Текст книги "Дом малых теней"

– Я убью ее, – процедила Кэтрин, чувствуя, что вот-вот разрыдается.

Но, странное дело, секунду спустя хватка горечи на ее сердце ослабла.

Пусть Тара нянчится с Эдит. Пусть тратит свое время впустую. Пускай.

Даже если где-то в закромах Красного Дома были припрятаны несметные богатства «Титаника», Кэтрин понимала – она скорее умрет, чем еще раз ступит под своды поместья Мэйсона. Пусть туда идет Тара, пусть связывается с чокнутой старухой – милости просим. Скоро все содержимое особняка станет уликой в грандиозном полицейском расследовании. Вскоре тут все обнесут желтыми лентами – осталось лишь поймать сигнал и сообщить кому следует.

– Кэт, постой! Подожди! – кричал Майк ей вослед.

Кэтрин зажала нос, чтобы остановить усилившееся кровотечение, и ступила на крыльцо церкви. У самого порога она вспомнила про влажные салфетки в сумке, достала одну и вытерла лицо. Зияющий алый проем был прямо перед ней. Шарманка неожиданно умолкла. Никаких тебе больше «Зеленых рукавов».

В нежданно наступившей тишине скрипнула, затворяясь, дверь где-то дальше, по улице.

Кэтрин обернулась. Видимо, Майк, этот жалкий трусливый червяк, решил спрятаться.

Кровавый свет из церкви и пристройки ослабевал, стекая по узкой улочке. Майк уже не стоял там, где она оставила его всего несколько мгновений назад. Никого позади нее не было – ни в переулке, ни где-то еще.

Но мысли о бывшем мигом утратили силу при виде гроба и лежащего внутри тела, величественно дрейфовавшего в клубившемся мареве церковной ризницы на руках толпы в старинных одеждах, бормочущей некую почтительную речь.

Гроб нырнул вниз, дабы пройти под аркой, но снова вознесся, как будто носильщики вдруг встали во весь рост. Он был сделан из стеклянных панелей, скрепленных железными скобами. Майк не соврал ей.

Внутри лежало нечто, напоминающее манекен. Маленькая кукла-женщина в роскошном черном платье. За черной вуалью – лишь белый овал, ничего более не разобрать.

Кэтрин стало дурно при виде этой реликвии, этой святыни местечкового значения. Вот какая судьба постигла Виолетту – и из нее, в итоге, сделали чучело. Но раз она умерла позже Мэйсона, кто так над ней поработал? Да и тело казалось слишком маленьким – вряд ли это она. Неужели что-то еще способно было напугать Кэтрин, повергнуть в столь сильную дрожь страха и возмущения? Она отчаянно пыталась убедить себя, что «мумия» была сделана из папье-маше и обряжена в траурное одеяние. Или это очередной ряженый ребенок?

Некто в черных шелках выскользнул из церкви и замкнул процессию с ужасным грузом. Толпа взволнованно бормотала – слишком низкими голосами, ни слова не разобрать. Все гости смотра слились в одну темную колонну перед входом в пристройку.

Кэтрин бросила взгляд в переулок. Майк сбежал после увиденного. И теперь она его почти что не винила. Понимала, по меньшей мере.

Она отступила от пристройки на шажок-другой. Толпа носильщиков развернулась вместе с гробом, перегораживая переулок по всей ширине, и пошла прямо на нее. Кэтрин снова очутилась в ловушке.

Отбежав прочь по тропинке, она нырнула в пристройку. Больше идти было некуда. И ничто не могло заставить ее остаться снаружи и смотреть на стеклянный саркофаг. Не двигайся она столь проворно, пришлось бы лицезреть покоящееся под прозрачной крышкой тело лицом к лицу.

В пристройке несколькими рядами стояли складные деревянные стулья почтенного возраста, будто бы даже старше мебели в Красном Доме. Одним-единственным источником света здесь выступала тусклая сценическая иллюминация. Помутневшие цветные фонарики освещали занавешенные подмостки в дальнем конце помещения.

Кэтрин двинулась вдоль заднего ряда сидений и уселась на крохотный неудобный стульчик – самый дальний и от прохода, и от маленькой деревянной сцены, скрытой от глаз бархатным драпом. Прикусив губу, она обтерла влажной салфеткой свежую кровь под носом. Должно быть, со стороны она выглядит испуганной, сломленной, жалкой – босая, в белом платье, окровавленная. Под стать этому жуткому месту.

