Текст книги "Что, если это мы"

Глава пятая
АРТУР

По пути домой меня окончательно накрывает осознанием того, как же круто, всесторонне, непоправимо я облажался. Я встретил самого клевого парня в городе, со щеками, словно поцелованными солнцем, – и, что хуже всего, почти наверняка ему понравился. У меня по-прежнему не идет из головы его улыбка. Это была не просто улыбка солидарности по поводу ориентации. Это была улыбка формата «приглашающе открытая дверь». Но теперь эта дверь захлопнута, заперта и заколочена. Я больше никогда не увижу Хадсона. Никогда не поцелую губы Эммы Уотсон. Типичная история моей жизни. Семейный статус: навеки одинок.

Жаль, что мне не хватило пороху попросить его номер.

Джесси чертовски заблуждается на мой счет. У какого-нибудь суслика храбрости и то больше. Я никогда ни с кем не встречался, не занимался сексом, не целовался, даже не пытался сблизиться. И до недавних пор меня это не волновало. Одиночество ощущалось… нормальным? В конце концов, Итан и Джесси плывут в той же лодке. Но теперь я чувствую себя так, будто прослушиваюсь на Бродвей без музыкального образования и с девственно чистым резюме: неподготовленным, некомпетентным и абсолютно выбитым из колеи.

Всю дорогу до дома мне словно тесно в собственной коже. На Семьдесят второй улице я поднимаюсь из метро и окунаюсь в мешанину людей, такси и детских колясок. От станции до нашей квартиры всего три квартала – и их я прохожу, читая на телефоне «Потерянные связи».

А едва открыв дверь, слышу:

– Арти, это ты?

Я опускаю сумку с ноутбуком на стол в гостиной, который также служит кухонным и обеденным. В квартире дедушки Мильтона только две спальни; я догадываюсь, что для Нью-Йорка это весьма прилично, но все равно чувствую себя здесь как мумия в саркофаге. Неудивительно, что летние месяцы дедушка предпочитает проводить на Мартас-Винъярд[15]15
  Остров на юго-востоке штата Массачусетс.


[Закрыть].

Я иду на папин голос. Он сидит за моим столом, вооруженный ноутбуком и чашкой кофе.

– И почему ты в моей комнате?

Он недоуменно качает головой, будто сам не понимает, как тут оказался.

– Смена обстановки способствует вдохновению?

– Признай, что ты боишься лошадей.

– Я люблю лошадей. Просто не понимаю, зачем твоему дедушке двадцать две картины с ними, – смущенно говорит папа. – Они словно следят за нами, да? У меня же не глюки?

– У тебя не глюки.

– Мне иногда хочется… Не знаю… Приклеить им солнечные очки, что ли.

– Отличная идея. Маму удар хватит.

Пару секунд мы смотрим друг на друга и ухмыляемся. Это наша с папой фишка: иногда мы чувствуем себя школьниками на галерке, которые пуляются бумажками маме в затылок. Образно выражаясь, конечно.

Я заглядываю в экран его ноутбука.

– Фриланс?

– Да так, мелочовка.

По профессии Па – веб-разработчик. В Джорджии он даже умудрялся делать на этом деньги, но потерял работу незадолго до Рождества. Теперь он занимается «мелочовками».

И здесь мы обнаруживаем еще один недостаток жизни в саркофаге: картонные стены. Большинство вечеров проходят под монологи мамы, которая пилит папу, что он мог бы и поактивнее искать новую работу. На это папа бормочет, что не так-то просто искать работу в Джорджии, сидя в Нью-Йорке, – а мама предсказуемо отвечает, что он волен вернуться домой в любую минуту.

Догадайтесь, насколько это поднимает настроение?

– Слушай, что ты думаешь о «потерянных связях» на Крейгслисте? – вдруг спрашиваю я.

Сам не знаю, как вырвалось. Я определенно не собирался делиться с родителями почтовой историей. С другой стороны, я точно так же не собирался рассказывать им про свою печальную влюбленность в Коди Фейнмана из еврейской школы. Или про еще более печальную влюбленность в брата Джесси. Или вообще про то, что я гей. Просто иногда язык у меня опережает голову.

– Ты имеешь в виду объявления о знакомстве?

– Вроде того. Но не такие, где пишут «Ты любишь собак и долгие прогулки по пляжу». Скорее… – Я киваю своим мыслям. – Да, наверное, это больше похоже на объявления о пропаже кота, только вместо кота – симпатичный мальчик, которого ты встретил на почте. В смысле мальчик-мальчик. А не мальчик-мейнкун.

