Текст книги "Трижды пестрый кот мяукнул"

5

Карла Шеррингфорд-Кэмерон, сложив ладони на талии, словно крабьи клешни, пела «Нежную девушку»[9]9
  Песня «Нежная девушка» (Lass with a Delicate Air) – одна из самых известных работ английского композитора XVIII века Майкла Арна.


[Закрыть], и я поймала себя на мысли, что мне срочно нужно ружье – хотя я не решила, для чего: избавить Карлу от мук или покончить с собой.

С ее огромными глазами, прилизанными рыжими волосами и бледной, как творог, кожей она напоминала морское создание кисти Боттичелли: лупоглазую русалку, попавшую в рыбацкие сети и оказавшуюся между двумя мирами.

Это сама судьба в буквальном смысле слова толкнула Карлу мне навстречу в тот миг, когда она потребовалась, и избавила меня от крайне утомительного путешествия в Хинли. И хотя я могла бы найти адрес в телефонном справочнике, мысль о том, что судьба схватила Карлу за шиворот и бросила к моим ногам, как собака приносит кость, грела мне душу.

Карла была ученицей мисс Лавинии и Аурелии Паддок – претендующих на обладание музыкальными талантами старых дев, которые своей унылой игрой на пианино губят на корню все публичные мероприятия в Бишоп-Лейси.

Хотя она жила в нескольких милях отсюда, в Хинли, Карла часто приезжала на автобусе петь у нас, руководствуясь правилом, что лучше быть первым парнем на деревне, чем последним в городе.

 
Она и легка и стройна,
И шепчут мужчины: «Легка и стройна!»
 

Она вопила, словно подстреленная куропатка.

Ничего не имею против пения, если оно хорошее. Я и сама временами пою. Но иногда это уж чересчур, и сейчас был тот самый случай.

Видимо, бессознательно имитируя позу Карлы, я стиснула ладони на талии.

 
И шепчут мужчины…
 

После ее длинного пронзительного и-и-и (это называется «фермата», как мне говорила сестра моя Фели, и ее можно держать так долго, как пожелает исполнитель) воцарилось драматическое молчание. Мои суставы хрустнули – все десять пальцев.

Одновременно.

Все в церкви оглянулись в поисках неприятного звука, включая Карлу и меня.

Ундина, ухмыльнувшись, жутковато хихикнула и показала мне большие пальцы.

Надо отдать Карле должное, она быстро совладала с собой и допела песню.

 
«Легка и стройна!»
 

И убежала.

Я нашла ее на кладбище, она рыдала.

Я вспомнила слова поэта Уолтера де ла Мара:

 
Феномен, признаюсь, престранный,
Не знаю я факта странней:
Всё то, что мисс Т. было съедено,
В итоге сливается с ней.
 

Если мистер де ла Мар не ошибся, Карла, должно быть, питается светлячками. Ее красное лицо практически светилось изнутри, и лоб блестел от жира.

– Ненавижу тебя, Флавия де Люс! – выплюнула она. – Ты все испортила. Ненавижу тебя! Презираю тебя! Презираю!

– Извини, – ответила я. – Это получилось непроизвольно.

«Непроизвольно» – слишком сильное слово, слишком претенциозное, но оно вырвалось у меня раньше, чем я смогла совладать с собой.

В ответ Карла вспыхнула, как огонь.

– Вы, де Люсы, такие… такие… вы думаете, вы лучше всех! – в ее голосе слышалось шипение тысячи змей.

– Послушай, Карла, – я попыталась успокоить ее. – Это вопрос механики, а не злого умысла. Если приложить значительную силу к проксимальным фалангам и пястным костям…

– Ой, к черту твои проксимальные фаланги! – прорычала Карла, и я втянула воздух и широко распахнула глаза с таким видом, как будто ужасно шокирована.

– Карла!

Первый шаг к успеху – обрести моральное превосходство над противником, и если ты можешь сделать это одним словом или жестом – ты гений.