Тара должна быть где-то неподалеку. Среди выходящих из церкви Кэтрин ее не увидела, но вполне могла проглядеть самый конец процессии. Может, Тара ушла вместе с Эдит. В любом случае, как только стерва окажется здесь, в пристройке, Кэт отберет у нее ключи – в случае чего, драться им уже не впервой, – найдет машину и уедет.

Поняв, что руки дрожат, Кэтрин сдавила пальцами колени. Неужто она боится еще одной стычки с Тарой? После всего того, что уже пережила? Нельзя быть такой слабой!

Времени на страхи не осталось – зрители стали заполнять зал.

Они ковыляли и пошатывались, в спешке занимали места и поправляли свои старые-престарые шляпы, одергивали ситцевые подолы и смахивали пыль с твидовых пиджаков. Их взгляды из-под обилия всевозможных сеток, вуалей, масок были устремлены на сцену. Они явно чувствовали чужеродное присутствие Кэтрин, но им не было до нее никакого дела. Их фигуры прямо-таки лучились дряхлостью – вряд ли тут кому-то было меньше восьмидесяти, – но почему же движения их были столь быстры, пусть и в чем-то неуклюжи? Ни Тары, ни, раз уж на то пошло, Эдит или Мод среди них не было.

Запах затхлого тряпья стал оседать кругом нее, как будто одежда гостей совсем недавно была извлечена из влажных, непроветриваемых закромов. Из неотапливаемых кладовок. Она посетила немало старых домов и знала этот запах. Древняя, заспиртованная парфюмерия, так похожая на духи Эдит, не могла скрыть вонь старости и химические миазмы Красного Дома. Желудок Кэтрин стал потихоньку заворачиваться узлом, как тогда, в мастерской Мэйсона.

Она порылась в сумке, выискивая душистые влажные салфетки. Прижать пару-тройку к носу – и, возможно, она стерпит. Было слишком поздно вставать и выходить. Перелезая через нагромождение стульчиков, Кэтрин неизбежно привлекла бы к себе лишнее внимание. Так что придется терпеть вонь. В зале и так было мало воздуха, окна – наглухо законопаченные. Если дверь в пристройку закроют, она как пить дать потеряет тут сознание.

Где же быть Таре, если не здесь? Куда пропал Майк? Он ведь был там, у нее за спиной, на улице, а потом скрипнула дверь, и… Разве мог он так быстро забежать куда-то? Может, Тара ушла из церкви, они встретились, и… уехали без нее? Плач застрял в горле.

Ее соседкой была миниатюрная женщина, закрывшая лицо веером – над самой кромкой горела пара любопытных глаз. Случайно брошенный на ноги гостьи взгляд заставил Кэтрин примерзнуть к сиденью. Из высоких сапог женщины торчали шерстяные гетры на двух пуговичных застежках. Гетры шли до колен – выше бледнела голая кожа. Как будто поняв, что привлекла взгляд Кэтрин, гостья убрала ноги в сторону, но недостаточно быстро – Кэтрин разглядела блеск металлических прутьев и ременных пряжек, образующих сложную поддерживающую конструкцию, вделанную в жесткие каркасы цвета слоновой кости.

Сматывайся.

Кэтрин заставила себя встать и выйти. Но двери оказались заперты.

Их перегородили стеклянным саркофагом – покойница, похоже, тоже была в списке приглашенных на спектакль. Внутри прозрачного футляра стоял деревянный трон, украшенный терновником и цветами, оплетающими ножки. На нем неподвижно сидела маленькая фигура, с лицом, скрытым саваном. Прежде чем свет убавили еще больше, Кэтрин увидела крошечную ручку на подлокотнике. Белую, как кость.

К горлу подкатил пронзительный крик.

Кругом гости шептались, шаркали подошвы, поскрипывали стулья. Зал поглотил мрак. Теперь была видна только сцена.

Чувство границ – стен, потолка, пола  – ускользнуло от нее вместе со светом. Все здесь было отрезано от мира, и незримая публика зависла в океане мрака перед подмостками. Где не мрак, и не свет, и где времени нет, вспомнила Кэтрин, хватаясь за последнюю связь с миром – твердь под ногами, – как за соломинку.

