Текст книги "Поход"

XII
Негр Пио

Лаэрте, Лу и мадемуазель Жувина ранним утром выехали в коляске к Пиньейросу, чтобы встретить там отряд беглых негров. В пути они обгоняли группы направлявшихся туда же каиаф. Освобожденные негры несли на головах большие корзины с продовольствием. Когда у них спрашивали, для чего это, они хитро улыбались, но из страха перед полицией не отвечали.

Прибыв в Пиньейрос, мадемуазель Жувина сочла путешествие оконченным. Нельзя было придумать предлога, чтобы увести старуху куда-нибудь в сторону от размытой дороги на Иту. Примерно в одиннадцать часов, уже изрядно надоевшая молодым людям, она нашла средство снова завоевать их расположение. Она отправилась к экипажу, который они оставили около какой-то лавки, и принесла оттуда завернутую в салфетку жареную курицу, начиненную поджаренной маниоковой мукой, вареные яйца и маслины. Позади нее шел извозчик с корзиной, где были тарелки, столовые приборы и бутылка вина. Предусмотрительная старуха позаботилась обо всем.

Как ни искренен был их аболиционизм, как ни сильно желание присутствовать при прохождении негров и помочь им кое-какими деньгами, у влюбленных разыгрался аппетит, и они радостно встретили тетку с угощением. Пройдя вперед по дороге, они остановились у старого ветвистого дерева, под которым ковром раскинулась тень, уселись и, словно это был приятный пикник, принялись завтракать.

Они уже заканчивали завтрак, когда проходившие мимо каиафы сообщили, что невольники обходят Сан-Пауло стороной и в эту минуту головная часть колонны уже находится, вероятно, в Имбу. До сих пор не произошло никаких инцидентов, и с наступлением вечера негры, очевидно, начнут спускаться с перевалов через ущелье Санто-Амаро…

Получив эти сведения, молодые люди, а с ними и мадемуазель Жувина, решили возвратиться в город, поскольку поездка оказалась бесполезной, и, кроме того, им хотелось поскорее узнать, как развертываются события. Они снова сели в коляску. Мадемуазель Жувина и Лу открыли зонтики из розового шелка, обшитые широкими кружевами. Лаэрте, сидевший между ними, чувствовал себя на седьмом небе, совершенно забыв об освобождении рабов, о походе негров и о всех своих идеалах.

Въехав в город, они увидели на улицах возбужденную толпу. У редакций «Провинсия», «Коррейо» и «Газета до Пово» скопилось много народу. Шли горячие споры. Время от времени неизвестно откуда появлялся какой-нибудь человек и сообщал последние новости, которые толпа внимательно слушала.

В этот час невольники двигались уже по направлению к Сантосу, или, вернее, к холмистому району между Котией и Санто-Амаро, за которым вырастают горы, обрывающиеся крутыми спусками в ущелье.

Если Лаэрте и Лу не удалось увидеть беглых рабов, то другие каиафы оказались счастливее. Еще накануне они направились в пункты, где, по полученным ими достоверным сведениям, обязательно должны были пройти негры. Здесь они пробыли всю ночь и утро, пока последний невольник не миновал ровное поле, покрытое густым бородачом. Аболиционисты вытаскивали из корзин и мешков продукты и объявляли:

– От Антонио Бенто!

И негры отвечали им:

– Да здравствует Антонио Бенто! Ура!

Наиболее крепкие невольники, еще сохранившие силы, проходя мимо, взваливали на плечи мешки и корзины. Однако даже они шли пошатываясь, изнуренные голодом, бессонницей и усталостью, их поддерживало только мучительное желание добраться до обетованной земли, которая, как им говорили, была землей свободы.