Еще я изумленно приоткрыла рот – это, конечно, перебор, но ведь избыток золота в Сикстинской капелле не погубил репутацию Микеланджело? С чего бы легкому преувеличению погубить мою?

Мысль о золоте напомнила мне, что это золотая возможность.

– Я понимаю, что ты чувствуешь, – сказала я, положив руку ей на плечо. – Мы с тобой очень похожи, ты и я.

Вот уж что нет, то нет, но второй шаг к успеху – установить связь с жертвой.

Карла бросила на меня взгляд, в котором читалась странная надежда. Мне чуть было не стало ее жаль.

– Мы с тобой? – переспросила она, и я поняла, что она моя.

– Разумеется! – рассмеялась я. – Все знают, как ужасно обращаются с тобой твои родные.

Это был выстрел наугад, но я сразу поняла, что попала точно в цель.

– Да? – произнесла она, и ее лицо омрачилось.

По словам моей сестрицы Даффи, Толстой написал, что все счастливые семьи счастливы одинаково, а все несчастные несчастливы по-своему. «Как мы», – добавила она с жуткой гримасой. Что ж, Толстой ошибался. На самом деле дела обстоят наоборот, во всяком случае, судя по моему скромному опыту.

Я совершенно ничего не знала о Карле, но было очевидно, что у нее должна быть семья.

– Ты права, – неожиданно сказала Карла. – Они и правда обращаются со мной ужасно. Они думают, что я неудачница.

– Почему они так думают? – поинтересовалась я.

– Потому что они сами – полные неудачники. Мама безуспешно пыталась стать скульптором, а отец – рекламным агентом. Интересно, что не получится у меня, когда я вырасту.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать, – пробормотала она, потупив взор, как будто быть шестнадцатилетней – ужасное преступление.

– Давай лучше поговорим о чем-то более приятном, – сказала я, положив другую руку на ее плечо.

Она с сомнением взглянула на меня.

– «Нежная девушка», – проговорила я. – На самом деле ты пела о себе, верно?

Я помолчала, чтобы мой туманный комплимент дошел до нее. Сообразительность Карлы оставляла желать лучшего.

– И ты так прекрасно пела, – ободряюще продолжила я.

– Ты правда, правда так считаешь? – она уставила на меня огромные влажные очи.

Кто-то сказал, что лгущие губы порочат Господа, но я уверена, что те, которые выясняют правду, – воистину его радость.

Мне пришлось хорошенько подумать, перед тем как продолжить:

– Я не думаю, я знаю. – И я легонько сжала ее плечи.

Наверное, я вечно буду гореть в аду за эту откровенную ложь, но мне наплевать. Просто тем, кто в раю, придется обойтись без меня.

– Эта песня всегда напоминает мне другую – «Кто знает, где судьба ее настигнет», основанную на стихотворении Шелли. Наверняка ты ее знаешь.

Я была уверена, что Карла не знает, поскольку я только что ее выдумала.

Карла кивнула со знающим видом.

Готово! Действие равно противодействию! Где-то на небесах святой Петр пачкает свою большую книгу и сквернословит в наш адрес.

– Или, – продолжила я, – «Король песков», – и процитировала:

 
Из глины слеплю я всамделишный дом –
И стены, и пол, честно-честно!
Поселимся в нем мы с тобою вдвоем,
Нам будет с тобою не тесно!
 

– Оливер Инчболд, – сказала я. – Все это знают. Это из «Лошадкиного домика». Я всегда думала, что это стихотворение рассказывает об одиночестве. Лирический герой выражает желание вернуться в утробу матери, создать убежище и разделить его с другом. Ты согласна со мной?

Концепция возвращения в материнскую утробу была изложена во всех подробностях одной опытной девочкой в женской академии мисс Бодикот, но сомневаюсь, все ли я поняла.

Карла слабо кивнула. Дельце будет не таким легким, как я думала.

