Текст книги "Дом малых теней"

Глава 35

Когда она проснулась, спальня все еще была освещена маленькой лампой.

Кэтрин медленно села и сжала голову руками. Мироощущение мало-помалу пришло в порядок. Голова резко заболела, мурашки побежали по ее чувствительной коже. Похоже, во сне горло опять пересохло – хотелось выпить добрый литр холодной воды, причем одним махом.

Воспоминания о ее гонках по дому к кровати померкли, будто бы отделенные прошедшими временами и преодоленными пространствами. Прошлая ночь стала всего лишь фантомом. Ум Кэтрин был как никогда ясен, но она все еще силилась отличить явь от безумной грезы. Бедная Эдит, лысая и испещренная шрамами – это было по-настоящему. Впрочем, было ли? А дети в костюмчиках – это, надо думать, сон? А манекен с головой?.. Нет, не может этого быть. Просто кусок кошмара.

Болезнь, усугубленная тем, что мерзкие старухи подсунули ей под видом настойки, должно быть, пробудила какую-то скрытую способность подсознания. Та его часть, что была активна только во время сна, заработала на полную катушку, когда Кэтрин была еще вполне в сознании. Трансы подтверждали, что ко всему этому она восприимчива. И все, что она знала – что иногда с ней такое случается. Пока она не избавится от вредоносного влияния Красного Дома и не попадет домой, иначе весь этот опыт рассматривать нельзя – от этого вплотную зависит ее здравомыслие.

Она раздернула тяжелые шторы и взглянула в темень небес. Лучи света пробивались из-за туч – последние, закатные. Кэтрин глянула на экран телефона. Восемь вечера? Абсурд. Наверняка восемь утра, а закат она сейчас путает с рассветом. Она ведь роняла телефон на лестнице накануне вечером – вот настройка и сбилась, поэтому время неправильное.

Пошатываясь и спотыкаясь, она прошла к ноутбуку, лежавшему на письменном столе, и запустила его. Как и телефон, компьютер показывал красный уровень заряда батареи. Но она ведь подзаряжала их – она помнила, как это делала!

Кэтрин подключила оба зарядника к розеткам. Несмотря на то что здесь никогда не было сигнала, мысль о том, что и телефон, и ноутбук разряжены, внезапно показалась совсем уж непереносимой. Я и так окружена мертвечиной и древностью, оставьте мне хоть что-нибудь.

Как только заставка ноутбука прогрузилась, Кэтрин во все глаза уставилась на время и дату. Уму непостижимо – она проспала весь день после бессонной ночи.

Восемь часов вечера.

Желудок саднило и крутило от голода. Вот почему она была такой неуклюжей и слабой, вот почему ее мысли изо всех сил бродили в тумане недоумения, лишь изредка обретая ясность. Она была в отключке двадцать четыре часа, с небольшим количеством воды и совсем без еды.

Дверь в ее комнату была заперта изнутри. При мысли о том, чтобы остаться здесь снова после наступления темноты, она яростно вывернула ключ в замке и распахнула ее. Ее глазам тут же предстал старинный серебряный поднос со столовыми приборами, тарелками, двумя серебряными супницами. Между чайником и блюдцем с маслом лежал конверт. Рядом с подносом стояла красная шляпная коробка и пара узких белых туфелек.

Кэтрин осторожно занесла поднос в комнату и поставила на письменный стол. Супницы были холодные. Да и потом, она скорее старую шляпу съест, чем еще раз попробует что-то из стряпни Мод. Где они вообще все берут? Наличие еды в доме виделось труднообъяснимым. Все, вообще все здесь было каким-то бессмысленным. Три дня стресса из-за омерзительного спектакля, постоянное чувство страха, мухи, выходки безумных старух… Эдит в стальной ванне из-под этанола. Вонь. Лестница.

Так, хватит. Хватит-хватит-хватит.

Она явилась сюда простой оценщицей антиквариата, но теперь эта ее обязанность казалась настолько далекой, что не имела ровным счетом никакого значения. Она так и не оценила здесь ни один предмет, зато ее все еще продолжали всячески оценивать. Но чего ради?

