Текст книги "Память без срока давности"

Я сократила общение с Шивовым до «привет» и «пока», которые произносила с замиранием сердца, не глядя при этом в убийственные для меня глаза. Игнорировала даже простые вопросы типа «а что вчера задавали по химии, а то я не записал» или «не отменили ли завтра последний урок, ведь математичка заболела». Я боялась на него смотреть и заговаривать с ним, чтоб снова не выставить себя влюбленной идиоткой, хватало уже того, что его голос звучал в моей душе постоянно.

Девчонки продолжали вешаться на Платона гроздьями, но к концу года он заметно сблизился только с Зоей.

Наблюдать за тем, как некогда лучшая подруга, шагая бок о бок с Платоном по школьным коридорам, сияет – врагу не пожелаешь. Я отказывалась понимать, что Шивов нашел в моей бывшей подруге с ее ростом в полтора метра, отсутствием груди, круглым, как воздушный шар, лицом и узкими, как замочная скважина, глазами. Такие, как он, не обращают внимания на таких, как она. С его стороны логичнее было бы связаться с Бородиной, которая и дьяволу душу продала бы за внимание Шивова. А мне, если б не Буль, не пришлось бы никому ничего продавать, я бы однозначно не осталась в стороне и вступила в борьбу за теплое место в объятиях Платона и непременно победила бы. Если бы…

Постепенно в мозг просочилось убеждение, что у Шивова Платона имеется какой-то скрытый комплекс, который заставляет его сторониться явных красоток и подталкивает к девочкам, далеким от идеала. Хотя вполне может быть, Платону нравится экзотика, и именно поэтому он выбрал Зою Хонг. Думать об этом мне не особо хотелось, я знала одно: кто бы ни приглянулся Платону – толстуха или худышка, мулатка или азиатка, девушка с прыщами или угрями, с большой грудью или полным ее отсутствием, она обречена на победу в моем невидимом бою за любовь.

Первого сентября две тысячи второго года Шивов без каких-либо предупреждений поселился в моем сердце, бесцеремонно оттяпав приличный кусок плоти. Я не хотела никакой любви (это последнее, о чем я могла думать в своем состоянии), но это случилось, и я вынуждена была научиться жить с подселенцем в собственной груди. Каждый новый день начинался с рассвета и заканчивался закатом, а мне ничего не оставалось делать, как просыпаться и засыпать, изо всех сил стараясь избавиться от пустых надежд и глупых призрачных мечтаний.

* * *

Две тысячи второй заканчивался, оставив пометку «прошлое» на многих эпизодах моей жизни. За год случилось много всего, как отвратного, так и сносного, но к концу декабря внутри меня выросло необъяснимое чувство тревоги. Каждый снежный новый день заставлял мое тело дрожать от непонятного противного предчувствия, как это проделывал ветер с одинокими листьями на обнаженных деревьях. Паника нападала без предупреждения, разделившись на маленькие злостные стайки комаров, жаливших до сотни раз в секунду. Я пыталась не думать о начале января две тысячи первого, но разуму приказывать было выше моих сил. Тревожное состояние я списывала на реакцию организма на приближающийся день, но ошиблась. Шестое чувство не подвело, просто я не сумела расшифровать его крик правильно.

ДЯДЯ МАРК

31 декабря 2002 года (пятнадцать лет, десятый класс)

– Лиза, мне нужно вам с сестрой сказать кое-что важное. – Звучит слишком неожиданно, меньше всего мне сейчас нужно, чтоб мама начала разговор о том, что встречать Новый год положено в семейном кругу и бла, бла, бла. Зря я выбралась из своей комнаты.

Замираю на месте, хотя жуть как хочется сбежать к себе. Глаза непроизвольно закатываются под лоб, а из души вырывается тяжелый вздох. Стоя на полпути к кухне, оборачиваюсь на мамин голос. Бледные от постоянных ударов судьбы, которая методично, год за годом, выколачивала из мамы все яркие краски, щеки вдруг побагровели.