– Я понял, – говорит папа. – Ты хочешь разместить объявление, чтобы разыскать какого-то парня с почты.

– Нет! То есть не знаю. – Я качаю головой. – Это Намрата с Джульеттой предложили. В любом случае шансы нулевые. Я даже не знаю, читает ли кто эти объявления.

Папа медленно кивает.

– Шансы и правда небольшие.

– Ну вот. Говорю же, дурацкая идея…

– И вовсе не дурацкая. Надо написать пост.

– Вряд ли он его увидит.

– А вдруг? Попытка не пытка. – Папа уже открывает новое окно браузера.

– Так, стоп! Нет-нет-нет. Поиск парней на Крейгслисте – очевидно плохая идея для семейного досуга.

Но он уже что-то печатает – и весьма увлеченно, судя по напряженной челюсти.

– Ну пап!

В следующую секунду нас прерывает звук открывшейся двери и следом – стук каблуков по паркету. Еще через секунду на пороге появляется мама.

Папа даже не отрывается от экрана.

– Ты сегодня рано, – замечает он.

– Полседьмого вообще-то.

Внезапно в комнате воцаряется тишина. Но не нормальная тишина, какая бывает ночью или после сытного обеда. Это опасная тишина, начиненная взрывчаткой.

Я решаю броситься на баррикады.

– А мы тут сочиняем объявление для Крейгслиста, чтобы найти парня, которого я встретил на почте.

– Крейгслист? – Мама сощуривается. – Артур, нет. Абсолютно исключено.

– Почему? Ну, если отмести тот факт, что это явно бесполезно и он никогда не увидит моего объявления.

Папа потирает бороду.

– Почему ты так в этом уверен?

– Потому что такие парни, как он, не сидят на Крейгслисте.

– Такие парни, как ты, тоже не сидят на Крейгслисте, – отвечает мама. – Не хватало только, чтобы на тебя открыл охоту какой-нибудь маньяк с мачете.

Я фыркаю от смеха.

– Ну, это вряд ли. Фотки членов? Еще куда ни шло. Но маньяк с мачете…

– О-о. Тогда на правах твоей матери забегу вперед и наложу вето и на фотки членов тоже.

– Да не собираюсь я ни у кого просить фотки членов!

– Если ты размещаешь объявление на Крейгслисте, ты на них напрашиваешься.

Папа бросает на маму быстрый взгляд.

– Мара, тебе не кажется, что ты немного чересчур…

– Что, Майкл? Что я чересчур?

– Слегка эмоционально реагируешь? Самую чуточку?

– Если я не хочу, чтобы наш шестнадцатилетний сын шлялся по задворкам интернета…

– Мне почти семнадцать!

Папа улыбается.

– Ну, я бы не назвал Крейгслист задворками интернета.

– Что ж, тебе лучше знать, – отрезает мама.

На папином лице проступает растерянность.

– Что ты…

– Хватит, – перебиваю я. – Пожалуйста. Я очевидно не буду этого делать. Глупо тратить время на поиски парня, с которым проговорил пять секунд на почте. Окей? Теперь все могут немного остыть?

Я перевожу взгляд с мамы на папу и обратно, но они меня даже не замечают – чересчур заняты тем, чтобы подчеркнуто не смотреть друг на друга.

Поэтому я выхожу из комнаты и хватаю с обеденного стола ноутбук. Экстренное отступление.

Сердце так колотится, будто сейчас выпрыгнет из груди. Ненавижу все это. Раньше они так себя не вели. Да, временами грызлись – мы живые люди, в конце концов. Но прежде каждый спор разрешался шуткой, а теперь даже шутки ощущаются затишьем во время войны.

Я падаю на диван в гостиной и закрываю глаза – хотя могу поклясться, что они все равно за мной наблюдают. Лошади. Особенно тот конь с огромного полотна маслом, которое висит на противоположной стене. Если это не портрет БоДжека[16]16
  «Конь БоДжек» – американский трагикомедийный мультсериал. Сюжет разворачивается вокруг коня по имени БоДжек, его бывшей возлюбленной и друга-человека.


[Закрыть], написанный лично Леонардо да Винчи, я ничего не понимаю в живописи.

Из спальни доносится мамин голос:

– …рано прихожу. Прошу прощения? Я перенесла две телеконференции, чтобы…

– Да-да. Как я и сказал… – папины слова едва можно разобрать, – …рано.