Ее подозрения насчет слабоумия Эдит переросли в страх перед чем-то куда более темным. Она будто не глядя подписала согласие на что-то, о чем ей то ли не рассказали до конца, то ли совершенно намеренно не собирались рассказывать вовсе.

От портняжного манекена шел цветочный запах духов, пропитавший все старинное кружево платья. Открыв коробку, Кэтрин помяла пальцами пожелтевший хлопок шляпы – шелковые цветы по ее краям казались хрупкими, чуть ли не рассыпающимися от старости. На дне коробки оказалась вышитая шаль – вот этой штуке точно было сто лет в обед, от одного прикосновения к ней Кэтрин чуть дернулась, как если бы то был толстый слой паутины. Туфельки оказались такими маленькими и жесткими, что она сразу поняла, что внутрь них не заправит и три пальца своей ноги.

Разорвав конверт, Кэтрин извлекла на свет божий лист желтой бумаги с водяными знаками в виде инициалов Мэйсона. Такую же прислали в контору Леонарда, такая же была доставлена ей домой.

Дрожащий и вихляющий почерк Эдит поддавался дешифровке с трудом, но когда Кэтрин закончила читать, то упала на кровать и уставилась за темное окно.

Моя дорогая Кэтрин!

Мы не хотим мешать Вашему отдыху, но в свете сегодняшних событий полагаем нужным заранее оповестить Вас. Мод приготовила Вам ужин. Прохладительные напитки будут поданы после представления о Мучениках-Кукловодах в более современном прочтении каролинской[13]13
  Каролинской называют эпоху в английской и шотландской истории в период Стюарта (1603–1714), которая совпадала по временным рамкам с царствованием Карла I (1625–1642), от лат. Carolus (Карл).


[Закрыть] эпохи. Мы убеждены, что теперь Вы достаточно здоровы и сможете к нам присоединиться. Наш кукольный театр – впечатляющая местная традиция, истоки коей совпадают по времени с первыми шагами римлян по британской земле, хотя точную дату я назвать не смогу. Мой дядюшка полагал, что вычислил ее, и даже назвал когда-то мне, но я уже все забыла.

Ваше платье мы заменили. Шляпу и шаль вы найдете в коробке. Прошу Вас, будьте бережны к вещам моей матери – найти замену им будет нелегко. Начнем мы с первой звездой.

С уважением, Ваша преданная и нежная подруга

Эдит Мэйсон.

P. S. Сегодня к нам приходил некий джентльмен, назвавшийся Майком. Он был очень взволнован и настойчив – утверждал, что хочет поговорить с Вами. Мы сообщили ему, что Вам нездоровится, и поэтому Вы отдыхаете. Он привел с собой какую-то женщину, на мой взгляд, чересчур болтливую. Я не запомнила ее имени, хотя оно, поверьте, значения не имеет. Мы отправили их на смотр, чтобы они дождались там Вас. В будущем, прошу Вас, сообщайте мне заранее о возможных гостях! Я полагала, что достаточно ясно выразилась о нашем желании уединиться.

Так он действительно был здесь? Майк приходил за ней? Сама мысль о том, что он рядом, заставляла Кэтрин почувствовать себя еще хуже. Нет, он пришел не для того, чтобы спасти ее, потому что с ним была «болтливая женщина». Майк привел Тару с собой. Такой акт беспомощной жестокости внезапно подсказал ей, что она никогда не знала его на самом деле, и, возможно, была лишь жертвой собственных желаний все время их отношений. Как она могла так ошибиться? На каком уровне и каким образом его действия были хоть отдаленно приемлемы?

И почему он был здесь? Как он ее нашел? Леонард! Леонард, возможно, столкнулся с ним и позволил себе проболтаться. Или даже сказал ему, что ей нужна помощь, поддержка, кто-то знакомый, что-то вроде этого, – после того ее эмоционального звонка в контору в конце первого дня. Сама идея вмешательства Леонарда взбесила ее. Это означало бы, что Леонард проигнорировал ее просьбу и решил, что знает, как для нее лучше. Если он все еще горел желанием продать безумное барахло Мэйсона после всего того, через что она прошла, она бы могла отвези его сюда – пусть оценивает все сам. Самое время ему вступить в игру, потому что она умывает руки.