Заскрежетали железные кольца, с которых свисал занавес, – сцена была готова.

Глава 38

Шум аплодисментов стих во мраке.

Кэтрин была уверена, что какое-то время назад зрители топали ногами по дощатому полу. Но все эти звуки были какими-то полумертвыми, и она даже не чувствовала вибрации. Значит, это все – просто звуковое сопровождение. Деревянные руки и ноги не могут ни аплодировать, ни бить по полу, если ими никто не понукает. Никто живой. Такую идею ее паранойя приняла с радостью.

Теперь, когда представление завершилось, огни рампы стали неспешно алеть. Когда опустился занавес, она почувствовала облегчение. Представление вымотало ее. Попробовать подняться – так ноги не удержат.

Реальность, изношенная и ветхая, вернулась к ней, но ее утратившие последний шарм развалины ничто не могли противопоставить насыщенным краскам спектакля. Он длился намеренно коротко – потому что большего зрители бы просто не вынесли. А ей было много даже того, что она различила сквозь щелочки меж пальцев. Чтобы не слышать запись голосов М. Г. Мэйсона и его сестры Виолетты, она заткнула уши влажными салфетками.

На чем было основано явленное ей действо, она даже догадываться не хотела. То немногое от речей рассказчиков, что она разобрала, в совокупности с выходками марионеток рисовало картину несомненно необычную, но в той же мере совершенно безумную, не менее безумную, чем все наследие Мэйсона, запертое в его кабинете.

Казнь Мученика Барнаби Петтигрю на виселице, сожжение Мученика Уэсли Спеттила – от увиденного ей было едва ли не дурно. Зрители рыдали и стонали, будто плакальщики на похоронах.

На протяжении всех расправ большая часть марионеток изображала детей. Оборванных, трясущихся от ужаса детишек, на глазах у которых их учителей посылали на смерть то суд, то толпа. Жуткие обвинения в некромантии и колдовстве зачитывались хрипящим голосом рассказчика откуда-то из-за сцены – нечто подобное могло выйти из под пера драматурга-якобинца с чрезвычайно воспаленным воображением, склонным к смакованию жутких подробностей.

Перед началом каждой новой сценки Маэстро-Обличитель выступал на своих собачьих ногах в самый центр сцены, расплывался в жуткой безносой сардонической гримасе и что-то втолковывал зрителям на неразборчивом английском с кучей идиом тюдоровской эпохи. Ей однажды довелось послушать запись стихотворных чтений самого Теннисона, сделанную на нескольких чудом уцелевших восковых валиках[18]18
  Такой способ звукозаписи был предложен для фонографа Эдисона Чарльзом Тейнтером в 1876 году. По сути, восковые валики – старейшие аудионосители в истории человечества.


[Закрыть]. Качество здесь было примерно таким же – сплошь трески и хрипы. Кэтрин претила сама идея того, что пьеска могла быть куда древнее безумных измышлений Мэйсона, что он добыл ее откуда-то из прошлого. И ничего не было удивительного в том, что люди из «Би-Би-Си» собрались и быстренько смылись отсюда в пятидесятых.

Основой постановки выступала история в духе «их нравы». Кукла-заяц и девушка в чепце с длинными каштановыми волосами председательствовали на вынесении приговоров Петтигрю и Спеттилу в суде. Те же роли они исполняли в истории о колесовании Генри Стрейдера на «би-би-сишной» записи.

Но в ответ на приговоры кукловодам, обвиняемым в колдовстве, актеры-марионетки вломились в дома судей ночью, уволокли их из уютных постелей в какие-то нарисованные на задниках чащи – и принялись судить уже их.

Что было самым тревожным в бессистемных фрагментах драмы, которую она видела, так это эпизоды, в которых судьи отрывались от сцены и возносились в темноту, беспомощно дрыгая ножками. Звуковым сопровождением этому действу служили явно звериные вопли и свист торжествующих марионеток. Тонкий визг судей, постепенно затихающий, указывал на то, что наверху ждала их не смерть, а участь похуже. Возможно, некие пытки, выступавшие платой за расправу над Мучениками.

