Текст книги "Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)"

Из преподавателей семинарии Чернышевский отличал Гордея Семёновича Саблукова (1804–1880). Сын священника, он после окончания Оренбургской семинарии поступил в Московскую духовную академию и со званием кандидата 13 августа 1830 г. «определён на класс гражданской истории и еврейского языка в Саратовскую семинарию». С тех пор он неоднократно исполнял должности профессора философии, назначался в 1838 г. инспектором семинарии.[290]290
  ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1453. Л. 74 об.–75.


[Закрыть] В Саратов Саблуков прибыл в январе 1831 г. и уехал из города в 1849 г., будучи отозванным на преподавательскую должность в Казанскую духовную академию.[291]291
  Михайловский Г. Открытие Саратовской духовной семинарии (26 октября 1830) // Сар. еп. вед. 1866. № 32. С. 1029–1030.


[Закрыть]

В памяти мемуаристов Саблуков остался незаурядной личностью, тружеником науки, человеком чести и долга. К семинарским обязанностям он относился с безукоризненной аккуратностью. Требовательный к себе и безусловный для исполнения, он и к другим подходил с теми же мерками, и не всем приходилась по нраву его строгость. «Саблуков был эгоист, – писал один из современников, – человек самоуверенный; слово его – закон, но очень умный. Он иногда смешил нас своими остротами. „Садись дерево на дерево”, скажет он бывало ученику, который или неудачно ответит, или плохо. Педагогические его приёмы тоже поражали нас. Желая наглядно показать ученикам направление течения р. Волги, Г. С. говорил: „Ходи на Волгу”, и ученик должен ходить по классу с севера на юг так, чтобы представить все главные повороты Волги».[292]292
  Лебедев А. К биографическому очерку Г. Е. Благосветлова // Русская старина. 1913. Февраль. С. 362.


[Закрыть] Главной страстью Саблукова были научные исследования. Из брошенных мимоходом замечаний Чернышевского и Г. Е. Благосветлова, лучших учеников Саблукова по «татарскому классу», вырисовывается облик предельно собранного, целеустремлённого учёного, беззаветно преданного науке. Выражая Саблукову соболезнование по поводу смерти его жены,[293]293
  Г. С. Саблуков был женат на дочери саратовского священника Сретенской церкви Исидора Атаевского Пелагее (ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 402. Л. 1–3). Пелагея Сидоровна умерла в марте 1848 г., оставив двух детей: Ольгу 10 лет и Августа 8 лет.


[Закрыть] Чернышевский писал 27 апреля 1848 г. своему бывшему учителю: «Более, нежели для кого-нибудь, должно быть тяжело остаться одиноким для Вас, при Вашем характере и образе жизни, при Вашем желании отстраниться бы, если бы было можно, от всех этих несносных мелочей житейских, которые теперь всею своею тягостью и докучливостью легли на Вас» (XIV, 147). Характерно признание студента Петербургского университета Г. Е. Благосветлова, сделанное в письме к Саблукову: «Видевши пример в Вас – любезном моём наставнике, дорожу каждою минутою времени».[294]294
  Духовников Ф. Письмо Г. Е. Благосветлова своему учителю Саратовской семинарии Г. С. Саблукову 25 октября 1846 г. // Русская старина. 1895. Июль. С. 120.


[Закрыть]

Благодаря умению сосредоточиться на интересующих его вопросах, Саблуков успевал необычайно много. «Он обладал огромным запасом сведений не по своим только предметам, но и по другим предметам семинарского курса, – отмечал саратовский историк, – имел весьма здоровый взгляд на вещи и отличался тактом простого, всегда ровного отношения ко всем, вследствие чего мнением Гордея Семёновича дорожили не одни ученики, но и все сослуживцы».[295]295
  Покровский В. М. Материалы к истории Саратовской духовной семинарии С. 43.


