Электронная библиотека » Адольф Демченко » » онлайн чтение - страница 7


  • Текст добавлен: 29 марта 2016, 01:00


Автор книги: Адольф Демченко


Жанр: Языкознание, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 7 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Учебников и необходимых пособий явно не хватало, особенно это касалось естественных наук. Учитель физики и математики М. И. Смирнов электрическую машину, например, получил «от неизвестного» в июле 1842 г.,[221]221
  Там же. Д. 1550.


[Закрыть]
и если бы не случай, ученики так никогда и не увидели бы действие искусственного электрического разряда. Выше приводились данные об отсутствии в семинарии элементарных инструментов для математических измерений. Другой любопытный случай относится к 1846 г., когда учитель по сельскому хозяйству обратился к начальству с просьбой приобрести во врачебной управе для уроков по зоологии человеческий скелет. Иаков наложил следующую резолюцию: «Просить управу уступить скелет для семинарии в пользу науки, но предварительно и частно осмотреть скелет, полон ли он, хорошо ли сложен и стоит ли того, чтобы такой иметь при учебном заведении». Из щекотливого положения со скелетом выручила сама врачебная управа, которая скелета «не уступила», а потребовала за него 10 рублей. На это, может быть, и рассчитывал преосвященный, потому что семинарское начальство прописало: «Поелику как суммы на покупку означенного предмета не имеется в правлении семинарии, так и без разрешения высшего начальства нельзя приобретать означенного скелета, то оставить пока без исполнения впредь до новых распоряжений и постановлений касательно естественной истории».[222]222
  Там же. Д. 1950. Л. 256, 307 об.


[Закрыть]
Ясно, что при таком отношении к делу преподавателям семинарии работать было нелегко.

Кандидаты и даже магистры духовных академий, поселившись в саратовской глуши, быстро теряли свою учёность и погружались в мир тусклых служебных и семейных забот. Чернышевский ежедневно видел перед собой людей, которые уже не проявляли потребности вырваться за пределы семинарской лекции и не поддавались ни на какие советы и уговоры – даже идущие со стороны начальства – заняться богословскими науками серьезнее. Исключением был Г. С. Саблуков, преподаватель гражданской истории и татарского языка. Епископ Иаков, прочитав извещение от 27 апреля 1845 г. о составленном учителем Воронежской семинарии А. Данским руководстве к изучению русской словесности для воспитанников духовных семинарий, обратился к своим подчинённым с призывом: «Пора и нашим наставникам писать книги. Синайский это сделал. Саблуков трудится с похвалою. За прочими остановка по сей части».[223]223
  Там же. Д. 1855. Л. 105 об.


[Закрыть]
Впрочем, приглашая к издательской деятельности, Иаков в то же время отказывал в материальной поддержке, и в результате тормозил дело, к которому призывал. Преданный науке, Саблуков такой помощи не требовал, и это особенно устраивало преосвященного. Синайский же напечатал свой российско-греческий словарь полностью за свой счет, и когда он в 1847 г. попросил Иакова о пособии «для покрытия больших моих издержек при издании сего словаря», тот отвечал: «Книга эта очень полезна для учебных заведений, в которых преподается греческий язык. Предписать начальникам духовных училищ позаботиться о распространении сей книги между учениками. Наставники семинарии также должны позаботиться о внушении ученикам пользы приобретения российско-греческого словаря». По существу, это был отказ, облаченный в комплиментарную форму. А сменивший Иакова епископ Афанасий ограничил и самую продажу словаря Синайского на том основании, что «в наших училищах, где греческий язык изучается только аналитически, употребление словаря русско-греческого весьма незначительно».[224]224
  Там же. Д. 1912. Л. 30, 33–34.


[Закрыть]

«Дрязги семинарские», о которых Чернышевский писал А. Ф. Раеву, возникали не только из «перлов» преподавательских, но и подробностей ученической жизни бурсаков. Семинарский архив фиксировал далеко не все происшествия, к тому же многие документы утеряны, однако и сохранившиеся материалы вполне доносят затхлый воздух семинарской среды и позволяют развернуть употреблённую Чернышевским характеристику в её исторической достоверности.