В конце спектакля куклы предстали в образах калек и нищих, один за другим канувших в отверстия в матерчатых боках сцены. Напрягая глаза изо всех сил, Кэтрин так и не смогла разглядеть кукольные струны. Деревянного мальчика с фотографий Мэйсона, проследовавшего ее детские трансы, тоже вроде бы не было. Все марионетки носили разные костюмы в каждой новой сцене, но когда выступала массовка, какой-то сухопарый призрак с черными кудрями нет-нет да и проглядывал то тут, то там – призрак, явно не намеренный являть свое лицо зрителям. Та крайняя отметка, на коей застыл градус нынешней паранойи Кэтрин, вполне допускала, что незримые кукловоды были осведомлены о ее присутствии в зале и намеренно скрывали деревянного мальчишку от ее глаз.

Когда представление наконец завершилось, Кэтрин поняла, что сидит одна и тяжело дышит, закрыв лицо руками. Выход из пристройки был свободен – запечатанную в стекло мумию унесли. Толпа, утомленно рокоча, покинула зал. Почти все гости уже нашли в полумраке путь наружу, а она все еще ждала в окаменелой тишине чего-то, ждала и молилась, чтобы никто не потребовал выступления на бис.

Марионетки сыграли свою роль. Теперь – антракт. Антракт на целый год.

И ради этого какие-то престарелые чудаки вычурно наряжались и собирались здесь?

Кэтрин встала и быстро зашагала к дверям, боязливо косясь на занавес и надеясь, что он не раздернется вдруг с металлическим скрежетом. Минуя последний ряд, она отшвырнула с пути два деревянных стульчика. Пора домой. Найти дорогу из Магбар-Вуд – и все, хватит с нее кукол. Ее наверняка ждет Майк – он не позволит этой сучке Таре уехать без нее. Несмотря на его предательство, ей хотелось сейчас держаться за него. Как за тростинку. Как за последнюю… ниточку, что привязана к марионетке.

Глупый вопрос вдруг встал перед Кэтрин – отправлять ли антикварное платье Виолетты обратно, чтобы Эдит не имела к ней никаких претензий? Следом за ним еще один: а есть ли у Красного Дома почтовый адрес вообще? Надо полагать, да – письма в кабинете Мэйсона на то прямо указывали. Откуда-то в особняк доставлялась еда, значит, Магбар-Вуд и Красный Дом на самом деле существовали – вопреки ее худшим предположениям о заточении в сверх меры хорошо проработанной галлюцинации.

Нырнув в холод ночи, Кэтрин повела плечами. Переулок на всем своем протяжении вниз от церкви казался заброшенным, как и раньше. Свет не горел. Двери были закрыты.

Но толпа гостей-театралов никуда не делась. Старички кучковались вдалеке, где-то на соседней улице, которую надо было перейти, чтобы добраться до перегораживающего проезд столба и дороги из деревни. Народ толпился вокруг своей святыни. Стеклянный гроб был подсвечен чем-то снизу.

Когда она приблизилась, толпа поредела, но те, кто остались, явно ждали ее… Как когда-то подружки за воротами школы. Их взгляды украдкой сходились на ней. Холодок обвил шею и сполз по спине.

Тебе ничего не угрожает, стала увещевать себя Кэтрин. Просто старички, сельская глухопердь, заложники дурацкой традиции, которым давно уж ставят прогулы в дурдоме. А ты – просто дурочка, которую опоила одна безумная старуха и обокрала другая.

И, вполне возможно, это еще не все. Вполне возможно, финал еще только намечается.

Глотая слезы, Кэтрин сорвалась на бег.

На перекрестке три маленькие фигурки просто шагнули под своды одного из домов – и исчезли в какой-то прорехе в реальности, а не просто вошли в неосвещенный дверной проем.

Небо перестало быть небом. Низкое, давившее чуть ли не на затылок, оно являло собой просто фон, задник, обитый черной тканью.

Запоздалые театралы смотрели на нее во все глаза, пока она шла мимо, и бормотали – и она готова была поклясться, что все эти обрывки фраз были адресованы ей, что, общаясь меж собой, эти странные люди просто поддерживали иллюзию случайного разговора:

– Скоро кое-кого порешат-распотрошат…

– О да, пусть фарфор сольется с кожей. Хладный, теплая – похожи.