Солнце поблескивало на засохшей глине дороги. Деревьев не было. Уже давно в пути не попадалось ни одного источника, лишь изредка встречались темные и глубокие промоины в земле. От засухи трава на лугах выгорела. Встречавшиеся вдоль дороги ранчо были, как обычно, пусты; кое-где владельцы плантаций, уходя, отравляли колодцы мышьяком, который применяют для истребления паразитов у животных. Негры боялись водоемов как огня: некоторые из них, напившись из таких колодцев, падали на дороге, корчась в муках и кусая траву, в то время как уходящая вперед колонна терялась вдали.

В районе Санто-Амаро негры встретили группу рослых, но хилых деревенских жителей, все они были светловолосыми. Крестьяне улыбались, показывая гнилые зубы. По-видимому, это были потомки первых немецких колонистов. Увидев шагающих негров, они присели на корточки у обочины дороги и стали наблюдать за ними молча, с нескрываемым удивлением.

Наконец один юноша спросил старика, который сидел рядом:

– Что это за люди, сеньор Келлер?

– Это невольники, которые освобождают себя… – Вытащив трубку изо рта, старик далеко сплюнул и добавил: – Это люди, которые не хотят жить в рабстве…

Вечерело. К младшему лейтенанту Гаспарино Карнейро Леану, еще на прошлой неделе прибывшему в указанное место во главе отряда из пятидесяти кавалеристов с приказом рассеять беглых рабов, явился дозорный, который наблюдал за дорогой в двух километрах от бивака. Он прискакал галопом, бросил поводья часовому и вбежал в хижину, где расположился командир, с сообщением, что через несколько часов должны подойти негры.

Младший лейтенант, у которого был светлый ум и доброе сердце, оказавшись в затруднительном положении и колеблясь между чувством и долгом, был очень огорчен этим сообщением. Он все время таил надежду, что беглые рабы среди многих открывающихся перед ними дорог выберут не ту, на которой поставили его. «Вандерлею, тому повезло, – подумал он. – Повстанцы пройдут стороной, минуя расположение его отряда».

Поразмыслив, он вызвал младшего сержанта Жусто. Это был негр, которого армия освободила от неволи, тик как военная форма означала конец рабства. Младший лейтенант знал, что Жусто аболиционист, потому что тот уже однажды из-за беглых негров попал в неприятную историю.

– Жусто, сюда идут киломболы… – дружески обратился он к сержанту.

Жусто вздрогнул.

– Только ты можешь уладить дело. Возьми с собой шестерых солдат, на которых можно положиться, и отправляйся с ними поджидать негров на первом повороте. Постарайся переговорить с их вожаками. Скажи, что мы друзья и зла не желаем никому. Пусть они пройдут другой дорогой и постараются ничем себя не выдать…

Младший сержант сразу понял, чего хочет начальник, и благодарно улыбнулся, как если бы милость была оказана ему или всей его расе. Ему захотелось броситься на шею офицеру и крепко обнять его, но командир, произнося такие добрые слова, вместе с тем держался холодно и даже строго. Жусто козырнул, вышел во двор, перекинулся парой слов с солдатами, и вскоре несколько всадников затрусили по дороге, извивающейся среди чахлых деревьев на холмах.

* * *

Вечерело…

Появились негры.

Впереди, на некотором расстоянии друг от друга шли мальчишки, в их задачу входило разведывать путь. За ними метрах в пятистах – группа крепких и решительных негров, среди которых выделялась высокая, сильная, властная фигура Пио. Тут же был и Салустио, в облике его уже не осталось и следа от мальчишки с фазенды Пайнейрас.

Все были в лохмотьях, почти обнаженные; дорожная пыль покрывала потные тела и лица, превратившиеся в серые неподвижные маски. В двухстах шагах шла новая группа. Еще примерно на таком же расстоянии двигалась толпа, вооруженная серпами, топорами и ножами. Дальше колонна редела: вперемежку брели мужчины, женщины и дети, с трудом передвигая натруженные, исколотые колючками, изодранные о комья засохшей глины ноги. В хвосте тащились выбившиеся из сил люди, они безнадежно отстали от основной массы беглецов. Их еще можно было называть киломболами только потому, что, полуобнаженные, серые от пыли, согнувшись, волоча тяжелые, будто налитые свинцом ноги, они все-таки старались догнать колонну. Когда им навстречу попадался всадник, они расспрашивали его, в каком направлении пошли их товарищи.