[Закрыть] Не выделяясь красноречием и всякий раз затрудненно подбирая нужные слова для выражения мысли, он пленял слушателей глубокой заинтересованностью темой, способностью преодолевать сухую затверженность исторических схем, стремлением, насколько позволяли семинарские условия, к творческому истолкованию привычных догм. В связи с этим представляет интерес письмо Чернышевского к Саблукову от 25 октября 1846 г., в котором студент делился впечатлениями от лекций профессора всеобщей истории М. С. Куторги. «Более, нежели фактами, – писал здесь Чернышевский, – занимается он самими действователями: и здесь он ревностный защитник всех оскорбляемых и унижаемых, не только какого-нибудь Клеона, но даже и Критиаса. На многие предметы смотрит он со своей точки зрения. Так, например, Фукидид, беспристрастие которого так все превозносят, по его мнению, – человек со слишком глубоким аристократическим убеждением, чтобы не быть ему в высшей степени пристрастным, чтобы не быть жесточайшим врагом партии реформы и демократии» (XIV, 72). Выписанный отрывок – единственный материал, предоставляющий возможность судить о характере и содержании семинарских лекций Саблукова. О «ревностном защитнике всех оскорбляемых и унижаемых», о важности смотреть на предмет «со своей точки зрения» Чернышевский не стал бы сообщать человеку, не разделяющему его симпатий. В словах Чернышевского позволительно видеть отзвук взглядов самого Саблукова, как они были известны Чернышевскому по урокам всеобщей истории в семинарии, – взгляды человека, сочувствующего «партии реформы и демократии».

Историю Саблуков читал в 1842–1844 гг. в 1-м классе низшего отделения, и Чернышевский, ученик параллельного 2-го класса, слушал этот предмет у И. Синайского. Однако тот, будучи одновременно секретарем семинарского правления, часто или опаздывал на урок, или не являлся вовсе, и, «зная это, Николай Гаврилович уходил в первую половину низшего отделения, где читал историю преподаватель Г. С. Саблуков, который, хотя не отличался красноречием и не обладал хорошим даром слова, но историю знал хорошо».[296]296
  Воспоминания (1982). С. 49.


[Закрыть]

Архивные материалы позволяют сравнить программы прочитанной обоими преподавателями в сентябре – декабре 1842 г. части курса всеобщей истории. Содержанием вступительных лекций Синайского («предварительные понятия») было: «Определение истории и предмет её, свойство по времени; польза, пределы и разделение истории, способы преподавания и объяснение некоторых терминов и названий образов правлений».[297]297
  ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1790. Л. 55.


[Закрыть] «Предварительные понятия» у Саблукова: «Понятие об истории. Различие между преданием, летописью и историей. Частная и всеобщая история. Главные виды событий: история политическая,[298]298
  Утверждение одного из соучеников Чернышевского, будто в продолжение всего учебного курса семинаристы «не слышали даже слова „политика”» (Палимпсестов Ив. Н. Г. Чернышевский. С. 565), опровергается документами.


[Закрыть] религий, учёности. История как наука. Вспомогательные знания: а) география, б) хронология, анахронизм, эра; в) историческая критика. Состав исторических книг: метод этнографический, хронографический. Части истории. Эпоха, период, периоды всеобщей истории в хронографическом расположении и в этнографическом».[299]299
  ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1486. Л. 26.


[Закрыть] Как видим, разница не только в краткости записей у Синайского. Его коллега строил курс глубже, содержательнее, объёмнее. Ученики Саблукова получали данные о преданиях и летописях как исторических источниках, сведения из политической истории, понятие о различных методах исторического исследования. Разумеется, суждения преподавателя не выходили за пределы богословского направления, но обширное ознакомление семинаристов с историей как наукой значительно раздвигало рамки привычных представлений и пробуждало во многих глубокую заинтересованность предметом.

Основным научным увлечением Саблукова был ориентализм. Он самостоятельно изучил арабский, древнееврейский, татарский языки, интересовался персидским. Чернышевский увлёкся этими восточными языками ещё до поступления в семинарию под прямым влиянием Саблукова, что засвидетельствовано А. Н. Пыпиным.[300]300
  Воспоминания (1982). С. 111.


[Закрыть] В семинарии Чернышевский продолжил изучение языков и культуры восточных народов, занимаясь в «татарском классе» Саблукова. Это общение с преподавателем привело к значительным последствиям для Чернышевского и должно быть рассмотрено детальнее.