– Может, тебе стоит положить эти слова на музыку, – предложила я. – С твоим великим талантом…

Но не успела я договорить, как Карла запела – сначала ее голос дрожал. Она сочиняла жутковатую мелодию на ходу, и у меня мурашки бежали по коже.

 
Поселимся в нем мы с тобою вдвоем,
Нам будет с тобою не тесно!
 

И так далее.

На словах «с тобою вдвоем» Карла вскочила на ноги и обняла меня так, что кости затрещали.

Я перестаралась.

– Бедняжка, – сказала я почти искренне и добавила: – Все читали «Лошадкин домик».

Я подождала, пока она перестанет хлюпать носом.

– Или им читали. Думаю, тебе тоже.

Она просияла. Утерла глаза кружевными рукавами.

– На самом деле моя тетя Луиза была знакома с Оливером Инчболдом. Представляешь? Он был по уши в нее влюблен. По крайней мере так она рассказывала.

– Оливер Инчболд? Должно быть, они были совсем юными.

Насколько я помнила по старым пыльным выпускам «Книгочея» и «Иллюстрированных лондонских новостей», заполонивших буфеты и щели Букшоу, Инчболд всю жизнь был счастливо женат на какой-то светловолосой леди, которая целыми днями вязала мешочки для моряков и митенки для бездомных.

– Это было не так давно, – ответила Карла. – Незадолго до его смерти. Тетя Луиза работала в издательстве, где он печатался, и…

– В «Ланселот Гэт» на Бедфорд-сквер в Лондоне? – выпалила я.

– Верно, – подтвердила Карла. – Откуда ты знаешь?

Я с умным видом постучала указательным пальцем по виску.

– Держу ушки на макушке, – сказала я. Хотя в моих словах не было ни капли смысла, я видела, что они произвели на нее впечатление. – Расскажи мне о тете Луизе. Должно быть, она была потрясающая. Работать в издательстве, надо же.

– О да. Несколько лет назад она погибла в Средиземном море. Поломка акваланга.

– Чего?

– Акваланг. Это такая штука, которая позволяет дышать под водой. Она ныряла вместе с Жаком Кусто, чтобы увидеть обломки римского корабля.

– Кошмар! – воскликнула я совершенно искренне. – Мои соболезнования.

– Все в порядке, – сказала Карла. – Она всегда говорила, что предпочтет умереть по пути на луну, а не попасть под автобус. Полагаю, так все и случилось. Тетушка Луиза всегда была искательницей приключений, как говорила мама.

От Даффи я знала, что это словосочетание имеет разные смыслы.

– Как-нибудь я покажу тебе фотографию, если захочешь. Она курит трубку Эйнштейна, а он в ее тапочках.

– Ничего себе! – сказала я.

– Она была такая. Сумасбродка, как говорила мама. Учила Черчилля танцевать румбу и обыгрывала автора «Дживса» в крокет.

– Вудхауса, – уточнила я. Даффи вечно о нем говорила и хихикала посреди ночи, когда предполагалось, что она спит.

– Да. Тетушка Лу – все звали ее Лу, даже мать – знала всех, кто представлял хоть какой-то интерес. Она была невероятно популярна в определенных кругах.

– Ясно. – Надо проконсультироваться с Даффи, обладательницей сверхъестественной способности читать между строк. Пусть даже придется заключить с ней мирный договор, оно того стоит.

– Знаешь, почему я тебе завидую? – спросила я.

Это один из тех хитрых вопросов, на которые еще никто никогда не ответил «Да». Если вам нужен ответ «Нет» для поддержания беседы – вот вам способ.

– Нет, – ответила Карла. – Скажи.

– Готова поспорить, она читала тебе вслух, твоя тетушка Лу. Оливера Инчболда и другие истории. Разве это не чудесно – думать о том, что она, наверное, собственными ушами слышала эти стихи от него самого? А теперь ты слушаешь ее. Должно быть, какое это удовольствие – знакомиться с его стихами практически из первых рук?

