Текст книги "Пассажир из Франкфурта"

Вечерело. Дул холодный, пронизывающий ветер, временами принимался мелкий дождь. Втянув голову в плечи, сэр Стаффорд Най поднял воротник макинтоша. Он не впервые пересекал Темзу по Хангерфорд-бридж, и это никогда не напоминало ему приятную прогулку. На мосту было довольно много людей. Мокрые макинтоши плотно облегали тела, шляпы были низко надвинуты на глаза, и в поспешно двигавшихся фигурах явственно сквозило желание как можно быстрее попасть домой, где можно укрыться от ветра и дождя. Узнать кого-либо в этой толпе было весьма затруднительно. 7.20. Не самое подходящее время для свидания или встречи. Вероятно, в объявлении подразумевался все-таки Хангерфорд-бридж в Беркшире. Во всяком случае, все это выглядело очень странным.

Сэр Най брел по мосту ровным шагом, достаточно быстро, чтобы не позволять обгонять себя тем, кто двигался в одном с ним направлении, пристально всматриваясь в тех, кто шел навстречу. Возможно, кому-то вздумалось подшутить над ним. Но если так, то эта шутка была совсем не в его духе. И ему хотелось бы верить, что не в ее духе тоже. Два потока спешащих людей все так же двигались в противоположных направлениях, тесня его в сторону. Навстречу ему, тяжело ступая, шла женщина в макинтоше. Столкнувшись с ним, она поскользнулась и упала на колени. Он помог ей подняться.

– С вами всё в порядке?

– Да, благодарю вас.

Женщина продолжила свой путь, но перед этим сунула ему что-то в руку, которой он поддерживал ее, когда помогал подняться на ноги. Через мгновение она уже была у него за спиной и, нырнув в толпу, растворилась в ней. Стаффорд двинулся дальше. Догнать ее он не смог бы. И она явно не хотела, чтобы он ее догнал. Зажав в кулаке то, что ему сунула женщина, сэр Най прибавил шагу. Наконец мост, показавшийся ему невероятно длинным, кончился, и он очутился на стороне Суррея.

Спустя несколько минут сэр Най зашел в небольшое кафе, сел за столик, заказал кофе и только после этого разжал кулак. В нем оказался незапечатанный тонкий непромокаемый конверт. Внутри находился еще один конверт из обычной белой бумаги, тоже открытый. Его содержимое вызвало у Стаффорда удивление. Это был билет.

Билет в «Фестивал-холл» на следующий вечер.

Глава 5. Вагнеровская мелодия

Удобно устроившись в кресле, сэр Най принялся слушать навязчивый ритм нибелунгов, которым открывалась программа.

Хотя он любил творчество Вагнера, «Зигфрид» не был его самой любимой оперой из тех, что составляли «Кольцо нибелунга». Наибольшее предпочтение Стаффорд отдавал «Золоту Рейна» и «Гибели богов». Ария юного Зигфрида, слушающего пение птиц, всегда по непонятной причине вызывала у него раздражение, вместо того что наполнять его душу радостью. Возможно, причина крылась в том, что на представлении в Мюнхене, которое Стаффорд посетил в юности, выступавший в главной роли великолепный тенор имел чрезмерно крупные габариты, а сам сэр Най был еще слишком молод, чтобы отделять музыку от зрительных образов. Вид грузного, немолодого тенора, неловко бегавшего по сцене и изображавшего утонченного юношу, был ему отвратителен. Кроме того, Стаффорду не особенно нравились пение птиц и шорохи леса. Нет, ему подавай дочерей Рейна, хотя в Мюнхене даже они обладали довольно солидными размерами. Но в данном случае это было не столь важно. Увлеченный мелодичным потоком воды и радостной песней, он абстрагировался от зрительного восприятия.

Время от времени Стаффорд окидывал взглядом публику. Он занял свое место одним из первых, и теперь зал был, как обычно, переполнен. В антракте сэр Най поднялся с кресла и огляделся. Место рядом с ним оставалось незанятым. Тот, кто должен был занять его, не пришел. Был ли это ответ или же зрителя просто не пустили в зал, поскольку он опоздал, – такое все еще практиковалось на представлениях опер Вагнера.