– Да ты смеешься, наверное. Это не…

– Ты видишь подтекст там…

– Знаешь, чем тебе действительно стоило бы заняться, Майкл? Не просиживать весь день в трусах за компьютерными игрушками, а потом упрекать меня…

Я откидываю крышку ноутбука и запускаю iTunes. «Весеннее пробуждение»[17]17
  Бродвейский мюзикл 2006 года, получивший премию Лоренса Оливье.


[Закрыть], альбом с оригинальным кастом. Я методично жму на F12, пока звук не достигает максимума.

– Мара, прошу тебя…

Джонатан Грофф привычно обволакивает меня, заглушая все остальное.

В конце концов, именно для этого и нужны симпатичные мальчики.

Глава шестая
БЕН

Хотел бы я чувствовать себя пуэрториканцем на улице в той же мере, что и дома.

В средней школе некоторые ребята твердили мне, будто я не настоящий пуэрториканец – потому что слишком белый и знаю по-испански только десяток простейших фраз, вроде te amo и cómo estás[18]18
  «Я тебя люблю» и «Как дела?» (исп.)


[Закрыть]. Я в тот же день попросил папу обклеить предметы в квартире стикерами с их испанскими названиями. Он с радостью исполнил мою просьбу, но попутно объяснил, что пуэрториканское происхождение не имеет ничего общего с цветом кожи или знанием языка. Дело в семье и крови, сказал он. Мне это тогда жутко понравилось. (Только не надо думать, что я из тех сумасшедших патриотов, которые при знакомстве сразу заявляют: «Привет, я Бен. Я из Пуэрто-Рико».) В нашей семье папа самый темнокожий – хотя все равно довольно светлый, как обычный белый человек с загаром. Глядя на него, люди ожидают от меня похожей внешности. Уж в папином-то пуэрториканстве никто не сомневается.

И в моем тоже не сомневались бы – если бы застали, как сейчас, за готовкой софрито, когда я лихо смешиваю под Лану Дель Рей кинзу, перцы, лук, чеснок и свежий майоран, пожертвованный нам маминой коллегой. Папа сперва наполняет тарелки салатом, а затем выкладывает сверху рис и каян. Мне достается двойная порция: я еще в детстве полюбил жареный рис, по-видимому, хрустевший на зубах, совсем как мои любимые леденцы. Мама ставит в духовку кокосовый пудинг. Остаются последние приготовления.

Мама стучит меня по плечу и что-то говорит, но я ничего не слышу из-за музыки. Тогда она выдергивает у меня из уха наушник.

– Да что с тобой такое?

Грива ее черных волос переброшена через плечо и благоухает огуречным шампунем. Мама работает бухгалтером в фитнес-зале, но, хотя и сидит весь день в офисе, царящий там запах пота увязывается за ней, как пьяница за бутылкой. Поэтому, вернувшись домой, она всегда первым делом отправляется в душ.

– Нелегкий выдался день, – отвечаю я.

– Хадсон? – спрашивает папа.

– Бинго.

Папа качает головой, не отвлекаясь от мытья кастрюль и сковородок. Этому секрету его научил дедушка: сидя за столом с набитым желудком, особенно грустно смотреть на высящиеся в раковине горы. По смуглым ладоням бегут пенные струйки.

– Диего, давай скорее, я с голоду умираю. – Мама протягивает мне приборы. – Бенито, накрой на стол. Расскажешь всё после молитвы.

Я раскладываю ножи и вилки по обеденным коврикам, спонтанно купленным в магазине на углу, когда наши финансовые дела шли чуть лучше нынешнего. Мамин – в форме совы, ее любимой птицы. Папин – льняной, в черных и белых полосках, которые он вечно ковыряет ногтем, дожидаясь, пока мы закончим с едой. А на моем красуется тираннозавр, пьющий из фонтана. Вот только он не вызывает у меня улыбку с тех самых пор, как я порвал с Хадсоном.

Наконец мы усаживаемся вплотную друг к другу. Не припомню, чтобы кто-то из родителей когда-либо сидел во главе стола. Мама находит это чересчур пафосным – словно мы пируем в тронном зале замка, а не ужинаем в тесной квартирке с двумя спальнями. А папа просто не хочет сидеть далеко от мамы.