Ну и ну. Теперь Тара – в пределах досягаемости Красного Дома, вблизи его древних сокровищ. Быть может, Леонард тут не при делах – Майк вполне мог рассказать Таре о том, что Кэтрин оценивает оригинальные работы Мэйсона. А Тара вполне могла настоять на том, чтобы явиться сюда. Вот же сука. За сто миль учуяла наживу.

Увела у нее Майка, но даже этого показалось мало. Завтра утром она будет здесь. И с ней приедут телевизионщики – снимать документальный фильм об очередной английской древности. Как раз в тот момент, когда Кэтрин страдает от паранойи и прессинга со стороны старух, сучка Тара явилась, чтобы испортить все и лично Кэтрин, и эксклюзивной находке Лео Осборна.

Кэтрин вдруг почувствовала себя ни много ни мало осужденной – ее преследование набирало сумасшедшие обороты. Ее прошлое, ее трансы, ее враги – все будто бы собралось здесь в какую-то ужасную критическую массу специально для того, чтобы размазать остатки ее здравомыслия в кашицу. За ее жизнью будто бы стоял мощный контролирующий аппарат – вдумчиво, шаг за шагом планирующий ее падение. Может быть, он всегда был там, как она часто подозревала, и она была несчастной марионеткой в жестокой пьесе, которая началась в тот день, когда она родилась, когда ее родная мать отказалась от нее.

Господи, какой кошмар.

Земля уходила из-под ног.

Одежда, сумка, камера, ноутбук, телефон. Соберись, девочка, и просто уходи отсюда.

Но постойте-ка – дорога отсюда на машине пролегала через чертову заброшенную деревню и идущее там празднество. Но другого выхода не было.

Они все хотели, чтобы она попала на «смотр». Понятное дело, любой ярмарке нужен свой шут. Отдушина для пинков, затычек и насмешек.

Но кто там вообще может быть? Идея провести смотр в этом месте отдавала явной нелепостью. Еще одно заблуждение двух сбрендивших старух, которые не то опоили ее, не то отравили чем-то, чтобы ухудшить ее состояние и всеми правдами и неправдами удержать здесь. Согласно тому, что она видела, жители деревни не были пригодны для участия в чем-либо, кроме собственных похорон.

Она поспешно упаковала вещи, а затем повернулась к комоду, чтобы забрать свою одежду.

Ящик был пуст. Ее одежда пропала. Ее забрали. Ее грязное белье было внутри сумки, как и однодневная сменная одежда. Кэтрин посмотрела на отвратительное белое платье на манекене, и рыдания встали у нее в горле. Упав на кровать рядом с вещами, она спрятала лицо в ладонях.

Что ж, нужно быть сильной. Один неверный шаг – и конец всему. Когда ты болен, когда тебе не на кого положиться, нельзя давать слабину – разве не этому научила ее жизнь?

Ну, держись, Красный Дом.

Глава 36

Сегодня она преобразилась в Женщину-в-Белом. В привидение родом из другой эры, в актрису в бессмысленном драматическом спектакле – здесь, в Красном Доме, самые простые действия так или иначе превращались в драму.

Она была желанным гостем на смотре, но против своего желания. Поэтому ей ничего не стоит пронестись через заброшенную деревню хоть на полной скорости и оставить весь этот ужас позади, оставить все и всех – даже, если потребуется, Леонарда, что впутал ее в это дельце и сызнова превратил ее жизнь в копошение в клубке ядовитых змей. Если будет нужно, она пропадет со всех радаров. В подростковые годы она часто фантазировала о том, как исчезнет, растворится в неизвестности – такие отчаянные меры виделись ей ключом к спасительным переменам, отнюдь не какой-нибудь там трагедией отрыва от корней. Пришло время импровизировать. Порвать уготованный ей мерзкий сценарий в мелкие кусочки.

Но она не уйдет, покуда не исследует этот проклятый старый дом, покуда не поймет его и не сдернет завесу тайны. Может, в речах Эдит и была доля правды, но Кэтрин нужно было убедиться самой. Только поняв, что подпитывает сумасшествие живущих в этом доме, она смогла бы сама не сойти с ума, не оставить рассудок навсегда под этими сводами.

