Текст книги "Экономическая наука в тяжелые времена. Продуманные решения самых важных проблем современности"

Однако, вопреки всей этой болтовне, есть поводы для скептицизма. Размер фонда составил всего 150 миллионов долларов – карманные деньги для людей этой группы. Безос поддержал это предприятие, но не настолько, чтобы включить Детройт в число участников конкурса на размещение новой штаб-квартиры Amazon (HQ2). Ясно, что надежда состояла в том, чтобы вызвать ажиотаж, запустить несколько проектов и поднять шум вокруг первых инвесторов, чтобы поощрить других. В случае с Гарлемом это сработало, так почему бы не попробовать с Акроном? Вот только Гарлем находится на скудном землей Манхэттене, со всей его суматохой и многочисленными удобствами. Возрождение Гарлема так или иначе произошло бы рано или поздно. Мы менее оптимистичны в отношении Акрона (или Саут-Бенда, или Детройта). В этих местах трудно найти те заманчивые удовольствия, к которым в наши дни стремится большинство обеспеченных молодых людей: элегантные рестораны, гламурные бары и кафе, где они могут купить переоцененный эспрессо у высокомерных бариста. Иначе говоря, возникает проблема курицы и яйца: молодые образованные работники не поедут туда, где отсутствуют эти блага, но и последние не смогут расцвести, если вокруг нет подобных им людей.

На самом деле фирмы почти во всех отраслях стремятся образовывать кластеры. Если вы метнете случайным образом несколько дротиков в карту Соединенных Штатов, то обнаружите, что отверстия, оставленные этими дротиками, более или менее равномерно распределены по карте. Но реальная карта размещения любой конкретной отрасли выглядит совсем не так; она выглядит так, как будто кто-то специально бросил все дротики в одно и то же место[103]103
  Glenn Ellison and Edward Glaeser, “Geographic Concentration in U.S. Manufacturing Industries: A Dartboard Approach,” Journal of Political Economy 105, no. 5 (1997): 889–927.


[Закрыть]. Возможно, отчасти это связано с репутацией; покупатели могут с подозрением отнестись к производящей программное обеспечение фирме, если она расположена посреди кукурузных полей. Было бы также трудно нанимать работников, если бы каждый раз, когда вам был нужен новый сотрудник, вам приходилось бы убеждать кого-то переехать через всю страну, вместо того чтобы просто переманить работника у одного из соседей. Есть и причины, связанные с государственным регулированием: законы о зонировании часто стремятся сконцентрировать грязные производства в одном месте, а рестораны и бары – в другом. Наконец, люди в одной и той же отрасли часто имеют схожие предпочтения (технари любят кофе, а финансисты хвастаются дорогими бутылками вина). Концентрация облегчает предоставление тех удобств, которые им нравятся.

Все эти причины делают кластеризацию оправданной, но из них также следует, что начинать с малого и расти намного сложнее. Единственной биотехнологической фирме в Аппалачах всегда будет трудно. Мы надеемся на успех «Тура возрождения городов», но не слишком в него верим (и не ринемся покупать недвижимость в Детройте).

ЭЙЗЕНХАУЭР И СТАЛИН

Настоящий миграционный кризис порождается не слишком большим числом мигрантов. В большинстве случаев миграция не несет никаких экономических издержек для местного населения, а дает некоторые явные выгоды самим мигрантам. Реальная проблема заключается в том, что люди часто не могут или не хотят переезжать внутри своей родной страны или за ее пределы, чтобы воспользоваться экономическими возможностями. Означает ли это, что дальновидное правительство должно вознаграждать тех людей, которые переезжают, и, возможно, даже наказывать тех, кто отказывается это делать? Подобный вопрос может показаться странным, учитывая, что в наше время обсуждение миграции в основном сосредоточено на том, как ее ограничить, но в 1950-х годах правительства Соединенных Штатов, Канады, Китая, Южной Африки и Советского Союза в широких масштабах осуществляли политику переселения, в разной степени насильственного. Эта политика часто преследовала жесткие политические цели (в частности, подавление проблемных этнических групп), хотя они не всегда формулировались явно и маскировались модернизационной риторикой, которая подчеркивала несовершенство традиционных экономических механизмов. Программы модернизации развивающихся стран часто вдохновлялись этими примерами.