– Шагай, шагай… на деревянных колодках…

– …на маленьких башмачках…

– Шов клади! Чтоб наверняка…

– Иголке без работы скучно…

– За шею ухвати и холодной иглой выколи глаза…

– Шкуру просолить, личинок не пустить. Опилкой сухой набить…

– ДА ЗАТКНИТЕСЬ ВЫ УЖЕ! – прорычала она, так и не дойдя до конца улицы, и рванула в темноту, туда, где по памяти стоял полосатый столб, отмечающий границу Магбар-Вуд.

– Слушайтесь ее! – выкрикнул кто-то и захихикал.

По ту сторону барьера ничего не было. Ее руки полоскали пустоту.

Как будто сам мир, сама материя за пределами Магбар-Вуд перестали существовать. Опустив взгляд, Кэтрин не увидела собственных ног на щербатом дорожном покрытии.

И где же я? Я потерялась.

Я в каком-то другом мире, потерянная и ослепшая, под чужими звездами.

Где машина Тары? Где сам столб, на худой конец? Переулок казался теперь куда шире, чем это было попросту возможно.

Пройдя несколько метров, Кэтрин ничего не нашла. Она не видела саму себя – что уж говорить о припаркованной машине. Ей даже не узнать было наверняка, не прошла ли она мимо. Может, и не было там никакой машины. Фары или лампочка в салоне хоть немного, но развеяли бы тьму. Видимо, Майк и Тара уехали, бросив ее здесь на произвол судьбы.

Возможно, кто-то убрал оба автомобиля, потому что здесь, в заповеднике былого, им не было места, здесь они были возмутительны. Мэйсон каким-то противоестественным образом остановил время в деревне сто лет назад, если даже не раньше. И люди здесь были – что крысы в диораме. Год за годом жители деревни – не в парадных костюмах, а в той одежде, что для них по-прежнему оставалась повседневной, – покидали свои жилища и повторяли одно и то же действо. Год за годом. Заложники самой большой в мире заводной игрушки.

Паника вытянула еще один кирпичик из пошатывающейся хибарки ее здравомыслия; чудо, что оного хватило, чтобы приволочь ее к тому месту, где раньше стоял столб.

– Господи! Господи! – взмолилась она, тяжело дыша. – За что ты со мной так жесток?

Нельзя было плакать, плач отнимал силы. Тело и так казалось сухим и бесполезным, как будто всю кровь из него слили.

На то, чтобы преодолеть несколько миль во мраке, уйдет вся ночь. Кэтрин уже натерла босые ноги о щебенку до крови, каждый шаг отзывался болью во всем теле. Даже тусклое янтарное свечение деревенских зданий казалось обнадеживающим по сравнению с черной как смоль неизвестностью впереди.

Чтобы привести мысли в порядок, она отвесила себе вялую пощечину. Майк. Майк же сказал, что вернется за ней к Красному Дому, если она так и не объявится у машины. Майк не оставил бы ее здесь одну. Может, он пошел загодя, пока она торчала на дурацком спектакле. Не будь она такой глупой и своенравной, они бы сейчас были вместе – и, возможно, нашли бы отсюда выход. Слабое, конечно, но утешение. А теперь ей все равно придется тащиться в Красный Дом. Оставаясь здесь, она рискует околеть. Деревня казалась сплошь враждебной. Красный Дом был, по меньшей мере, знаком. И освещен получше, чем окрестности Магбар-Вуд.

Кэтрин развернулась и стала нашаривать путь обратно в деревню.

Только очутившись на другой ее стороне, на отвороте, что восходил к имению Мэйсона, где прощупывались по обе стороны от нее непослушные ветви живой изгороди, она перешла с осторожного ковыляющего шага на чуть более уверенный.

Она сразу поняла, что машины нет там, где она ее оставила.

Что ж, кажется, ее обокрали во второй раз. Когда только успели, да и зачем? Она не слышала, чтобы в окрестностях деревни заводился мотор. Да и не походило как-то местное старичье на крутых автоугонщиков.

Машина Тары, значит, тоже канула без вести?

Никто не уйдет отсюда просто так.

Хватит!

Праздник еще не закончен.