Да и потом, Кэтрин, вне сомнения, все еще манила загадка дома – то, сколь вопиюще он нарушал правила существования в современном мире. Ей необходимо было выяснить, как вышло так, что Красный Дом был вообще возможен. Каким бы небывалым он не казался, он все-таки был. И Эдит с Мод тоже были – эти два человеческих фасада для чего-то большего, чего-то потаенного.

Чего?

Кэтрин пообещала себе, что зайдет в каждую незапертую дверь, что встретится на ее пути.

Шагая по Красному Дому, она зажигала весь свет. Я ничего здесь не боюсь, твердила она себе. Я такая же последовательная, как мои враги, я всегда начеку. Пришло время все расставить по своим местам. Обозначить все позиции.

Голова все еще болела, ноги все так же подкашивались, холодный пот все так же прошибал ее, но она не сдавалась. Зловещий красный свет бликами играл на дубовых стенных панелях и паркете, но больше не пугал ее.

Во втором, примыкающем к лестнице, коридоре она нашла три незапертые спальни без всяких следов пребывания кого бы то ни было, уставленные диковинами, коих не касалась рука со дня смерти М. Г. Мэйсона. В бледном свете эти комнаты ждали гостей, которым никогда не суждено было явиться.

Без промедлений и страха Кэтрин вошла в спальню Эдит. Та тоже оказалась не заперта. Возможно, это было в порядке вещей – так Мод было легче заходить к своей больной хозяйке.

Кэтрин сфотографировала огромный стеллаж с куклами – настоящую стену из кукольных лиц с распахнутыми безжизненными глазами, взиравшими на Эдит Мэйсон с раннего детства до самой глубокой старости.

Заглянув в два вместительных шкафа, Кэтрин убедилась, что весь гардероб Эдит состоял из пережитков времен войны. Уж не носила ли она материнские вещи еще в ту пору, когда Виолетта была жива? Неужели Эдит в самом деле так долго пробыла в одном месте, ни капли не интересуясь тем, что представлял из себя огромный и необъятный мир за пределами особняка? Похоже, что да.

Кэтрин сфотографировала содержимое шкафов, старые пыльные платья. Снимки смогут доказать и ей, и любому другому, что она не свихнулась. Вот оно – все здесь, перед ней.

Включив свет в другой незапертой комнате, она вздрогнула. Та ужасная детская.

Десять маленьких кроваток выстроились в два ряда у стен, расписанных вручную сценками из быта зверюшек в человеческих одеждах. Звери пили чай, плавали на маленьких лодках по реке, запускали воздушных змеев и возмущенными группками, вытаращив белые глаза и растопырив когти, преследовали крыс.

Все кроватки теперь были пусты. Вот и вся разница с прошлым визитом. Убранство кроваток явно указывало на то, что какое-то время их ничто не занимало. Ящик для кукол, обитый кожей, отсутствовал. Как и маленькие кожаные ботиночки и шелковые тапочки, что стояли в изножье каждой игрушечной кроватки.

Отсутствие омерзительных детишек Мэйсона обнадеживало, но лишь по первому зову сердца – потому как Кэтрин живо припомнила, что накануне вечером по лестнице следом за ней спускались маленькие фигурки, населявшие светлые помещения внизу.

Нет! Марионетки были убраны отсюда людской рукой, чтобы стать актерами нового отвратительного спектакля, гвоздя программы на смотре. Кэтрин сказала себе это, когда застыла в дверях комнаты. А потом она сказала себе то же самое снова, для верности.

Сделав снимок, она закрыла дверь детской и направилась в дальний конец прохода, где у арочного окна с видом на сад был виден альков. Внутри ниши четыре узких ступеньки поднимались к двери из розового дерева с железной ручкой в форме кольца. Не будь дверь заперта, привела бы Кэтрин на чердак под остроконечными крышами с тонкими арочными оконными ставенками, которые она много раз видела снаружи. Приложив к ней ухо, Кэтрин прислушалась.

Там, с другой стороны, взаправду что-то постукивает? Быть может. Да, слабый-слабый перестук – дерево по дереву, стук ритмичный. Либо ветер раскачивал что-то, либо там работал какой-то заводной механизм. По сути, это могло быть что угодно. Она отстранилась от двери, подумав об облупленных деревянных ладошках Маэстро-Обличителя.