Также в развивающихся странах существует давняя традиция применения регулирования цен и налоговой политики для развития городского сектора за счет аграрного. В 1970-е годы во многих африканских странах были созданы советы по сбыту сельскохозяйственной продукции. В самом этом названии заключалась жестокая шутка, так как задачей многих из этих советов было препятствие сбыту продукции, чтобы совет мог ее закупить по самым низким ценам, тем самым стабилизируя цены для городских жителей. Другие страны, например Индия и Китай, запрещали экспорт сельскохозяйственной продукции, чтобы не допустить рост цен на нее для городских потребителей. Побочным следствием такой политики стала неприбыльность сельского хозяйства, что побуждало людей покидать их фермы. Очевидно также, что она нанесла ущерб самым бедным слоям населения, мелким фермерам и безземельным работникам, которые могли и не иметь необходимых средств для переезда.

Однако, хотя эта история и печальна, мы не должны закрывать глаза на экономическое обоснование поощрения миграции. Мобильность (внутренняя и международная) является ключевым каналом приведения к единому стандарту уровня жизни в разных регионах и странах и смягчения последствий региональных экономических подъемов и спадов. Переехавшие работники воспользуются новыми возможностями и покинут пострадавшие от экономических трудностей регионы. Именно так экономика абсорбирует кризисы и адаптируется к структурным преобразованиям.

Тем из нас (включая большинство экономистов), кто уже живет в более богатых странах и наиболее успешных городах, кажется совершенно очевидным, что нам гораздо лучше там, где мы находимся, поэтому мы предполагаем, что и все остальные должны хотеть сюда приехать. Экономисты склонны расценивать экономический магнетизм успешных мест положительно. Однако жителей городов в развивающихся странах, а также граждан развитых стран перспектива того, что к ним захочет переехать весь мир, может испугать. В их воображении возникают массы людей, которые начнут конкурировать с ними за редкие ресурсы, от рабочих мест до общественного жилья и парковки. Мы показали необоснованность основной тревоги, связанной с тем, что миграция снижает заработную плату и перспективы трудоустройства местных жителей, но при этом некоторые основания есть у страха перед перенаселенностью, особенно в неблагоустроенных городах третьего мира.

Опасения грядущих толп мигрантов заставляют также беспокоиться по поводу ассимиляции. Ассимилируются ли эти массы людей разной культуры (от деревенских кузенов, переезжающих в индийские города, до мексиканцев, переселяющихся в Соединенные Штаты) или они изменят нашу культуру? Или, если уж на то пошло, они ассимилируются настолько хорошо, что их культура исчезнет, оставляя всех нас с однородной глобализированной безвкусной смесью? Утопия совершенного и мгновенного движения в ответ на любое различие экономических возможностей может превратиться в антиутопию.

Но мы ни на шаг не приближаемся к такой утопии/антиутопии. Экономически успешные места не обладают непреодолимой привлекательностью, и люди часто предпочитают оставаться дома, даже если они находятся там в бедственном положении.

Отсюда следует, что поощрение миграции, как внутренней, так и внешней, действительно должно стать политическим приоритетом. Однако правильный путь к этому состоит не в принуждении людей и не в искажении экономических стимулов, как это делалось в прошлом, а в устранении некоторых ключевых препятствий.

Поможет упрощение всего процесса и более эффективное информирование о нем, с тем, чтобы работники гораздо лучше представляли издержки и выгоды миграции. Облегчение денежных переводов между мигрантами и их семьями также помогло бы сделать мигрантов менее изолированными. Учитывая чрезмерный страх неудачи, можно было бы предложить мигрантам некоторую страховку. Когда это было сделано в Бангладеш, то эффект был значительным, почти таким же, как и от предложения бесплатного билета на автобус[104]104
  Bryan, Chowdhury, and Mobarak, “Underinvestment in a Profitable Technology”.


[Закрыть].

