Текст книги "Дом малых теней"

Глава 25

Преследуемая голосом откуда-то из-за спины и назойливым колокольчиком Эдит, Кэтрин миновала садовую калитку. Она старалась идти непринужденно, вот только попытки шагать как можно тише превратили ее походку в какое-то нервное гарцевание. Покидая дом без спроса, она чувствовала себя неуютно, но, в конце концов, разве должна она, взрослая женщина, отпрашиваться, чтобы позвонить?

После показа Эдит укатилась в свою комнату немного поспать перед обедом, а Мод отправилась этот самый обед готовить. Так как владения обоих дам располагались в глубинах дома, Кэтрин осознала, что лучшего шанса отлучиться, никому при этом не попавшись на глаза, не будет. На просьбу позволить ей начать опись, Мод, провожавшая ее до дверей комнаты, ответила одним только тягостным молчанием. Неужели придется прождать до самого вечера, пока не наступит ужин?

Ей нужно было поймать сигнал и поделиться всем с Леонардом. Испросить совета, узнать, как быть дальше. Но Кэтрин почему-то казалось, что если сейчас она сядет в машину и, никого не известив, укатит на полчаса, по возвращении ее ждут большие проблемы.

Уходя, она предпринимала безуспешные попытки не оглядываться на дом. Даже если кто-то и наблюдает за ней из окна, украдкой брошенный взгляд выдаст, что она неправа, ее провинность перед хозяйкой Красного Дома.

Холодок прополз по шее – тень дома будто вытянулась и коснулась ее самым-самым своим холодным краешком, стараясь нагнать на подъездной дорожке. Громада особняка давила на нее так, будто из каждого окна ей вслед бросали по осуждающему взгляду. Подавив непроизвольную дрожь, она все-таки не смогла удержаться от искушения – сначала ее глаза метнулись к дому украдкой раз, потом еще раз… А потом она все-таки сдалась и повернулась к Красному Дому лицом.

Ее удивило, насколько, оказывается, ошибочным было то ее впечатление о неких нежданных изменениях в облике особняка. Щупальца разросшегося сада не заползли еще на темный фасад, кирпичная кладка была все та же – потемневшая от времени и кое-где осыпавшаяся.

Наверное, в том, что ей привиделось, были повинны близко растущие деревья, бросавшие тень на первый этаж Дома. Маленькая ива у садовой ограды своей копной ветвей и вовсе рождала некую сумеречную зону, которая неизбежно попадала в поле зрения Кэтрин и искажала все то, что было за нею, на свету. Но теперь дом был виден во всей изначальной красе – пусть и весьма специфической, жутковатой.

Добравшись до машины, Кэтрин поскорее села за руль. Заведя двигатель и стараясь вести себя как можно тише и незаметнее, она едва ли не молилась на то, чтобы тарахтение мотора не донеслось до ушей Эдит и Мод.

Автомобиль миновал заросли боярышника, что устроились почти вплотную к дороге, – из-за них едва ли можно было разобрать, что там, впереди. Когда их гряда закончилась, яркое солнце ослепило Кэтрин, и она от неожиданности даже вдавила тормозную педаль. Она пошарила в бардачке, отыскав солнечные очки, и опустила затеняющую планку.

Башенки Красного Дома, отраженные в зеркале заднего вида, напоминали костистые пальцы, впившиеся в мягкое подбрюшье неба.

Осознание, что она сбежала, пусть ненадолго, от переменчивых капризов Эдит, позволило ей чуть расслабиться. Ни на дружбу, ни даже просто на непринужденное общение со старухой рассчитывать не приходилось; ожидать подобного – питать пустые надежды. Что ж, осталось пережить ужин, а там уж можно и поспать. Если все предметы на продажу будут сфотографированы завтра, Кэтрин, скорее всего, сможет даже уехать отсюда и закончить работу над каталогом дома.

Но что в таком случае предпринять дальше? Каталог потребует утверждения, на контракты нужно будет проставить все соответствующие подписи, для аукциона придется все тщательно согласовать – на это уйдет не один последующий месяц. В Красный Дом ей придется ходить снова и снова, беспредельно подставляясь под удар обитающего в его стенах сумасшествия.