– Возможно… Я даже уверена, этот разговор должен был состояться немного раньше, но… – Речь мамы неуверенная, прерывистая, как у меня, когда приходится разговаривать на не слишком приятные темы. Мама смущена.

Только теперь замечаю, что мама наряжена не хуже нашей елки, коктейльное платье из переливающегося материала всех цветов заката ей очень идет, хотя мне режет глаза. Я привыкла видеть маму в мрачных потасканных вещах: бесформенных кофтах, застиранных джинсах, стареньких халатах. Отцу всегда было плевать на тряпки, главное, чтоб «давала» регулярно и стряпала три раза в день, а как при этом жена выглядела, его не волновало. Мамин внешний вид по большому счету в нашей семье не волновал никого. А еще волосы мамы не собраны в бесформенную кучу, их просто невозможно завязать в хвост или заплести в косу, мама избавилась от не слишком шикарной шевелюры, вернув себе прическу Гитлера. Аккуратная укладка, насыщенный ореховый цвет и никаких седых корней. Мама помолодела лет на двадцать, но что бы это могло значить?

– Клавдия, милая, подойди сюда.

Из кухни, прижимая к груди стопку праздничных тарелок, в ту же минуту послушно топает сестра. Ловлю на себе интригующий взгляд малышки, но она тут же его прячет, будто уже знает о той страшной тайне, которой хочет поделиться с нами мама. Клава ставит тарелки на выставленный в центре гостиной стол, и теперь я вижу, что он тоже «наряжен» в праздничную белоснежную скатерть.

– Что здесь происходит? – В душу закрадывается нехорошее предчувствие, а глаза то и дело бегают по кругу: мама-Клава-стол-мама-Клава-стол.

Мама слегка прокашливается и снова краснеет. Ее руки не находят покоя: она то обнимает себя за плечи, то заправляет за уши невидимые выбившиеся пряди, то просто сплетает и расплетает пальцы.

– Этим летом, когда ты, Лиза, была в Израиле, я стала посещать психолога. Ну, знаешь, в заграничном кино они всегда помогают. Последние пару лет были слишком сложными, самостоятельно мне уже было не справиться с эмоциями и мыслями… – Мама заходит издалека, и чует мое сердце, что это не к добру. – Девочки мои, я всегда вас любила и буду любить. Я всегда старалась для вас и ради вас, но… Дело в том, что женщине одной слишком сложно справиться со всякого рода перипетиями, и как бы ни складывалась моя жизнь с вашим отцом, он делал ее легче.

Вот оно! Вот оно что! Сердце выпало в трусы, а злость отравила мозг.

– Только не говори, что все это представление ты устраиваешь, чтоб вернуть в дом отца?! Мама, ты в своем уме?! А ты у нас… У меня спросила – нужен ли мне…

– Лиза, прекрати, пока не зашла в своих домыслах слишком далеко!

Клава стоит, потупившись в пол, но я замечаю ее поджатые в улыбке губы, а мама гордо вскидывает подбородок.

– Речь не об отце. Прошлое в прошлом. Речь о будущем.

Сердце вернулось на место, злость отпускает, но что-то определенно не так.

– В общем, я познакомилась с мужчиной. – БАМ! Тупым предметом по башке, в то время как мама просто засияла. – Это тот самый психолог.

– Что?! – снова не держу удар. – Твой мужчина старый, толстый, лысеющий пердун Филипп Гаврилович?

– Нет, что ты! – Мама брезгливо и смешно фыркнула, как кошка, которую макнули носом слишком глубоко в молоко. – Лиза, может быть, ты дашь мне закончить? – Руки мамы, наконец, обрели покой в районе груди. – Филипп Гаврилович, чтобы ты знала, не единственный психолог в нашем городе. У него наблюдалась ты, он работает с подростками, а я ходила к специалисту по взрослым проблемам. Он помог мне разобраться во многом и объяснил, что все в моих руках, и что я еще могу быть счастливой… Мы много разговаривали, я многим делилась, он умело слушал… А ведь этого практически не было в моей жизни никогда…

С последними мамиными словами на меня вылился океан грусти. Вспомнилась бабуля-камень, папаша-алкаш, мы – дети-«подарки». На самом деле маме не позавидуешь – слушать ее действительно было некому. Даже у меня есть Маркович, который всегда выслушает.