Однако, вероятно, наилучший способ помочь мигрантам (и, следовательно, вероятно, поощрить миграцию) заключается в том, чтобы, изменив отношение местного населения, облегчить их интеграцию. Предоставление помощи с жильем (субсидий на его аренду?), предварительным подбором рабочих мест, уходом за детьми и так далее – все это позволит любому вновь прибывшему быстро найти свое место в обществе. Это относится как к внутренней, так и к международной мобильности. Это повысило бы вероятность переезда тех, кто колеблется, и позволило бы им быстрее стать неотъемлемой частью принимающих сообществ. В настоящее время наблюдается практически противоположная ситуация. На самом деле для облегчения адаптации не делается практически ничего, за исключением работы некоторых организаций по оказанию помощи беженцам. Международные мигранты сталкиваются с настоящей полосой препятствий, чтобы получить право на легальную работу. Внутренним мигрантам негде остановиться, и они часто с трудом устраиваются на свою первую работу, даже когда кажется, что у них есть много возможностей.

Разумеется, мы не должны забывать, что политическая реакция на миграцию прежде всего порождается политикой идентичности, а не неправильным пониманием экономической теории. В расхождении между политикой и экономической теорией нет ничего нового. Американские города, в которые приехали мигранты из Европы в золотую эпоху европейской миграции, получили значительные экономические выгоды. Но, несмотря на это, иммигранты вызывали широкую и враждебную политическую реакцию. В ответ на миграцию города стали сокращать налоги и общественные расходы. Больше всего были сокращены расходы на те услуги, которые в наибольшей степени связаны с межэтническими контактами (например, школы) или наиболее необходимы иммигрантам с низкими доходами (например, канализация, вывоз мусора и тому подобное). В тех городах, где оказалось больше всего мигрантов, снизилась популярность Демократической партии, выступавшей за иммиграцию, и стали избираться консервативные политики, в частности, те, кто поддерживал Закон о национальном происхождении 1924 года (положивший конец эпохе неограниченной иммиграции в США). Избиратели реагировали на культурную дистанцию между ними и новыми мигрантами; в то время это были католики и евреи, чуждость которых, до тех пор пока они не ассимилировались, считалась совершенно непреодолимой[105]105
  Tabellini, “Gifts of the Immigrants, Woes of the Natives”.


[Закрыть].

Тот факт, что история повторяется, не делает ее менее неприятной во второй или третий раз. Возможно, однако, что она поможет нам понять, как реагировать на подобную враждебность. В четвертой главе мы вернемся к этому вопросу.

В конечном счете мы также должны помнить, что многие люди, какими бы ни были предлагаемые стимулы, предпочитают оставаться на месте. Подобное отсутствие мобильности, которое противоречит инстинктивным представлениям любого экономиста о том, как должны вести себя люди, имеет важное значение для экономики в целом и влияет на последствия широкого спектра экономической политики, как мы увидим на протяжении всей этой книги. Например, в следующей главе мы увидим, что оно частично объясняет, почему международная торговля оказалась гораздо менее выгодной, чем многие надеялись, а в пятой главе обсудим перспективы экономического роста. Отсутствие мобильности требует переосмысления всей социальной политики, что мы попытаемся сделать в девятой главе.

Глава 3
Негативные последствия торговли

В начале марта 2018 года президент Трамп, находясь в окружении работников металлургической промышленности в их характерных касках, подписал распоряжение о введении новых тарифов на ввоз стали и алюминия. Вскоре после этого респондентам панели IGM Booth, о которой мы рассказывали в первой главе, то есть наиболее авторитетным профессорам экономики из ведущих университетов страны, разных политических убеждений, республиканских и демократических, было предложено оценить следующее утверждение: «введение новых тарифов на ввоз стали и алюминия улучшит благосостояние американцев». 65 % «совершенно» с этим не согласились. Все остальные просто «не согласились». Согласия не выразил никто. Никто даже не заявил о своей неуверенности[106]106
  Steel and Aluminum Tariffs,” Chicago Booth, IGM Forum, 2018, http://www.igmchicago.org/surveys/steel-and-aluminum-tariffs