Изрядное преувеличение, но Карла значительно приободрилась.

– О да! – выдохнула она. – Я умоляла ее снова и снова рассказывать о том, как они катались на лодке, пили чай в Кембридже, о джаз-банде «Диксиленд», выступавшей на Ипподроме. О часах, проведенных в клубе «Кубла Хан» в Сохо.

– А о Криспиане Крампете? – спросила я.

Карла закрыла глаза, откинула глаза и затянула речитатив:

 
Криспиан дал трехколесному другу
Имя, но эти крестины – секрет!
«Несравненный, бесценный, один во Вселенной,
Мой Вело-и-бело-и-дело-сипед!»
 

– Чепуха, да? – внезапно спросила Карла.

Я ничего не стала говорить, но на мой вкус это лучшее стихотворение, принадлежащее перу Оливера Инчболда. Поскольку я самолично провела ритуал крещения над своим велосипедом, эти строчки пробирали меня до глубины души.

– Некоторые люди мало нуждаются в обществе себе подобных, – произнесла я, словно в никуда, и Карла стиснула мою ладонь. – Тетушка Лу явно к ним не относилась.

– Да, – подтвердила Карла. – Ее все любили. Ее сравнивали с теплым летним ветерком. Когда она умерла, почтальон принес мне целый мешок соболезнований. Такая трагедия.

– Но Оливер Инчболд уже умер к тому времени? – спросила я.

– О да. Уже несколько лет как. На самом деле именно тетушку Лу пригласили на опознание.

– Неужели? – я не смогла сдержать любопытство. – Откуда ты знаешь?

– Она мне рассказывала. «Именно меня пригласили на опознание». Это точные ее слова. Я их запомнила.

Мои мысли завертелись вихрем.

– Почему ее позвали на опознание? Почему не членов его семьи?

– Ну, тетушка Лу сказала, что его жена к тому времени сошла с ума, а сын просто отказался.

– Господи, – произнесла я. – Почему же? Его смерть была необычной?

– Думаю, можно и так сказать. Его заклевали чайки, когда он охотился за птичьими гнездами. На острове Стип-Холм. В Бристольском заливе.

– В сезон гнездования? – уточнила я.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться.

– Наверное, – ответила Карла. – Тетушка Лу сказала, что осталось от него немного: обрывки одежды, кошелек и трубка.

– Криспиан Крампет, то есть Криспиан Инчболд, наверняка был вне себя от отчаяния. Лишиться отца подобным образом!

– Думаю, да, – согласилась Карла. – Хотя он уже не был ребенком. Учился в Оксфорде в это время и подрабатывал в кино – занимался то ли освещением, то ли звуком. Не помню точно. У него были художественные таланты, как у отца.

– Он еще жив? – спросила я. – Криспиан, имею в виду?

– Насколько я знаю, да. Тетушка Лу каждый год посылала ему открытку на Рождество, но он никогда не отвечал. Он с прибабахом.

Криспиан Крампет? С прибабахом? Я не верила своим ушам. Что случилось со знаменитым маленьким мальчиком, давшим имя своему велосипеду, прокапывавшим туннель в Китай или Бенгалию, чудесным мальчиком, который хотел построить дом из песка только для двоих – для себя и отца?

Я с болью осознала, что сама хотела бы того же самого.

На миг я представила себе, как похищаю отца из больницы в Хинли и увожу на далекий тропический остров, где мы будем только вдвоем и где я построю хижину из земли и травы – новый Букшоу, где не будет ни забот, ни хлопот, вымотавших его. Конечно, я сделаю отдельную пристройку для его коллекции марок и еще одну для моей химической лаборатории.

Мы будем питаться черепашьими яйцами и кокосовым молоком, слушать Би-би-си, когда нам захочется насладиться Бахом или приключениями Филипа Оделла.