Ее даже терзал смутный страх, что Эдит не даст ей уйти просто так, что в контракте одним из условий будет прописано ее неотлучное пребывание в Красном Доме неделями или даже месяцами. Так она и будет бродить из комнаты в комнату, смотреть на очередную фантасмагорию, а потом ее оттуда будут брыськать, как надоевшую кошку. Как будто бы это утро окончательно закрепило границы ее условной свободы и свело жизнь к одной лишь работе.

Но какими все же манящими оставались перспективы аукциона Красного Дома. Кэтрин так и не смогла задушить в себе этого восторженного чертика на задворках сознания, твердившего, что все тайны и секреты этой странной семейки должны быть разгаданы. Чертик внутри нее хотел распахнуть все двери, узнать про все и сразу. Но другое, менее любопытное и более осторожное начало, молило ее как можно скорее убраться отсюда.

Кэтрин сжала руль до боли под ногтями. Еще чуть-чуть – и зубы скрежетать начнут.

Когда Магбар-Вуд остался в двух милях позади, на экране телефона нарисовались две полоски приема сигнала. Отвернуть с узкой дороги было некуда, поэтому она остановила машину прямо посреди проезжей части и набрала номер Леонарда – стационарный, ибо, как она знала, он никогда не покидал контору раньше чем пробьет восемь.

– Здравствуйте, Леонард Осборн на проводе. Слушаю вас?

Голос старика принес ей такое облегчение, что она даже не сразу смогла заговорить.

– Леонард, это я.

– Китти! Как я рад тебя слышать. Ты в порядке? Как твой первый день?

– Сумасшествие в чистом виде.

– А как тебе наша очаровательная Эдит?

– Ну, как и все фанаты хороших манер, она грубовата. Но дело даже не в ней, а…

– В чем же?

– Мне просто нужно еще одно мнение. Сегодня я поняла, что они обе не в своем уме.

– Еще как не в своем. Чокнутые, как шляпницы. Я все знаю и понимаю, что работать с ними непросто. Да и в свете недавних событий с тобой… Словом, я рад, что ты позвонила, потому что места себе не нахожу.

– Я бы и раньше связалась, но в доме не ловит сигнал.

– Ну, зато теперь я весь внимание, Китти. Так что думаешь? Что говорит тебе сердце?

С чего же ей начать, как рассказать об этом дне? И, что не менее важно, как правильно передать свои чувства?

– Леонард, я даже не знаю, что сказать…

– Говори как есть.

– Хорошо. Эдит и Мод… Я не знаю, как к ним подобраться. Такое впечатление, что они не заинтересованы в продаже. Будто бы им просто хочется возродить всю эту атмосферу тайны, этот мистический ореол вокруг фигуры Мэйсона.

– А о контракте они не упоминали?

– Да где там! От любой попытки подойти к делу они увиливают, как только могут. По-моему, у них какие-то свои, темные, мотивы. Вполне возможно, они водят нас за нос.

– О да, Эдит как флюгер – то туда качнется, то сюда. Постоянно меняет мнение. Я знаю и об этом. Да, иметь с ней дела чертовски трудно. Но, думаю, со временем она опомнится. Даже не думаю – уверен.

– Даже если мы доберемся до дела, мне потребуется поддержка, Лео. Тебе точно стоит сюда приехать. С твоей помощью я со всем справлюсь.

– Конечно! Я и планировал приехать.

– Как я рада. В доме есть лестничный подъемник, так что перемещаться по нему тебе не составит труда.

– Думаю, послезавтра я прибуду. Но, чувствую, тебя что-то гложет.