– Сегодня Марк, а так его зовут, будет встречать Новый год с нами. Уверена, он вам понравится, как и вы ему.

Мама в очередной раз просияла, а мне хотелось завыть: в нашем доме снова будет вонять мужским потом, мы опять будем спотыкаться о пустые бутылки и снова станем слушать душераздирающие скандалы. Интересно, все женщины не дружат с головой или только моя мать?

– Я не фарфоровая кукла, чтоб всем нравиться. И не цирковая обезьяна, в которую вы меня превращали в детстве. Я больше не буду выступать перед кем-то, чтоб произвести хорошее впечатление. Новый год я встречу в собственной комнате, а как это сделаешь ты, дело твое.

Клава, едва успев поднять голову, вновь уткнулась в пол, а мама вмиг прекратила улыбаться.

– Лиза, я не прошу тебя превращаться в обезьяну или в куклу, я только хочу, чтоб ты познакомилась с мужчиной, который дорог мне и который, очень даже может быть, совсем скоро переедет к нам. Разве сложно быть милой хотя бы один-единственный вечер в году?

Живот раздраженно заурчал, напомнив о себе и о том, что я вообще-то шла на кухню. Ругаться с мамой не хочется, хотя, зная себя, думаю, это неизбежно.

– Ок. Один-единственный ЧАС в году, а затем я иду к себе.

– Хорошо.

Мама, видимо, тоже не настроена на скандал, и мы молча расходимся в разные стороны: она – накрывать праздничный стол, а я отправляюсь на кухню за бутербродами и чаем.

Без четверти девять мама постучала в дверь моей комнаты, сообщив, что я должна привести себя в порядок. Я мычу в ответ, даже не пытаясь поинтересоваться, что именно она имеет в виду: надеть на лицо повязку, сделать прическу или влезть в свое детское праздничное платье сумасшедшего розового цвета?

В теплой пижаме безразлично валяюсь на кровати. По телевизору в сотый раз крутят сказку «Ночь перед Рождеством», а я безразлично смотрю на картинки, думая о том, что за нормальное лицо и стандартные мозги я бы продала душу не то что черту – дьяволу.

– Ли-за, – в дверь снова стучат, в этот раз Клавдия. – Мама зовет. Дядя Марк пришел.

Обреченно вздыхаю и даже не думаю вскакивать с кровати, будто меня облили кипятком, никуда этот Марк не денется и ничего с ним не случится, если я выйду через пять-десять минут.

– Хорошо. Передай маме, я скоро буду.

Ответа не последовало, но я уверена, сестра в этот момент кивает, ей всегда нравилось разговаривать молча.

В «порядок» я привела себя за три минуты: пижаму сменила на темно-синие джинсы и черную водолазку, причесала волосы и не забыла спрятать лицо за черной банданой с изображением скелетообразной челюсти. Маму мой внешний вид вряд ли обрадует, но с недавних пор у меня проблемы с праздничным настроением, а она все равно не умеет злиться долго.

То, что я ошибалась насчет запаха пота и разбросанных бутылок, я поняла спустя три секунды. Столько времени мне понадобилось, чтобы уловить приятный аромат мужского парфюма, медленно расползающийся по всему дому, будто ядовитый плющ, и оценить степень аккуратности мужчины, одетого в «футляр» стального цвета, в народе именуемый костюмом-тройкой. В том, что мама тоже заблуждалась, полагая, будто он нам понравится, я убедилась спустя минуту нашего знакомства. По крайней мере, насчет моего «понравится». За Клавдию не ручаюсь, ведь уже сейчас она смотрела на этого незнакомца восторженными глазами и глупо улыбалась. Еще бы, мама и ее нарядила в праздничное накрахмаленное платье цвета спелой малины, перевязала заранее накрученные волосы шелковой лентой на пару тонов светлее, а на ногах Клавдии сверкали белоснежные лаковые туфельки, сестрица будто сошла с обложки детского «Fashion». С этой сверкающей нарядами и улыбками троицы можно смело писать портреты счастливого семейства, на которых никогда не найдется места мне.