Настоящий рай на земле! Мы будем лежать в гамаках, отец и я, вести тихие беседы и наблюдать за закатом.

– У него возникли проблемы с законом, – сказала Карла. – Тетушка Лу не знала подробностей, но говорила, что это имеет какое-то отношение к скачкам.

– Игрок, да? – уточнила я.

Карла пожала плечами.

Именно в этот момент нам помешала Ундина. Она выкатилась из церкви, как шар для боулинга, размахивая руками и угрожающе покачиваясь из стороны в сторону.

– Флавия! Гравия! Квавия! Славия! – изо всех сил вопила она. Забралась на пошатывающийся могильный камень и попыталась сохранить равновесие. – Я владычица замка, а ты – подлая негодница!

– Тише! – сказала я. – В церкви концерт!

– Он закончился, – ответила Ундина. – Но имбирные пряники были лучше, чем музыка. Я опять проголодалась. Пойдем домой.

– Я должна извиниться за мою кузину Ундину, – сказала я. – Порой она бывает неотесанной.

– Вовсе нет, – возразила Карла. – Я восхищаюсь ее искренностью.

– Видишь? – Ундина закатила глаза и показала мне язык.

– Большое спасибо за беседу, – сказала Карла. – Надеюсь, при случае мы повторим.

– С удовольствием, – ответила я. – И кстати, мне интересно, ты до сих пор хранишь книги Оливера Инчболда? Я бы с удовольствием одолжила у тебя томик-другой. По старой памяти и потому что они вызывают у меня ассоциации с писателем. Обещаю, я сохраню их в целости и сохранности.

– Разумеется, – подтвердила Карла, блеснув глазами. – Я бы ни за что не рассталась с этими книгами.

– Ю-ху! – завопила Ундина. Я схватила ее за руку и потащила прочь, а она ругалась почем свет стоит.

Пока мы шли по полям, резко похолодало и начало темнеть. Начал падать снег. Там и сям в далеких домах загорались огни – крошечные точки во мраке. Иллюзия счастья, подумала я. Если пойти на свет, он не станет ближе. Они исчезнут, растворятся в воздухе, эти болотные огни.

– О чем ты думаешь? – требовательно спросила Ундина. – Когда ты молчишь, я нервничаю.

– О червях. Я думаю о червях.

– Ха! – воскликнула она. – Сосиски с вареньем! Маринованное песочное печенье! Леденцы из улиток!

Так она продолжала вопить, пока мы не добрались до Букшоу к вечернему чаю.

Препоручив Ундину заботам миссис Мюллет и сославшись на ужасную головную боль («Ой, бедняжечка. Пойди приляг. Закутайся в одеяло и как следует вздремни»), я поднялась по темной лестнице, показавшейся мне более длинной и крутой, чем обычно.

6

Оказавшись в уединении химической лаборатории, я изо всех сил прижалась к двери спиной, как будто за мной гнались орды варваров с топорами наперевес.

Времени на раздумья совсем мало. Имею в виду, на то, чтобы хорошенько поразмыслить.

Надо усмирить мой мятущийся разум, вернуть его к нормальному состоянию.

Все идет наперекосяк, не только со мной нелады.

В Букшоу царят гнетущая атмосфера и предчувствие, что Рождество пройдет мимо. Воспоминания о прежних праздниках маячили на периферии сознания, мучая меня полузабытыми звуками и запахами: рождественские псалмы, клюква, рождественское печенье, шорох разворачиваемой бумаги и пухлые снежинки, падающие на наши лица, когда мы по сугробам бредем в церковь накануне Рождества.

Я сняла с полки стеклянный колпак и поставила его на скамейку.

Не устрашившись воображаемых варваров, притаившихся за дверью, я вышла наружу и отправилась совершить набег на кухню.