[Закрыть]. Точно так же никто из участников панели не выразил согласия и при ответе на дополнительный вопрос о том, что «введение новых или более высоких импортных пошлин на такие продукты, как кондиционеры, автомобили и печенье (чтобы побудить производителей производить их в США), было бы хорошей идеей»[107]107
  “Import Duties,” Chicago Booth, IGM Forum, 2016, http://www.igm chicago.org/surveys/import-duties


[Закрыть]. Свобода внешней торговли нравится как Полу Кругману, знаменосцу социального либерализма, так и Грегори Мэнкью, гарвардскому профессору, который возглавлял Совет экономических консультантов при президенте Джордже Буше-младшем и часто выступает с критикой взглядов Кругмана.

Напротив, в общественном мнении в Соединенных Штатах отношение к свободе внешней торговли в лучшем случае неоднозначно и все чаще становится отрицательным. Относительно тарифов на сталь и алюминий мнения разделились. В опросе, проведенном осенью 2018 года, когда мы задали репрезентативной выборке американцев точно такой же вопрос, как и в панели IGM Booth, только 37 % либо не согласились, либо совершенно не согласились с предложенным Трампом повышением тарифов. 33 % согласились[108]108
  Abhijit Banerjee, Esther Duflo, and Stefanie Stantcheva, “Me and Everyone Else: Do People Think Like Economists?” MIMEO, Massachusetts Institute of Technology, 2019.


[Закрыть]. Однако если брать шире, то представляется, что как правые, так и левые считают, что Соединенные Штаты слишком открыты для товаров из других стран. 54 % наших респондентов согласились с тем, что применение более высоких тарифов для стимулирования фирм производить свою продукцию в США было бы хорошей идеей. С этим не согласились только 25 %.

Экономисты в основном говорят о выгодах международной торговли. Идея выгодности свободы торговли является одним из самых старых положений современной экономической теории. Как английский биржевой маклер и член парламента Давид Рикардо объяснил двести лет назад, из-за того, что торговля позволяет каждой стране специализироваться на том, что она делает лучше всего, общий доход двух стран, которые ведут торговлю между собой, должен вырасти и в результате выгоды выигравших от торговли превысят убытки проигравших. Последние двести лет дали нам возможность усовершенствовать эту теорию и лишь немногие экономисты не убеждены лежащей в ее основе логикой. Действительно, эта логика настолько укоренилась в нашей культуре, что мы иногда забываем, что аргументация в пользу свободы торговли далеко не самоочевидна.

Прежде всего, выгодность свободы внешней торговли не является само собой разумеющейся в глазах широких слоев населения. Они не слепы к выгодам торговли, но они также видят и связанные с ней убытки. Они действительно осознают преимущества, связанные с возможностью покупать дешевые товары за рубежом, но беспокоятся, что по крайней мере для прямых жертв дешевого импорта, издержки превысят выгоды. В нашем опросе 42 % респондентов считали, что торговля Соединенных Штатов с Китаем наносит ущерб американским низкоквалифицированным работникам (21 % думали, что они выигрывают) и только 30 % согласились с тем, что падение цен выгодно для всех (27 % думали, что оно наносит всем ущерб)[109]109
  Abhijit Banerjee, Esther Duflo, and Stefanie Stantcheva, “Me and Everyone Else: Do People Think Like Economists?” MIMEO, Massachusetts Institute of Technology, 2019.


[Закрыть].

Так что же, широкая публика просто невежественна или же она интуитивно чувствует то, что упускается экономистами?

СЛОЖНЫЙ ВОПРОС СТАНИСЛАВА УЛАМА

Станислав Улам, польский математик и физик, был одним из создателей современного термоядерного оружия. Он был невысокого мнения об экономической науке, возможно, потому, что недооценивал способность экономистов взорвать мир, хотя и по-своему. Однажды Улам задал Полу Самуэльсону, нашему покойному коллеге и одному из самых замечательных экономистов XX века, следующий сложный вопрос: «назовите хотя бы одно положение из социальных наук, которое одновременно являлось бы истинным и нетривиальным»[110]110
  The Collected Scientific Papers of Paul A. Samuelson, vol. 3 (Cambridge, MA: MIT Press, 1966), 683.