Стаффорд вышел из зала, прогулялся по фойе, выпил чашку кофе, выкурил сигарету и вернулся, когда прозвучал звонок. Приближаясь к своему креслу, он увидел, что соседнее место занято. Его вновь охватило волнение. Он сел. Да, это была женщина из франкфуртского аэропорта. Она смотрела прямо перед собой и даже не взглянула на него. Ее ясный, четко очерченный профиль в точности соответствовал его воспоминаниям об их встрече. Она слегка повернула голову в его сторону и скользнула по нему взглядом, но в ее глазах не вспыхнул огонек узнавания. Это откровенное нежелание узнавать его было красноречивее всяких слов. Их знакомство не признавалось ею – по крайней мере, сейчас. Зал начал медленно погружаться в полумрак. Женщина повернулась к нему.

– Извините, могу ли я посмотреть вашу программку? Боюсь, я уронила свою, когда садилась.

– Да, конечно, – сказал Стаффорд.

Он протянул ей программку, она взяла ее, открыла и принялась изучать. Свет окончательно погас. Началось второе отделение. Открылось оно увертюрой к «Лоэнгрину». В конце ее женщина вернула ему программку.

– Большое вам спасибо. Это было очень любезно с вашей стороны.

Следующим номером были «Шорохи леса» из «Зигфрида». Сэр Най сверился с только что возвращенной ему программкой и вдруг заметил карандашную надпись в нижней части страницы. Он даже не стал пытаться прочитать ее, поскольку освещение в зале было недостаточно ярким, и сложил программку. Сам он в ней ничего не писал – следовательно, женщина вернула ему свою с заранее написанным посланием для него, которую, по всей вероятности, держала в сумочке. У него возникло ощущение, что его все еще окружает атмосфера секретности и опасности. Сначала встреча на Хангерфорд-бридж и конверт с билетом, засунутый ему в руку; теперь эта молчаливая женщина в соседнем кресле… Стаффорд мельком взглянул на нее, как смотрят на находящихся рядом незнакомцев. Она сидела в непринужденной позе, откинувшись на спинку кресла. На ней было платье из черного крепа с глубоким декольте, шею украшало золотое ожерелье. Темные волосы были коротко острижены в соответствии с формой головы. Она ни разу не взглянула на него. Интересно, подумал он, не следит ли кто-нибудь здесь, в «Фестивал-холле», за нею – а может быть, и за ним, – наблюдая, не общаются ли они. Во всяком случае, такую вероятность нельзя исключать. Ведь она откликнулась на его объявление в газете. Любопытство Стаффорда только усиливалось. Теперь он знал, что Дафна Теодофанос – или Мэри Энн, – по крайней мере, находится в Лондоне. У него появилась возможность узнать больше о том, что происходит. Однако инициатива целиком и полностью принадлежала ей; ему оставалось лишь следовать ее указаниям. Точно так же, как он подчинился ей в аэропорту, ему придется подчиняться ей и сейчас, и – следует признать – жизнь вдруг приобрела для него больший интерес. Это было куда увлекательнее скучных конференций. Неужели водитель того автомобиля действительно хотел переехать его? По всей видимости, хотел. Он предпринял уже две попытки. Правда, сегодня люди ездят настолько беспечно, что порой обычную небрежность в вождении можно легко принять за преднамеренную попытку наезда…

Тем временем музыка стихла. Сидящая рядом с ним женщина неожиданно нарушила молчание. Она говорила довольно громко, с легким придыханием между словами, не поворачивая в его сторону головы, словно обращалась к самой себе или к соседу по другую от себя сторону.

– Юный Зигфрид, – произнесла она со вздохом.

Программа завершалась маршем из «Миннезингеров». Когда отзвучали бурные аплодисменты, зрители поднялись с мест и потянулись к выходу. Сэр Най ждал, не даст ли незнакомка ему какое-нибудь указание, но ничего подобного не произошло. Она встала, протиснулась вдоль ряда кресел и смешалась с толпой.

Стаффорд сел в свой автомобиль и поехал домой. Включив на кухне кофеварку, он разложил программку на письменном столе и принялся внимательно изучать ее.

Его разочарованию не было границ. Судя по всему, программка не содержала никакого послания. Только на одной странице он с трудом рассмотрел какие-то нечеткие пометки, сделанные карандашом. Это были не слова, не буквы и даже не цифры – скорее, значки нотного письма. Как будто кто-то нацарапал музыкальную фразу. В какой-то момент сэру Наю пришло в голову, что, возможно, это тайное послание, которое проявится под воздействием тепла. Чрезвычайно аккуратно, немного стыдясь откровенного мелодраматизма этой сцены, он подержал программку в течение нескольких секунд над огнем. Никакого эффекта. Тяжело вздохнув, Стаффорд швырнул ее обратно на стол. Его охватило раздражение. Вся эта канитель – свидание на мосту на промозглом ветру, под холодным дождем, затем созерцание представления по соседству с женщиной, которой он жаждал задать по меньшей мере дюжину вопросов, – и что в результате? Ничего! И все же она встретилась с ним… Зачем? Если она не захотела разговаривать и не условилась о дальнейших контактах, зачем тогда вообще приходила?