Одна из прелестей старого дома, коим является Букшоу, – это его постоянство. Скрипучие ступеньки продолжают скрипеть столетиями, а не скрипучие остаются таковыми. Отдельные доски, постанывающие под моими ногами, издавали те же звуки под сапогами, туфлями и тапочками моих предков. Никаких сюрпризов. Мы, де Люсы, с незапамятных времен умеем грабить кухню бесшумно. И можем сделать это даже во сне.

Я подождала, пока миссис Мюллет сосредоточится на готовке, потом скользнула внутрь и сделала то, за чем пришла.

Через две минуты я уже была снова в лаборатории, а в чулане стало на три веточки розмарина меньше. Я не удержалась, поднесла их к носу и вдохнула опьяняющий аромат.

Перевязав траву обрывком нитки, отложила в сторону.

Потом из нижнего ящика буфета достала круглую металлическую тарелку, которая когда-то служила подставкой для мензурок. Зажгла бунзеновскую горелку и установила тарелку над огнем – разумеется, воспользовавшись кухонными перчатками миссис Мюллет. Вряд ли она заметит их отсутствие.

Через минуту-другую комната наполнилась запахом горячего железа: острым, резким ароматом, которым, наверное, пахнут рельсы невероятно жарким австралийским летом.

В целях предосторожности я приоткрыла форточку. Нельзя, чтобы кто-то решил, что в доме пожар.

Когда тарелка нагрелась до красноты, я поставила ее на лист пирекса[10]10
  Огнеупорное стекло.


[Закрыть], посыпала порошком бензойной смолы, сверху положила веточки розмарина, накрыла стеклянным колпаком и уселась ждать.

Бензойная смола сразу же растаяла и испарилась, образовав под колпаком густой туман. На веточках розмарина начал нарастать слой шелковистых белых кристаллов – бензойная кислота.

Наконец зелень полностью скрылась под искусственным инеем: моя собственная рождественская елка, растущая в тайном заснеженном лесу.

Конечно, без подарков и украшений не так хорошо, как взаправду, но лучше, чем ничего.

Я опустила голову на руки и, облокотившись на стол, уснула прямо на табуретке.

Несколько часов спустя (не знаю, сколько) меня разбудил громкий стук. Первым делом я подумала, что это Санта-Клаус шумит на лужайке.

Без раздумий и еще толком не проснувшись, я бросилась к окну. Снег продолжал идти, и снаружи Висто целиком укрылся плотным белым одеялом.

Пока я моргала, что-то твердое снова стукнуло в стекло прямо передо мной: тот же самый звук.

Я открыла окно и всмотрелась в темноту.

– Кто здесь? – хриплым шепотом окликнула я.

– Это Карл, Флавия. Карл Пендрака. Помнишь меня?

Разумеется, я его помнила!

Хотя особых шансов на то, что он станет моим зятем, не было, я всегда питала слабость к Карлу Пендраке, очередному бывшему ухажеру Фели. В конце концов, именно Карл однажды рассказал мне, как во время плавания по Миссури он нырнул под заброшенный пирс и оказался лицом к лицу с раздувшимся утопленником. Как я могла его забыть?

«Забавно, я знал этого типа, – рассказывал мне Карл. – Его звали Бобби Райбек, и мы с ним ходили в одну школу. Он учился на год старше – в восьмом классе. Я его узнал, хотя он раздулся и посинел».

Именно во время обмена крохами такой бесценной информации и рождается настоящая дружба.

Тем временем Карл утомился ждать ответа. Через секунду он взобрался по стене наверх, цепляясь за сухие виноградные побеги.

– Ой, что это, док? – спросил он, сморщив нос и фыркая. Перебросил ноги через подоконник и оказался в комнате.

Карл был американцем, что было заметно по его манере общаться. Я ответила ему улыбкой.

В армейской шинели и огромных сапогах он напоминал мохнатую гусеницу из мультфильма.

– Как поживает твоя сестра… как бишь ее зовут?

– Офелия, – ответила я. – Фели. Как тебе известно, поживает она прекрасно. Помолвлена, благодарю за поздравления.