– Добрый вечер, Елизавета. Ваша мама много рассказывала о вас с сестрой. Рад, наконец, познакомиться лично.

На когда-то папином месте во главе стола теперь красовался абсолютно не похожий на него человек. «Из крайности в крайность» – мгновенная оценка маминого выбора. Шатен с такой же, как у мамы сейчас, прической, без намека на лишний вес, с белоснежной до отвращения улыбкой и черными до невозможности глазами (никогда не видела черных дыр, но что-то мне подсказывает, что они выглядят именно так). Даже форма их с папой лиц кардинально отличалась, и если их рассматривать в виде овощей, то отец спелый сочный помидор (не тот, что в маркете, наполированный и упругий, а тот, который с грядки, взращенный солнцем и заботой), а передо мной сейчас сидит жилистый огурец, причем тепличный, неестественно сверкающий и без пупырышек. Он однозначно красив, но не той красотой, которая притягивает, а той, которая вызывает мороз по коже и леденит сердце.

– Елизавета – была королевой Англии, а я просто Лиза, – отвечаю без намека на взаимную улыбку и усаживаюсь на единственно свободный за столом стул.

Мама сидит напротив, и я моментально улавливаю ее желание наброситься на меня с просьбами о хороших манерах. Я физически ощущаю ее напряжение и недовольство, еще секунду, и уверена, что получу под столом по ноге, но ее опережает бойфренд.

Губы Марка расплываются в скользкой, вызывающей во мне самые отвратные ассоциации и тошноту, улыбке:

– Хорошо, Лиза, как скажешь. А я Марк. Просто Марк.

Я отмалчиваюсь. Хватаюсь за вилку и принимаюсь активно наполнять тарелку всем, что в радиусе моей досягаемости. Очень быстро в ней появляются: куриная ножка, пара кусочков буженины, два блинчика с красной рыбой, оливье, ложка «цезаря», порция говяжьей печени в винном соусе, два соленых огурчика, жюльен… В общем, моя тарелка превратилась в свиной тазик, но кто мне запретит трапезничать именно так?

– Лиза! – не сдержалась мама и пнула меня под столом ногой. – Марк, прости, просто…

Я зло выпячиваю глаза, всем своим видом демонстрируя раздраженное «Что?!».

– Агата, тебе не за что просить прощения. Я все понимаю. Девочкам всегда непросто принять в доме чужого мужчину. От первой встречи я и не ждал большего. Думаю, со временем мы с этим справимся. Правда ведь, Клавдия?

Ну как же, в борьбу вступил рыцарь дня! Противная улыбка не сползает с лица Марка, а моя сестренка смущенно кивает и изо всех сил пытается справиться с кусочком буженины, заботливо уложенной на ее тарелку мамой, с помощью не только вилки, а и ножа. Стараюсь вспомнить, когда в последний раз в нашем доме пользовались полным комплектом столовых приборов. Ах да, это случалось, когда у нас в гостях появлялась бабушка Нина, скончавшаяся почти десять лет назад. Обычно в нашей семье для поглощения пищи хватает чего-то одного – ложки либо вилки, а папа очень часто вообще не нуждался в подобных «излишествах». «Рыбу, птицу и молодицу – берут руками» – было его любимым выражением. Видимо, теперь настали другие времена.

Час длился будто год. Изображать интерес к маминому кавалеру или принимать участие в их разговорах ни о чем желания не появилось. Клавдия поглощена телевизором, ей уже около получаса нет дела ни до Марка, ни до мамы, хотя при каждом обращенном на нее взгляде мистера идеала она раз за разом тает, будто сливочное масло на солнце.

Я активно набиваю живот едой, чтоб при первом удобном случае сбежать и до завтрашнего полудня не рисковать собственным появлением вне своей комнаты и ни с кем не встречаться.

Спустя обещанный маме час из гостиной меня моментально сдуло ветром. По понятным причинам я не любила отца, но к новому избраннику мамы я испытывала неприязнь на уровне инстинкта.