– Да, ты прав. Что-то тут… Что-то не так. Эдит даже не говорит мне, что именно пойдет на торги. Именно поэтому я не уверена до конца, что она вообще намерена что-то продать. Мне не с чего начать инвентаризацию. Ничего такого, что тянуло бы на захудалый лот, мне не показали. Вместо этого я посмотрела какое-то жуткое кино и выслушала длинную лекцию по истории про какого-то кукольника, о котором слыхом не слыхивала; имя Генри Стрейдер тебе хоть о чем-нибудь говорит? А, да, и еще эти старые куклы Мэйсона. Она говорит о них так, будто это живые дети. Распихивает их по кроватям в комнате по соседству со своей. Кажется, будто ей просто нравится пугать меня или выводить из равновесия. По казни Стрейдера на колесе – того типа, которым восхищался ее дядя, – у нее есть заснятое представление. Ну, то самое жуткое кино, которое мне показали. Их якобы было больше, она называет их «мистериями жестокости» и божится, что их возраст больше сотни лет. Хуже, чем самый отпетый ужастик, скажу я тебе. Меня пригласили оценить диорамы и кукол, но в итоге они-то как будто ее и не интересуют. Будто это все совсем не важно. Поэтому я и сомневаюсь в том, что она подпишет контракт. Даже если мы подготовим бумаги, ей ничего не стоит взять и отказаться от собственных планов.

– Но к кому, в таком случае, перейдет наследие Мэйсона? Есть ли завещание, какие-нибудь живые родственники? – Леонард взял паузу, попыхивая трубкой. Кэтрин все слышала и могла даже представить себе то обеспокоенное выражение, с каким он обдумывает ее слова. – Возможно, она уже не в том умственном здравии, чтобы просто подписать контракт. Поэтому и устраивает тебе своеобразные испытания, грузит сторонней чепухой. А о Стрейдере я все-таки слышал – его судили за колдовство, насколько помню. Или за государственную измену, или за то и за то. Он был казнен по прибытии в Лондон – власти согласовали, чтобы за них грязную работу сделали местные банды. Его постановки носили богохульный характер, как позже свидетельствовали. Говорили, что он водил за собой целую армию бездомных калек – сирот, прокаженных, уродцев. Они почитали его за святого, за великого лекаря, чуть ли не за второе пришествие самого Спасителя.

– Да, вроде бы суть в этом.

– Стрейдер родился как раз в твоих местах – может быть, поэтому так заинтересовал Мэйсона, когда тому надоело травить мелкое зверье и наряжать чучела в платьица. Я поищу для тебя еще какую-нибудь информацию о Стрейдере, но не удивлюсь, если Эдит сама тебя ею снабдит, Китти. Скорее всего, она к тебе просто привязалась – обычная одинокая старуха, к которой никто не заходит. Само собой, она не торопится переходить к делу, изображает из себя, что это все ее возмущает, но, думаю, к этому рано или поздно придет. Зависимость от новой компании – страшная штука для добровольного отшельника. Возможно, Китти, за последние несколько десятилетий ты у них первый гость, вот она и трясет у тебя перед носом своими пыльными игрушками. У ее чудаковатых историй вдруг появился такой слушатель. Я уже видал на своем веку подобное, Китти. Не столь экстравагантные случаи мне попадались, быть может, но в общих чертах я все прекрасно представляю.

– Да, наверное. – Кэтрин почувствовала себя невольным участником пьесы, родившейся из десятилетий рутины, традиций и жесткой иерархии «слуга – хозяин», пьесы, что сохранилась лишь в стенах Красного Дома, где заточила себя Эдит. Но чем больше она думала о старухе – здесь, в нормальной реальности, не искаженной окостеневшей стариной, – тем больше та волновала и пугала ее.

– Никто так больше не одевается, Леонард. Эта ее прическа, белила… Чепуха какая-то. Я будто попала на костюмированное представление. Она прикидывается? А то, что Мод не говорит ни слова – это тоже такая часть игры? За все время, что я в доме, она ни словом не обмолвилась. Никаких объяснений по поводу той записки. Они либо обе выжили из ума в той степени, когда это уже опасно, либо это все какой-то безумный розыгрыш.

Чутье твердило Кэтрин, что самое ошеломляющее открытие еще впереди. Здесь, вдали от Красного Дома, трудно было отказаться от его доводов. Конечно, Леонард вполне мог быть прав: Мод и Эдит намеренно представали перед ней в таком странном свете единственно потому, что больше им было нечего ей предложить. Хотелось бы в это верить.