Спустившись на первый этаж, Кэтрин растеряла уверенность. В гостиную Эдит она так и не смогла заставить себя войти – из-за иррационального страха, что набивные животные наябедничают хозяйке, что она наведалась в их обитель без разрешения.

Поэтому ноги сами повели ее к игровой комнате. Там оказались биллиардный стол, явно давно не в ходу, и закрытый чугунной решеткой камин. Та часть Кэтрин, что раньше оценивала дома и их содержимое, хоть и была ныне задвинута на задворки, встрепенулась, когда перед ней открылись двери библиотеки.

В книжных шкафах в стиле истлейк[14]14
  Стиль истлейк – название, данное реформаторскому движению в архитектурном и бытовом дизайне в Америке девятнадцатого века, начатому архитектором и писателем Чарльзом Истлейком (1836–1906). Стиль, как правило, относят к поздневикторианскому периоду с точки зрения общих обозначений антикварной мебели.


[Закрыть] хранились книги Мэйсона, и Кэтрин была уверена, что за каждую из них можно было выручить от пятисот до тысячи фунтов. А томов здесь было не меньше тысячи – то есть, по факту, миллионное состояние.

Она провела пальцем вдоль нескольких самых ближних корешков. «Создание научных образцов млекопитающих в полевых условиях», 1931 год издания, издательство Музея зоологии Мичиганского университета. «Способы сохранения научных образцов крупных млекопитающих», 1911-й, издано в Беркли. Уже раритеты.

Следующая после библиотечной дверь явила комнату, обставленную как рабочий кабинет – с большим столом, над которым нависла пара настольных ламп, укрепленных на обоих его краях. Час от часу не легче – то самое место, где Мэйсон принял смерть от своей же руки.

Кэтрин отчасти ожидала увидеть, как кто-нибудь встанет со стула перед столом или отвернется от книжных шкафов, под завязку набитых томами в кожаных обложках и пачками бумаги, перевязанными бечевой. Перед единственным окном стоял мольберт – так, чтобы на него падал естественный свет.

Кэтрин принюхалась. Пахло залежавшимся трубочным табаком – примерно так же, как у Леонарда в конторе. Но как эта комната умудрилась вобрать в себя и сохранить запахи дыма из трубки самого Мэйсона? Здесь буквально ощущался дух этого человека – безумного, целеустремленного и бескомпромиссного. Такого, что не потерпел бы никаких вмешательств в свою странную, на грани научной, работу, нацеленную на нечто уму непостижимое – ту работу, что в конце концов убила его.

Чего бы Мэйсон ни достиг в этом доме, Кэтрин были явлены лишь остатки. Старый, поврежденный, гротескный фильм, плохо освещенные фотоснимки в тусклых коридорах, комната, населенная чучелами зверей, ульи, забитые падалью, выводок марионеток с вековой, согласно нелепым утверждениям Эдит, историей… Его наследие было куда больше, чем все это. Кэтрин чувствовала это интуитивно. Все речи племянницы гения-таксидермиста упирались в недомолвки, иносказания и сбивающий с толку туман. Половина из сказанного ею наверняка являла собой выдумку. Конечная цель Мэйсона лежала не в области логики, и поэтому ее было так трудно выразить.

Ее иррациональное чутье подсказывало, что в недавних кошмарах обрести желаемое знание куда проще. Быть может, особняк – не более чем гигантский кукольный дом? И она здесь в качестве куклы. Ее даже переодели под стать. А может, все, что происходит здесь, само по себе сродни кукольному спектаклю в огромном театре, где актеры призваны играть бессмысленно-абстрактные сцены из драм, придуманных некогда сошедшим с ума гением?

Наверное, именно так безумцы воспринимают мир. Хватит.

Эдит утверждала, что в комнатах дома ничто не менялось с тех пор, как умер ее дядя. Если так, то и трубка, и открытая глиняная емкость для табака, и аккуратно разложенные близ толстых учетных тетрадей карандаши на огромной столешнице пролежали так пятьдесят добрых лет. Как и граненый стакан, содержимое которого испарилось, оставив коричневатые разводы на дне. Возможно, лишь тряпка в руке Мод вступала в контакт с чем-либо в этой хронокапсуле, неизменной с того момента, как ее хозяин покончил с собой.