– Я слышал об этом, – заметил Карл. – И еще слышал, что она сказала своему немецкому пилоту «капут».

В сочетании с болтливыми сплетницами Бишоп-Лейси сарафанное радио военно-воздушной базы в Литкоте работало на ура – быстрее и точнее, чем высококвалифицированная разведка. По крайней мере, так говорил Альф, муж миссис Мюллет.

– Мне неизвестно. Я была в отъезде.

– Хо-хо, – сказал Карл. – Я в курсе. В Канаде. Стране гагар и сучковатых сосен.

Для предполагаемого потомка короля Артура Карл был на удивление туповат.

– Зачем ты бродишь здесь в неурочный час? Я же могла позвонить в полицию.

– В надежде хотя бы мельком узреть возлюбленную, – ответил Карл, и от его честности у меня сжалось сердце. – Я заметил, что у тебя горит свет, понял, что ты дома, и знал, что ты меня впустишь. Как думаешь, она согласится увидеться со мной?

– Сейчас глухая ночь, Карл, – сказала я. – Тебе нельзя здесь оставаться. Кроме того, твоя возлюбленная крепко спит в своей постели и храпит вовсю. Она намазала лицо черепаховым жиром, губы – вазелином и спрятала волосы под колпак. Сейчас она не первая красавица на деревне.

– Мне наплевать, – объявил Карл. – Если у меня есть хотя бы крошечный шанс, так только сейчас, пока они с «гансом»…

– Его зовут Дитер, – перебила я. – Дитер Шранц. Ты знаешь, он до неприличия хорош собою. – Не смогла удержаться, чтобы не подразнить его.

– Я знаю, – вздохнул Карл. – Как скандинавский бог.

– Вот что я тебе скажу, – продолжила я. – Давай заключим сделку. Ты узнаешь все, что сможешь, о человеке по фамилии Сэмбридж, а я устрою тебе рандеву.

– Что?

– Рандеву. Свидание. Знаешь, как у Джорджетт Хейер. Тайную встречу любовников.

Я сразу же поняла, что правильно выбрала слова.

Глаза Карла зажглись неистовым огнем. Он схватил меня за руку и несколько раз сильно сжал.

– Идет! – воскликнул он. – Идет! Ну, теперь говори, кто он, этот Стэнфилд, о котором я должен узнать?

– Сэмбридж, – поправила я. – Он живет в Торнфильд-Чейзе рядом с Ист-Финчингом. Он резчик по дереву.

– Лишняя информация, – сказал Карл. – Я попрошу моего друга Мордекая. Он работает в Интеллидженс. Например, ты хочешь узнать, что сегодня утром король ел на обед? Спроси Мордекая. Хочешь знать, сколько канцлер казначейства должен своему банкиру? Спроси Мордекая. На кого поставить на скачках?

– Спроси Мордекая, – ухмыльнулась я. – И раз уж ты все равно к нему обратишься, спроси, пожалуйста, кто выиграл в ирландскую лотерею в прошлом году?

– Лошадь или владелец билета?

– То и другое, – ответила я. – Если он сможет.

Карл фыркнул.

– Предоставь это мне. Посмотрим, что я смогу сделать.

Он поднес указательный палец к губам, сделал такой жест, словно поправлял воображаемую кобуру, и протяжно сказал:

– Окей, пожалуй, пришло время мне сматывать удочки.

Секунду спустя за окном хрустнули ветки под его весом.

Убедившись, что Карл ушел, я закрыла окно. Найдя карандаш и клочок бумаги, я нацарапала записку.

Дорогой Доггер,

Я уехала в Лондон к старому другу. Не беспокойся.

И подписалась:

С наилучшими пожеланиями,

Флавия де Люс

Я на цыпочках прошла по спящему дому и приколола записку к двери его спальни.

Он прочтет ее, когда я буду уже далеко.