Мы беремся за руки, и мама приступает к молитве. Для моих родителей вера – не пустой звук, но при этом у нас здоровое отношение к религии. Мы не из тех кондовых католиков, которые размахивают Библией, но при этом выборочно игнорируют заповеди, мешающие им изрыгать ненависть. Нет, мы из тех католиков, которые считают, что люди не попадают в ад из-за ориентации, отличной от традиционной, – и так было еще до моего рождения. Родители молятся более-менее постоянно, а я – в основном за ужином. Этим вечером мама благодарит Бога за еду на нашем столе, просит здоровья бабушке, которая недавно упала, выходя из машины, молится о прибавке папе в его аптеке, а также о том, чтобы у всех все было хорошо.

– Итак. – Мама хлопает в ладоши. – Хадсон. Что у вас с ним?

Мне нравится, что родители не брезгуют обсуждать со мной подобные темы, но и не лезут особо в душу.

– Ну, я пытался помочь ему на уроке, а он дал сдачи.

Папа щурится.

– Ты вроде бы говорил, что он не любитель драк.

– Абсолютно нет, – киваю я, и папа ощутимо расслабляется. Пару лет назад меня ограбили на выходе из супермаркета, после чего родители установили мне жесткий комендантский час – ужасно несправедливо, потому что наказали фактически жертву. В итоге то лето вылетело в трубу, хотя я знаю, что папа из лучших побуждений учил меня основам самообороны и гонял по стадиону с секундомером. – Он просто наорал на меня перед классом. И я ничего не ответил.

– Вот и хорошо, – замечает мама.

– Особенно хорошо, что при необходимости ты сможешь ему накостылять.

– Это точно.

Как-то раз я поднял Хадсона и прижал к стене с поцелуями, потому что мы видели такую сцену в фильме про гетеропару и решили повторить. Однако когда он попробовал провернуть такой же фокус со мной, то с трудом удержал в воздухе – хотя весим мы одинаково.

– Ладно вам, варвары, – качает головой мама. Она не выносит разговоров о насилии и даже экшены не смотрит – чему мы с папой втайне радуемся, потому что она умудряется задать десять тысяч вопросов за фильм, пускай все и видят его в первый раз. – Надеюсь, скоро все наладится.

– Я бы на это не рассчитывал.

Я как могу стараюсь растянуть ужин, потому что оставаться одному невыносимо. Мама рассказывает про новый детективный подкаст, который сейчас слушает, – как напряжение в нем нарастает с каждой серией, так что ей уже не терпится добраться до финала и наконец вдохнуть полной грудью. Папа, в свою очередь, делится забавной историей про отца и сына, которые умудрились столкнуться в аптеке, покупая презервативы.

– А как продвигается твоя история, Бенито? – спрашивает мама. – Я там больше не появлялась?

О том, что я пишу роман, знают только Дилан, Хадсон, Харриет и мои родители. В этом году я не смог купить маме подарок на День матери и в качестве компенсации вывел ее в образе нестареющей чародейки, которая владеет магией умиротворения. Я даже распечатал эту главу, но в последнюю секунду пережил приступ неуверенности в себе и ограничился устным описанием. Боюсь, я продвинулся уже так далеко, что любой критический отзыв может заставить меня замолчать.

– Пока нет. Сирене Изабель приходится сидеть в своей башне. Чары умиротворения не очень-то помогают в войне волшебников.

– Может, им удастся прийти к компромиссу путем переговоров?

– Это вряд ли. – Я криво улыбаюсь. – К тому же ноутбук не сегодня завтра отдаст концы. Перегревается уже через двадцать минут.

– Вероятно, мы купим тебе новый, если успешно закончишь летнюю школу.

– Нет уж, – возражает папа. – Наградой за успешное окончание летней школы будет то, что он не останется на второй год.

– Вам же самим выгоднее, чтобы я сидел дома и писал роман, а не шлялся по улицам, где меня может ограбить каждый встречный.

– Дешевая уловка, – хмыкает папа, – но разыграно хорошо. Торговец Гектор тобой бы гордился.

Торговцу Гектору досталось в книге еще меньше экранного времени, чем Сирене Изабель.

– Можем поискать новый на Крейгслисте, – предлагает мама.

Меня тянет ответить, что если бы мы не нашли предыдущий ноутбук на Крейгслисте, то сейчас не было бы нужды в новом, – но кто я такой, чтобы жаловаться?

– Кстати, Фрэнки познакомился со своей новой девушкой на Крейгслисте, – замечает папа.

– Какой Фрэнки? – уточняю я. – Фармацевт Фрэнки или Почтальон Фрэнки?