Согласно инструкции, бурсаки, то есть живущие в семинарском общежитии «казённокоштные» ученики, обязаны были вставать в 6 часов утра, следующий час назначался «на молитву» и завтрак. С 8 до 12 – занятия в классе (в 1845 г. уроки стали начинаться с 9 утра). После двухчасового перерыва на обед занятия продолжались еще два или четыре часа. Остальное время отводилось на молитвы, домашние занятия, прогулку и ужин. В 10 вечера учеников укладывали спать. Особым пунктом отмечено: «Часы отдыха не должны быть проводимы в совершенной праздности и должны иметь свой род занятий, состоящих из невинных и занимательных разговоров, или в чтении удобнейших для разумения и невредных для нравственности книг», музыка и пение дозволялись «только духовные и благопристойные». Строго воспрещалось посещение» театра и других «каких-либо худых общественно-подозрительных домов», нюхание и курение табаку, своевольные отлучки, грубость, дерзость.[225]225
  Там же… Д. 1852 Л. 4–6, 8.


[Закрыть]
Курение было запрещено в сентябре 1841 г., после того как однажды один из священников (Иоанн Викторов из слободы Александров Гай) явился к епископу Иакову «смердящим трубкою». «Зараза эта трубочная, – с возмущением писал Иаков, – должна происходить от невнимания начальства к образу жизни учеников по семинарии». По распоряжению епископа все ученики и преподаватели семинарии дали подписку «не курить табак».[226]226
  Там же. Д. 1383.


[Закрыть]
Замеченный «в трубокурстве» одноклассник Чернышевского Василий Никольский был в октябре 1845 г. «оштрафован 2-х дневным заключением в карцер и записью в книге поведения».[227]227
  Там же. Д. 1896. Л. 25. Поведение Николая Чернышевского отмечено здесь как «очень хорошее» (Л. 7 об.).


[Закрыть]
Цитированная выше инструкция для семинаристов вовсе не ограничивалась утверждением определённого распорядка дня – она призвана «споспешествовать развитию религиозного чувства, утверждению духа благочестия и истреблению всех пороков в учениках».

Главной заботой надзора было чтение семинаристов. Книги «бесполезные, тем более вредные, – говорилось в инструкции, – как то журналы, повести, романы и т. п. немедленно отбирать и представлять инспектору».[228]228
  Там же. Д. 1852. Л. 6.


[Закрыть]
Это распоряжение выполнялось особо тщательно. «Начальство, – вспоминал современник, – запрещало нам читать светские книги, считая их или ненужными для нашей будущей деятельности, или развращающими нас, и если, бывало, инспектор семинарии архимандрит Тихон увидит у какого-нибудь ученика светскую книгу, то возьмет её и никогда уже не отдаст, поэтому мы читали светские книжки украдкой и льнули к ним как к запрещённому плоду».[229]229
  Лебедев А. К биографическому очерку Г. Е. Благосветлова // Русская старина. 1913. Февраль. С. 363. Ошибка: Тихон был иеромонахом.


[Закрыть]
«В руках семинаристов, – писал Чернышевский, – бывало очень мало книг», их жизнь характеризовалась «совершенною беспомощностью в деле своего развития», положением «невообразимо стеснённым во всех возможных отношениях» (X, 16; VII, 725).

Архивных материалов о составе семинарской библиотеки и её читателях сохранилось очень немного. Больше сведений об ученической библиотеке, в которой выдавались учебные книги. Что касается «светской литературы», то данные о ней чрезвычайно скупы, разрозненны, случайны. За уволившимся в январе 1847 г. профессором П. Смирновым числились, например, «Сочинения Жуковского», часть 3-я (1835), а за И. Г. Терсинским книги: «Царствование Петра II» Арсеньева, «Учебная книга Российского судопроизводства», «Начальные основания политической экономии» Сея, «Дух законов» Монтескье, «О народном благосостоянии» Ландердана.[230]230
  ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 2224. Л. 39 об., 293 об.


[Закрыть]
В 1842–1843 гг. для библиотеки были выписаны «История государства Российского» (соч. Н. М. Карамзина, изд. 5, в трёх книгах, заключающих в себе 12 томов), «История Петра Великого» (соч. Н. Полевого, в 4 томах, на лучшей веленевой бумаге). В представленном Вольским училищным начальством Саратовской губернии реестре книг упомянуты «Басни Крылова» (издание не обозначено). Скудны сведения и о периодических изданиях. Епископ Афанасий на журнале семинарского правления о выписке на 1848 г. журнала «Отечественные записки» и газеты «Московские ведомости» дал резолюцию приобрести только «Московские ведомости», а на следующий год «Отечественные записки» всё же были выписаны.[231]231
  ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1528. Л. 91; Д. 1611. Л. 37; Д. 2278. Л. 128; Д. 2224. Л. 289;Д. 2213. Л. 17 об.


[Закрыть]

Состоял ли Чернышевский читателем семинарской библиотеки, остаётся неизвестным. А. Лебедев, смотревший ещё до революции черновые записные книги библиотеки, утверждал, что Чернышевский ею не пользовался.[232]232
  Лебедев А. К биографии Н. Г. Чернышевского // Исторический вестник. 1909. № 12. С. 1001.