Первые распоряжения об открытии в саратовской епархии кафедры татарского языка относятся к 1836 г. В октябре этого года местная духовная консистория получила от сельского священника Кузнецкой округи Ивана Колерова сообщение, что за короткое время в его доме два крещёных татарских мальчика довольно твёрдо изучили молитву «Отче наш» и «Тропарь пресвятой Богородицы». Известие это послужило толчком к реализации задуманного Иаковом плана приобщения местного духовенства к миссионерской работе среди татарского населения епархии. Незнание языка являлось главным тормозом в этом предприятии, и вскоре последовало следующее епископское распоряжение: «Семинарии сообщить открытием кафедры татарского языка. Учитель может быть Г. Саблуков, книг потребовать из Казани. Для преподавания сего языка назначить 5-й час после обеда в четверг или в другой какой-либо день. Жалование учителю за сие назначить из экстраординарных сумм двести рублей. Языку татарскому могут обучаться ученики философии и богословия и из других классов по желанию». 12 ноября консистория уведомила правление семинарии о решении епископа, и спустя две недели оно обратилось к Иакову за разрешением ходатайствовать перед высшим духовным начальством. Иаков наложил резолюцию: «1836 года, ноября 28 дня. Исполнить, упомянув в представлении, что в Саратовской губернии татар большое количество». Волю преосвященного исполнили, и предписанием из Москвы от 8 марта 1837 г. в Саратовской семинарии был открыт класс татарского языка. Для занятий отвели четыре часа в неделю, преподавателю Саблукову разрешили выплачивать в год половину профессорского жалования, т. е. 300 рублей. 8 апреля составлен список учеников, пожелавших обучаться татарскому языку, 34 человека, с 1 мая 1837 г. начались занятия.[301]301
  ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 2502. Л. 29; Д. 794. Л. 1–11.


[Закрыть]

Чернышевский поступил в низшее отделение семинарии в сентябре 1842 г. За истекшее со дня открытия «татарского класса» пятилетие Саблуков выработал строгую методику преподавания, приобрёл педагогический опыт в общении с учениками, совершенствовал собственные знания языка. 9 октября 1842 г. Саблуков произвёл очередной набор в свой класс из вновь поступивших учеников низшего отделения, но Чернышевский здесь не значился. Видимо, он был включён в состав группы дополнительно, так как его имя находится в списке, представленном преподавателем после декабрьских испытаний того же 1842 г. Всего в классе насчитывалось 53 ученика.[302]302
  Там же. Д. 1476. Л. 1–3; Д. 1506. Л. 4, 21.


[Закрыть] Не все овладевали языком успешно. Только 12 семинаристов заслужили оценки «прилежания и успехов хороших», и среди них – Николай Чернышевский и Григорий Благосветлов. Состав класса ежегодно менялся, и на экзаменах в декабре 1845 г. присутствовало 48 человек. Аттестация знаний Чернышевского – «прилежания и успехов отлично хороших» – оказалась самой высокой в классе.[303]303
  ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1875. Л. 1–3 и Д. 1892. Л. 62, 87. Впервые о Н. Г. Чернышевском и Г. Е. Благосветлове как соучениках по татарскому классу сообщил П. Юдин в работе «Н. Г. Чернышевский в Саратове» (Исторический вестник. 1905. № 12. С. 874).


[Закрыть]

Занятия татарским языком проходили в сложных условиях: явно не хватало учебных пособий. В марте 1841 г. Саблукову удалось выписать всего 27 экземпляров российско-татарского словаря. Чернышевскому лично в 1843 г. пришлось специально выписывать из Казанской семинарии татарский словарь. 25 апреля 1844 г. Саблуков писал в правление: «По классу татарского языка имеется нужда в учебных книгах на сем языке. В библиотеке семинарии только пять экземпляров Нового Завета на татарском ногайском наречии для пятидесяти учеников татарского класса. Покорнейше прошу правление семинарии ходатайствовать у Учебного Правления о снабжении библиотеки семинарской соразмерным числу учеников количеством экземпляров Нового Завета на татарском оренбургском наречии как ближайшем народному языку русских татар и одним экземпляром Псалтири на том же наречии. В библиотеке при саратовском Александро-Невском соборе, где куплены были пять экземпляров Нового Завета ногайского наречия, нет Заветов на оренбургском наречии: они хранятся в библиотеках, оставшихся после библейского общества в С.-Петербурге и Москве. По тесным отношениям всех сочинений на татарском языке к языку арабскому, наставнику по татарскому классу нельзя обойтись без учебных пособий для арабского языка». И Саблуков далее просит выписать «Арабско-латинский словарь», изданный Фрейтагом (1830–1836) и книгу виднейшего представителя европейской арабистики Сильвестра де Саси («Грамматику арабского языка», Париж, 1831). Из дальнейшей переписки видно, что книги эти были приобретены правлением. Что же касается татарских книг, Духовно-учебное управление посоветовало обратиться в Оренбургскую семинарию, но и там их не оказалось.[304]304
  ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1443. Л. 47 об.; Д. 1855. Л. 57 об.–58; Д. 1806. Л. 17–17 об., 27, 29, 32, 33.