– В таких ситуациях, Китти, я предпочитаю ставить себя на место этих людей и прибегать к хладнокровию, ибо оно лишает их укусы ядовитости. Эдит стара как мир, одинока, живет в окружении напоминаний о мире и людях, коих давно уж нет. Конечно, все, что сделал ее дядя, для нее предмет поклонения. Уже то, что она много лет следует его безумным наставлениям, говорит о многом. Рассудок самого Мэйсона был явно помрачен, когда он покончил с собой, – и, скорее всего, эту осень патриарха она и застала во всей красе. Одному Богу известно, какой ужас она пережила. Ничего удивительного нет в ее полоумии. В том, что время для нее застыло в одной точке.

– Но тогда ей нужны врачи. Социальные работники. Я ей никак не помогу.

– Ты же сама понимаешь: ни врача, ни социального работника в этот дом никогда не пустят.

– Но что тогда в этом доме делаю я?

– Взгляни на ситуацию иначе. Из того, что ты мне рассказала, очевидно, что Мэйсон приковал Эдит к особняку. Даже сейчас, после смерти, его хватка не ослабевает. Представь, сколь многого лишило ее наследие Мэйсона: прав, свобод, возможностей, которые мы почитаем за данность. Для нее это все – темный лес. Но она наверняка большую часть жизни провела в раздумьях о том, каков же он, большой мир. Отвергала его, но в то же время и желала. Естественно, будет думать, что какая-то ее часть ненавидит дядюшкины работы, даже сквозь вынужденную заботу о них. Да, ей нужно продать весь этот хлам… Но ради чего она тогда жила? Я предвидел подобный исход, Китти. Некоторым людям под занавес жизни является мучительное озарение. И только мы сейчас можем поддержать ее, помочь пройти сквозь все это. Она проводит для тебя последнюю экскурсию по смыслу своей жизни, прежде чем распрощаться с ним навсегда.

Кэтрин не могла похвастаться тем, что хорошо разбирается в людях, но в словах Леонарда был смысл – причем обескураживающий и печальный. Осознание бесполезности – страшная вещь; она на своем опыте в этом убедилась.

– Да, похоже, ты снова прав во всем. Спасибо. Я поеду обратно и высплюсь. Хотя не уверена, что в этом кошмарном доме снятся хорошие сны.

– Если почувствуешь, что не справляешься – просто скажи. Я не буду думать о тебе хуже, ты прекрасный специалист. Мы попробуем уговорить ее составить тебе компанию. В любом случае твое благополучие для меня на первом месте. Я человек деловой, но не жестокий, и втягивать тебя в это дело насильно не по мне. Меня немного занесло, когда ты рассказала мне про все те мэйсоновы чудеса. Это был бы великолепный конец моей карьеры. Признаться, самолюбие взяло надо мной верх.

– Не вини себя. Последнее, чего я хочу – чтобы трудности на личном фронте как-то повлияли на мою работу. Ты ведь сам знаешь.

– Да, знаю. Но у каждого из нас есть свой предел.

– Мне до него еще далеко. Прошлая неделя меня, конечно, выбила из колеи, но случай Мэйсона слишком хорош, чтоб его упускать. Попробую продержаться еще день. Возможно, смогу сфотографировать все предметы на продажу и отбыть завтра ночью.

– Ты уверена?

– Еще как, Лео.

– Но все равно в следующий раз мы отправимся туда вместе.

– Как скажешь! Ну, мне пора – не опоздать бы к ужину. Боюсь, меня за такое отшлепают. – Услышав смех Леонарда в трубке, она, улыбнувшись сама, дала задний ход.

Глава 26

Опасения Кэтрин насчет церемонного ужина в Красном Доме оправдались целиком и полностью. Ей было вновь не по себе, она чувствовала себя хрупкой, как фарфоровая чашка в собственной руке. Кресло казалось ей жутко неудобным, и она сидела в нем напряженная, как струна. В этой гнетущей комнатушке я трапезничаю последний раз, поклялась Кэтрин себе. Слишком уж давит вся эта тишина, и никуда не скрыться от взгляда старухи. Ни Эдит, ни Мод еда будто бы не требовалась – в случае с Эдит было вообще сомнительно, что она сможет ложку поднести ко рту, не расплескав. Видимо, ужин тоже был своего рода представлением – ну сколько можно-то!