[Закрыть]

Способы наказания за нарушение правил в инструкциях не объявлялись. Они вырабатывались всякий раз индивидуально и зачастую прямо зависели от характера инспектора Тихона, проявлявшего не свойственную ему в других делах изобретательность. Чаще всего он прибегал к заключению ученика в «уединённую комнату», как он нередко называл карцер, лишению пищи, не брезговал розгами. Судя по его еженедельным отчетам о поведении учеников, больше всего Тихона выводил из себя не сам проступок, а непокорность и дерзость провинившегося. Пользуясь услугами «ябедников», инспектор всегда был в курсе всех происшествий и редкое оставлял без последствий. Например, вечером 14 декабря 1844 г. ученики высшего отделения Александр Феликсов и Гермоген Конвоксов «отлучались из казённого корпуса в театр, откуда возвратились в 12 полуночи», а уже утром 15 декабря Тихон доносил об этом в семинарское правление, и ученики были наказаны «3-дневным уединением и записью в книге поведения».[233]233
  ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1733. Л. 33, 34.


[Закрыть]

Первой жертвой Тихона в год, когда Чернышевский только-только переступил порог семинарии, оказался лучший ученик семинарии Г. Е. Благосветлов: «8-го числа текущего сентября вечером, – писал инспектор в 1842 г., – я нашёл и изобличил в нетрезвости ученика среднего отделения семинарии Григория Благосветлова, который на другой день после того оказал ещё грубость. Прошу правление сделать по сему своё распоряжение». Правление постановило: «Лишить Благосветлова казённого содержания». И хотя подобных нарушений с его стороны больше не наблюдалось и в годичной ведомости за 1842–1843 учебный год его поведение означено как «очень хорошее»,[234]234
  Там же. Д. 1467. Л. 44; Д. 1654 Л. 32.


[Закрыть]
быстрая расправа, последовавшая за первую же провинность по отношению к одному из лучших учеников, не могла не поколебать 18-летнего юношу в правильности избранного пути священнослужителя. То было первое, зафиксированное документами столкновение Благосветлова с семинарской властью, и не исключено, что именно этот случай послужил толчком извне, укрепившим решение Благосветлова оставить семинарию.

Объектом жестокой инспекторской расправы в 1843 г. стали соученики Чернышевского Александр Разумовский и Козьма Канаев. 5 марта они подали на имя епископа прошение, в котором описали формы и способы инспекторского надзора за учениками: «Отец инспектор семинарии иеромонах Тихон, имея какое-то обыкновение показывать себя тщательным в наблюдении за нравственностью учеников семинарии, вместо законами дозволенных средств употребляет к тому неумеренную жестокость. Он избирает учеников слабой нравственности, которые в облегчение своей нескромности, а может быть и беспорядков по жизни, стараются выказывать себя ему верными, доносят ему, что только могут выдумать, и отец инспектор жестокостью своею, по их ябедам, мало того что ослабляет учеников в учении, но даже отнимает у них и последнюю возможность к тому, наказывая жестокими телесно ударами». Далее ученики жаловались, что Тихон, опираясь на доносы ябедников, приказал их высечь – первого дважды, а второго трижды. Однако ябедники не унимались и донесли Тихону, будто Разумовский и Канаев вместе с другими учениками присутствовали на кулачном бою. «Оказав на некоторых жестокость», инспектор приказал обоих вытащить «из класса в продолжение часов занятий, обманом вызывая из оного – под предлогом приезда родственников, – и мы едва могли вырваться из рук его приверженцев, так что с первого из нас ученик Семен Успенский снял тулуп, пустив его в одном халате при известной сырости погоды и вредной для здоровья каждого». Оба пострадавших надеялись найти в епископе «единственного покровителя и защитника», который сможет «ограничить настоящую жестокость отца инспектора». В резолюции Иакова от 5 марта говорилось, чтобы просители «не дерзали подавать повода начальству дурными своими поступками не только наказывать их, но и гневаться на них», а инспектор, прибегая впредь к телесным наказаниям, «должен совещаться с ректором и докладывать предварительно мне».[235]235
  Там же. Д. 1663.