[Закрыть]. В качестве ответа Самуэльсон назвал идею сравнительных преимуществ, занимающую центральное место в теории международной торговли: «То, что эта идея логически истинна, не нужно доказывать математику; то, что она не тривиальна, подтверждается существованием тысяч влиятельных и умных людей, которые никогда не были способны понять эту доктрину самостоятельно или поверить в нее после того, как она была им объяснена»[111]111
  Ibid.


[Закрыть].

Принцип сравнительных преимуществ заключается в том, что страны должны делать то, что они делают относительно лучше. Для понимания силы этой концепции полезно сравнить ее с принципом абсолютных преимуществ. Абсолютное преимущество просто. В Шотландии не растет виноград, а во Франции нет того болотного торфа, который идеально подходит для производства виски. Поэтому вполне логично, что Франция должна экспортировать вино в Шотландию, а Шотландия – виски во Францию. Ситуация становится сложнее, когда одна страна, например современный Китай, выглядит так, будто она производит все гораздо лучше, чем большинство других стран. Не случится ли так, что Китай просто затопит все рынки своей продукцией, оставив другие страны ни с чем?

Давид Рикардо ответил на подобный вопрос в 1817 году. Он показал, что даже если бы Китай (или, как это у Рикардо, Португалия) был бы более продуктивен во всем, он не мог бы продавать все, потому что в подобном случае страна-покупатель ничего не продавала бы и у нее не было бы денег, чтобы купить что-либо в Китае или где-либо еще[112]112
  David Ricardo, On the Principles of Political Economy and Taxation (London: John Murray, 1817); Давид Рикардо, Начала политической экономии и налогового обложения. Избранное (Москва: Эксмо, 2017).


[Закрыть]. Иными словами, по Рикардо, свобода торговли приведет к снижению производства не во всех отраслях промышленности Англии XIX века, а только в наименее производительных.

Следовательно, как заключает Рикардо развивая свой пример, даже если бы Португалия была бы производительнее Англии в производстве как вина, так и сукна, торговля между двумя этими странами приведет к специализации каждой из них на том продукте, в производстве которого она имеет сравнительное преимущество (иными словами, произойдет специализация на продукции той отрасли, производительность которой выше по сравнению с производительностью в другой отрасли: вино для Португалии, сукно для Англии). И тот факт, что обе страны займутся именно тем производством, в котором они относительно хороши, а все остальные товары будут покупать (вместо того чтобы впустую тратить ресурсы на их неумелое производство), должен добавить к валовому национальному продукту (ВНП) общую стоимость тех благ, которые смогут потреблять люди в каждой стране.

Теория Рикардо говорит нам о том, что анализ внешней торговли возможен только тогда, когда мы думаем обо всех рынках вместе. Китай мог бы выиграть на каждом конкретном рынке, и все же он не способен выиграть на всех рынках одновременно.

Разумеется, рост ВНП (как в Англии, так и в Португалии) сам по себе еще не означает, что проигравшие отсутствуют. На самом деле цель одной из известных работ Пола Самуэльсона состоит в том, чтобы точно рассказать нам, кто именно проиграет. Рассуждения Рикардо целиком основывались на предположении о том, что производство требует только труда и при этом все работники одинаковы, поэтому, когда экономика становится богаче, все получают выгоду. Если ввести в анализ не только труд, но и капитал, ситуация усложнится. В статье, опубликованной Самуэльсоном в 1941 году, когда ему было всего 25 лет, были изложены идеи, которые и сейчас остаются основой теории международной торговли[113]113
  Paul A. Samuelson and William F. Stolper, “Protection and Real Wages,” Review of Economic Studies 9, no. 1 (1941), 58–73.


[Закрыть]. Логика этой статьи, как только вы ее поймете, окажется поразительно проста, как это часто бывает с самыми лучшими теоретическими выводами.