В темноте лежу на кровати, в миллионный раз изучаю потолок. Бабушка Нина вспомнилась второй раз за вечер. А это ой как много не то что для вечера, а для года. Она бы однозначно одобрила подобный мамин выбор. Марка назвать «олигофреном» у нее вряд ли бы повернулся язык.

Впервые за долгое время я подумала об отце: он раздолбай, алкоголик и простак, но в нем точно никогда не было отталкивающего холода и высокомерия, и умнее других он себя никогда не считал.

Прекрасный цветок родом из джунглей – вот кем увидела я маминого мужчину. Он источает приятный аромат, завлекает своей холодной красотой, позволяет любоваться и восторгаться собой, но стоит к нему прикоснуться, как на лепестках появляются зубы, а аромат превращается в отраву. Таким растением можно любоваться издалека, но в доме его держать точно никто не стал бы. Кроме моей мамы, конечно.

Очередная встреча Нового года не принесла ничего хорошего. Ненавижу зиму! Январь, казалось, поставил перед собой цель уничтожить меня и медленно, год за годом, шел к ней. То, что уже произошло, больше не пугало, а о том, что ждет меня впереди, я могла только догадываться.

Мамино «совсем скоро переедет к нам» не заставило себя долго ждать. Уже в середине января в нашем доме поселился Марк. Из маминой спальни снова стали доноситься недвусмысленные звуки. О физиологических потребностях и умственных способностях женщин мне оставалось только догадываться. Возможно ли такое, что одна животная потребность блокирует все остальное?

* * *

Жить с посторонним мужчиной под одной крышей было нелегко. Тем более с таким мужчиной. Он не напивался до беспамятства, как отец, наплевав на все и всех, а всегда был начеку. Казалось, его трезвый взгляд улавливает и фиксирует все, даже передвижение по дому мух и пауков, что уж говорить о более крупных особях.

Поначалу я, не задумываясь, часто разгуливала по дому в одном только нижнем белье (к примеру, ночью шагала в туалет, или утром выходного дня за чашкой чая в постель, или после душа шла к себе), но когда с Марком начала сталкиваться чаще, чем с дверными косяками, я опомнилась. Понимание, что в доме чужак, мудак и сволочь, окончательно сформировалось на День влюбленных две тысячи третьего года.

ДЯДЯ МАРК

14 февраля 2003 года (десятый класс, пятнадцать лет)

По обыкновению, сразу после школы я заперлась у себя в комнате. С некоторых пор все календарные и просто существующие праздники утратили для меня хоть какую актуальность. День влюбленных не был исключением, разве только я ненавидела его больше других, ведь улицы нашего небольшого городка просто кишели парочками разных сортов и калибров. Складывалось впечатление, будто народ весь год только тем и занимается, что ждет четырнадцатое февраля, чтоб во всей красе продемонстрировать свои чувства второй половинке, которая исполняет эту роль в данный праздничный день. Пятнадцатого числа половина из этих фальшивых влюбленных переставали быть друг другу любовью всей их жизни, но это ничего, у них ведь было ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ! Куда ни погляди, все облизывают друг друга, все лыбятся, все сжимают в руках подарочные кулечки, букеты и конфеты, и только я не жду от этого праздника ни-че-го. Да и вообще от жизни.

Бросаю рюкзак, доверху набитый учебниками, возле кровати, включаю телик и дивиди, подаренный мамой на Новый год, жму на «плей». Не утруждаю себя переодеванием после школы, падаю на кровать прямо в джинсах и свитере, отметить «праздник» по-своему хочется как можно скорее, чтоб хоть как-то приглушить в голове кричащие розовые образы этого дня.

«День святого Валентина» – триллер что надо, и не только для этого дня. Люблю этот фильм, который в какой-то степени отражает мою жизнь, а других учит, что бывает, если издеваться над человеком слишком долго.

В полностью расслабленном состоянии меня и застает постучавшийся в дверь Марк.

Жму на «паузу» и быстро меняю лежачее положении на сидячее. Вопросительно всматриваюсь в появившееся на пороге комнаты лицо.