[Закрыть]

Кроме упомянутых пособий, Чернышевский и другие воспитанники Саблукова пользовались «Краткой татарской грамматикой в пользу учащегося юношества» А. Троянского, «Грамматикой» Казембека, «Татарской грамматикой», составленной самим Саблуковым.[305]305
  Крачковский И. Ю. Чернышевский и ориенталист Г. С. Саблуков // Крачковский И. Ю. Избр. соч.: В 3 т. M.; Л., 1955. Т. 1. С. 215;Быстров. С. 352.


[Закрыть]

Сведения о татарских текстах содержат ежегодно представляемые в правление наставником так называемые «обозрения предметов», которые дают точные данные о содержании уроков. Так, в продолжение учебного курса 1842–1844 гг. «прочтена грамматика сего языка» и переведены с татарского на русский некоторые места Нового Завета, а также «из Абулгази история кипчакских монголов; поэма Неверный Бек; из небольших сочинений: Кассида и рассказов о Сампсоне». В течение следующего двухгодового курса (Чернышевский уволился из семинарии за полгода до его завершения) переведены на русский «мусульманские предания о миротворении из сочинения «Отборные повести». История монголов и татар, Абулгази, глава 1-я. Из татарского календаря о мусульманских праздниках».[306]306
  ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1790. Л. 64; Д. 1949. Л. 86.


[Закрыть]

Одной из педагогических особенностей в преподавании Саблукова было тесное увязывание языка с историей народа. Исторические исследования Саблукова сосредоточивались на всестороннем выяснении местоположения столицы Золотой Орды, быта и нравов её татарского населения. Научной страстностью, неутомимыми историко-краеведческими разысканиями он увлёк и Чернышевского.

Существовало предположение, что столичный город Золотой Орды Сарай находился на территории Саратовской губернии. Первоначальные раскопки, носившие случайный и несистематический характер, обнаружили большое количество самых разных татарских монет и отдельные предметы религиозно-православной утвари, которые давали основание для предположений о существовании христианских поселений в прежних татарских городах. Православная церковь старалась использовать эти открытия в миссионерских целях и потому оказывала известную помощь учёным в их археологических исследованиях. Иаков лично заинтересовался этой темой и стремился привлечь к научным изысканиям своих подчиненных. В семинарском архиве сохранились упоминания о присланных в январе 1843 г. попечителем Казанского учебного округа Иакову его авторских экземплярах брошюры «О состоянии православной веры в Кипчакской орде». Преосвященный распорядился выдать 15 экземпляров «учителю Саблукову за труды по приготовлении материалов для сего сочинения».[307]307
  Там же. Д. 1853. Л. 15 об.


[Закрыть] Таким образом, предположение академика И. Ю. Крачковского об активном участии Саблукова в издаваемых Иаковом трудах получает документальное обоснование. Чернышевский писал в автобиографических заметках, что Иаков «свои учёные сочинения о местных наших золотоордынских древностях» «переписывал с рукописных листков профессора нашей семинарии Г. С. Саблукова» (I, 702). В июне 1844 г. епископ передал в семинарскую библиотеку на хранение свиток, в котором содержалось «профильное положение ахтубинской долипы, составленное протоиереем Шиловским карандашом». Иосиф Шиловский жил в Царицынском уезде и по заданию Иакова вёл раскопки, составлял карты. «Во время летних каникул ездил в г. Царёв и Саблуков для совместной работы с Шиловским».[308]308
  Там же. Д. 1694. Л. 106 об.–107; Воспоминания (1982). С. 41.


[Закрыть]

В 1843 г. в Саратов приехал по командировке Министерства внутренних дел учёный-археолог А. В. Терещенко для осуществления широкой программы исследовательских работ, связанных с изучением бывшего месторасположения столицы Золотой Орды. С этого времени изучение вопроса выходит из-под исключительной опеки православной церкви. Однако Терещенко, зная о проделанной подопечными Иакова работе, обратился к епископу за помощью в лучшей организации предполагаемых в Царицынском уезде раскопок. Терещенко познакомился с Саблуковым, бывал в доме Чернышевских, как об этом свидетельствует А. Н. Пыпин. Николай Чернышевский поддерживал личное знакомство с учёным и в последующие годы (XIV, 103, 126, 128).

Сохранилась переписка Терещенко с архиепископом Иаковом, заключающая в себе ценные сведения о результатах археологических разысканий. Будучи в Саратове, ученый, несомненно, делился своими открытиями с саратовскими знакомыми, и ученик семинарии Чернышевский был в курсе осуществляемых научных работ.