Производство одних благ требует несколько больше труда и несколько меньше капитала, чем производство других; сравните ковры ручной работы и сделанные роботами автомобили. Если две страны располагают доступом к одинаковым технологиям производства двух таких товаров, то, очевидно, страна, относительно богатая рабочей силой, будет иметь сравнительные преимущества в производстве трудоемкого продукта.

Поэтому следует ожидать, что богатая рабочей силой страна станет специализироваться на трудоемких продуктах и прекратит производство капиталоемких. Это должно повысить спрос на рабочую силу по сравнению с ситуацией отсутствия международной торговли (или наличия ее ограничений), а значит, вырастет и заработная плата. Напротив, мы должны ожидать, что в относительно богатой капиталом стране при торговле с более богатым рабочей силой партнером цена капитала станет расти (а заработная плата снижаться).

Богатые рабочей силой страны, как правило, бедны, а рабочие обычно беднее своих работодателей. Это означает, что устранение ограничений внешней торговли должно помочь бедным в более бедных странах, способствуя снижению неравенства. Для богатых стран все наоборот. Таким образом, снятие ограничений торговли между Соединенными Штатами и Китаем должно отрицательно повлиять на заработную плату американских рабочих (и принести выгоды китайским рабочим).

Вместе с тем рабочие в Соединенных Штатах необязательно должны оказаться в худшем положении, как показал Самуэльсон в своей более поздней работе. Свободная торговля повышает ВНП, что создает больше возможностей для всех. Благосостояние американских рабочих также может быть улучшено, если общество обложит налогом выигравших от свободной торговли и перераспределит эти деньги проигравшим[114]114
  P. A. Samuelson, “The Gains from International Trade Once Again,” Economic Journal 72, no. 288 (1962): 820–829, DOI: 10.2307/2228353.


[Закрыть]. Проблема заключается в том, что подобный исход сомнителен, поскольку он оставляет рабочих на милость политического процесса.

КРАСА ЕСТЬ ПРАВДА, ПРАВДА – КРАСОТА[115]115
  John Keats, “Ode on a Grecian Urn,” in The Complete Poems of John Keats, 3rd ed. (New York: Penguin Classics, 1977); Джон Китс, “Ода к греческой вазе” (пер. В. А. Комаровского).


[Закрыть]

Теорема Столпера – Самуэльсона (такое название получила описанная выше теория в научной литературе в честь Самуэльсона и его соавтора, Столпера) прекрасна, по крайней мере настолько, насколько вообще может быть прекрасна экономическая концепция. Но верна ли она? Эта теория имеет два ясных и обнадеживающих следствия, а также еще одно, менее обнадеживающее. Открытость торговли должна привести к росту ВНП во всех странах и к снижению неравенства в бедных странах; однако в богатых странах неравенство может увеличиться (по крайней мере если правительство не предпримет мер по перераспределению доходов). Некоторая проблема заключается в том, что имеющиеся у нас данные достаточно часто противоречат этой теории.

В качестве образцовых представителей подпитываемого внешней торговлей роста ВНП часто называют экономику Китая и Индии. В 1978 году Китай начал политику открытости, после тридцати лет коммунизма, когда участие этой страны в международной торговле было минимальным. Спустя сорок лет Китай стал мировой экспортной державой, которая вот-вот перехватит у Соединенных Штатов первое место в списке крупнейших экономик мира.

История Индии менее драматична, хотя, возможно, более показательна. В течение примерно сорока лет, до 1991 года, правительство Индии контролировало то, что оно называло «командными высотами в экономике». Экспортная деятельность требовала получения лицензий, которые выдавались очень неохотно. Что же касается импорта, то он облагался настолько высокими пошлинами, что в некоторых случаях цена импортных товаров могла вырасти в четыре раза.

В частности, практически невозможен был импорт автомобилей. Внимание иностранных гостей Индии обращали на себя «милые» седаны Ambassador (это индийская копия ничем не примечательного британского Morris Oxford модели 1956 года), которые долгое время оставались самым популярным автомобилем на индийских дорогах. Ремни и подушки безопасности были совершенно неизвестны. Абхиджит до сих пор помнит свою единственную поездку на Mercedes-Benz 1936 года (а было это примерно в 1975 году) и чувство восторга от пребывания в автомобиле с действительно мощным двигателем.