Его глаза лениво скользнули по комнате, в сторону книжного шкафа, в котором хранились всевозможные триллеры, детективы и несколько книг научной фантастики. Он покачал головой. Художественная литература неизмеримо выше реальной жизни, подумалось ему. Мертвые тела, загадочные телефонные звонки, обилие прекрасных шпионок!.. Однако эта дама из франкфуртского аэропорта постоянно ускользала от него. Может быть, в следующий раз он сам проявит инициативу. В игру, которую она ведет, могут играть и двое.

Выпив кофе, сэр Най поставил чашку на стол, встал с кресла и подошел к окну. Программка все еще находилась в его руке. Он смотрел на улицу, как вдруг его взгляд упал на раскрытую программку. Почти не отдавая себе в этом отчета, он принялся напевать про себя мелодию. У него был хороший слух, и ему не составило труда воспроизвести записанные в программке ноты. Мелодия показалась ему знакомой. Он стал напевать ее вполголоса. Там-там-там, там-там-там… Да, она определенно была знакома ему.

Стаффорд принялся вскрывать письма.

Они были в высшей степени неинтересны. Два приглашения – одно из американского посольства, второе от леди Этельхэмптон, на благотворительное представление, которое должна была почтить своим присутствием королевская семья. За билет на подобное мероприятие пять гиней не считались чрезмерной платой. Сэр Най отодвинул письма в сторону. У него не было ни малейшего желания принимать как то, так и другое приглашение. Он решил, что будет лучше всего без лишнего шума уехать из Лондона и навестить тетушку Матильду, как между ними и было договорено. Стаффорд питал к ней нежные чувства, хотя виделись они нечасто. Она занимала анфиладу комнат в одном из крыльев большого, недавно отреставрированного георгианского особняка в сельской местности, который достался ей в наследство от его деда. В ее распоряжении находились великолепная просторная гостиная, маленькая столовая овальной формы, новая кухня, переоборудованная из прежней комнаты экономки, две спальни для гостей, большая удобная спальня для самой хозяйки с примыкающей ванной и покои для обладавшей ангельским терпением компаньонки, скрашивавшей ее одиночество. Оставшаяся немногочисленная прислуга имела хорошее содержание и была обеспечена вполне приличным жильем. Остальная часть особняка пустовала, и скапливавшаяся там пыль периодически удалялась. Стаффорд Най в детстве проводил в этом доме каникулы и любил его. В те времена здесь было весело и шумно. В особняке жил его самый старший дядя с женой и двумя детьми. Да, тогда здесь было очень хорошо. У дяди водились деньги, и в доме было достаточное количество прислуги. В те дни Стаффорд не обращал особого внимания на портреты и картины, развешанные на стенах. Там были представлены крупноразмерные образцы викторианского искусства, но имелись полотна мастеров и более ранних эпох: один портрет работы Реберна, два – Лоуренса, один – Гейнсборо, один – Лели, два – Ван Дейка (весьма сомнительного происхождения), два – Тёрнера. Некоторые из них пришлось продать, когда семья нуждалась в деньгах. Повзрослев, Стаффорд находил большое удовольствие в изучении этих шедевров живописи.

Тетушка Матильда была большой любительницей поговорить и всегда радовалась его приездам. Несмотря на свою привязанность к ней, он не вполне понимал, почему ему сейчас вдруг захотелось навестить ее. И почему ему пришли на память семейные портреты? Не потому ли, что среди них был портрет Памелы, выполненный двадцать лет назад одним из ведущих художников того времени… Он хотел как можно более внимательно рассмотреть его, чтобы определить, насколько велико сходство между его сестрой и незнакомкой, столь бесцеремонно вторгшейся в его жизнь.

Сэр Най снова, с некоторым раздражением, взял программку представления в «Фестивал-холле» и принялся напевать записанную на ней нотными знаками мелодию. Там-там-там, там-там-там… И тут его осенило: эта мелодия действительно ему знакома. Это был Рог Зигфрида. Тема Юного Зигфрида. Именно это сказала женщина прошлым вечером. Неочевидно, что ему, неочевидно, что кому бы то ни было. Но это было послание, которое не имело никакого смысла для окружающих, поскольку оно, похоже, относилось к только что исполненной музыке. И эта мелодия была записана в его программке нотным письмом. Юный Зигфрид… Это должно было что-то означать. Вероятно, на него еще снизойдет озарение. Юный Зигфрид… Что, черт возьми, это могло значить? Почему, как, когда и что? Какая нелепость – все эти вопросительные слова!