– Фармацевт Фрэнки. Родригез. Оказывается, на Крейгслисте есть раздел, где ты можешь разыскать людей, с которыми случайно познакомился. Ну, или почти познакомился. «Затерянные связи», если не ошибаюсь. – Папа смотрит на нас с мамой, будто мы должны знать, о чем он говорит, но, видимо, не встречает понимания и пожимает плечами. – В общем, Фрэнки встретил Лолу в поезде, они разговорились, но не успели обменяться номерами. Тогда друг посоветовал ему проверить объявления на Крейгслисте – и что бы вы думали? Уже две недели гуляют под ручку.

– Как романтично, – вздыхает мама.

– Впечатляет, – киваю я.

Звучит так, будто Крейгслист – инструмент мироздания. Регулировщик вероятностей. А еще – будто мироздание папиными устами подталкивает меня сделать то же самое. Проверить, не пытается ли Артур, моя Лола, тоже меня найти. Я резко встаю из-за стола.

– Простите. Надо кое-что проверить.

– А десерт? – спрашивает мама.

Я колеблюсь, уже готовый сдаться магии кокосового пудинга, но все же иду в комнату. Десерт от меня не убежит. А вот грудь так и распирает от ощущения «сделай-это-немедленно-или-пожалеешь».

Я прикрываю дверь спальни, сажусь на кровать и откидываю крышку ноутбука, который и дал начало всем этим беседам о Крейгслисте. Внутри поднимается пьянящая волна – как когда я впервые обменивался эсэмэсками с Хадсоном или флиртовал с Артуром на почте.

Я захожу на Крейгслист в раздел потерянных связей – не затерянных, пап, – и внимательно просматриваю все объявления под тегом «мужчина ищет мужчину, Манхэттен». Обнадеживающее сперва чтение вскоре повергает меня в бездну уныния. Стоило бы создать отдельную группу поддержки для всех этих людей с их сожалениями и фантазиями на тему «что было бы, если».

Я решительно захлопываю ноутбук.

Пора ставить точку в этой истории с Артуром.

Для Артура все только начинается: он приехал в Нью-Йорк на летнюю стажировку и мечтает попасть на все свои любимые бродвейские шоу.

У Бена каникулы не задались: он недавно пережил расставание и, вместо того чтобы писать свою книгу, вынужден ходить на дополнительные занятия.

Однако мимолетная встреча в почтовом отделении переворачивает их жизни с ног на голову. Что, если они никогда не найдут друг друга в огромном мегаполисе? А что, если найдут… но все пойдет не так, как в великих мюзиклах о любви?

Глава седьмая
АРТУР

11 июля, среда

– Артур, обувайся. Мы из-за тебя опоздаем. – Мама проверяет часы на телефоне. – Так, все, я вызываю такси.

Я бросаю на нее страдальческий взгляд с дивана.

– Еще только восемь.

– Да, но раз уж твой отец прикончил весь кофе в доме и забыл мне об этом сказать, – мама демонстративно повышает голос в направлении спальни, – нужно заехать в «Старбакс», пока мне не начали названивать по поводу Брэй-Элиопулоса. Ты ведь выпил свою таблетку?

– Угу. – Я медленно поднимаюсь. – А почему я не могу поехать на метро?

– Чтобы успеть на метро, тебе нужно выйти сейчас.

– Не обязательно. У меня еще есть время до восьми двадцати.

Мама фыркает.

– Так вот почему ты появляешься в офисе в девять пятнадцать?

– Это было один раз!

Она взъерошивает мне волосы.

– Хватит спорить. Я все равно уже вызвала такси.

Ответить я не успеваю: дверь в родительскую комнату открывается, и на пороге возникает заспанный папа в клетчатых пижамных штанах и вчерашней футболке.

– Доброе утро. – Он с зевком потирает бороду. – Эй, Арти. Будешь рогалики?

– Да!

– Майкл, не мог бы ты просто не… Не. – Мама шумно выдыхает. – Не сейчас.

Они встречаются взглядами, и в гостиной снова происходит один из тех молниеносных немых споров, в которых обычно так подкованы родители. Хотя спором это назвать трудно. Скорее уж «бульдозер наехал на червя».

Папа похлопывает меня по плечу.

– Значит, рогалики подождут до завтра.

– Не бросай меня в такси с мамой, которая еще даже кофе не выпила, – яростно шепчу я ему на ухо.

– Ты это переживешь.