До Санто-Амаро было еще далеко, когда один из разведчиков подбежал к Пио и передал ему какие-то известия. Пио, стоявший на вершине холма, стал пристально вглядываться вдаль, но ничего не увидел. Тогда он обернулся и, сложив руки рупором, сообщил товарищам, что вскоре им предстоит столкнуться с военным отрядом. Инстинктивно негры отпрянули было назад, толпа сгрудилась. Пио, опираясь на серп, добавил:

– Они там внизу… идут сюда…

Видя спокойствие вожака, люди после короткого колебания еще решительнее двинулись вперед.

А негр, чтобы воодушевить товарищей, продолжал:

– Видите этот горный хребет? За ним море…

Колонна снова пришла в движение; в синем, спокойном вечере слышалось тяжелое дыхание изможденных людей. Однако вскоре беглецов охватило смятение. У ближайшего поворота, освещенного закатными лучами солнца, неожиданно появился кавалерийский патруль.

Негр Пио остановился и стал ждать.

За ним замерли и растянувшиеся по холмистой местности беглецы. Патруль приближался шагом. Увидев, что они замечены, один из кавалеристов спешился, передал поводья ближайшему солдату и пошел вперед пешком. Это был младший сержант Жусто; он подходил все ближе, все ближе… Примерно за двести шагов он стал что-то говорить, но Пио не мог его расслышать.

– Не подходить! – потребовал вожак.

Младший сержант, видимо, не слышал.

– Предупреждаю – не подходить!

Человек приближался; он хотел что-то сказать.

Тогда негр Пио отступил на шаг, размахнулся серпом и коротким, точным ударом обрушил его на человека, словно это был ствол бананового дерева; голова младшего сержанта качнулась на плечах, потом упала в одну сторону, а тело в другую. Оставшиеся позади всадники прицелились и выстрелили; негр Пио выронил серп, склонился вперед, согнул колени и рухнул на землю, как выпущенный из рук мешок.

Как только послышались выстрелы, началось беспорядочное бегство. Негры с криками бросились в разные стороны и рассеялись по полю. Когда стемнело, видны были только метавшиеся, как безумные, тени. Невольники спотыкались о стебли бородача и падали. Над горным хребтом взошла огромная зеленая звезда – та, которую поэт назвал «светящейся слезой, что катится по лицу невольника». Негры знали, чувствовали, что по ту сторону гор – свобода, и в безумном беге стремились вперед, словно ведомые звездой…

Услышав выстрелы, отряд прискакал и хотел было отомстить за смерть товарища, но младший лейтенант не разрешил. Он сделал даже больше: велел перевезти тело негра Пио в Сан-Пауло и передать его полиции. В морге судебный врач произвел вскрытие и отметил в протоколе, что «…покойный более трех дней ничего не ел. Вскрытие, таким образом, показало, что этот негритянский руководитель, который отбивался от отрядов регулярных войск, который, подобно завоевателю, проходил через богатые города и фазенды, отдал жизнь за свободу своей расы, испытывая муки голода».

Младший лейтенант Гаспарино Карнейро Леан был предан военному суду, но единогласно оправдан. Губернатор провинции поздравил офицера с оправдательным приговором, но тот отказался принять поздравления.

Все эти события вызвали бурные отголоски в стране и ускорили отмену рабства.

* * *

Вернемся, однако, к колонне, которая была рассеяна близ Санто-Амаро.

На рассвете первые партии беглых рабов дошли до горной цепи. Отряд полиции, вышедший несколько дней назад из Сантоса, находился здесь в засаде. Лесные капитаны, которых народ прозвал кровавыми капитанами, тоже выбрали удобные стратегические позиции для охоты на рабов.