– Лиза, можно войти? – за противно улыбающейся головой в комнату тут же просачивается туловище, интересно, зачем люди вообще задают этот глупый вопрос, если практически всегда вваливаются, не дожидаясь ответа.

– По-моему, ты уже вошел, – отвечаю грубо, но по-другому я с этим представителем мужского пола и не разговаривала никогда, несмотря на все его похабные взгляды и слащавые улыбки.

Хорошо, что я не сменила штаны со свитером на шорты и майку, а то бы этот упырь подавился слюной. С недавних пор на территории дома единственная часть моего тела, которую я старательно выставляла напоказ – лицо, а остальное все нуждалось в одеяниях, желательно мешковатого покроя.

– Вот это мне в тебе и нравится – характер. Но характер – это не единственное твое достоинство. – Марк делает пару шагов к кровати. – Ты очень красивая девушка и должна понимать это, но… Сейчас не об этом.

Похотливый холодный взгляд скользит по мне, но я ощущаю его не так, как обычно – я не покрываюсь инеем, мою кожу будто обжигают, словно прикасаются ко мне не глаза, а раскаленный утюг. Но Марк педантичный, расчетливый и осторожный, не в его правилах действовать открыто. Он наблюдает и изучает жертву, он выжидает, это в его крови, это в его самодовольной ухмылке, это в его венах – ни шага без предварительной оценки. В конце концов, так действуют те самые цветы-убийцы родом из джунглей, с которыми я его сравнила еще в первую нашу встречу, – умеют выжидать. А как еще они могут выжить?

Марк садится на стул, на котором обычно сижу я, делая домашнее задание за своим письменным столом. Бросает любопытный взгляд на беспорядочно лежащие на нем книги, тетради и карандаши, а затем берет в руки блокнот с рисунками. Я никогда и никому не показывала свои «шедевры», и Марк, будь он даже последним человеком на нашей планете, точно никогда бы их не увидел, если б я только могла допустить мысль, что ОН может появиться в моей комнате.

Внутри все сжалось, но я не спешу выхватывать из ухоженных пальцев свои одноцветные картины.

– Черный… Как предсказуемо. – Выстрел взглядом в мою сторону и опять на рисунок. – Знаешь, а у тебя неплохо выходит. Вот, например, этот парень…

Это был перебор. Вскакиваю с кровати и молниеносно вырываю свое творчество из рук врага.

– М-м-м, как интересно. Значит, – Марк откидывается на спинку стула и скрещивает на груди руки, – так выглядит тот, о ком спустя годы ты будешь вспоминать как о первой любви. Судя по тому, что демоны и природа у тебя получаются достаточно реальными и естественными, выходит, этот парень на самом деле красавчик. Не удивлюсь, если этот мальчишка один из самых популярных в школе, а возможно, самый лучший.

Мне это все начинает надоедать. Спрятав блокнот с рисунками под одеяло, я тоже решаюсь вызывающе скрестить на груди руки.

– Марк, чего тебе от меня надо? Друзьями нас не назовешь, и вести задушевные беседы мне с тобой незачем и некогда.

– Боже, как же ты хороша в гневе! А эти твои шрамы только придают пикантности образу в целом. Ты похожа на разъяренную тигрицу, которая выстояла в сотнях схваток и готова в любой последующей драться до конца. Это так возбуждает. – Прикрыв глаза, Марк широко растопыривает ноздри и жадно вдыхает воздух, а затем медленно выдыхает. В то время как я начинаю задыхаться от ярости.

– У тебя что, с головой проблемы? Так это не ко мне. – Я отказываюсь верить собственным ушам, одно дело ловить на себе его красноречивые взгляды, даже тогда, когда он обнимает или целует маму, другое – слышать подобный бред. Раньше он не позволял себе подобных выходок.

Легкий смешок.