Такси останавливается у самого подъезда, и я проскальзываю на заднее сиденье вслед за мамой. Она разглаживает юбку, пристраивает смартфон на коленях экраном вниз и переплетает пальцы. Когда машина трогается с места, мама заметно успокаивается, однако так настойчиво бросает на меня косые взгляды, что любой дурак догадался бы: Грядет Разговор.

Наконец мама откашливается.

– Ну, расскажи мне про этого мальчика.

– Какого мальчика?

Она пихает меня локтем в бок.

– Артур! Про мальчика с почты.

Я кошусь на нее в ответ.

– Я уже вчера все рассказал.

– Ты сказал только, что повстречал кого-то на почте. Я хочу историю целиком.

– Ладно. Гм. Я повстречал на почте симпатичного парня, а потом ты запретила мне его искать. Конец истории.

– Дорогой, я просто не хочу, чтобы ты сидел на Крейгслисте. Помнишь ту статью про…

– Я знаю. Знаю. Маньяки с мачете, фотки членов и все такое. – Я пожимаю плечами. – Да не собираюсь я сидеть на Крейгслисте. Мне вообще плевать.

– Мне очень жаль, Артур. Я понимаю, как ты надеялся его найти…

– Да неважно. Я даже имени его не знаю.

– Вообще-то я подумала…

Но что подумала мама, остается тайной, потому что в эту секунду у нее на коленях начинает жужжать телефон. Она бросает взгляд на экран и вздыхает.

– Нужно ответить. Придержи пока эту мысль. – Мама отворачивается к окну. – Что… да. Да, хорошо. Уже в пути. Минут десять максимум, но мы хотели еще заскочить в «Старбакс»… Что? Нет. О боже…

Она постукивает пальцами по портфелю, а затем оборачивается ко мне, быстро закатывает глаза и произносит одними губами:

– Работа.

А это значит, что в ближайшем будущем к разговору мы не вернемся. Так что я тоже отворачиваюсь к окну и принимаюсь разглядывать проплывающие мимо вывески ресторанов и магазинов. Еще даже девяти нет, но тротуары запружены прохожими. Абсолютно все выглядят замученными и нимало не впечатленными.

Не впечатленными. Нью-Йорком!

Ну не знаю. Иногда мне кажется, что ньюйоркцы как-то неправильно воспринимают Нью-Йорк. Почему никто не поет на эскалаторах, не танцует на пожарных лестницах, не целуется на Таймс-сквер? Флешмоб на почте был неплохим началом, но когда там уже в программе следующий номер? Сидя в Джорджии, я воображал Нью-Йорк этаким гибридом «Вестсайдской истории», «На высотах» и «Авеню Кью»[19]19
  Знаменитые бродвейские мюзиклы, действие которых происходит в Нью-Йорке.


[Закрыть] – а получил только бесконечные пробки, стройки, айфоны и влажность. С таким же успехом они могли бы писать мюзиклы про Мильтон. Открывающая композиция – «Воскресенье в торговом центре». Потом баллада «Я оставил сердце в супермаркете». Будь с нами Итан, он закончил бы либретто еще до того, как мы вышли из машины.

– Нет, не думаю, – возражает мама в трубку. – Если только Уингейт не подаст апелляцию. Ладно, мы все равно уже в одном квартале. – Пауза. – Нет, все нормально, я пошлю Артура. Жди на месте.

Внезапно она выуживает из бумажника двадцатку и снова произносит одними губами:

– Большой обезжиренный латте.

Хештег #буднистажера.

Стоя в очереди в «Старбаксе», я набираю сообщение Итану.

Идея на миллион: мюзикл, действие которого разворачивается в пригороде Атланты, под названием… дай-ка подумать… ГаМильтон. Подмигивающий смайлик. Микрофон. Взрыв.

Но Итан не отвечает.

12 июля, четверг

Тишина в радиоэфире длится до следующего утра, когда Итан присылает селфи в – сюрприз-сюрприз! – групповой чат. На снимке они с Джесси сидят в кабинке «Ваффл Хауса», держа с двух сторон бутылку шоколадного сиропа. Духом ты с нами, чувак! – гласит подпись.

И это, честно говоря, отвратно. В любое другое лето я сидел бы с Итаном и Джесси в той же кабинке, уминал картофельные оладьи и разглагольствовал в твиттере о политике или экранизациях мюзиклов. Я бы рассказал им про Парня-с-коробкой – всю историю без купюр, и мы бы разработали в заметках телефона целую «Операцию Хадсон».