Их задача была несложной. Несчастные беглецы подходили сюда измученные, беспорядочными группами – одни, нагруженные узлами, другие с детьми на плечах. Когда перед ними, окутанные туманом, вырисовывались далекие энженьо и поселки, где была свобода, многие падали на колени и целовали землю, обливая ее слезами. Некоторые вглядывались в темные скалы, испуганно тараща глаза.

Невольники, как безумные, бросались вниз по крутым склонам, по ягуаровым тропам, стремились во что бы то ни стало добраться до земли, где царствует свобода. Время от времени слышался характерный сухой треск, и черные тела скатывались в пропасть, оставляя на каменистых склонах капли крови. Довольно молодая негритянка, шедшая впереди других женщин, достигла края ущелья и, хотя все говорило о необходимости сохранять молчание, принялась кричать:

– Сантос! Это Сантос!

Из леса вышел бородатый человек с ружьем и спросил:

– Это что еще такое?

– Я – Лузия!

Женщина опустилась на землю и начала на коленях ползти под гору.

Человек с ружьем не выдержал:

– Остановись, полоумная!

Негритянка обернулась и поведала ему:

– Я дала обет пресвятой деве Монте-Серрате доползти до святой земли на коленях!

Человек с грязной бородой и в большой шляпе стоял, приложив ложе ружья к лицу, готовый выстрелить, но, услышав эти слова, почувствовал угрызения совести, сплюнул в сторону и стал наблюдать, как негритянка с трудом пробирается по руслу пересохшего потока, обдирая себе до крови колени. Так он следил за женщиной, пока она, словно больное животное, не скрылась из виду среди темных деревьев.

Одна из негритянок хотела спуститься с горы с ребенком на руках, цепляясь за лианы. Внизу зияла пропасть, под зеленым шатром слышалось журчание воды. Она стала спускаться, но сзади появился другой человек, тоже с грязной бородой, в большой шляпе, с двустволкой в руке. Женщина в ужасе оглянулась. Она стояла на краю обрыва, подняв ребенка над головой. Лесной капитан решил, что может сэкономить патрон. Он подошел и пинком сбросил женщину с ребенком вниз, в пропасть. Потом приблизился к краю и заглянул в бездну, но ничего не увидел. Лишь чуть дрожала самамбайя, из-под ее пыльных листьев по-прежнему слышалось тихое, таинственное и жалобное журчание.

Собаки лесных капитанов лаем будили лесные дебри.

То тут, то там раздавался выстрел, затем крик, шум камней. Больше ничего…

Последние беглецы, преследуемые лесными капитанами, сумели выйти на приморскую дорогу, по которой в те времена еще перегоняли скот. Она начиналась среди вершин, скрытых облаками, и, зажатая между скалами и пропастями, тянулась, как глубокая прорезь в горном хребте. Потом дорога исчезала между склонившимися деревьями, суживалась, словно от страха перед пропастями, так что путешественникам приходилось прижиматься к обрывистым склонам, позеленевшим от плесени, курчавым от трав, слезящимся от стекающей воды.

Местами дорога достигала двух брас ширины, местами – не превышала и полбрасы. На ней всегда была вязкая грязь, которую месили проходящие стада. Деревья часто падали на дорогу, стволы оставались там гнить, словно туши издохших быков, и в их сырости находили себе убежище похожие на серые камни жабы. Здесь можно было нередко заметить таинственные движения в опавшей листве, что указывало на присутствие змей.

Дорога бежала все дальше. Она сжималась в горловинах, извивалась на поворотах, снижалась в резких спусках, обходила стволы и скалы, перебиралась через коварные водопады, ниспадающие с высоты, – белые, трепетные, покрытые фатой, словно невесты. Иногда спуск становился настолько крутым, что путешественник слышал над головой топот гуртов скота и крики погонщиков.