В 1990 году Саддам Хусейн вторгся в Кувейт и началась война в Персидском заливе. На следующий год в Индию прекратился приток нефти из Ирака и Персидского залива, а цены на нее взлетели до потолка, что оказало шоковое воздействие на индийский торговый баланс. Кроме того, война вызвала исход индийских трудовых мигрантов с Ближнего Востока, которые перестали поэтому посылать деньги своим близким на родину, а страна испытала массовую нехватку иностранной валюты.

Индия была вынуждена обратиться за помощью к Международному валютному фонду (МВФ), уже ждавшему этого развития событий. К тому времени Китай, СССР, Восточная Европа, Мексика и Бразилия наряду с другими странами начали предпринимать серьезные шаги к тому, чтобы позволить рынкам самим решать, кто и что должен производить. Индия оставалась последней крупной страной, которая в экономике продолжала придерживаться антирыночной идеологии, модной в 1940-х и 1950-х годах.

Все это изменила предложенная МВФ сделка. Необходимые Индии средства предоставлялись только при условии открытия ее экономики для внешней торговли. У правительства не было выбора. Режим лицензирования импорта и экспорта был отменен, а импортные пошлины очень быстро снижены со среднего уровня около 90 % до примерно 35 %. Отчасти это объясняется тем, что многие ведущие деятели в экономических ведомствах уже давно хотели получить возможность сделать нечто подобное и они не собирались упускать такую возможность[116]116
  Petia Topalova, “Factor Immobility and Regional Impacts of Trade Liberalization: Evidence on Poverty from India,” American Economic Journal: Applied Economics 2, no. 4 (2010): 1–41, DOI: 10.1257/app.2.4.1.


[Закрыть].

Неудивительно также, что многие стали предсказывать грядущую катастрофу. Утверждалось, что индийская промышленность, выращенная за высокими тарифными барьерами, слишком неэффективна, чтобы конкурировать с мировыми лидерами. Индийский потребитель, изголодавшийся по импортным товарам, ударится в загул. И так далее.

Отметим, что эти страхи не оправдались. После резкого падения в 1991 году, к 1992 году рост ВВП вернулся к своему среднему уровню 1985–1990 годов и составил около 5,9 % в год[117]117
  “GDP Growth (annual %),” World Bank, https://data.worldbank.org/indicator/ny.gdp.mktp.kd.zg?end=2017&start=1988


[Закрыть]. В экономике не произошло ни кризиса, ни резкого роста. В целом за период 1992–2004 годов темпы роста составили 6 %, а затем подскочили до 7,5 % в середине 2000-х годов и сохраняются, более или менее, на этом уровне до настоящего времени.

Так следует ли считать Индию ярким примером мудрости теории международной торговли или мы должны сделать противоположный вывод? С одной стороны, сохранение темпов роста в переходный период соответствует прогнозам оптимистов. Но, с другой стороны, несколько разочаровывает то, что для ускорения роста потребовалось более десятилетия с 1991 года[118]118
  Конечно, торговые оптимисты, среди которых Джагдиш Бхагвати, Т. Н. Шринивасан и их последователи, утверждают, что до 1991 года экономический рост был близок к остановке и его спасли только помощь МВФ и либерализация.


[Закрыть].

О ЧЕМ НЕВОЗМОЖНО ГОВОРИТЬ, О ТОМ СЛЕДУЕТ МОЛЧАТЬ[119]119
  Tractatus 7, in Ludwig von Wittgenstein, Tractatus Logico-Philosophicus (London: Routledge & Kegan Paul, 1922); Трактат 7 в: Людвиг Витгенштейн, “Логико-философский трактат”, в: Людвиг Витгенштейн, Философские работы (Москва: Гнозис, 1994).