[Закрыть]

Епископская резолюция, несмотря на выговор ученикам, на первый взгляд казалась их победой, но Тихон не смирился с поражением, и его быстрое наступление привело к самым неожиданным для наивных жалобщиков результатам. 11 марта Тихон направил в семинарское правление объяснительную записку. По инспекторской версии, никаких «доверенных ябедников» у него нет, и оба ученика, вызванные из класса «для спроса» об участии в кулачном бою, «оказали публично самое грубое неповиновение». О жестоком наказании, которому их подвергли до известия о кулачном бое, инспектор умалчивает: было что скрывать! Подав жалобу, оба ученика, по уверению Тихона, «перестали ходить в класс и вот более недели не являлись ни в класс ни ко мне после неоднократных с моей стороны требований. Сверх сего, с тех пор, как Разумовский и Канаев подали на меня жалобу, вообще в учениках низшего отделения семинарии стали очень явно обнаруживаться предо мною особенные признаки своеволия, неуважения и непослушания: иные из них, проходя мимо меня, смотрят с значительною отвагою и улыбкою, других, замеченных в шалостях и опущении классов, зовёшь к себе, а они не повинуются и не приходят; один из учеников среднего отделения уже грозил мне бумагою к высшему начальству за то, что я в записке о поведении за прошедший месяц февраль отметил его: своеволен и непослушен».[236]236
  Речь идёт об Александре Семихатове, оштрафованном за это «голодным столом в течение 4-х дней» (там же. Д. 1632 Л. 22–23).


[Закрыть]
Инспектор объяснял, что применяет «такие наказания, которые не возбранены семинарским уставом, какие повсюду употребляет благонамеренная власть родительская, бесспорно данная семинарскому начальству, и без употребления которых, как свидетельствует опыт, вовсе нет возможности содержать, особенно ещё малосмысленных мальчиков, в спасительном страхе и благочинии». На другой же день, 12 марта, семинарское правление вынесло определение: «Учеников Разумовского и Канаева за означенные поступки в записке отца инспектора наказать семидневным уединённым заключением, что и означить в книге поведения».[237]237
  Там же. Д. 1632. Л. 26–27, 62. См. также: Чернышевская. С. 69–70.


[Закрыть]

Завершением всей истории с протестом было исключение Разумовского и Канаева из семинарии сразу же по окончании учебного года – 14 июля.[238]238
  Там же. Д. 1646. Л. 39, 44.


[Закрыть]
Разумеется, Иаков не мог не знать о проведённой инспектором акции против восставших семинаристов, и его резолюцию от 5 марта следует рассматривать как ловкий тактический ход, рассчитанный на поддержание среди учеников своей популярности справедливого владыки.

Как видно из приведённых документов, дело Разумовского и Канаева сразу вышло за пределы канцелярской переписки и стало предметом оживлённого обсуждения среди учеников всей семинарии. Одни поддерживали дерзких протестантов (например, Александр Семихатов), другие (Семён Успенский) выступали на стороне властей. Последствия борьбы враждующих группировок еще долго, по-видимому, сказывались на взаимоотношениях семинаристов. «А уж в семинарии что делается, и не знаю, – писал Чернышевский А. Ф. Раеву 3 февраля 1844 г. – Было житьё раньше, а ныне уж из огня да в полымя. Об учениках уже и говорить нечего: в класс не пришел – к архиерею. Но и между собою перекусались» (XIV, 6). Трудно отделаться от впечатления соотнесённости слов Чернышевского с отзвуками нашумевшей истории с протестом, хотя, разумеется, они явились обобщением не одного этого происшествия.

Семинарский архив сохранил ещё один случай решительного выступления против инспектора. Автором жалобы и на этот раз явился соученик Чернышевского – Федор Залетаев. 28 октября 1843 г. епископ читал: «Небезвестно Вашему уже Преосвященству жестокости отца инспектора семинарии, каковую Вы благоволили ограничить в марте месяце сего года. А ныне он, по-прежнему имея ябедников, и сам вступил в ябедничество, сколь возможно вымышляя вины на учеников перед отцом ректором». Залетаев писал, что однажды по болезни пропустил урок и «был подвержен наказанию служить в столовой, стоять в оной на коленях, заключению в сторожескую камеру и телесному наказанию при отце ректоре». Наказание было особо жестоким, жалуется Залетаев, «так как сторож, избранный ими для наказывания, принёс одних лоз целое беремя для одного меня и переменными наказывал». В результате он неделю не ходил на уроки, а инспектор за эти новые пропуски занятий грозит «исключением из семинарии с худым поведением». Иаков написал на прошении: «За строгость начальство надобно благодарить. От строгости хорошая нравственность. Но с позволения ли ректора был сей ученик наказываем розгами. О сем представить мне отзыв со справкою о сем ученике». В позиции епископа заметен шаг назад в сравнении с резолюцией от 5 марта, в которой он требовал, чтобы не только ректора, но и его самого предварительно ставили в известность о каждом случае телесного наказания. Кроме того, в прошении Залетаева ясно сказано, что экзекуция проводилась в присутствии ректора, и вопрос Иакова лишь выдаёт стремление к формальному соблюдению справедливости. Между тем семинарское начальство известило преосвященного, что Залетаева наказали с позволения и в присутствии ректора «слегка отеческим духом» за пропуски уроков и богослужения «по лености» и что сей ученик «духа ленивого и упорного». 6 ноября епископ вынес окончательную резолюцию по делу Залетаева: «Следовательно, Залетаев достойно и благонамеренно наказан как опускавший классы и церковное богослужение по лености. Следовало бы Залетаева как за сей поступок, так преимущественно за бранные, законом воспрещаемые слова, употреблённые на начальство в прошении, исключить из семинарии, но, снисходя к юности и неопытности, оставить Залетаева в семинарии в надежде, что он исправится и принесёт плоды доброго поведения как вразумлённый начальническим взысканием». 20 июля 1844 г. Залетаев был уволен из семинарии.[239]239
  Там же. Д. 165. Л. 1–6; Д. 1784. Л. 35. В документах 1849 г. Залетаев однажды упомянут как писец Аткарского земского суда Саратовской губернии (там же. Д. 2477. Л. 108 об. – 109).