Только бы они убрали это стремное чучело в стеклянном ящике, думала она, пробегая через деревню, стараясь не глядеть ни по сторонам, ни вверх. Только бы и сами разошлись куда-нибудь от греха подальше. Но толпа гостей будто бы перегруппировалась. Возможно, готовился новый номер смотра. В пользу этого говорило скопище на главной площади – процессия с подсвеченным гробом и не думала останавливать свой ход.

Застыв в страхе, Кэтрин уставилась на саркофаг, окруженный дрожащими огоньками свечей, в самом центре перекрестка двух дорог – в каких-то двадцати метрах от того места, где она стояла.

Из-под вуали на нее беспристрастно взирали глаза мумии. Живые.

Никогда в жизни она не бежала так отчаянно, на пределе сил.

Чем дальше оставался Магбар-Вуд, тем ближе подступал Красный Дом – сердце этого жуткого парада. Какофонический хор рожков, исполнявший «Зеленые рукава», пронзал фальшивыми нотами и диссонансами воздух за ее спиной.

Глава 39

Вырезки из газет, заправленные в пластиковые кармашки альбома, все либо пожелтели, либо истрепались. Кожный жир с его пальцев и крошки с его стола всякий раз приводили бумагу в еще более плачевное состояние всякий раз, когда он доставал их полюбоваться.

Леонард отодвинул железный колпак настольной лампы подальше от альбома. Будучи экспертом по сбережению и хранению антиквариата, он всякий раз раздумывал над своей беспечностью в обращении с вырезками. Быть может, тут играло роль осознание того, что стоит полиции какой-нибудь окольной тропой выйти на него, и ему по весьма конкретным причинам придется избавиться от своей коллекции.

Быть может, оригиналы статей пылились в каком-нибудь архиве. Или – как там сказала Кэтрин  – были оцифрованы. Впрочем, «оцифрованы» ли? Он не мог вспомнить. Все равно, возможно, когда-нибудь он сможет подновить свои вырезки, пусть даже выказанный им интерес к материалам тоже отчасти грозил риском.

Леонард бросил быстрый взгляд на задернутые шторы. Мир за пределами его конторы пребывал в тишине. Уже минут двадцать как он не слышал ни одной проезжающей машины.

Несмотря на то, что любимые цитаты из каждой статьи были заучены наизусть, он все равно продолжил чтение. Открыл альбом в самом начале – там, где были первые странные истории о Крысолове и смутные слухи о «зеленом фургоне». Слухи эти зародились в 1959-м и курсировали до 1965-го.

Леонард невольно смахнул слезу с глаз, увидев фотографии Маргарет Райд и Анджелы Прескотт. Девочки улыбались ему. Снимки были сделаны в детском доме, где они обе жили до самого отбытия в 1959-м и 1962-м. Вечность назад их лица были знакомы читателям каждой выходящей в стране газеты.

У Маргарет имелся порок развития позвоночника – spina bifida, незаращение дужки позвонка. Бедняжка Анджела была слепа от рождения. Семьи отказались от них довольно-таки рано. Спецшкола Магнис-Берроу заменяла им дом. Именно там они смогли найти дружбу, что проложила себе дорогу в вечность, именно в ее стенах обрели последнее спасение.

По подозрению в похищении Маргарет Райд так никого и не арестовали. Но двое мужчин – сотрудников школы, оказавшихся тайными любовниками, были допрошены после исчезновения Анджелы Прескотт и позже освобождены. К тому времени зеленый фургон обрел вполне конкретное описание – «Моррис Минор» без номерной пластинки. Вскоре после этого в некоторых сводках новостей его уже описывали как ларек на колесах по продаже мороженого.

Леонард перелистнул страницу и прочитал передовицу из давным-давно прекратившей свое существование газетенки, посвященную специальной школе Магнис-Берроу – точнее, ее закрытию в 1965-м. Потом перешел к новостям о Хелен Тим, девочке с синдромом Дауна, жившей в Эллил-Филдс, пропавшей из снова открытой и существенно переоборудованной спец-школы в 1973-м.

