948 (New York: Knopf, 2018).


[Закрыть]. Для него закон, государство как его защитник, и конституция, из которой он черпает свою силу, были лучшими гарантами прав обездоленных против тирании контролирующих общины местных властей.

История независимой Индии была достаточно успешной с точки зрения интеграции каст. Например, разрыв в заработной плате между традиционно обделенными кастами (так называемые Зарегистрированные касты и племена Индии) и другими сократился с 35 % в 1983 году до 29 % в 2004 году[206]206
  Viktoria Hnatkovska, Amartya Lahiri, and Sourabh Paul, “Castes and Labor Mobility,” American Economic Journal: Applied Economics 4, no. 2 (2012): 274–307.


[Закрыть]. Выглядит это не столь впечатляюще, но это больше сокращения разрыва в заработной плате между черными и белыми в Соединенных Штатах за аналогичный период времени. Отчасти этот успех является результатом начатой Амбедкаром политики позитивной дискриминации, которая предоставила исторически дискриминируемым группам привилегированный доступ к учебным заведениям, государственным должностям и различным законодательным органам. Помогли и экономические преобразования. Урбанизация, сделав людей более анонимными и менее зависимыми от своих деревенских связей, привела к большему смешению каст. Новые рабочие места снизили значение кастовой сети в поиске возможностей трудоустройства и усилили стимулы для получения образования молодыми людьми из низших каст. Отчасти деревенская община тоже была, пожалуй, не так плоха, как опасался Амбедкар. Деревни доказали свою способность к коллективным действиям, выходящим за рамки кастовых границ, например когда они вводили всеобщее начальное образование и бесплатное школьное питание для всех детей, независимо от касты.

Это не значит, что проблема каст была решена полностью. На местном уровне кастовые предрассудки живы и здоровы. Исследование 565 деревень в одиннадцати индийских штатах показало, что, несмотря на законодательные запреты, некоторые формы неприкасаемости продолжали практиковаться почти в 80 % деревень. Почти в половине деревень далиты (представители низших каст) не могли продавать молоко. Примерно в трети из них они не могли продавать никаких товаров на местном рынке, им приходилось пользоваться отдельной посудой в ресторанах, а доступ к воде для орошения их полей был ограничен[207]207
  Karla Hoff, “Caste System,” World Bank Policy Research Working Paper 7929, 2016.


[Закрыть]. Кроме того, хотя традиционные формы дискриминации ослабевают, высшие касты реагируют насилием на предполагаемую угрозу экономического прогресса низших каст. В марте 2018 года молодой человек-далит в штате Гуджарат был убит за владение лошадью и езду на ней, что, по-видимому, разрешено только высшим кастам.

Ситуация усложняется возникновением новой модели конфликта; представления об иерархии кастовых групп ослабляются, но представители других каст теперь рассматриваются как потенциальные соперники в борьбе за власть и ресурсы[208]208
  Kanchan Chandra, Why Ethnic Parties Succeed: Patronage and Ethnic Headcounts in India (Cambridge: Cambridge University Press, 2004); Christophe Jaffrelot, India’s Silent Revolution: The Rise of the Lower Castes in North India (London: Hurst and Company, 2003); Yogendra Yadav, Understanding the Second Democratic Upsurge: Trends of Bahujan Participation in Electoral Politics in the 1990s (Delhi: Oxford University Press, 2000).


[Закрыть]. В политике наблюдается все большая кастовая поляризация при голосовании; все большая доля голосов представителей высших каст достается Индийской народной партии, которая выступает против позитивной дискриминации[209]209
  Abhijit Banerjee, Amory Gethin, and Thomas Piketty, “Growing Cleavages in India? Evidence from the Changing Structure of Electorates, 1962–2014,” Economic & Political Weekly 54, no. 11 (2019): 33–44.


[Закрыть]. Возникают партии, специально ориентированные на различные кастовые группы. Эта поляризация имеет свои последствия. В Уттар-Прадеш, самом густонаселенном штате Индии, в период с 1980 по 1996 год политическая обстановка резко изменилась. Районы, где преобладали низшие касты, все чаще голосовали за две партии, отождествляемые с низшими кастами, тогда как районы, где преобладали высшие касты, продолжали голосовать за партии, традиционно связанные с ними. В этот же период произошел резкий рост коррупции. Против все большего числа политиков возбуждались уголовные дела, некоторые даже проводили (и выигрывали) кампании по переизбранию из тюрьмы. Абхиджит и Рохини Панде обнаружили наличие следующей связи: коррупция наиболее усилилась в тех районах, где либо высшие, либо низшие касты составляли подавляющее большинство[210]210
  Abhijit Banerjee and Rohini Pande, “Parochial Politics: Ethnic Preferences and Politician Corruption,” CEPR Discussion Paper DP6381, 2007.


[Закрыть]. Кастовое голосование в таких районах приводило к тому, что кандидат от доминирующей касты был почти уверен в победе, даже если он был крайне коррумпирован, а его оппонент нет. Ничего подобного не происходило в районах, где население было сбалансировано.