В письме к Иакову от 17 марта 1843 г., посланном из Царёва, Терещенко сообщал, что получил от протоиерея Шиловского богатую коллекцию некоторых украшений и татарских серебряных и медных монет, которые «отправлены к г. профессору Саблукову для рассмотрения, с возвращением их ко мне». «Я не думаю, – писал Терещенко после двух лет тщательных поисков, – чтобы христианская церковь была внутри Сарая. <…> Но нет сомнения, что могли быть подвижные и временные жилища христиан внутри Сарая, иначе откуда бы взялись кресты, подсвешники, ладан, куски парчёвой материи, репиды, блюдечко с изображениями священными». «Что место Царёва было столицею Золотой Орды, то в этом нет никакого сомнения, – продолжал Терещенко в том же письме, – это уже доказано монетами, найденными по сие время около 14 000».[309]309
  Там же. Д. 1672. Л. 3 об., 11.


[Закрыть]

О результатах своих трёхлетних разысканий Терещенко регулярно сообщал в дневниковых заметках, помещаемых в местной газете её редактором А. Ф. Леопольдовым.[310]310
  Сар. губ. вед. 1843. № 50–52; 1844. № 40–45; 1845. № 1–4.


[Закрыть] Разумеется, отец и сын Чернышевские внимательно следили за этими публикациями. К сожалению, выписки Николая Чернышевского из местной газеты сохранились в очень небольшом количестве, и мы располагаем только отдельными извлечениями из статей, опубликованных в 1844 г. (№ 12, 14, 18, 43).[311]311
  Быстров. С. 355.


[Закрыть]

К этому же времени относится интенсивная публикаторская деятельность Саблукова. В декабре 1843 г. в газете появилась его статья «Монеты Золотой Орды». «Редакция, – писал А. Леопольдов, – принимает эту учёную статью с истинною признательностью к сочинителю оной профессору Саратовской духовной семинарии Гордею Семёновичу Саблукову, покорнейше прося его и впредь украшать „Саратовские губернские ведомости” подобными статьями. Вот прекрасный пример для всех саратовских учёных, которых редакция и прежде приглашала участвовать своими трудами в сем издании, как общеполезном деле, могущем идти с желаемым успехом только при усилии многих умов». В следующем году Саблуков помещает в газете статью «Очерк внутреннего состояния кипчакского царства» – обширное историческое исследование, до сих пор не потерявшее научной ценности.[312]312
  Сар. губ. вед. 1843, № 2–3; 1844. № 26–30, 32–35; 1845. № 13–21. Таким образом, уточнено сообщение Ф. В. Духовникова (Воспоминания (1859). Т. 1. С. 40), что «нумизматические работы Г. С. Саблукова, относящиеся к Увеку и к Сараю, столице Золотой Орды, кажется, не были напечатаны». Кроме этого в той же газете в 1844–1849 гг. напечатаны статьи Саблукова «О магометанском пении при богослужении», «Несколько заметок о русском языке в Саратовской губернии», «Черты из жизни русских татар», «Очерк генеалогии, географии и образа жизни половецкого народа».


[Закрыть] По разработанной Саблуковым инструкции его ученики и он сам записывали во время каникул различные сведения из народного быта, и собранный материал был передан Терещенко для книги «Быт русского народа». «Сохранившаяся в бумагах Гордия Семёновича переписка с Терещенко, – сообщал современник, – заключает в себе множество дорогих для науки замечаний и свидетельствует о редкой учёности скромного учителя».[313]313
  Гордий Семенович Саблуков (некролог) // Сар. еп. вед. 1892. № 18. С. 664, 665.


[Закрыть] Продуктивность Саблукова как исследователя-публикатора поразительна при его загруженности учебными делами, постоянными поручениями Иакова рецензировать рукописи присылаемых ему историко-археолого-филологических работ (в архиве сохранилось несколько таких рецензий). Как лицу духовного звания Саблукову поручались увещевания татар и раскольников в епархии, составление и чтение проповедей и множество других дел. И всё же Саблукову удавалось уделять науке немало времени.

В круг научных интересов Саблукова был вовлечён и его лучший ученик по татарскому классу Николай Чернышевский. «Без сомнения, в связи с этими исследованиями остатков татарского владычества, – писал А. Н. Пыпин, – находилась одна работа, которая исполнена была Н. Г. Чернышевским по поручению или предложению арх. Иакова. Это был довольно подробный обзор топографических названий в Саратовской губернии татарского происхождения».[314]314
  Воспоминания (1982). С. 111.