Горели настенные лампы, на столе горели свечи в подсвечниках в виде вставших на дыбы серебряных змей, но комната все равно казалась темной. Кэтрин желала завязать хоть какой-нибудь разговор, но давящая тишина и угрюмые лица Эдит и Мод нагнали на нее подспудную тоску и вселили опасение сказать что-нибудь не то, что-то сплошь неуместное и идиотское.

Судя по той малой части обстановки, что худо-бедно выступала из полумрака, комната была оформлена под вкус мужчины: перемежающиеся рубиново-красные и хвойно-зеленые полосы обоев, минимализм и сохранение общего лейтмотива дома правили здесь бал. Рельсы подъемника с лестницы заползали внутрь комнаты и тянулись вдоль стен. Латунные навесы держали рамы писанных маслом картин чуть ли не под самым потолком. Сюжетами этих потемневших от времени полотен неизменно были композиции из пшеницы, винограда, яблок и запеченных птичьих или рыбьих тушек; огромный натюрморт на несущей стене изображал вазу, ломящуюся от фруктов.

Что ж, по крайней мере, Кэтрин додумалась надеть парадное платье – одно из тех, что захватила с собой. Как она и подозревала, сама Эдит пышно вырядилась к ужину. Ее платье из шелка цвета слоновой кости, богато украшенное расшивкой, укрывало тело подобно тканному футляру. Казалось, только голова и торчала наружу – даже на руках старухи были перчатки.

– Ваш наряд прекрасно сохранился, миссис Мэйсон. Так необычно видеть, когда что-то подобное доживает до наших дней… И даже остается пригодным для выходов, – с того самого момента, как она вошла сюда, в комнате царила мертвецкая тишина, и она нарушила ее первой. Собственный голос звучал глупо, неуместно, гулко отдаваясь в здешних пустотах.

– Его носила еще моя мать. – Тень улыбки скользнула по бледным, неразличимым губам Эдит. Она выглядела человеком, медленно погружающимся в сон: затуманенный взор, вялые движения рук. Казалось, еще чуть-чуть, и она начнет клевать носом в свою тарелку с супом.

По крайней мере от старухи можно было отвлечься на еду. Суп домашней готовки был неподдельно вкусным. В лужице сырного соуса плавал отварной картофель за компанию с двумя тушками карликовых фазанов. На десерт Мод подала сливовый пудинг со свежими взбитыми сливками, а также по бокалу белого сладкого и красного бургундского вин.

Все это изобилие, похоже, уготовано было в первую очередь гостье, потому как Эдит зачерпнула от супа лишь пару ложек, да и в своем фазане ковырялась вилкой с видимой неохотой. Один раз Кэтрин даже показалось, что хозяйка зачем-то положила ломоть хлеба на язык, но так и не откусила ни кусочка. Тонкие руки Эдит едва справлялись с весом столовых приборов, и выглядело все так, будто она и вовсе забыла, как ими пользоваться. Видимо, при отсутствии посторонних глаз ее кормила с ложечки Мод.

Покончив с этим спектаклем, Эдит с демонстративным энтузиазмом обтерла губы салфеткой и закрыла глаза – будто бы отключилась. Она спала беззвучно, склонив голову, и Кэтрин настороженно наблюдала за ней, тщательно пережевывая еду и стараясь не задевать вилкой тарелку, дабы случайный звук не разбудил хозяйку.

Вид вычурно уложенного парика Эдит почему-то испортил Кэтрин аппетит еще до того, как пришла очередь десерта. Ей казалось, что от этих витков из серых волос исходит какой-то тошнотворно-цветочный аромат, оттененный прелью старой ткани, не один век пролежавшей где-нибудь на сыром чердаке. Интересно, не поэтому ли открыто окно – чтобы выгнать этот смутно-могильный дух, от которого в голову лезут мысли о распаде, о сырой земле? Хотя, погодите-ка… Все окна закрыты. Хорошо, что тогда может так пахнуть?

Ее взгляд остановился на огромных часах над камином из черного мрамора. Часы не пахли, но оглушительно, механически-бездушно тикали. Одного взгляда хватило Кэтрин, чтобы определить, что вещица сделана еще в начале девятнадцатого века. Часы окружали четыре статуи в греко-римском стиле. Одна – бюст мужчины неприятно-высокомерного вида, должно быть, какого-нибудь римского императора. Другая – фигурка мужчины с рельефной мускулатурой, обвитого змеей. Последние две – пара тоненьких статуэток девушек, что возлежали на каменных скамьях, лицами обращенных к обоим концам залы.