[Закрыть]
После этой расправы жалоб на семинарское начальство со стороны учеников более не поступало.

Из соучеников Чернышевского в инспекторский кондуит за январь – февраль 1844 г. попали Николай Архангельский и Леонтий Кедровский («грубы и к праздношатательству склонны», наказаны соответственно 3– и 2-дневным «голодным столом»), Василий Промптов и Лев Предтеченский («на прошедшей сырной неделе были пьяны и произвели полное бесчинство и буйство», наказаны первый «7-ми дневным уединённым карцером», второй «лишением казённого содержания»), Иван Крылов («неоднократно по своеволию ночевал вне семинарского корпуса и обнаруживает дух дерзкий», наказан «4-х дневным уединением в карцере»), Никифор Рождественский («грубый и оказывает непокорность», наказание: «иметь в виду по окончании года»). В феврале 1844 г. Лев Предтеченский, Николай Архангельский и Николай Царевский вызывались даже в полицейский участок «для спроса при своём депутате по делу губернского секретаря Ивана Васильева Родникова о нанесении ему и жене его Александре Андреевой ругательств». Против фамилии Хрисанфа Тихомирова, замеченного в декабре того же года пьяным, епископ написал в журнале протоколов семинарского правления: «Тихомирова подготовлять в солдаты. Там трезвости доведут до высшей степени благопопечительностию начальства».[240]240
  Там же. Д. 1733. Л. 1, 11, 15, 31; Д. 1783. Л. 4–5 (представителем-депутатом от семинарии был назначен Г. С. Саблуков); Д. 1694. Л. 253.


[Закрыть]

В семинарской летописи времён Чернышевского заметное место занимает дело Александра Фиолетова, учившегося с Чернышевским в одном классе. Сам Фиолетов пояснил в прошении от 9 февраля 1845 г., что 23 декабря прошедшего года «по неизвестным обстоятельствам» в доме его отца, Ильинской церкви заштатного дьякона Емелиана Фиолетова, полиция произвела обыск, а 3 января он, Александр Фиолетов, оказался арестованным. Ему поставили в вину переписывание трёх просьб, поданных в разное время к губернатору и прокурору «от мещанки Кокуриной, ищущей вольности людей из помещичьего владения, с показанием в каждой вместо себя сочинителем другого сословия разных лиц». В ходе следствия стали известны имена тех, кому Кокурина «искала вольности» – крепостные крестьяне Осип Дмитриев и его жена Василиса Никифорова, принадлежавшие помещице Ченыкаевой. Ученик семинарии оказался вовлечённым в политическое дело, и епископ Иаков, не дожидаясь окончания следствия, немедленно распорядился «обязать подпискою всех учеников семинарии и училищ не писать никому прошений – не только не рукоприкладствовать, но вообще не вмешиваться в чужие дела. Затем ученика Фиолетова исключить из семинарии в епархиальное ведомство». 9 февраля семинарское правление исполнило резолюцию преосвященного, и среди расписавшихся под обязательством – автограф Николая Чернышевского.[241]241
  Там же. Д. 1769. Л. 20 об.


[Закрыть]

Вины Александра Фиолетова следствие не установило. «Бумаги не дельные писаны моим отцом, а я тут ни при чём», – объяснял он семинарскому начальству. Иаков был непреклонен. В течение трёх последующих лет Фиолетов пытался доказать, что стал жертвой недоразумения, и только в ноябре 1848 г. новый епископ разрешил принять его в среднее отделение семинарии.[242]242
  Там же. Л. 45 и сл. Александр Фиолетов благополучно окончил семинарию и дослужился до сана протоиерея Саратовского женского монастыря (См.: Сар. еп. вед. 1889. № 21. С. 582).