– Ах вы чокнутые старухи. – Самое большое опасение Кэтрин подтвердилось, когда она заметила темное въевшееся пятно на краю стола. Вот где пролилась его кровь… И мать Эдит просто позволила ей там засохнуть. Кэтрин сделала снимок и отвернулась.

Кураторскую честность Эдит компрометировала одна-единственная деталь – бритвы здесь не было. Ей полагалось лежать на столе или рядом со стулом – там, где она выпала из пальцев самоубийцы. Возможно, оставлять ее лежать у всех на виду было слишком даже для Виолетты Мэйсон. И для меня это было бы слишком.

Семья – собственная семья! – воспитала в Мэйсоне исполненное бредовых откровений помешательство. И когда его не стало, они сохранили его наследие, но зачем? Вымирающая деревенька организовывала в его честь «смотры», но почему, за какие заслуги? Невероятно все это, отдает абсурдом. Если преданность наследию таксидермиста не была вдохновлена неким харизматическим очарованием, если не зиждилась на попытке самого Мэйсона скрыть нечто извращенное и неправомерное, если лояльность деревенских жителей не была куплена им за деньги – то какое же влияние имел безумный военный экс-капеллан, раз повелевал целой округой и даже из могилы манипулировал действиями единственной наследницы?

Кэтрин робко подошла к одной из картотек. Мысль о том, что она будет ворошить бумаги в кабинете Мэйсона, привела ее в ребяческий азарт. Подобные картотеки держались в старых университетских библиотеках. Ящики были лишены отметок, но в верхнем хранилась добрая сотня писем – да и в трех нижних, как оказалось, тоже. Кэтрин провела пальцем по стопке древних бумаг. Наугад достала несколько конвертов.

Многие письма были адресованы Мэйсону неким Феликсом Гессеном – имя, ровным счетом ничего ей не сказавшее. Некий Элиот Колдуэлл также оказался в числе популярных отправителей. Эпистолы Колдуэлла почему-то сохранились лучше – он писал Мэйсону еще в начале шестидесятых годов. Письма были разложены по алфавиту, и Гессен с Колдуэллом занимали большую часть двух верхних ящиков. Не меньше посланий – от человека по имени Сэмюэл Мэзерс: в каталоге рядом с его именем значилась пометка S.R.I.A[15]15
  S.R.I.A. – аббревиатура Societas Rosicruciana in Anglia, Английского общества розенкрейцеров, масонского эзотерического ордена христианской направленности, основанного в 1865–1866 гг. Сэмюэл Мэзерс (1854–1918) – реальная историческая личность, британский оккультист, один из основателей Общества Золотой Зари.


[Закрыть]. Некогда Мэйсон вел обширнейшую переписку с ограниченным кругом лиц, но кто все эти люди – Кэтрин не имела понятия.

Смежный с картотекой шкаф был доверху забит фотокарточками в защитных конвертах с прозрачными окошками, подшитых в пухлые альбомы. Подняв одну такую подшивку, она стала листать ее. Снимки фиксировали строительство кукольного театра на лужайке за домом Мэйсона – тогда у нее явно были лучшие времена. Одетая по-рабочему Виолетта Мэйсон ни на одной карточке не глядела в камеру. Постройка проходила по всем правилам – на траве были разложены материалы и развертки чертежей.

Другая подшивка запечатлевала проходившие на подмостках спектакли. Мэйсон с Виолеттой отсутствовали на потемневших кадрах хроники – должно быть, их скрывало закулисье, эта своеобразная марионеточная «диспетчерская». Все снимки были сделаны чуть ли не вплотную к сцене – возможно, при помощи таймера; и все равно перемещения кукол по сцене, будто бы слишком быстрые для заданной выдержки, оставались на кадрах неясными и какими-то призрачными.

Еще одна пачка снимков демонстрировала с разных ракурсов церковь, виденную ею в заброшенной деревне. Огромное количество фотокарточек было нащелкано с незнамо какой целью – стены, надгробия, неразборчивые надписи на них. Особое внимание было уделено одному темному и плохо освещенному углу кладбища.