Мэйсон и Виолетта, быть может, завтракали, обедали и ужинали исключительно здесь – день за днем, год за годом. Сидели по разные стороны стола – совсем как Эдит сейчас напротив Кэтрин. Интересно, проходили ли эти трапезы в такой же тишине, когда всем участникам церемонии будто бы и нечего сказать друг другу?

Пока Кэтрин ела, Мод терпеливо ждала у тележки с подносами. Едва тарелки опустели, она, все так же не издавая ни звука, убрала со стола. Выражение сдерживаемой изо всех сил ярости, запечатленное в ее чертах, ясно говорило о том, что расспрашивать о содержании загадочной записки у нее всяко не стоит.

Быть может, Леонард прав, и манеры Эдит – просто способ привлечь к себе внимание? Этим вечером все выглядело так, будто присутствие Кэтрин старуха еле-еле переносит. Но, пожалуй, все дело лишь в том, что трудно быть строгой и всевидящей в столь поздний час, особенно если тебе от роду почти сотня лет.

Возвращаться сюда было ужасной ошибкой. Стоило просто уехать. Кэтрин были нужны дружелюбие, теплота, поддержка, а тут их днем с огнем не сыщешь. Она ухватилась за этот ужасный дом единственно из-за страха, что очередной последний шанс уйдет у нее из-под носа. Господи, надо хоть что-нибудь сказать, хоть чем-то разбавить эту давящую тишину – вдруг старухи выйдут из транса? Если ближайшие два дня пройдут в таком же духе, Кэтрин просто сойдет с ума.

– Миссис Мэйсон?

Эдит подняла взгляд не сразу.

– Мой дядя никогда не одобрял застольную болтовню. – Последнее слово она едва ли не выплюнула – ее потемневшие десны и источившиеся зубы на миг обнажились гримасой.

– Прошу прощения.

– Но раз уж вы сказали «А», надо сказать и «Б». В чем дело?

Кэтрин сглотнула слюну.

– Те куклы, что я видела в Грин-Уиллоу…

– Ну?

– Они, эм… Никогда не видела более впечатляющую частную коллекцию.

Некая искорка теплоты проскочила в покрасневших глазах Эдит.

– Благодарю. Они все – подарки моей матери и дяди. Они-то меня и испортили.

– Вас любили, баловали. Что в этом плохого?

– О, эти куклы не предназначались для игр. – В голосе Эдит вдруг прорезалась какая-то неземная тоска, и Кэтрин мигом простила старухе всю ершистость. В мгновение ока Кэтрин осознала, сколь тоскливым и исполненным страха протекало бытие хозяйки дома, одинокой и покинутой души. Ничто не могло возместить тот ущерб, что нанесли ей в детстве безумные мать и дядюшка, – Леонард был кругом прав. Стыд за собственную нетерпимость к старухе ударил по Кэтрин с неожиданной силой.

– У вас доброе сердце, мисс Говард.

– Просто Кэтрин.

– Я буду обращаться к вам так, как сочту нужным. Но вы все поняли верно. Я просто ждала – здесь, в одиночестве.

– Я… – неужто она озвучила свои мысли? Или из выражения ее лица эта непривычная к общению отшельница извлекла куда больше, чем из любых возможных слов?

– Но больше мне ждать не придется. – Эдит устремила взгляд на столешницу.

Стремление Кэтрин к дальнейшему разговору как-то сразу стушевалось.

– Вам следует делать скидку на мои года. На весь мой опыт и вклад. Мое время на этой земле подходит к концу. Мой вклад в этот дом был велик, но это все в прошлом. Забирайте их. Вряд ли что-то сильно изменится от того, что не я буду отныне чтить их сохранность. Настало время другим детям отходить ко сну под их чуткими взглядами. Лишь невинность может вдохнуть в них жизнь. Пожалуйста, проследите за тем, чтобы они попали в хорошие руки.