Стаффорд снял телефонную трубку и набрал номер тетушки Матильды.

– Конечно, Стаффи, дорогой. Будет здорово, если ты приедешь. Поезд отправляется в четыре тридцать. Он все еще ходит, но прибывает сюда полутора часами позже. От Паддингтона он отходит позже – в пять пятнадцать. Наверное, это они и имеют в виду, когда говорят об улучшении работы железных дорог. По пути он делает несколько остановок… Ну ладно. Хорас встретит тебя в Кингс-Марстон.

– Он все еще у вас?

– Где же ему еще быть.

– Я так и думал.

Хорас был сначала грумом, потом стал кучером и в конце концов дослужился до шофера.

– Ему должно быть не меньше восьмидесяти, – сказал Стаффорд и улыбнулся.

Глава 6. Портрет дамы

– Выглядишь хорошо и загорел, – сказала тетушка Матильда, оценивающе оглядывая его. – Ты ведь ездил в Малайю? Не в Сиам – или, как он сейчас называется, Таиланд? Они вечно меняют названия, и это создает путаницу. Во всяком случае, не во Вьетнам, не так ли? Знаешь, мне совсем не нравится этот Вьетнам. Вот уж где путаница – Северный Вьетнам, Южный Вьетнам, Вьетконг и еще какой-то Вьет… Все они воюют друг с другом, и никто не желает остановиться. Не хотят отправиться в Париж или куда-нибудь еще и сесть за стол переговоров. В самом деле, дорогой мой, я постоянно думаю об этом, и мне представляется, что было бы разумнее всего, если б они сошлись на стадионах и сражались бы там не столь смертоносным оружием, как этот ужасный напалм. Тебе так не кажется? Молотили бы друг друга кулаками, и это доставляло бы им удовольствие, как и всем остальным, кто приходил бы и наблюдал за этим зрелищем. Я считаю, что мы никак не научимся давать людям то, чего они действительно хотят.

– Прекрасная идея, тетушка Матильда, – сказал сэр Най, целуя бледно-розовую морщинистую щеку, приятно пахнувшую духами. – Как ваши дела, дорогая моя?

– Старость не радость, – ответила леди Матильда Клекхитон. – Да, я стара. Конечно, тебе пока еще не понять, что это такое. Не одно, так другое. То дает себя знать ревматизм, то артрит, то астма, то заболеешь ангиной, то подвернешь лодыжку… Постоянно какие-то проблемы со здоровьем. Не очень серьезные, но тем не менее… Что это ты вдруг решил навестить меня, дорогой мой?

Стаффорда несколько смутила прямота вопроса.

– Обычно я всегда навещаю вас, когда возвращаюсь из заграничных поездок.

– Тебе придется придвинуть стул ближе ко мне. Со времени твоего последнего визита я стала еще более глухой. Ты изменился… Почему ты изменился?

– Просто загорел. Вы же сами сказали.

– Ерунда. Я не то имею в виду. Только не говори, что это наконец девушка.

– Девушка?

– Я всегда чувствовала, что это может однажды произойти. Беда в том, что у тебя слишком развито чувство юмора.

– Почему вы так считаете?

– Так говорят о тебе люди. О да, говорят. Это чувство юмора вредит твоей карьере. Ты общаешься со всеми этими людьми – дипломатами, политиками… Теми, кого называют молодыми государственными деятелями, а также пожилыми и среднего возраста. И с членами всех этих партий… Кстати, я считаю, глупо иметь так много партий. И прежде всего эту ужасную лейбористскую.

Она задрала вверх свой консервативный нос.

– Почему в дни моей молодости не было никакой лейбористской партии? Никто не смог бы тогда сказать, что означает это название. Его назвали бы чушью. К сожалению, все гораздо серьезнее. Ну еще, конечно, эти либералы, но они ужасно глупы. Потом тори, или консерваторы, как они себя сейчас называют.

– А эти-то чем вам не угодили? – спросил сэр Най с едва заметной улыбкой на лице.

– Там слишком много серьезных женщин. Им недостает веселости.

– Ни одна политическая партия сегодня не приветствует веселость.