В очередной подшивке – добрая сотня фотографий каких-то раскопок на склоне малого холма, окруженного первозданной грунтовой средой. Само место Кэтрин не узнала – никаких пометок на снимках не было, кроме каких-то кодов, напоминавших буквы и цифры эпохи Древнего Рима. Судя по всему, из-под земли извлекали что-то ценное. Некую ископаемую реликвию. Что-то, напоминавшее мелкие косточки и лоскутки ткани, было сфотографировано рядом с раскрытой рулеткой.

И наконец в последнем наборе – какие-то не то норы, не то просто канавки в земле на открытой сельской местности. На некоторых кадрах вдали маячил холм – от него к норам в земле были проведены чернильные стрелки, видимо отмечавшие какую-то связь.

Отчаявшись найти мало-мальски разумное объяснение, Кэтрин обратилась к ящику в самом низу шкафа. В нем оказались папки со снимками ночного неба и Луны в разных фазах, как если бы на каком-то этапе жизни астрономия пополнила ряд странных увлечений М. Г. Мэйсона, где уже числились искусство управления марионетками и геноцид мелкого зверья. Подход тут, как и прежде, отмечался дотошный, близкий к научному, но цели все так же плавали где-то в тумане, который почему-то жуть как хотелось развеять.

Кэтрин задвинула «астрономический» ящик и посмотрела на второй шкафчик. Видимо, все основные ответы на вопросы содержались там – иначе где им еще быть?

И вскоре, уже после беглого осмотра, она пожалела, что связалась со всем этим. То и дело Кэтрин отстранялась от снимков и прижимала ладонь ко рту. Увидев такое раз, думала она, не забудешь до конца дней.

Вскрытие, извлечение внутренних органов, всевозможные способы препарирования маленьких млекопитающих – вот что составляло фотоотчеты верхнего ящика второго шкафчика. Буквально шесть фотографий: четыре крысы, белка, освежеванный барсук  – заставили ее почувствовать себя плохо. Хуже всего сказалась седьмая. Поначалу Кэтрин подумала, что Мэйсон препарировал темнокожее дитя, но при тщательном, чуть менее замутненном ужасом взгляде оказалось, что на снимке была обезьяна с длинным разрезом на спине. Лоскуты обволошенной кожи свисали с плеч и рук животного противоестественными пародиями на длинные вечерние перчатки. На обратной стороне карточки Мэйсон написал: «От Феликса Гессена, гиббон из Регентского зоопарка». Возможно, чучело было заказано тем самым господином Гессеном. Но мимолетный ужас от мысли, что Мэйсон вполне мог взять и превратить в чучело ребенка, заставил Кэтрин с треском захлопнуть альбом.

Подборка во втором ящике оказалась не менее отталкивающей – на старательно пронумерованных фотографиях были видны неподвижно сочлененные кости останков животных, дополненные линейными рисунками деревянных конечностей, воспроизводящими истинную динамику движения суставов. Несколько больших альбомов содержали снимки отдельных частей кукол, выложенных на черную ткань – не каких-нибудь кукол, а дорогих моделей от Джея Ди Кестнера, Саймона и Хельбига. Разломанные вдоль шарниров ручки и ножки, парички из мохера, бисерные головки кукол-девочек и тельца, отлитые из фарфора были представлены здесь в изобилии. Небесно-голубые стеклышки глаз и маленькие рты с тщательно детализированными зубками указывали на немецкое происхождение прелестниц. Распотрошив тысячу животных, Мэйсон решил, что этого ему недостаточно, и взялся за неодушевленные, искусственные, но при этом все так же сложно сработанные тела.

Папки с фотографиями, идущие после хроники препарирования кукол, сорвали с губ Кэтрин тихий возглас боже всемилостивый, повисший в вялой духоте комнаты, пронизанной запахами несвежего табака, лежалой бумаги и полированного дерева.

Снимки людей с ампутированными конечностями – времен англо-бурской войны, Первой мировой и даже Гражданской войны в США  – соседствовали там с рисунками, схемами и фотографиями оловянных и деревянных протезов, шнурованных и кожаных шлеек, сложных гидравлических систем, имитирующих человеческие суставы. Среди старых вырезок из пособий по медицине затесались каталоги столетней давности с самыми на тот момент совершенными протезами конечностей работы Густава Герма и Джулиано Вангетти.