Вместо этого я заперт в офисе с двумя студентками, которые просят меня заткнуться при одном упоминании имени Хадсона. Клянусь, сегодня они еще хуже обычного. Секретарь приносит Намрате бумажный пакет без надписей, но она едва удостаивает его взглядом. Такое впечатление, что, если она хоть на секунду перестанет печатать, случится конец света. Я сижу рядом и внимательно на нее смотрю.

– Что там? – спрашиваю я.

– Не знаю.

– Может, стоит открыть?

– Потом.

Пальцы Намраты на мгновение замирают – но только потому, что она перечитывает написанное. Затем она мельком заглядывает в документы, снова кладет руки на клавиатуру и возвращается в режим дятла.

– А когда?

– Что?

– Когда думаешь открыть?

– Дай угадаю. – Намрата вздыхает так тяжко, что файлы Шумейкера трепещут на столе. – Ты ведь не оставишь меня в покое, пока я не открою этот чертов пакет?

– Есть такая вероятность.

– Окей. – Она разрывает бумагу, заглядывает внутрь и застывает, по ощущениям, минут на десять. А когда снова поднимает голову, на лице ее играет широченная улыбка. – Какого хрена ты купил мне два кило сладкой кукурузы?

– По правде говоря, там килограмм восемьсот граммов…

– Сладкой кукурузы.

– В июле, – добавляет из-за соседнего стола Джульетта.

– Артур, ты ненормальный, – подытоживает Намрата.

Перевод: я молодец.

Джульетта растрепывает мне волосы.

– Хочешь пойти с нами на обед?

Перевод: я мегамолодец.

Честно говоря, я счастлив до щенячьего визга. Если мы с девчонками ходим вместе на обед, до татуировок «лучшие друзья навеки» уже рукой подать. А там они познакомят меня с какими-нибудь симпатичными сокурсниками-юристами – еще симпатичнее Хадсона, – и я раздумаю возвращаться домой. Останусь в Нью-Йорке со своей клевой новой бандой. Сами посудите, кому вообще сдался «Ваффл Хаус»? Теперь я буду ходить на бизнес-ланчи в самом Нью-чертовом-Йорке, кулинарном центре вселенной. Итан и Джесси могут до конца жизни фоткаться в сетевых забегаловках, но лично я отныне намерен обедать только в легендарных бистро и фудтраках с фермерской едой.

– Всегда мечтал побывать в Tavern on the Green[20]20
  Легендарный ресторан американской кухни, расположенный в Центральном парке на Манхэттене.


[Закрыть], – говорю я.

– Артур, у нас тридцать минут.

– Sardi’s[21]21
  Ресторан, расположенный в здании театра District неподалеку от Бродвея. Известен сотнями шаржей на звезд шоу-бизнеса, которыми украшены его стены.


[Закрыть]?

– Как насчет «Панеры»[22]22
  Panera Bread – сеть кафе-пекарен, специализирующаяся на качественном фастфуде для «белых воротничков».


[Закрыть]?

– Обожаю «Панеру», – ахаю я.

– Да, я заметила, – говорит Намрата, ссыпая обратно пригоршню сладкой кукурузы.

Пять минут спустя мы уже лавируем в толпе прохожих, а я не устаю изумляться, до чего девчонки преображаются вне офиса. Такие… открытые. До сегодняшнего дня информацию о Намрате и Джульетте я получал в основном из трех источников: 1) из инстаграма; 2) от мамы; 3) подслушал. Теперь же я знаю, что Джульетта занимается танцами, Намрата – вегетарианка, весь первый год они друг друга ненавидели, но потом стали закадычными подругами, бегают вместе по утрам и ходят есть капкейки, а еще ни одна из них не забила ни на одно домашнее задание ни на одном курсе. И это мы еще даже до кафе не дошли.

– Меня чуть не стошнило, – говорит Намрата Джульетте, пока мы занимаем очередь. – Я ему сто раз говорила, не надо их звать, но угадай что? Нет уж, с ночевками у Дэвида покончено. Я, конечно, человек широких взглядов, но порно с динозаврами – это уже за гранью.

Джульетта морщится.

– Фу-у-у.

– Погодите, кто такой Дэвид? И он что, реально любит порно с динозаврами?

Окей, минутка откровений: ненавижу, когда люди бросаются в разговоре незнакомыми именами, будто информация об их обладателях должна магическим образом подгрузиться мне в голову.

– Нет, не сам Дэвид, – принимается объяснять Джульетта. – А парни, с которыми он снимает квартиру.