[Закрыть] Действительно, в архиве Чернышевского хранится его рукопись, на первом листе которой автором написано: «По поручению Преосвященного, о селениях Саратовской губернии с татарскими названиями. 1845». В тексте встречаются поправки, сделанные рукой Гаврилы Ивановича.[315]315
  Быстров. C. 359. См. также: Гайнуллин М.X. Н. Г. Чернышевский и его рукописи на татарском языке // Известия Казанского филиала АН СССР. Серия гуманитарных наук. Казань, 1955. Вып. 1. С. 93–102.


[Закрыть]

Г. С. Саблуков был первым, у кого Чернышевский прошёл серьезную и основательную филологическую школу. Под его руководством приобретены навыки исследовательского труда, привит вкус к научным занятиям. В письме к Саблукову от 27 апреля 1848 г. студент Чернышевский выразил искреннюю признательность бывшему учителю, – «кого я из всех людей, которым я обязан чем-нибудь в Саратове, и уважаю более всех как учёного и наставника моего, и люблю более всех как человека» (XIV, 147). В марте 1851 г. по дороге в Саратов Чернышевский навестит Саблукова в Казани (I, 403), а в автобиографических записках 1863 г. назовёт его одним «из добросовестнейших тружеников науки и чистейших людей», каких он знал (I, 702).

Решение уйти из семинарии явилось результатом глубоко сознательного шага, вызванного обстоятельствами, попытки рассмотрения которых предприняты в предыдущих частях этой главы.

Прежде всего, не удовлетворяла казённая схоластическая система обучения в семинарии. Домашнее обучение, основанное на гуманности и на воспитании привычки к самостоятельности, резко сменилось обстановкой бессердечия и жёсткого надсмотра, регламентацией чувств и воли. Семинария предписывала свой образец религиозного служения, далеко не совпадающий с теми духовными критериями, к которым Николай привык дома. Чиновно-иерархические разделения среди преподавателей и членов семинарского правления, раболепие одних и бездушное засилие со стороны других, наушничество, безжалостная эксплуатация действительно талантливых, но не умеющих постоять за себя (пример Саблукова), – вот та среда, которая пополнялась за счет выпускников духовных академий. Именно в таком обличье проступало будущее, на первых порах ожидавшее и Николая Чернышевского, решись он на академию. При непосредственном соприкосновении с этой средой оказалось, что обстановка жизни духовных лиц, даже облечённых академическим образованием, ничем существенно не отличается от обычной «мирской» действительности, где рядом с губернаторской роскошью и самодурством бытует бедность и бесправие (Катерина Егоровна, врач Яковлев и другие). Социальные контрасты обыденной жизни, рано поразившие воображение впечатлительного Николая Чернышевского, обнаруживали себя и в среде просвещённейших мужей алтаря.

Общение с Саблуковым открыло перед Чернышевским иные перспективы научного служения. Увлечение восточной филологией и историей переросло в желание посвятить жизнь научно-филологическим изысканиям на восточном факультете университета. Ведь именно Саблукову Чернышевский писал в 1846 г.: «Обстоятельства, известные Вам, не допустили меня избрать восточный факультет: но ни любовь моя к восточным языкам и истории, ни, в этом, надеюсь, я не должен уверять Вас, ни признательность и живейшая благодарность моя к Вам как первому наставнику моему по восточным языкам не могли и не могут уменьшиться оттого, что другие предметы должен формально изучать я в продолжение этих четырёх лет» (XIV, 71). О каких «обстоятельствах» идет речь, говорить трудно. Вероятно, решающее значение имело мнение матери Чернышевского, полагавшей, «что Николаю Гавриловичу незачем учиться татарскому языку, так как на нём нет научных книг».[316]316
  Воспоминания (1982). С. 42.


[Закрыть] Так или иначе, значение имеет самый факт пересмотра значения духовной академии, мечта о которой уступила место мыслям об университетском образовании, более перспективном в научном отношении.

Своеобразным катализатором в этом нелёгком процессе размышлений, в который оказалась вовлечённой вся семья Чернышевских и, вероятно, Пыпиных, послужили следующие два события 1843 г.

В августе академическое духовное управление удовлетворило просьбу Саблукова об увольнении из духовного звания в светское.[317]317
  ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1555. Л.31 об.