На развороте, посвященном делу Хелен, Леонард задержался, любовно изучая каждый снимок несчастного Кеннета Уайта, любимчика тогдашних воскресных таблоидов. Его уж давно подозревали в домогательствах, потом попытались привязать ему похищение и убийство маленькой Хелен. Статьи отстраненно описывали то, как его сначала отпустили, потом снова арестовали, потом снова отпустили, и кончилось все тем, что он покончил с собой в своей «остин-принцессе»[19]19
  «Остин-принцесса» (англ. Austin Princess) – крупногабаритная машина класса люкс, популярная в 1947–1968 годах.


[Закрыть], задохнувшись парами бензина. Дело было в 1975-м.

Кеннет Уайт был волонтером разных спец-школ, и особенно его почему-то интересовали именно девочки с синдромом Дауна. Именно поэтому он и попал под подозрение, когда с Хелен Тим приключилась беда. Вот только в Магнис-Берроу он никогда не работал, даже с тамошним руководством ни разу не контактировал. Впрочем, на сей факт как-то закрыли глаза.

Какая-то листовка даже попыталась связать Уайта с историями о Крысолове родом из шестидесятых. Леонарду оставалось лишь изумиться глупости прессы. Крысолов ведь уводил вполне здоровых детей, не каких-то там сирых и убогих. Полнейшая противоположность.

Истории с исчезновениями в Магнис-Берроу не сыскали особого внимания со стороны, если не считать американского журналиста Ирвина Левина, написавшего серию статей для проекта «Новости со всего света» за время своей работы в Англии, совпавшее с шумихой по поводу пропажи Хелен Тим. Левин был парень дотошный, и именно поэтому ему первому удалось связать дело Хелен с двумя позабытыми случаями, с Маргарет Райд и Анджелой Прескотт. Три похищения из одной спецшколы на протяжении двух ее воплощений – ну чем не связь!

Леонард вспоминал о том лете как об эпохе личных волнений. Но, похоже, в то время пресса не питала особого интереса к истории об исчезновении девочки-калеки. Казалось бы, выйдя на интересный след, Левин быстро забросил расследование ради написания какой-то прославившей его книги о чем-то совсем другом. Дело было позабыто.

Как и в случае с Маргарет и Анджелой, Хелен Тим не нашли. Спецшколу снова закрыли в 1975-м.

Когда Алиса Гэлловэй пропала во время прогулки по пустующим территориям школы Магнис-Берроу в 1981-м – попала она туда, пролезши через дыру в заборе, – история неделю гремела на всю страну, а в местной прессе продержалась целых три месяца. ГДЕ ЖЕ АЛИСА, НЕ В СТРАНЕ ЖЕ ЧУДЕС? – вопрошали заголовки.

Полиция тогда опросила великое множество людей, но никого так и не арестовали. Леонард читал о том, как надежды разбивались о суровую реальность, о том, как родители девочки выступали за то, чтобы полиция приложила больше сил к поиску их канувшей дочери.

В следующий раз школа Магнис-Берроу всплыла в листовке Леонарда, изъятой из какой-то местной газеты в 1988-м году. Все здания, некогда принадлежавшие ей, было решено снести, равно как и большую часть расположенного неподалеку «социального» жилья в Эллил-Филдс.

Последняя вырезка в альбоме была посвящена обнаружению человеческих останков во время сноса школы (местность планировали укатать под двухполосную дорогу). Улыбчивые лица Маргарет Райд, Анджелы Прескотт, Хелен Тим и Алисы Гэлловэй выстроились в ряд, и в такой вот связке и мелькали целую неделю. Их загадочного убийцу снова окрестили Крысоловом, но ни фургон мороженщика, ни просто зеленый фургон в этот раз упомянуты не были. Когда же экспертиза установила, что обнаруженные кости были опущены в землю почти за столетие до исчезновения Маргарет и Анджелы, к истории потеряли интерес. Археологи и полиция сошлись во мнении, что хозяева приюта когда-то хоронили умерших воспитанников в безымянных могилах. Никто не стал копать глубже.

Чувство, переполнившее Леонарда после прочтения всех этих выдержанных временем свидетельств, было сродни тому, что испытывает человек, напившись на поминках.