– Какая же ты строптивая. Ну ничего, и не таких приручали, а времени у меня для этого предостаточно. – Марк встал, поправил пиджак, который и без того сидел на нем идеально, даже стряхнул с него невидимый мусор. – Сегодня я пришел к тебе не за этим. Но хочу, чтобы ты знала, этот сопляк, со страниц твоего блокнота, никогда не сможет доставить тебе истинного наслаждения и удовольствия, как это может сделать зрелый мужчина. И я сделаю это, поверь. А сейчас давай поговорим о твоей маме. Не подскажешь, на какой подарок она рассчитывает? Да, знаю, что сейчас для нее лучший подарок забота и любовь, но я люблю баловать своих женщин. Так что – духи или серьги? Быть может, качественное нижнее белье, что скажешь?

Секунду я пытаюсь понять, все ли в порядке с моей головой и ушами, остальные тридцать секунд – то же самое выяснить насчет мозгов стоящего напротив меня мужчины. Мамин мужчина будто сидел за пультом с двумя кнопками «ядерный взрыв» и веселая мелодия «кукарача» – минуту он держал палец над одной, а потом резко бросился к другой. Я, конечно, знала, что Марк еще тот козел, но даже не догадывалась, что этим оскорбляю такое милое животное.

– Пошел вон! – Я не двигаюсь с места, и даже руки, хоть и дрожат, но все еще находятся в районе груди, но голос не подводит – два слова прозвучали уверенно.

– Лиза, ты неправильно реагируешь на мои слова, мне всего лишь хочется быть с тобой честным. Я люблю твою маму, она очень хороша в постели, да и хозяйка отличная. Женщина, страдавшая от недостатка нежности и заботы в первом браке, готова ради банального внимания, тепла и ласки носить нового избранника на руках. Твой отец хорошо поработал над нервной системой твоей матери, так что мне грех жаловаться – она идеальная жена, не побоюсь этого слова. Но мне никогда не насытиться одной женщиной, так уж я устроен. – Марк делает шаг ко мне – я от него и тут же натыкаюсь на стену.

– Ты больной или как? – Сердце вот-вот выскочит, но я не боюсь этого слизняка, я слишком зла, чтобы реально оценить ситуацию. – Ты вообще понимаешь, что уже сегодня я обо всем расскажу маме и она тебя выставит за дверь нашего дома в три секунды?

Смешок.

– Лиза, ты себя слышишь? Ты психически нестабильный подросток с нереальным количеством проблем, практически социопат. Я – любимый мужчина твоей мамы, по совместительству уважаемый в медицинских кругах доктор. Как думаешь, кому твоя мать поверит, если придется выбирать? Я бы не рекомендовал тебе ставить ее перед таким выбором, у вас с ней и без того сложные взаимоотношения. Так что – цепочку или пеньюар?

– Отвали от меня, урод! И вываливайся из моей комнаты!

Злость делает меня бесстрашной, и я буквально выталкиваю Марка из комнаты, хотя даже притрагиваться к его спине мне до ужаса противно. Он не сопротивляется, а только противно смеется.

– Ладно, как скажешь. Но, милая Елизавета, рано или поздно я тебя трахну.

Захлопываю дверь так, что, скорее всего, это услышали и на соседней улице. Несколько долгих минут продолжаю стоять в ступоре. Руки болтаются по швам, как сосиски, а веки забыли, что нужно моргать.

Поднимаю голову к потолку, представляя, что общаюсь напрямую с богом, ну, или кто там правит бал. «Какого черта?! – молча и отчаянно задаю этот вопрос самой себе. – Ну почему больной на голову педофил должен был стать именно моим отчимом?! У вас там что, чернила для писания моей жизни тоже только черных оттенков?»

Так состоялось мое тесное знакомство с «отчимом». Маме я об этом ничего не сказала, смысл? Марк прав, она мне все равно не поверит. Но после этого случая находиться в доме я старалась, только когда дома были либо Клавдия, либо мама. Марк незаметно продолжал терроризировать меня своими многозначительными взглядами, брошенными невзначай фразами конкретного содержания, иногда позволял себе случайные прикосновения – в одно время со мной схватиться за чайник либо заглянуть в холодильник, в который нырнула я, не забыв накрыть мою ладонь своей, но ничего более. Глядя на сверкающие глаза мамы (хоть я и считала ее полнейшей слепой дурой), я не рискнула завести с ней разговор по поводу ее избранника, а решила, что смогу жить с этим. Моя память хранит достаточное количество всякого дерьма, как подвал бабушки Гали бессчетное количество дохлых крыс, и плюс-минус одно кошмарное воспоминание уже никак не может повлиять на картину в общем. А мама… Мама бы все равно списала все на свое стандартное «не со зла».