[Закрыть] Речь шла вовсе не о разрыве с религией, Саблуков по-прежнему оставался глубоко религиозным человеком. Отказом от духовного звания Саблуков освобождал время для научных исследований – главного дела жизни. В автобиографических записках 1863 г. Чернышевский сообщал о проповедях Саблукова (регулярное составление и чтение проповедей входило в обязанность семинарских преподавателей духовного звания), «которые занимательны не сами по себе, а по переписке» (I, 702). Эти слова свидетельствуют об ироническом отношении не только Чернышевского, но и Саблукова к обязанности, отнимавшей слишком много драгоценного времени. Решение Саблукова выйти из духовного звания, принадлежность к которому не способствует научным занятиям, не могло не оказать известного влияния на его ученика. Пример для Николая Чернышевского чрезвычайно важный, когда его любимый учитель добровольно отказался от духовной карьеры ради науки.

В ноябре 1843 г. произошло событие еще большего значения: отец Чернышевского, как это видно из его послужного списка, «был уволен от присутствования в саратовской духовной консистории за неправильную записку незаконнорожденного сына майора Протопопова Якова, родившегося через месяц после брака; при сем увольнении представлено ему от епархиального архиерея занимать при церковном богослужении то же место, какое он занимал, будучи членом консистории».[318]318
  Воспоминания (1982). С. 50.


[Закрыть] Наказание в сравнении с проступком чересчур строгое, незаслуженное. Со слов современников Ф. В. Духовников рассказывает, что Гаврила Иванович «заплакал, когда прочитал предписание Святейшего синода». Честнейший человек, неспособный на неблаговидные поступки, пал жертвой интриг некоего Рыжкина, подстрекаемого родственниками из консистории. Впоследствии Рыжкин во всем признался Г. И. Чернышевскому и просил у него прощения. Чиновники же консистории, особенно секретарь-взяточник, были удовлетворены отставкой Гаврилы Ивановича, очень часто не соглашавшегося «с секретарём и другими относительно многих дел, за которые секретарём были получены взятки и которые он намеревался решить несправедливо».[319]319
  Там же. Секретарём консистории был в то время Т. Н. Григоревский (род. в 1811). В 1830 г. он служил копиистом в Воронежской духовной консистории, в 1832–1842 гг. – помощником секретаря в канцелярии синода. 25 ноября перемещён в пензенскую, а 31 декабря в саратовскую консистории. 17 апреля 1844 г. вновь определён на службу в канцелярию синода (Сар. еп. вед. 1878. № 32. С. 507).


[Закрыть] «История изумительная, – писал впоследствии Чернышевский об удалении отца от должности члена консистории, – хорошо, если можно будет рассказать её» (I, 702).

Н. Г. Чернышевский нигде ни разу не коснулся подробностей дела, и биографы различно, порою произвольно толковали их. В 1909 г. А. Лебедев пытался убедить читателей журнала «Исторический вестник», будто Гаврила Иванович сделал донос на епископа Иакова в Синод, когда тот примкнул к «обществу благочестивых», носившему, как в ту пору думали, сектантский характер.[320]320
  Лебедев А. К биографии Н. Г. Чернышевского // Исторический вестник. 1909. № 12. С. 1000–1001.


[Закрыть] Это мнение должно быть опровергнуто. Писать доносы на кого-либо было совсем не в характере Гаврилы Ивановича. Кроме того, с опубликованием воспоминаний А. Ф. Раева стали известны высказывания самого Г. И. Чернышевского о случившемся и те последствия, которые отразились на судьбе его сына.