Беглые негры, ничего не видя от усталости и страха, продирались сквозь дикие заросли; они уже считали себя навсегда затерянными в лабиринте гор, когда оказались на краю обрыва, где как раз в тот момент проходил, прижимаясь к скале, гурт скота. Так как в лесу стреляли, негры, поглощенные одной мыслью – спрятаться где угодно, – бросились к стаду и замешались среди быков. И, затерявшись в этом движущемся лесу ног, морд и рогов, они сумели не перепугать дикий и недоверчивый скот. Однако это длилось лишь мгновение, пока стадо не повернуло в сторону, следуя за извивами дороги. Быки подняли морды и замычали; послышался стук сталкивающихся рогов; животные, шедшие впереди, внезапно остановились. Но там, позади, на повороте, над их головами послышались голоса погонщиков:

– Оа, бык! Оа, бык!

Они заметили беспокойство животных. Подкованные лошади поскакали по камням. Приземистые кривоногие собаки рассвирепели и, оскалив клыки, неистово залаяли. И стадо рванулось вперед. Негры ползком, увертываясь от копыт, пробираясь между взмыленными, покрытыми клещами животными, сумели достигнуть края дороги и, прячась за деревьями и камнями, переждали, пока не прошел последний бык. Погонщики были разъярены. Увидев укрывшихся негров, один из них закричал:

– В другой раз оставайтесь под стадом и подыхайте там! Слышите?

Никто ему не ответил.

– Вы с плантации Текос?

По-прежнему молчание.

– Вот увидите, расскажу хозяину!..

И он умчался.

А стадо подошло к следующему повороту, за которым начиналась трясина. Быки прижимались к скале и скользили по камням, которые время от времени катились вниз, подпрыгивая, ударяясь о деревья, запутываясь в лианах и наконец навсегда исчезая в пропасти. Пройдя поворот, первый бык попал в трясину, и его затянуло по брюхо. Новое беспокойство в стаде, жалобное мычание, разъяренный лай собак. Стадо снова заколебалось и остановилось. Над рыжим морем бычьих спин погонщики увидели мохнатую зыбь поднятых хвостов; передние быки попятились и остальные, сгрудившись, стали налезать друг на друга.

Погонщик, угрожавший невольникам, закричал:

– А ну-ка, подстегни их, Лазиньо!

Рослый краснолицый погонщик, тоже верхом на лошади, откликнулся ему в тон:

– Подстегиваю, Жоан Пала!.. Что там случилось? Прибежавший мальчишка-кабокло сообщил, что завяз один бык. Собаки, как бы поняв его слова, опустив головы и глухо лая, бросились в самую гущу стада к трясине. Пробравшись к застрявшему быку, они принялись тянуть его за хвост, кусать ляжки; бык, стараясь найти точку опоры, мычал и хрипел, в отчаянии выгибая спину. Наконец, последним рывком животное поднялось сначала на задние, потом на передние ноги и, разбрызгивая жидкую красноватую грязь, стремительно бросилось вниз по склону. Шедшие сзади быки помчались вслед, расплескивая грязь и стараясь боднуть собак, которые злобно хватали их за складки на груди. По лесу разносился запах пота, горячего навоза.

Лазиньо поднял лошадь на дыбы и закричал:

– Оа, бык! Оа, бык!

Спуск заканчивался. Внизу расстилалась равнина, виднелись стальные блестящие полоски рек и зеленовато-медные мангровы. Можно было даже различить каменное здание энженьо, хижины, загоны для скота. Пройдя еще немного, стадо наконец удалилось от пропасти. Когда Лазиньо и Жоан Пала подъехали к пересекавшему дорогу потоку, где в хижине жили прокаженные, они натолкнулись на отряд кавалеристов, которые, судя по всему, кого-то поджидали. Вперед выступил младший лейтенант, остановил погонщиков и спросил:

– Не видели ли вы по дороге беглых негров?

– Видели. Они спускаются.