[Закрыть]

Невозможно дать однозначный ответ для данного конкретного случая. Существует только одна Индия и у нее только одна история. Неизвестно, продолжался ли бы экономический рост после 1991 года, если бы не было кризиса и торговые барьеры не были устранены. Ситуация усложняется еще и тем, что постепенная либерализация торговли проводилась с 1980-х годов, а 1991 год ее просто ускорил (хотя и намного). Был ли необходим такой шок? Мы этого никогда не узнаем, так как нельзя повторить историю заново и посмотреть, что будет, если она пойдет по другому пути.

Неудивительно, однако, что экономистам очень трудно отказаться от такого рода вопросов. Речь идет не столько об Индии как таковой. Никуда не деться от того факта, что в какой-то момент в 1980-х или 1990-х годах произошел значительный сдвиг в темпах роста индийской экономики, связанный с переходом от (своего рода) социализма к капитализму. До середины 1980-х годов темпы экономического роста составляли около 4 %. Сейчас они приближаются к 8 %[120]120
  “GDP Growth (annual %),” World Bank.


[Закрыть]. Такие изменения редки, а еще более редок их, по-видимому, устойчивый характер.

В то же самое время произошел резкий рост неравенства[121]121
  Доля доходов верхнего одного процента населения выросла с 6,1 % в 1982 году до 21,3 % в 2015 году. World Inequality Database, https://wid.world/country/india


[Закрыть]. Нечто очень похожее, если не еще более драматичное, происходило в Китае после 1978 года, в Корее начала 1960-х годов и во Вьетнаме 1990-х годов. Очевидно, что тот вид крайнего государственного контроля, который существовал в этих экономиках до их либерализации, был очень эффективен в сдерживании неравенства за счет экономического роста.

Гораздо больше разногласий, а значит, и возможностей научиться новому, существует в отношении наилучших способов управления экономикой после отказа от крайнего государственного контроля. Насколько важно избавиться от все еще сохраняющихся в Индии протекционистских тарифов, которые заметно ограничивают торговлю, но несравнимы с теми, что существовали в прошлом? Поможет ли это ускорить экономический рост еще больше? Что произойдет с неравенством? Поставят ли тарифы Трампа крест на экономическом росте в Соединенных Штатах? И действительно ли они помогут людям, которых они якобы призваны защитить?

Чтобы ответить на подобные вопросы, экономисты часто проводят сравнения между разными странами. Основная идея проста – некоторые страны (например, Индия) либерализовали торговлю в 1991 году, а другие, более или менее сходные, этого не сделали. Какие группы стран росли быстрее в годы, непосредственно последовавшие за 1991 годом, в абсолютном выражении или, возможно, относительно их темпов роста до 1991 года? Те, где была проведена либерализация, те, где экономика всегда была открытой, или те, где она все время оставалась закрытой?

Существует обширная литература по этому вопросу, что, возможно, не удивительно, учитывая то значение, которое экономисты придают проблеме свободы торговли, и ее популярность в деловой прессе. Ответы варьируются от самых позитивных до гораздо более скептических оценок влияния международной торговли на ВВП, хотя следует отметить, что свидетельств о ее сильном отрицательном воздействии недостаточно или вообще нет.

Существует три различных источника скептицизма в отношении торговли. Во-первых, этот скептицизм связан с обратной причинностью. Тот факт, что Индия либерализовала торговлю, в то время как другая аналогичная страна этого не сделала, может свидетельствовать о том, что Индия была готова к подобному переходу и росла бы быстрее, чем страна сравнения, даже без изменения торговой политики. Иными словами, возможно именно экономический рост (или наличие потенциала для роста) стал причиной либерализации торговли, а не наоборот.

Во-вторых, это упущенные причинные факторы. Либерализация внешней торговли в Индии была частью гораздо большего комплекса изменений. В частности, правительство в этот период практически прекратило пытаться указывать владельцам бизнеса, что они должны производить и где. Произошло и еще одно, несколько более неопределенное, но, возможно, не менее значимое, изменение в отношении бюрократии и политической системы к бизнесу: укрепилось представление о том, что бизнес – это легитимное занятие честных людей, нечто, что можно считать даже «крутым». По существу, невозможно отделить последствия всех этих изменений от последствий либерализации торговли.