В одном из писем к Раеву Гаврила Иванович просил навести соответствующие справки в Синоде и, получив совет обратиться за помощью к Иакову, написал в ответ: «Его Преосвященство настаивать не будет, а я просить не отважусь: для меня довольно уже награды с его стороны: он плакал обо мне, зная мою невинность». Эти слова характеризуют епископа, ничего не предпринявшего в защиту лучшего своего помощника, и снимают с Гаврилы Ивановича обвинение в закулисных интригах. 7 января 1844 г. Евгения Егоровна писала Раеву о муже и сыне: «Я бедная, много, много, очень много скорблю тем более, что часто вижу его задумчивым, невесёлым; в течение сего неприятного времени поседел. <…> Николай учится прилежно по-прежнему, по-немецки на вакацию брал уроки, по-французски тоже занимается. Моё желание было и есть – его оставить в духовном звании, но согрешила, настоящие неприятности поколебали мою твёрдость; всякий бедный священник работай, трудись, терпи бедность, а вот награда самому лучшему из них. Господь да простит им несправедливость». Менее чем через месяц, 3 февраля, Раев получил письмо от Николая Чернышевского с описанием «семинарских дрязг» и перечнем вопросов о характере и содержании вступительных экзаменов в Петербургском университете. «Если, однако, вы спросите меня только о моём желании, то я поехал бы с величайшей радостью и именно на восточный факультет», – прибавлял он по-немецки в этом письме (XIV, 6). Таким образом, уже в январе – феврале 1844 г. в семье Чернышевских вопрос об университете решился окончательно. А. Ф. Раев свидетельствовал об этом времени, когда зародилась у родителей Николая Чернышевского «мысль, которая вскоре заслонила все интересы семьи Чернышевских: это была мысль об университете, о грядущей научной карьере, может быть о славе». Волновала лишь формальная сторона дела: «Из какого класса семинарии поступать в университет, можно ли из философского, или только из богословского? Если можно из философского, то по окончании ли курса, или пробывши только год?» (XIV, 6). Спустя год Чернышевские возобновили с Раевым разговор об университете, и Гаврила Иванович в письме от 2 января запросил правила приёма (очень важно, что запрос шёл от самого Гаврилы Ивановича): может ли сын поступать в университет до окончания курса семинарских наук и даже не окончив среднего отделения. В апреле того же года протоиерей Чернышевский писал Раеву: «Ваша заботливость о моём Николае столь приятна моему сердцу, что я не в состоянии вполне возблагодарить Вас. Николай ныне для университета ещё молод, ибо ему ещё 17-й год. Я предполагал, ежели Бог благоволит и благословит моё предположение, отправить его на будущий год, между тем он несколько подкрепится телом и получше приготовится к принятию лекций университетских. О намерении моём перевести Николая в университет никто не знает, кроме Вас; впрочем при разговорах со светскими учителями, когда завязывалась речь о моём сыне, куда я его готовлю, были советы поместить его в Казанский университет, где якобы метода учения идёт лучше, но те же самые люди говорили, что для службы будущей лучше Ваш университет. При свидании, которым Вы обещаете подарить нас в июле месяце, лучше о сем побеседуем».[321]321
  Воспоминания (1982). С. 127; Ляцкий Евг. Н. Г. Чернышевский в годы учения и на пути в университет // Современный мир. 1908. № 6. С. 43, 44, 45.


[Закрыть]

В ту пору по распоряжениям высшей духовной власти разрешали увольняться из семинарии только в Медико-хирургическую академию. Поэтому А. Ф. Раев не совсем точен, когда сообщает, что он был «первым из учеников Саратовской семинарии, который сделался студентом С.-Петербургского университета». По архивным данным, Раев вышел из семинарии в 1842 г. для поступления в Медико-хирургическую академию,[322]322
  Приведём текст его прошения, датированного 26 июля 1842 г.: «Санкт-Петербургская медико-хирургическая академия требует учеников семинарии среднего отделения Григория Свинцова и Стефана Молчанова, но как сей последний не желает вступить в оную, посему я, объявляя моё желание, прошу семинарское правление уволить меня вместо Молчанова». Не выдержав предварительного экзамена, проводившегося учителями гимназии (у Раева оценки: закон божий – достаточные, русская словесность и логика – достаточные, латинский язык – средственные, география и история – посредственные, арифметика – средственные, алгебра и геометрия – слабые, начальные основы немецкого языка – средственные), Раев и Свинцов подали новое прошение уволить их в академию «на собственном коште для держания экзамена». Просьбу удовлетворили, и в декабре 1842 г. саратовская консистория извещала семинарское правление, что оба «приняты в число казённых студентов». (См.: ГАСО. Ф. Оп. 1. Д. 1471. Л. 3, 8, 15, 19).


[Закрыть] а студентом университета стал через год. Случаев увольнения из Саратовской семинарии в университет в архиве мы не обнаружили ни одного.

Между тем 5 мая 1845 г. было издано новое постановление, решившее все сомнения Чернышевских относительно правил увольнения из духовных семинарий. В Саратове текст документа получен 25 мая. По новым правилам определено: «1. Увольнять учеников семинарий и низших училищ в известные сроки два раза в год, т. е. в декабре после внутренних испытаний и в июле после публичных; 2. увольнять тех учеников только, которые будут сами просить о том по болезням и по другим каким-либо уважительным причинам; 3. увольнять тогда, когда родители учеников или опекуны изъявят на то свое согласие; 4. выдавать уволенным ученикам свидетельства об успехах и поведении с прописанием причин, по коим уволены и сообщать о том в епархиальные консистории».[323]323
  ГАСО. Ф. Оп. 1. Д. 1855. Л. 139.


[Закрыть]