– Можете следовать дальше.

Младший лейтенант вернулся на свой пост; погонщики поскакали догонять стадо, которое уже ушло далеко вперед. Их палы развевались по ветру.

XVIII
Свобода

Затерявшиеся в горах невольники – остатки колонны Пио – стали собираться вместе. Обсудив положение, они решили переночевать на лужайке, покрытой толстым ковром из сухих листьев. Небо нависало над самыми вершинами. Было темно и душно. Туман, уносимый ветром, рвался на тончайшие белые лоскуты. Постепенно становилось холодно. Негры сбились в кучу, тесно прижимаясь друг к другу, кутаясь в лохмотья.

Беспокойная негритяночка, которая неподалеку от Пайнейраса патетически взывала к покровительству Санта-Риты, не выглядела усталой. Она расхаживала взад и вперед, размахивая длинными худыми руками, показывая сквозь рваную юбку костлявые ноги. Она разговаривала сама с собой и смеялась…

Неожиданно в разрыве между облаками показалось ясное небо, на котором сияла полная луна, прозрачная, как мыльный пузырь. Ночь расстилала над пропастями свои льняные покрывала.

Просвет между облаками стал расширяться. Появились первые звезды, казавшиеся цветами, рассыпанными по небосводу. И погода стала меняться. Порывы теплого ветра шевелили листья деревьев. Туман стал оседать, словно его притягивал к себе темный склон горной цепи, поредел и наконец рассеялся. Небо совсем очистилось; оно было высокое, глубокое, светлое, как звездный сад.

Негритяночка, забравшись на камень, воздела руки и воскликнула:

– Смотрите, что там!

Разбредшиеся тени сбежались к ней.

– Что такое?

И она исступленно выкрикнула:

– Крест господа нашего!

Эхо повторило ее слева всюду: на ложе из сухих листьев, в просветах между деревьями, в самамбайях, нависших над обрывами. Казалось, ночь шепотом молится: «Крест господа нашего, крест господа нашего…»

Когда последние обрывки тумана вознеслись к небу, серебристый свет луны озарил застывшую горную цепь и коленопреклоненных негров, молящихся Южному кресту. Кресты земные не раскрыли им свои объятия; они молились небесному кресту, который ближе к богу и весь из звезд.

Потом они повалились на землю и забылись тяжелым сном.

Чудовищные массы облаков реяли между землей и небесным сводом. Иногда они подплывали к горному хребту, углублялись в чащу деревьев и слегка, совсем слегка касались их обожженной коры, будто бог хотел нежно укутать их прохладным душистым горностаевым покровом. На небе это были облака, на земле – туман. Кузнечики наполняли ночь своим тонким стрекотанием, птицы перелетали с ветки на ветку, пели водопады, и, наконец, – чудо здешних гор – глубокой ночью в самые мертвые часы звучала праздничная песнь цикад…

Негры, стоявшие на страже, разбудили спящих, чтобы и те послушали эту волшебную музыку. И, когда они тихо перешептывались между собой, тише, чем журчит источник, примерно за двадцать брас от них послышалось долгое и глубокое мяуканье. Это был ягуар. Матери старались заглушить на груди плач детей. Луна скрылась, ветер уснул в пещерах, горный хребет оцепенел от страха.

Начало светать.

Негры зашагали к Сантосу, к солнцу. Спускаясь по обрывам, они раздирали распухшие, воспаленные ноги; по стонам можно было сосчитать раны. В желтоватом утреннем свете блестели серпы на плечах. Горячий ветер с запахом древесной смолы пахнул им в лицо, всколыхнул серебристую листву веламе, протяжно застонал в отрогах горного хребта; то был норд-вест.

Негров вел Салустио. Почувствовав жажду, он опустился на колени у родника и, зачерпнув воды в пригоршни, принялся пить. Остальные негры последовали его примеру. Потом они пошли дальше легким охотничьим шагом, останавливаясь при каждом подозрительном шорохе. Ягуар, должно быть, расхаживал где-то поблизости. Но надо было идти вперед. Вдали сияло золотое пятно – это был Сантос, это была свобода.