Иногда, когда мне были особенно противны ухмылки Марка, я готова была рискнуть и выплеснуть наружу все, но отчетливо слышала слова мамы, которые она бы обязательно произнесла: «Лиза, ты хорошая девочка, и я знаю, что ты не со зла все это говоришь, но прошу тебя, научись любить людей. Не стоит ненавидеть всех и каждого, мир не так уж и плох». Зачем напрягать свой язык и нервы, спрашивается?

Так мы и жили – каждый выстраивал свой собственный мир, даже не пытаясь вникнуть в чужой. Иногда меня и саму удивляет, как я не свихнулась еще тогда, в юности? Откуда у меня взялись силы дожить до совершеннолетия, избежав психушки и не покончив с собой?

Лиза Кот

Наши дни

Не знаю, какой сейчас день и который час, но почти уверена в том, что уже несколько раз проваливалась на длительное время во сны, а это могло означать только одно – мир не замер, дни продолжают сменять друг друга.

Обычно в дневное время моя палата оживляется: медсестры, доктора, перевязки, кормление при помощи вен, смена утки, я в это время в состоянии полусна. Что, кроме еды и крови, течет сейчас по моим венам, мне остается только догадываться, но дрянь редкостная – это точно. Пусть я и лежу на кровати куском недожаренной плоти, но состояние прострации доставляет больше боли, нежели ожоги. В моей жизни было множество проблем, но светлый разум никогда не покидал, видно, теперь это для меня тоже непозволительная роскошь. Другого развлечения, кроме как выхватывать из изобилия воспоминаний самые яркие, те, которые даже сильнейшие препараты не сумели затуманить, мне не остается. Воспоминания любого человека – это приобретенный им опыт, который в итоге создает личность. Наш жизненный опыт-то, что никто не может отнять, и именно самые значимые происшествия в прожитых нами десятилетиях делают нас теми, кем мы являемся на сегодняшний день. Мои, по крайней мере, объясняют – почему я оказалась здесь и сейчас.

Постоянно размышлять над вопросом: «Какого черта огонь подавился мной?» – не слишком привлекательное занятие, которое легко может проложить мне дорогу отсюда прямиком в психушку. Думаю, в какой-нибудь палате номер шесть клиники имени академика Павлова специально для меня припасена пустующая койка с биркой «Лиза Кот – параноидальная социопатка, склонная к психозам» или «Лиза Кот – шизофреник». Я не доктор, ставить диагнозы не в моей компетенции, поэтому я лишь предположила, а по факту написано может быть все, что угодно. Скорее всего, мне не удастся избежать ни палаты, ни клиники, «билет» туда уже давно зарезервирован, но пусть это случится по вине ошибочного диагноза, я абсолютно не горю желанием утратить остатки здравого смысла в самом деле.

– Елизавета, к вам гость, если вы не возражаете.

Голос слишком неожиданно вырывает меня из собственных мыслей. Понимаю, что это не та женщина, которую я какое-то время назад представляла блондинкой лет сорока. В голове возникает образ коротко стриженной жгучей брюнетки с пирсингом в носу и жевательной резинкой во рту, и, скорее всего, она даже моложе меня. Так мое подсознание увидело этот голос. Я попала в руки к интерну либо просто практиканту, но это меня нисколько не волнует – горшок поменять много ума не требуется.

– Я, конечно, не вижу особого смысла в подобной информации, но должна предупреждать вас о визитах. – Слышу шаги совсем рядом, а затем мятное дыхание чуть ли не у самого носа. – Спишь ты или нет, кто тебя знает. Думаю, от того, что у твоего тела поболтает сестрица, хуже никому не станет.