[Закрыть]
«Безвинно виноватый» Александр Фиолетов должен был запомниться Чернышевскому как пример несправедливой расправы.

Наиболее распространённым проступком семинаристов было пьянство. «В продолжение последних пяти месяцев, – писал Иаков на книге протоколов семинарского правления 29 января 1843 г., – более было пьяных из учеников богословия, нежели по всей семинарии в продолжение истекших пяти лет».[243]243
  ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1853. Л. 23 об. – 24.


[Закрыть]
Бывшему саратовскому семинаристу запомнились строки разудалой семинарской песни:

 
Неужели в самом деле
Всё над книгами коптеть?
Чёрт возьми со всем ученьем
В четырёх стенах сидеть…
Трубки в зубы, пойдём в поле
И мученье всё запьём,
Запоём мы на раздолье
Про житьё-бытьё своё…
Нальём в чашу круговую
Пуншу, мёду-аромат,
Грянем песню удалую,
Грянем дружно на народ.[244]244
  Справочный листок г. Саратова. 1863. 17 марта. № 55.


[Закрыть]

 

Однако несмотря на строгости, пьяных бурсаков не убавлялось. «В моё время в Саратовской семинарии, – писал Чернышевский, – никакое сходбище семинаристов не могло не быть попойкою» (X, 18). Он, по утверждению мемуаристов, сам был неоднократным свидетелем посещений семинаристами кабаков.[245]245
  Воспоминания (1982). С. 44.


[Закрыть]
«Спивались с кругу» многие из способнейших учеников, напоминая судьбу врача Ивана Яковлева из автобиографических заметок Чернышевского.

Если бурсаку случалось заболеть, то лечили его в семинарской больнице всегда одними и теми же средствами – «„микстурой”, – какая, я не знаю, – писал Чернышевский впоследствии, – но одна микстура <…> от чахотки до тифа» (I, 601). Постоянным лекарем в семинарии числился А. Д. Покасовский.[246]246
  А. Д. Покасовский (1795–1851) в 1820 г. окончил Петербургскую медико-хирургическую академию в звании лекаря второго отделения и определён уездным врачом в г. Вольск Саратовской губернии. В 1824 г. произведён в штаб-лекари, в 1830 переведён медиком в Саратовскую Александровскую больницу, а через год – в семинарию (ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1713. Л. 47). После его смерти врачом в семинарской больнице стал А. Д. Малаховский.


[Закрыть]
Одно время он совмещал службу с врачеванием в Александровской больнице, но в 1843 г. был уволен оттуда за причастность к злоупотреблениям. В семинарии на медицину отпускали самые незначительные суммы, и Покасовскому только поэтому удавалось сохранить здесь свой послужной формуляр от нежелательных пометок. Его ежемесячные рапорты (для примера взят январь 1844 г.) неизменно заканчивались следующим примечанием, которое можно отнести к перлам бюрократического стиля: «Причислив к состоявшим от декабря 1843 г. 3-м прибывших в течение генваря м-ца 1844 г. 20-ть и разделив сумму на число умерших 0, выйдет, что в Саратовской семинарской больнице из 23-х человек не умерло ни одного». Насколько бедно содержалась больница, свидетельствует, например, рапорт штаб-лекаря от 7 ноября 1845 г.: «Больные мальчики, поступающие в больницу из духовных училищ, не имеют больничного платья и обуви, как-то: ни летних, ни зимних халатов, ни туфлей, ни чулков, а потому и больные и выздоравливающие ходят не только в комнате больничной босиком, но и выходят в ретроградное место в таком положении. А результат этого недостатка есть тот, что выздоравливающие больные беспрестанно простуживаются, получают не только возврат болезни, но и другие болезни с жесточайшими припадками, угрожающими опасностью жизни, а потому число больных может увеличиться до того, что и поместить их в больнице не будет возможности и дабы впоследствии времени от значительной смертности не впасть мне под законную ответственность, обстоятельство это имею честь представить семинарскому правлению на благоусмотрение».[247]247
  ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1720; Д. 1818. Л. 100; Д. 1932.


[Закрыть]
Однако существенных перемен не происходило, и всё оставалось по-прежнему: на 12 кроватей укладывалось более 20 больных, и бурсаки даже зимой вынуждены ходить босиком «не только в комнате больничной».