– И они не то чтобы любят порно с динозаврами, – добавляет Намрата. – Но эти чуваки выпускают собственный – и я сейчас не шучу – порновебкомикс про динозавров. И это… Ладно, у себя в комнате пусть занимаются чем хотят. Но они же раскидывают свои чертовы наброски по всей гостиной. Я ему сто раз говорила: Дэвид, почему я должна с утра любоваться на дрочащего тираннозавра?

– Но… Лапы тираннозавра… – Джульетта выглядит озадаченной. – Как?

– Нет, серьезно, кто такой Дэвид? – повторяю я.

Намрату этот вопрос явно забавляет.

– Мой парень.

– У тебя есть парень?

– Да они уже шесть лет встречаются, – говорит Джульетта.

– Что?! Ты шутишь. – Я резко к ней оборачиваюсь. – Сейчас выяснится, что у тебя тоже есть парень.

– Нет, у меня девушка.

– Ты лесбиянка?

– Следующий! – кричит парень за стойкой.

Джульетта делает шаг вперед и заказывает суп, после чего бросает на меня взгляд через плечо.

– Ну, строго говоря, я асексуальный биромантик. Это значит…

– Знаю, знаю. Но ты никогда об этом не упоминала! Черт, вы вообще мне ничего не говорите.

– Почему же, – возражает Джульетта. – Мы говорим тебе перестать ловить ворон и заняться работой. Причем довольно часто.

– Но вы никогда не рассказываете о своей личной жизни. Я вам, значит, выложил всю подноготную про Хадсона – и даже не знал, что у тебя есть девушка! И уж точно не знал, что у Намраты есть парень, который рисует порно с динозаврами.

– Нет, это соседи Дэвида рисуют порно с динозаврами, – перебивает меня Намрата, отходя от стойки. – Разница существенная. Давай, Артур. Заказывай свой «Хэппи Мил» или что ты там собирался.

– Чего это сразу «Хэппи Мил»? Может, я возьму жареный сыр, как все нормальные взрослые люди.

Намрата похлопывает меня по макушке.

– Не мудри.

– Хадсон, – вдруг раздается искаженный динамиком голос, и я застываю.

Намрата и Джульетта застывают.

Весь мир застывает.

– Хадсон, ваш заказ готов.

– Артур. – Джульетта прижимает ладонь ко рту.

– Это не он.

– Откуда тебе знать?

– Это не может быть он. Такое было бы уже… чересчур. – Я мотаю головой. – Никаких шансов. Наверное, это какой-то другой Хадсон.

– Мы недалеко от почты, – замечает Джульетта. – Может, он здесь живет или работает. Имя не такое уж популярное.

– Надо проверить, – решительно заявляет Намрата.

– Да бросьте. Это уже ненормально!

– Еще как нормально. – Намрата без малейшей обходительности подталкивает меня к стойке выдачи. Там, спиной к нам, стоит парень в джинсах и облегающей рубашке-поло – белый, выше меня, цвета волос не видно из-за низко натянутой бейсболки. – Это он?

– Не знаю.

– ЭЙ, ХАДСОН, – громко говорит Намрата.

У меня сердце уходит в пятки.

Парень оборачивается с легкой тревогой на лице.

– Я вас знаю? – спрашивает он Намрату.

Это не он.

Не Хадсон. То есть да, это очевидно Хадсон – по крайней мере, он откликается на Хадсона, – но это не мой Хадсон, если моего Хадсона вообще так зовут.

У меня начинает кружиться голова. Этот Хадсон тоже ничего: выразительные скулы и просто невероятные брови. Теперь он смотрит на нас с выражением явного недоумения, а я готов провалиться сквозь землю.

– Хадсон. Из летнего лагеря? – без запинки спрашивает Намрата.

– В жизни не был в летнем лагере.

– Ох, простите. Наверное, я обозналась.

– А вашего знакомого тоже зовут Хадсон?

– Ага, – отвечает Намрата, глазом не моргнув. – Хадсон Панини.

Какого черта? То есть Намрата только что на полном серьезе изобрела друга из летнего лагеря и назвала его Хадсоном Панини?!

– Ух ты. Звучит куда эпичнее, чем Хадсон Робинсон.

– И не говорите. – Намрата хватает меня за руку. – Ну, удачи с вашими тостами, Хадсон Робинсон.

– Я заказывал панини, – отвечает тот растерянно, но мы уже на полпути к столику, за которым нас ждет Джульетта.

– Ну?! – спрашивает она, как только мы плюхаемся на стулья.