Кэтрин, краснея, кивнула, чувствуя, что разговор стоит побыстрее закруглить, пока помрачение Эдит не дало новых ростков. Речь старухи медленно уплывала в бессмыслицу, и понять ее Кэтрин даже не пыталась – без толку.

– Если вы насчет кукол, я думаю, музей или частный коллекционер был бы счастлив…

– Нет, в этом я не заинтересована. В других местах.

– Но я могу начать составление каталога с них? Куклы – моя специальность.

– Потому что для вас они тоже живые. Я это сразу поняла. Вы далеки от того идеала, что требует присутствие здесь, но, по крайней мере, вульгарность и жажда наживы, проявленные всеми вашими предшественниками, в вас по большей части отсутствуют.

Кэтрин почти смутилась, но оговорка Эдит – по большей части, – смазала впечатление.

– Так что берите все. Не знаю, чему я противлюсь. Сам дом, похоже, желает, чтобы все его содержимое перешло к вам.

Все содержимое. Эти слова загорелись красным в голове Кэтрин.

– Но прежде чем вы приступите, я хотела бы продемонстрировать вам мастерскую дяди. Это важно. Я решила отвести вас туда завтра. – Улыбка исчезла с лица старухи, на мгновение показавшегося мертвым в равномерном свечном сиянии. – Я знаю, вам самой не терпится туда попасть. Я слишком стара и умудрена, чтобы что-то от меня прятать.

Кэтрин попыталась сменить тему:

– Я бы хотела узнать, что именно можно включить в каталог. Видит Бог, я принесла вам много хлопот и так, и поэтому, если вы настаиваете начать осмотр именно с той части дома…

– Не будьте столь нетерпеливы. Ничто так не раздражает меня, как нетерпение. Мы, мисс Говард, никуда не торопимся. И под этим «мы» я подразумеваю все, что находится в Красном Доме. Это прелюбопытнейшее жилище знавало не одну эпоху, не одну судьбу. Но все эти времена и жизни неразделимы, будучи неотъемлемо связанными воедино – здесь, под этими сводами. Вы должны осознать все в нужном контексте, и начать необходимо с тех мест, где дядя работал. Можно сказать, мы отправимся в самое сердце Красного Дома, что поддерживало в нем эту причудливую жизнь. Ничто не имеет цены, покуда не воспринято должным образом, верно?

– Верно, – бездумно ответила Кэтрин, не вполне понимая, о чем Эдит ее спрашивает. Она глянула на Мод, но тут же отвела глаза – столько звериной злобы, еле сдерживаемой, плескалось во взгляде домоправительницы, обращенном к старухе во главе стола. Похоже, отношения этих двоих – плод сокрытой туманом тайны, в которую Кэтрин предпочитали не посвящать. Меж Эдит и Мод не чувствовалось тепла. Они держались особняком друг от друга, как совершенные незнакомцы. Что же связывало их, что заставляло Мод продолжать нести абсурдную повинность перед прикованной к креслу инвалидкой? Тайна.

Но если завтра ей не разрешат начать работу над каталогом и увлекут в очередную экскурсию по гротескным увлечениям М. Г. Мэйсона, ей придется надавить на Эдит. А там – будь что будет. Она готова уйти отсюда с пустыми руками, зато с целым чемоданом историй, в которые никто во внешнем мире не поверит. И тогда пусть Леонард попробует одержать победу на этом поле. И да, никаких больше трапез – отговорки она приготовит заранее. Да, старостью вполне можно было оправдать поведение Эдит, но Кэтрин твердо знала – тот ужас, который опутал ее собственную душу, делал пребывание в среде Красного Дома занятием в высшей степени нездоровым.

– У вас будет время, дорогая моя. Вам предстоит многое понять. – Голос Эдит стал тише и мягче, обходительнее. Она даже улыбалась, будто на нее снизошел подлинный, но при том совершенно неочевидный Кэтрин триумф. – Теперь, когда вы с нами, вас ничто не отвлекает от нашего уникального предложения. Здесь, в стенах этого дома, есть нечто большее, то, что вы не сыщите там, по другую их сторону. Вы, как мне кажется, часто находили во внешнем мире лишь разочарование… – Эдит сделала аккуратный кивок в сторону окна.