Полуголодное «казённокоштное» существование, постоянная материальная нужда неизменно сопровождали бурсака во всё время его семинарской жизни. «Ничто не может сравниться, – свидетельствовал Чернышевский, – с бедностью массы семинаристов. Помню, что в моё время из 600 человек в семинарии только у одного была волчья шуба – и эта необычайная шуба представлялась чем-то даже не совсем приличным ученику семинарии, вроде того, как если бы мужик надел бриллиантовый перстень» (X, 17). «Бурса и грязные её комнаты и дурная провонялая пища – рай в сравнении с светскими казённо-учебными заведениями» (XIV, 77), – писал Чернышевский в 1846 г., а по поводу гоголевских описаний семинаристов ввёл в свой учебник по русской грамматике, который задумал в 1850-х годах, следующие строки: «Бедные, жалкие люди эти несчастные бурсаки, у которых вся молодость в том только и проходит, что они голодают, собирают подаяние да терпят розги и побои» (XVI, 327).

За 1842–1845 гг. бурсакам, как показывают документы, только однажды заменили одежду – в январе и мае 1845 г. выдали новые сапоги, суконные сюртуки с брюками и сатиновыми жилетами, новые картузы, две рубахи и две коленкоровые косынки.[248]248
  Там же. Д. 1903.


[Закрыть]
Николая Чернышевского товарищи называли между собою «дворянчиком» за приличную одежду и принадлежность его отца к начальствующему духовенству.[249]249
  Воспоминания (1982). С. 42.


[Закрыть]
В пухово-сером цилиндре и сером костюме,[250]250
  Воспоминания (1982). С. 124.


[Закрыть]
ухоженный и обласканный заботами матери, воспитанный в строгих нравственных правилах, он, конечно, был совершенно избавлен от тягостей бурсацкой полусиротской жизни и их последствий. «Девственная скромность, чистота сердца, легкая застенчивость, нередко выступавшая румянцем; вдумчивость или углубление в самого себя; молчаливая приветливость ко всем и каждому: всё это резко выделяло его из круга семинарских товарищей, которые, ради того, и называли его красной девицей».[251]251
  Палимпсестов Ив. Н. Г. Чернышевский. С. 555.


[Закрыть]
Но его любили – за выдающиеся способности, знания, готовность прийти на помощь, скромность и простосердечие, доброту, «это был умный, кроткий, добрый, любящий и всеми любимый товарищ».[252]252
  Воспоминания (1982). С. 136


[Закрыть]
Тем более должны были резко бросаться ему в глаза тёмные стороны быта семинаристов.

Отмечаемая мемуаристами вдумчивость, самоуглубленность выдавали напряженную работу мысли. Внешне это выражалось в блестящих успехах по овладению премудростями семинарских наук. Уже на первых (декабрьских 1842 г.) экзаменах было отмечено: «…по словесности – способности весьма хорошие, прилежание отлично ревностное, успехи отлично хорошие», «по латинскому языку успехи весьма хорошие», «по всеобщей истории, православному исповеданию прилежание и успехи отличные», «по греческому языку успехи отлично хорошие», «по алгебре и геометрии успехи очень хорошие», «по татарскому языку прилежание и успехи хорошие». В итоговой ведомости за 1842/1843 учебный год его имя стояло первым среди учеников первого разряда: «Способностей и прилежания отлично ревностных, успехов отличных, поведения весьма скромного». В последующие годы Чернышевский снова был первым. В рапорте на имя Иакова от 23 декабря 1843 г. имя Чернышевского отмечено среди учеников, «оправдывающих труды гг. наставников» и способностями и успехами по всем предметам заслуживающих «особенное внимание». По результатам летних испытаний за 1843/1844 учебный год он переведён в среднее отделение с аттестацией: «Способностей отличных, прилежания ревностного, успехов отличных, поведения очень хорошего». «За отличные успехи в науке и доброе поведение» в то лето он был награжден в числе 29 лучших учеников семинарии книгой. Из его класса этой чести удостоились Дмитрий Орлов, Михаил Левитский 1-й, Фёдор Мансветов и Фёдор Палимпсестов. 1844/1845 учебный год он окончил «при способностях, прилежании и успехах отлично хороших и поведения весьма хорошего». В ведомостях последних для него декабрьских 1845 г. испытаний отмечено: «По психологии и латинскому языку способностей прилежных и успехов отлично хороших», «по церковно-библейской истории способностей и успехов очень хороших, прилежания постоянно усердного», «по классу Священного Писания и герменевтики прилежания очень ревностного, успехов очень хороших», «по греческому языку прилежания отлично ревностного, успехов отличных», «по геометрии и физике успехов очень хороших», «по татарскому языку прилежания и успехов отлично хороших», «по немецкому языку успехов весьма хороших».[253]253
  ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1506. Л. 1–3, 4 об., 15 об.; Д. 1654. Л. 56 об. (по успеваемости все ученики делились на три разряда); на декабрьских испытаниях 1843/1844 учебного года: «по словесности способностей отлично хороших, прилежания примерно ревностного, успехов отлично хороших», по чтению святого писания успехов весьма хороших», «по латинскому языку успехов отлично хороших», «по всеобщей истории, по предмету о богослужебных книгах и греческому языку успехов весьма хороших», «по татарскому языку прилежания и успехов очень хороших» (Д. 1660. Л. 54–55, 57, 74, 82–83, 89 об., 87; Д. 1791. Л. 55 об.; Д. 1790. Л. 67 об.; Д. 1886. Л. 46 об.–47. Декабрьские испытания 1844/1845 учебного года прошли для Чернышевского не менее успешно: «по логике и латинскому языку способностей отличных, прилежания неутомимого, успехов блистательных», «по классу святого писания и греческого языка прилежания очень ревностного, успехов весьма хороших», «по церковно-библейской истории способностей и успехов очень хороших», «по русской истории прилежания постоянного, успехов очень хороших», «по татарскому языку прилежания и успехов отлично хороших». Имя Чернышевского занесено в представление епископу 11 января 1845 г. в числе десяти лучших учеников (Д. 1767. Л. 46–49, 58, 70 об.); Д. 1892. Л. 51, 55, 62, 63, 80, 86.