Похоже, Мэйсон освоил таксидермию до уровня, непревзойденного в его эпоху – и встал на ступеньку повыше. Его интерес затронул реальную хирургию, травматологию и косметическое наложение швов на человеческую плоть. Инвалидность, уродство, калечные девы и превратившиеся в живые огрызки солдаты; стежки на бескровной коже и лицевые травмы самого Мэйсона, инвалидные кресла, подпорки и костыли – все это кружилось перед глазами Кэтрин зловещим калейдоскопом, вызывая еще большую, чем прежде, тошноту. Творец в бывшем капеллане был столь значимо подкошен войной и личными потерями, что попросту сошел с ума в этом доме – если не вернулся с фронта уже будучи безнадежным безумцем. Здесь его болезнь вызревала, культивировала упадочно-замысловатый взгляд на вещи. Мэйсон обращался в этих стенах – но во что?

Материалы из предпоследнего ящика лишь подтвердили теорию Кэтрин, демонстрируя доказательства экспериментов гораздо более интимного характера. Разглядывая их, она раз и навсегда решила для себя – в этот дом она никогда больше не вернется.

От изобильного собрания викторианских фотографий в стиле «мементо», с траурными семействами, восседавшими в лучших своих воскресных нарядах вокруг нарядно одетых и загримированных трупов недавно умерших младенцев, бесовская одержимость Мэйсона вдруг обратилась к его собственной сестре.

На протяжении сороковых годов, согласно датам на оборотах карточек, таксидермист фотографировал ее в различных корсетах, подпорках и подтяжках. Несмотря на суровое выражение грубоватого лица Виолетты, присутствовал в этих снимках некий потаенный и неуютный эротизм, пусть даже композиция и стиль фотографий указывали в исключительно художественную сторону их создания. Причем тело Виолетты не обнажалось – от шеи до пят она была будто бы зашита во вторую кожу, сделанную из коричневой ткани, используемой при набивке кукол. Плотная мешковина была пристрочена послойно, плотно связана у талии веревкой – таким образом фигура сестры Мэйсона не теряла форм, плотно зафиксированная в этом странном одеянии. Ноги ее были заключены в железные подпорки и облегающие сапоги из кожи, как если бы она страдала некой формой инвалидности. Что-то в этом было от наказания… И не им ли, в конечном счете, являлось? Эдит, скорее всего, родилась вне брака – не такова ли была реакция Мэйсона на то, что сестра завела любовника? Один снимок являл на ней кожаный предмет одежды, назначение коего нельзя было объяснить никак иначе – то был примитивный, сработанный из плотно подогнанной кожи и заклепок пояс верности. На нем не было молний, пряжек, ремней – казалось, единственным способом избавиться от чего-то подобного было распороть нагромождения швов ножницами. Кэтрин молилась про себя, чтобы ее предположение было ошибочным.

То, что Мэйсон изобрел для головы сестры, выглядело не менее странным и жутким. По другим фотоснимкам Кэтрин запомнила, что волосы Виолетты были темными и тонкими. Гротескный же «помпадур», который тщательно воспроизводила на себе Эдит, не мог быть чем-то кроме парика, на костлявом лице кукольницы смотревшегося совершенно чужеродно.

По мере углубления в фотоархив лицо Виолетты становилось все более закрытым – его отгораживали от мира вуали, одна за другой крепившиеся к широкополой шляпе в стиле Жана Антуана Ватто[16]16
  Ж. А. Ватто (1684–1721) – французский живописец первой трети XVIII века, чье творчество послужило предтечей общеевропейского стиля рококо.


[Закрыть]. По ту сторону тканевых завес эксперимент Мэйсона продолжился и перенесся на сочетания марли с театральным гримом; лицо Виолетты было столь плотно перебинтовано, что миру являлись лишь узкие надутые губы, сложенные в маленькое кукольное «О».

Все чаще на снимках ее глаза под вуалью были нарисованными на сомкнутых веках чересчур глазами, в обрамлении накладных ресниц, все чаще она носила фарфоровые расписные маски… Или даже настоящие кукольные лица, выполненные в натуральную величину, все так же сокрытые полупрозрачной тканью.