На одном из поворотов они увидели медленно ползшую по земле темную фигурку. Они содрогнулись.

– Кончились горы? – измученным голосом спросила фигурка.

– Почти; еще немного и конец, – ответил Салустио.

Это была Лузия, негритяночка, которая дала обет спуститься с горного хребта в Сантос на коленях; двигаясь ползком по руслу потока, Лузия в конце концов выбралась к дороге, которую он пересекал, и в несколько дней совершила рискованный спуск по гальке и острым камням, перебираясь через болота, речки, лужи грязи. Она встретила нескольких путников; те приняли ее за парализованную нищенку и не обратили на нее внимания. Лузия уже потеряла человеческий облик, ноги ее представляли сплошную язву; одежда в пути превратилась в лохмотья.

Услышав, что горы кончаются, она сделала над собой усилие и снова поползла к этому сияющему пятну, которое становилось все ярче.

Дорога стала расширяться. Вот встретилась лужайка, покрытая лилиями; чахлые деревца воздевали свои худые руки к небу.

Раздался громкий окрик:

– Стой!

Негры оглянулись по сторонам. На лужайке залегли солдаты и целились в них.

Женщины настолько испугались, что даже не пытались бежать. Но мужчины инстинктивно образовали тесную группу и подняли серпы, намереваясь защищаться. Они, словно обреченные, были готовы бороться насмерть.

Кавалерийским отрядом командовал Густаво Борба, а офицерами у него были Маркондес де Брито и Олегарио Моура; пехотный отряд возглавлял Константино Шавиер э Безерра. Все они договорились проявить к беглецам максимальную терпимость, беспрепятственно пропустить остатки колонны.

Константино Шавиер много лет спустя поведал в одном письме развязку этого эпизода:

«Борба вступил в переговоры с невольниками, сказав, что они могут свободно пройти и с ними ничего не случится. Тогда все – мужчины, женщины и дети, которые готовились оказать сопротивление, – разом склонив колени, торжественно произнесли:

– Да благословит вас Иисус Христос, сеньоры!

И снова потащились вниз по горам, едва переступая окровавленными ногами…»

Тут послышался чей-то стон. Это была Лузия. Увидев людей, она повторила свой вопрос:

– Кончились горы?

Один из сержантов подошел взглянуть, в чем дело, и ответил:

– Уже, сестра моя!

Лузия попробовала подняться, но не смогла; колени у нее словно окаменели. Тогда она выгнулась, простерла руки и громко провозгласила:

– Да будет благословенна богородица Монте-Серрате, моя покровительница!

Она походила на ствол обгоревшего дерева, ветер рвал остатки ее рубища, обнажая страшные язвы.

Негры продолжали путь на Сантос. Когда они дошли до равнины, их встретил черный человек на белом коне. То был Кинтино де Ласерда – он привез им продукты и одежду.

До Сантоса дошли немногие.

За мостом дорога потянулась вдоль железнодорожной линии. Стадо быков, встреченное невольниками накануне, переночевав в Кубатане, прошло по этой же дороге незадолго до появления на ней рабов: следы копыт еще только наполнялись водой.

Негры брели полумертвые от истощения. Кинтино купил две корзины, навьючил на лошадь, устроил в них четверых детей, чтобы дать отдых их матерям. И повел лошадь под уздцы.

Во второй половине дня негры подошли к Каскейро.

Здесь их ожидала новая беда: мост находился под охраной полиции, прибывшей из Сантоса с приказом не пропускать негров, задерживать их и возвращать фазендейро – их законным владельцам. Командовал этим отрядом бывший сержант, честный и храбрый воин.

Командир позволил неграм приблизиться к мосту… Послышался звук горна… Отряд построился… Солдаты примкнули штыки…

– Стой!