– Вот именно, – сокрушенно произнесла тетушка Матильда. – И именно поэтому ты ведешь себя неправильно. Ты хочешь привнести в жизнь немного веселья и подшучиваешь над людьми, а им, разумеется, это не нравится. Они говорят: «Ce n’est pas un garcon serieux»[13]13
  Это несерьезный молодой человек (фр.).


[Закрыть], как сказал тебе однажды рыболов.

Рассмеявшись, сэр Най окинул взглядом комнату.

– Куда ты смотришь?

– На картины.

– Ты ведь не хочешь, чтобы я продала их, правда? Сегодня все продают свои картины. Взять, к примеру, старого лорда Грэмпиона. Он продал полотна Тёрнера и портреты своих предков. А Джеффри Голдман продал свои замечательные картины с изображениями лошадей. Они принадлежат кисти Стаббса, не так ли? Что-то вроде того. А какие за них выручают деньги! Но я не хочу продавать свои картины. Большинство из тех, что находятся в этой комнате, представляют настоящий интерес, поскольку это портреты предков. Знаю, сегодня предки никому не нужны, но я старомодна. Я отношусь к предкам с уважением. К своим, конечно. На чей портрет ты смотришь? Памелы?

– Да. На днях я вспоминал о ней.

– Удивительно, насколько ты и она похожи, хотя вы и не близнецы. Говорят, что даже близнецы, если они разнополы, не могут быть идентичны друг другу. Понимаешь, что я имею в виду?

– В таком случае Шекспир совершил ошибку, сделав Виолу и Себастьяна[14]14
  Виола и Себастьян – брат и сестра, близнецы, персонажи комедии У. Шекспира «Двенадцатая ночь».


[Закрыть] похожими как две капли воды.

– Ну, обычные братья и сестры могут быть похожи друг на друга. Вы с Памелой всегда были похожи – внешне, я имею в виду.

– А в других отношениях – нет? Вы не считаете, что и характерами мы тоже были похожи?

– Нет, ни в коей мере, хотя это и странно. Но ты и Памела обладаете тем, что я называю семейным лицом. Лицом не Наев, а Болдуин-Уайтов.

Стаффорд никогда не пытался конкурировать с тетушкой Матильдой в вопросах генеалогии.

– Я всегда считала, что вы с Памелой пошли в Алексу, – продолжала она.

– А кто это – Алекса?

– Ваша прапра… думаю, еще раз прабабка. Она была родом из Венгрии. Венгерская графиня или баронесса. Твой прапрапрадед влюбился в нее, когда служил в посольстве в Вене. Да, точно, она была венгеркой. Очень спортивная. Они, венгры, все спортивные. Она охотилась верхом с собаками, великолепно ездила на лошади…

– В доме есть ее портрет?

– На первой лестничной площадке, в верхнем ряду, чуть правее центра.

– Обязательно взгляну на него, когда пойду спать.

– Почему бы тебе не пойти взглянуть на него сейчас, а потом ты мог бы вернуться сюда и высказать свое мнение.

– Пожалуйста, если хотите, – с улыбкой произнес Стаффорд.

Он вышел из комнаты и поднялся по лестнице. Да, у старой Матильды острый глаз. Это было то самое лицо. То самое лицо, которое он уже видел и запомнил. Запомнил из-за сходства не со своим собственным лицом и даже не с лицом Памелы, а с образом, запечатленным на этом портрете. Миловидная девушка, привезенная сюда его прапрапрадедом, если количество «пра» соответствовало истине; тетушка Матильда никогда не удовлетворялась слишком малым – по ее мнению – их количеством. Девушке было тогда около двадцати лет. Она была отважной, великолепно ездила на лошади, прекрасно танцевала, и мужчины сходили по ней с ума. Но, как всегда говорили, она хранила верность прапрапрадеду – солидному и здравомыслящему сотруднику дипломатического корпуса. Она уезжала с ним в зарубежные страны, где он получал назначения в посольства, возвращалась домой, где рожала детей – всего их было трое или четверо. Через одного из этих детей ему и его сестре Памеле передались по наследству ее черты. Интересно, подумал Стаффорд, не является ли молодая женщина, которая уговорила его отдать ей плащ и паспорт, утверждая, что в противном случае ее жизнь подвергнется смертельной опасности, потомком женщины, изображенной на этом портрете, в пятом или шестом поколении? Вполне возможно. Они принадлежали к одной нации и имели большое внешнее сходство. В опере она сидела с той же горделивой, прямой осанкой, что и дама на портрете, а ее тонкий нос имел такую же легкую горбинку. И обе они излучали сходную ауру.