Спустившись в библиотеку, я заглянула в «Справочник железных дорог от А до Я». Первый поезд отправляется из Доддингсли в 7:03. Если я поставлю рекорд скорости, то успею на него и вернусь домой к вечернему визиту в больницу.

Разумеется, я не приняла во внимание снег. К счастью, он был сухим и пушистым, поэтому переднее колесо «Глэдис» входило в него, словно нож в масло. Преимущество ранних путешествий заключается в том, что перед тобой открыты все пути.

Я глубоко вдыхала холодный воздух, мечтая, чтобы дорога скорее закончилась, и молясь, чтобы мы с «Глэдис» не разбились в конце какого-нибудь длинного спуска.

Хотя рассветет не раньше, чем через час, я задумалась о том, как я выгляжу в глазах потенциального наблюдателя. Гипотетические фермеры и их гипотетические жены встают очень рано, поэтому я представляла себе, как они выглядывают из окон своих гипотетических кухонь и видят призрачный силуэт девочки в черном пальто на черном велосипеде, несущийся по белому зимнему пейзажу. Картина, достойная холста Уистлера[11]11
  Джеймс Эббот Макнил Уистлер (1834–1903) – англо-американский художник, мастер живописного портрета.


[Закрыть].

Этот холст назовут «Флавия-велосипедистка». Или «Скачки снежной королевы».

Интересно, они бы задумались о том, кто я и куда несусь? Было бы им любопытно?

На полпути к Доддингсли мы наткнулись на колею, проложенную каким-то ранним транспортом, и дальше поехали по ней. Следуя за ребристыми следами шин, мы вздрагивали и подпрыгивали всю дорогу до вокзала.

С верхушки последнего холма я увидела на перроне пыхтящий поезд. Клубы дыма закрывали первые вагоны. Начальник станции уже отходил в сторону переезда.

Послышался резкий свисток. Поезд отходит!

Я в ужасе наблюдала, как состав тронулся с места.

– Нет! Стойте! Подождите! – завопила я, но для слов было уже слишком поздно.

Я резко повернула руль «Глэдис» и направила ее в крутой узкий овраг, спускавшийся прямо к железнодорожным путям.

С треском мы неслись по снегу и грязи, жутко скользя и раскачиваясь из стороны в сторону. Мы спустились к обрыву, перескочили через канаву и резко остановились, оказавшись в конце платформы. Поезд, пыхтя, как дракон, набирал скорость. И двигался прямо на нас.

Я закрыла глаза и ждала конца.

Удивительно, как замедляется время в ожидании неминуемой гибели и какие мысли приходят на ум в столь прискорбных обстоятельствах.

Не далее чем прошлым летом в Доддингсли я стала свидетельницей гибели незнакомца под колесами поезда. И именно здесь много лет назад нашла свой трагический конец маленькая дочь Ричардсонов. А сейчас, кажется, у Синтии появится новый повод для траура.

Послышались леденящий душу скрип стали о стали и оглушающий выхлоп пара. Мое лицо внезапно стало горячим и влажным.

Я не осмеливалась пошевелить ни единым мускулом.

А потом звуки голосов: громких сердитых человеческих голосов. До моих невинных ушей донеслись кое-какие неподобающие слова.

Я жива!

Открыла глаза.

Я стояла в клубящемся дыме, так близко к локомотиву, что могла бы дотронуться до него. Но не стала.

Инстинкт уберег меня.

Я подняла «Глэдис» и прошагала мимо машиниста и кочегара, выбравшихся из кабины и подошедших ко мне, сжимая кулаки. Их лица покраснели от гнева.

Я затащила «Глэдис» на платформу, прислонила ее к кирпичной стене, успокаивающе похлопала по сиденью и прогулочным шагом направилась к поезду. Сторож и начальник станции стояли плечом к плечу с открытыми ртами. Я продефилировала мимо них, представляя, что я – тетушка Миллисент.

– Поехали, – сказала я, войдя в ближайший вагон и заняв место.