Он извлек из пластикового кармашка пять фотографий. Их он всегда оставлял на десерт. На самом верху лежал единственный сохранившийся снимок, выцветший до состояния сепии, где он был запечатлен еще мальчишкой. Впрочем, ему не требовалось особой четкости – он и так узнавал себя в этом бледном, тонком подростке в древнем инвалидном кресле. Его бесполезные ноги были укрыты пледом, коричневые ботинки покоились на подпорке для пяток. Снимок был сделан снаружи маленького каменного дома в Магбар-Вуд, в месте, где он родился.

На остальных четырех были другие дети. Три снимка могли похвастаться цветопередачей. На одном из них, бледном и выцветшем, маленькая веснушчатая девочка в школьной форме смотрела в объектив через громоздкие очки с толстыми линзами, сконструированные для нее по специальному заказу. На другом снимке она была еще меньше – в колыбельке, укрытая одеяльцем с узором в виде британского флага. На третьей фотографии девочка, наряженная в платье-сарафан, улыбалась незримому фотографу. В руке у нее было мороженое в форме разноцветной ракеты.

Самая последняя фотография в подборке была черно-белой, и на ней девочка была совсем-совсем младенцем. На ней она была со своей молодой матерью. Комната, в которой они пребывали, была темной, маленькой и угрюмой, будто бы келья еще одной бедной женщины, что рожала дома в каком-то другом мире, столетия назад. Женщина прижимала новорожденную к груди, лелея ее последние минуты перед тем, как девочку заберут у нее.

Плечи Леонарда содрогались. Некоторое время он беззвучно рыдал, слезы катились по его морщинистому лицу.

– Тебя отдали, – прошептал он, прижимая ладонь к глазам. – От тебя отказались, потому что ты была особенная. Но те, кто бережно взрастил тебя, не забыли о тебе. – Леонард одарил поцелуем фотографию девочки с мороженым в руке. – Пришла пора вернуться домой, котенок.

Леонард развернул кресло к окну и обратился к миру за его пределами, будто обвиняя. Его голос дрожал от переполнявших эмоций, готовый сорваться, но гнев поддерживал его.

– Никто не должен забывать об очаровании и ужасе детства. Для кого-то те раны будут болеть всегда. Путь таких людей чрезвычайно близок нашему пути. Все, что вы отвергаете, мы нежно любим.

Леонард вернул фотографии обратно. Закрыв глаза, он весь так и подобрался, после чего захлопнул альбом и уставился на открытый сейф.

Из верхнего ящика стола он извлек пару белых шелковых перчаток и оправил свои худощавые пальцы в них. Следом достал неподписанную аудиокассету. Откатив кресло от стола к стене, он поставил его на тормоза, уперся руками в подлокотники – и поднялся на ноги. Распрямил спину и воздел руки в белых перчатках к потолку. Его мертвые колени щелкнули.

Нетвердо ступая, он прошагал к маленькой стереосистеме. По ней он слушал прогнозы погоды всякий раз, когда Кэтрин уходила из конторы. Однажды она попыталась скормить ей CD-диск, но оказалось, что CD-проигрыватель был сломан. А кассет у нее не было.

Леонард открыл отделение магнитофона и пристроил неподписанную кассету внутрь. Закрыл крышечку. Дрожь прошла по его указательному пальцу. Со всей силы он вдавил кнопку PLAY.

Из шороха помех, из глубины времен – величественный голос Мэйсона, Последнего из Мучеников, он восстал и завел речь:

– Оставьте одного котенка, избавьтесь от остальных…

Леонард на миг наполовину прикрыл глаза, наслаждаясь голосом Мученика, затем встал в самом углу огромного ковра, занимавшего пространство меж двух столов. Опустившись на колени, он свернул ковер к дальней стене – поблекшая роза ветров на полу явила себя миру.

– Утопление – лучший метод… Возьмите за задние лапы, быстро ударьте по затылку…

Леонард скинул туфли и ступил на обнаженные доски пола. Вынул ремень из брюк, позволил им упасть. Избавился от свитера, галстука, рубашки, носков, трусов. Аккуратно сложил всю свою одежду и водрузил стопкой на стол. С величайшей осторожностью стянул с головы парик – от клейкой пленки на коже головы осталось странное ощущение, впрочем, не причинявшее ему никакого дискомфорта. Уложив копну седых волос на стопку одежды, он двумя резкими рывками сдернул накладные брови и вернулся к нарисованному на полу кругу.