Беглецы на этот раз и не думали сопротивляться: это уже было им не под силу, они совсем пали духом. Но Кинтино де Ласерда не растерялся. Он успел привыкнуть к таким положениям. Еще в 1883 году правительство распорядилось охранять мост Каскейро, чтобы не допускать проникновения беглых негров в Сантос. В то время получил широкую огласку эпизод с негром Адамом. Офицер с оружием в руках под угрозой смерти потребовал, чтобы никто не проходил по мосту… «Но, – добавил он другим тоном, – если хотят пройти стороной, мне до этого нет никакого дела, так как полученные мною распоряжения касаются исключительно моста в Каскейро…»

Эта история с дядюшкой Адамом и его спутниками стала притчей во языцех; ее повторяли со многими подробностями всякий раз, когда группа беглых рабов намеревалась пересечь Каскейро. Поэтому Кинтино де Ласерда не слишком встревожился, увидев здесь отряд полиции.

– Сеньор сержант!

– Что вам?

– Приказ касается только моста?

– Именно так я и сказал…

– А если наши братья пройдут под мостом?

– Это меня не касается; это дело господа нашего Иисуса Христа.

Больше говорить было не о чем. Кинтино де Ласерда не стал ждать и направил лошадь к реке сбоку от въезда на мост. Испуганные негры последовали за ним. Там внизу их ждали каиафы, прибывшие из Сантоса под видом рыбаков для встречи невольников. У моста стояла целая аболиционистская флотилия, состоявшая из лодок всех видов, на которых были люди, готовые предложить свою помощь мирным беглецам.

В одно мгновение все лодки вышли на речной простор и взяли курс на Сан-Висенте. Солнце освещало кудрявый ковер мангров и сверкающую гладь реки. Флотилия была уже далеко, когда на одной из лодок, поскольку голод давал себя знать, двое кайсар, перегнувшись через борт – река здесь была очень мелкой, – начали доставать со дна крупных, как устрицы, моллюсков и кидать их беглецам. Те вскрывали ножом раковины и с удовольствием поедали их содержимое.

– Что это такое? – спросил Теренсио у Салустио, но тот не знал.

– Амейжоа, – сказал один из кайсар.

Негр машинально повторил это слово. В конце концов, какое значение имеет для него название? Моллюск был вкусен и пришелся очень кстати…

Когда причалили в Сан-Висенте, наступил вечер. Луна озаряла землю бледным молочным светом. Между двумя холмами, где открывалось неспокойное море, они заметили освещенные дома побережья.

Тинтино, который был из Сержипе, вспомнил свое детство и затянул молитву из макумбы:[53]53
  Макумба – негритянский религиозный обряд, сопровождающийся плясками под звуки барабанов.


[Закрыть]

 
Санта-Барбара на небе,
Сан-Жеронимо на море,
Такое величие на земле,
И бог везде, повсюду!
 

Спутники с чувством повторяли припев.

Весла рассекали черные воды. Звезды танцевали в зеркале моря.

Распевая песни, они прибыли в порт Морро, откуда направились в Жабакуару.

На рассвете беглые невольники вступили в киломбо, проходя между шпалерами приветливо улыбающихся, прыгающих от радости негров. В ознаменование встречи был устроен праздник – в Жабакуаре такие праздники были делом нередким…

 
В глинобитной хижине,
Заброшенной лачуге колдуна,
Ганза поет свой шикешике,[54]54
  Шикешике – звукоподражание ганзе.


[Закрыть]
Грохочет бомбо,[55]55
  Бомбо – большой барабан.


[Закрыть] спряталась луна…
 
 
Новый день, что лесное пожарище,
В драке много побоев и ран,
Кровью почва обильно полита!
Негр танцует, смакуя кентан.
 
 
Блекнут звезды за рощей кокосов,
День приходит желтее шафрана,
Золотит гуаншумы, усадьбу
И танцующих негров у чана!