Это что, получается, Эдит намекает на ее разрыв с Майком? Неужели Леонард что-то рассказал ей перед тем, как Кэтрин сюда приехала? Ну нет, он написал ей одно-единственное письмо, и то до того, как Майк ее бросил. Кроме Леонарда, она никому об этом не говорила – ну, еще родителям. Может, Эдит намекает на ее отлет из Лондона, на тот некрасивый случай, на обстоятельства ее детства, на… все. Сама идея поразила Кэтрин, погрузив в долгое молчание.

Ну нет, это уже форменная паранойя. Подробности ее частной жизни никак не могут быть известны Эдит.

– Вот как? – парировала она. – И почему вы так считаете?

– Мы производим впечатление замкнутых, но отнюдь не слепы. В ваших глазах – мука разбитого сердца.

Откуда она знает? Неужели это и впрямь ТАК уж видно?

– Я никогда не обращалась к этой стороне жизни. Моя мать – да, однажды. Иначе бы на свет не родилась я… Но мы не обсуждали с ней подробности. Я никогда не знала отца, но у меня был дядюшка. И он познакомил меня с миром куда более многообещающим. – Желтые зубы Эдит блеснули в свечном свете, когда она улыбнулась. – Не только мужчинам можно дарить любовь. Есть те, кто нуждаются в ней не меньше. Возможно, в несколько иной любви, но все равно – любви. Более длительной и надежной… Возможно, вечной.

Глаза Эдит снова закрылись. Мод убрала из-под ее носа тарелку.

– Спасибо тебе, Мод… Ужин был превосходный, – полусонно пробубнила старуха, но домоправительница на нее даже не взглянула.

– Сегодня, – подала голос Кэтрин, – этим утром, в саду… Я кого-то видела.

Мод бросила кухонную утварь на тележку. Перезвон, казалось, встряхнул ауру комнаты.

Эдит резко выпрямилась.

– Вы, наверное, ошиблись! – абсурдно-бодрым голосом выдала она.

– Нет, там был мужчина в белом костюме. Он точно был в саду, я не ошиблась.

Вот тут-то и случилось неожиданное: Мод и Эдит обменялись взглядами. Быстро, почти что украдкой, но от внимания Кэтрин этот ход не ускользнул. И был в этом взгляде скорее страх за некий секрет, чем удивление.

– Мне показалось, это был пасечник. Он хотел, чтобы я его увидела.

Мод отвернулась к тележке и завозилась с тарелками. Пришел черед Эдит разглядывать спину сожительницы с ненавистью.

– Да, у Мод есть друг, что возится с пчелами. Но ему запрещено ходить в сад.

Тележка заскрипела и покатилась через комнату прочь, увлекая Мод следом.

Эдит скривила горькую мину:

– Как же крутит живот. Этот суп, что она мне дает, непереносим. Определенно она что-то туда подсыпает. Вы не отвезете меня в комнату? Мод поможет мне раздеться.

– Конечно. – Кэтрин встала, втайне радуясь тому, что внимание хозяйки перешло на экономку. – Если вы не против, завтра я начну описывать кукол с утра пораньше.

Эдит проигнорировала ее выпад, откинув голову на спинку инвалидного кресла.

Только когда Эдит упокоилась среди подушек, все еще полностью одетая, Кэтрин смогла вы-дохнуть и расслабиться. Ее голова больше не тянулась вжаться в плечи. На то, чтобы докатить молчаливую хозяйку сквозь весь дом до спальни на втором этаже, ушли все ее силы и внимание. Возясь с подъемником, Кэтрин впервые обратила внимание на то, как мало в доме света – кресло как будто уходило в колодец из тьмы, где вполне могла таиться некая опасность. И только в тот момент, когда Кэтрин уже собралась развернуться и выйти из спальни (не забыв одарить рядок кукол в изголовье кровати долгим взглядом), Эдит вдруг заговорила.

Ее пальцы, неожиданно холодные – холод просачивался даже сквозь шелк перчатки, – обвили запястье Кэтрин. От неожиданности женщина вздрогнула и резко оглянулась. Рука Эдит в мгновение ока белым пауком заползла обратно под одеяло.