[Закрыть]

Столь успешное овладение семинарской учебной программой шло первоначально от желания вникнуть в сущность богословия как системы воззрений, а затем превратилось, по-видимому, в привычку первого ученика. Схоластические упражнения в правилах хрий, как об этом говорилось выше, не удовлетворяли пытливого юношу, а насаждение узкорелигиозной тематики не давало простора для размышлений. Возвращая, например, ученические тетради после декабрьских экзаменов 1844 г., епископ Иаков потребовал, «чтобы более было составляемо сочинений по церковной и библейской истории. Не без удовольствия, – продолжал преосвященный, – я заметил, что ученики улучшают почерк письма. Это нужно особенно в теперешнее время. Из наших учеников должны быть учители для сельских школ. Там процветает сельская школа, где учитель прекрасно пишет».[254]254
  Там же. Д. 1767. Л. 65.


[Закрыть]
Чернышевского вовсе не привлекала перспектива учительства в сельских духовных учебных заведениях, а почерку он никогда не уделял должного внимания, неоднократно получая замечания на этот счет. Поначалу юноша стремился постигнуть глубины богословских учений, чтобы с помощью научных приёмов исследования приобрести прочное миросозерцание, о чём свидетельствуют ученические сочинения 1843–1845 гг.[255]255
  Сообщение Духовникова о существовавшем будто бы рапорте учителя словесности в семинарское правление по поводу сочинений Чернышевского как образцовых и распоряжении Иакова о хранении этих работ в библиотеке семинарии документами не подтвердилось. А. А. Лебедев, специально разбиравший семинарские рукописи в библиотеке с целью отыскать среди них сочинения Чернышевского, писал, что таковых не обнаружил (Исторический вестник. 1909. № 12. С. 1002).


[Закрыть]

В сочинении «Самые счастливые природные дарования имеют нужду в образовании себя науками» (1843) юный автор выразил глубокое убеждение в могуществе науки, способной, по его мнению, содействовать прежде всего задачам нравственного воспитания.[256]256
  Звенья. 1950. № 8.


[Закрыть]
Подобные рассуждения содержатся в сочинении «О следствиях книгопечатания» (1843). «Типографии, – писал здесь Чернышевский, – умножив до невероятности число книг и уменьшив чрезвычайно их цену и сделав чрез то науки более доступными каждому, принесли тем неоценимую доселе пользу», «важна также польза книгопечатания в том отношении, что оно установило авторские права и посредством его писатели, дотоле жившие почти только милостынею вельможи, если не имели других источников дохода, кроме своих сочинений, стали хотя немного обеспечены на счёт своего состояния» (XVI, 371). В другом сочинении – «Образование человечества зависит от образования молодого поколения» (1845) – читаем: «Знание – это неисчерпаемый рудник, который доставляет владетелям своим большие сокровища, чем глубже будет разработан». Молодёжь должна правильно, разумно распорядиться этой сокровищницей, и тем самым она окажет «величайшее влияние и на будущие успехи человечества на пути образования». Такая роль побуждает «всеми силами стремиться к просвещению, быть самим ревностными и неутомимыми деятелями на поле знания» (XVI, 382, 383).


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации