Текст книги "Борьба за Дарданеллы"

Весь долгий день солдаты молча занимались последними приготовлениями. В туннель под турецкими окопами у подножия Чунук-Баира была заложена тонна взрывчатки и подготовлена к детонации. На грунте были разбросаны обычные мины и мины-ловушки, а чтобы в последнюю ночь на них не подорвались свои же солдаты, от окопов до берега мукой, солью и сахаром были размечены белые линии. Жесткий пол в окопах был специально разрыхлен пиками, чтобы заглушить шумы последнего отхода, а в местах, ближайших к турецким траншеям, на землю были положены разорванные одеяла.

АНЗАК являл собой проблему фантастической сложности. В некоторых местах британские окопы были в каких-то десяти метрах от турок. И все-таки каким-то образом солдатам удалось бесшумно выбраться из них и спуститься к берегу, не дав врагу повода заподозрить что-либо. Было придумано устройство для автоматической стрельбы из винтовки без участия человека. Это было изобретение, основанное на использовании двух керосиновых емкостей. Верхняя банка заполнялась водой, которая капала через отверстие в дне в пустую нижнюю банку. Как только нижняя банка наполнялась водой до достаточного уровня, она перевешивала, тянула за шнур, привязанный к курку, и винтовка начинала стрелять. Существовало несколько версий этого устройства: вместо воды кое-кто предпочитал применять бикфордовы шнуры и свечи, которые прогорали и освобождали давление на курок. Но принцип оставался единым, и полагали, что эпизодическая стрельба будет раздаваться еще полчаса или более после ухода последних частей. Таким образом, считалось, что все это даст хотя бы шанс уйти без потерь.

В субботу солдаты занимались подготовкой этих устройств. В ту ночь еще 20 000 человек сползли к берегу в Сувле и секторе АНЗАК и отплыли.

Утром в воскресенье турки организовали более интенсивный, чем обычно, обстрел побережья, используя новые снаряды, доставленные из Германии через территорию Болгарии. Флот и остававшиеся на берегу британские пушки ответили. Напряжение было невыносимым, и в течение дня оно все нарастало. Теперь наконец эти последние 20 000 солдат вернулись к тем же условиям, в которых они были в первых десантах в апреле. Генералы и адмиралы уже ничем им помочь не могли. Как и в первый день, они оказались в тупике, когда никто не знал, что же произойдет, когда воля одного-единственного солдата могла или всех погубить, или всех спасти. Они спокойно ждали. Многие в последний раз сходили к могилам своих друзей и поставили на них новые кресты, выложили короткие линии из камней и разровняли землю. Их волновало больше всего то, что они покидают своих друзей, и нечто большее, чем сентиментальность, побудило одного солдата сказать своему офицеру: «Надеюсь, они не услышат, как мы будем уходить к берегу».

На берегу в ожидании находился медицинский персонал. Им полагалось оставаться с тяжелоранеными, и было подготовлено письмо на французском, адресованное главнокомандующему противника с просьбой разрешить на следующий день британскому госпитальному судну забрать их. Но пока никто не был уверен, как оно будет принято, да и вообще ни в чем не было уверенности. Люди действовали на свой страх и риск.

В полдень в местах стоянок лошадей солдаты перерезали глотки животным, которых нельзя было забрать с собой. Другие выбросили в море пять миллионов патронов вместе с двадцатью тысячами дневных рационов в деревянных ящиках. Третьи создавали вид, что армия по-прежнему здесь со своими десятками тысяч солдат, и гоняли телеги – последняя бессмысленная езда в пустоте. Бёдвуд с Кейсом в последний раз пришли на берег и ушли. Там, на фронте, последние остававшиеся солдаты, державшие оборону (в некоторых местах их было десяток на тысячу турок), переползали из одной ямы в другую, продолжая стрелять, наполняя банки водой и изо всех сил создавая видимость войск. Некоторые из них оставляли продукты в своих блиндажах для турок, когда те придут. Но большинство предпочитали разрушать свои жилища, которые они выкопали и с таким старанием обустраивали.

Наконец в пять часов день закончился, и появилась влажная луна, задернутая покрывалом облаков и сопровождаемая ползущим туманом. Заморосил мелкий дождь. На фронте воцарилась почти абсолютная тишина, изредка нарушаемая треском винтовочных выстрелов да отдаленной канонадой на Хеллесе. Первыми должны были уходить солдаты с флангов и из тыла. Каждый, покидая окопы, в последний раз стрелял из своей винтовки, становился в строй и спускался вниз к берегу вдоль белых линий. Солдаты группами по четыреста человек спускались с гор, а внизу их ожидали суда. Каждый перед посадкой должен был взять принесенные с собой две ручные гранаты и молча бросить их в море.

В течение часа после наступления темноты оба сектора (АНЗАК и в Сувле) быстро сокращались к своим центрам, и повсюду из десятков небольших оврагов и ущелий тихо текли ручейки, потом, на берегу, сливавшиеся в реку. Никто не бежал. Никто не курил и не разговаривал. Каждая группа, дойдя до моря, спокойно дожидалась своей очереди на посадку. В 20.00 в секторе АНЗАК оставалось только 5000 человек. В 22.00 в окопах находилось менее 1500 человек. Наступил момент крайней опасности, теперь, как никогда, каждый ружейный выстрел казался началом вражеской атаки. Несколько предыдущих ночей эсминец освещал своими прожекторами южный участок плацдарма, чтобы помешать туркам наблюдать за плацдармом, и сейчас опять вспыхнул свет прожектора. Кроме этого и случайных проблесков луны сквозь плывущие облака, не было видно никаких других источников света. Прошла полночь, а во вражеском лагере по-прежнему не было никаких движений. На фронте теперь оставалась кучка солдат, которые медленно переходили от одной амбразуры к другой, время от времени стреляя из винтовок, но чаще просто стоя и наблюдая до тех пор, пока с мучительной медлительностью не наступил момент уходить. Последние солдаты начали покидать окопы в 3.00. Спустя пятнадцать минут была эвакуирована позиция в Лоун-Пайн, и солдаты повернулись спиной к туркам, находившимся в десяти метрах от них. Им надо было пройти милю или больше, пока они не доберутся до берега. Проходя, они растягивали позади себя поперек пути колючую проволоку и поджигали бикфордовы шнуры, которые спустя час взорвут спрятанные под землей мины. На берегу медицинскому персоналу было объявлено, что, поскольку раненых нет, врачи тоже могут уходить. Рядовой по имени Поллард, спавший на передовой линии, проснулся и обнаружил, что он остался один. Тут же он бросился к берегу, и там его подобрали.

Подождали еще десять минут, чтобы убедиться, что никого не оставили на берегу. Затем в 4.00, когда завиднелись первые лучи солнца, солдаты подожгли на берегу свалку. Была слышна стрельба автоматических винтовок на холмах и шум со стороны турок, эпизодически отстреливавшихся в сторону пустых окопов. В десять минут пятого какой-то матрос отдал последний приказ: «Давайте отчаливать – прямо сейчас!» – и последняя лодка ушла в море. В этот момент с оглушительным грохотом взорвалась мина, заложенная под Чунук-Баиром, и огромное облако дыма, освещаемое снизу красным пламенем, поднялось вверх и понеслось по полуострову. Тут же на залив обрушился ураган турецкого ружейного огня.

В бухте Сувла наблюдалась аналогичная картина, но продолжалась она чуть дольше. Только в десять минут шестого коммодор Унвин с «Ривер-Клайда» оттолкнулся от берега в своей последней лодке. В пути солдат упал за борт, и коммодор нырнул за ним и вытащил его из воды. «Мы действительно должны как-то отметить Унвина, – сказал генерал Бинг Кейсу, который наблюдал за операцией, находясь на борту своего корабля вблизи от берега. – Отправьте его домой, нам понадобятся еще несколько маленьких Унвинов».

А сейчас корабль плыл вдоль берега, а офицер отыскивал на берегу отставших. Но таковых не было. Из Сувлы были вывезены каждый человек и каждое животное. В АНЗАК этой ночью были ранены двое солдат. Других потерь не было. Как раз перед тем, как исчезнуть за горизонтом в 7.00, солдаты на последних судах оглянулись назад на берег и за маслянистым морем увидели, как турки выскакивают из подножия холмов и бегают как сумасшедшие по пустынному берегу. Флот сразу же открыл по ним огонь, и примчался эсминец, чтобы снарядами поджечь несгоревшие груды припасов, все еще остававшиеся на берегу – На кораблях, где вместе толпились и генералы, и рядовые, вспыхнуло веселье, люди пожимали друг другу руки, кричали и плакали. Но до того, как они достигли острова, большинство улеглось на палубах и уснуло.

В эту ночь, спустя шестнадцать часов после того, как был снят последний солдат, разыгрался сильнейший шторм, сопровождаемый шквальным ливнем, и были размыты причалы.

Лиман фон Сандерс заявляет, что в бухте Сувла и в секторе АНЗАК взяли огромную добычу: пять небольших пароходов и шестьдесят лодок, брошенных на берегу, груды снарядов и патронов, железнодорожные рельсы и целые палаточные города, лекарства и всевозможные приборы, большие партии одежды, мясных консервов и муки, горы досок. А на берегу лежали рядами мертвые лошади. Разбушевавшиеся голодные турецкие солдаты, штопавшие свои мундиры мешковиной и обходившиеся в день горстью оливок и куском хлеба, набросились на эти сокровища, как люди, потерявшие рассудок. Часовые не могли их удержать. Солдаты набрасывались на продукты, а потом целые недели можно было видеть их облаченными в странную форму: австралийские шляпы, обмотки обернуты вокруг живота, а бриджи скроены из флагов и тарполина. На ногах британские окопные ботинки разных размеров. В своих ранцах они носили самые бесполезные и ненужные вещи, которые сумели подобрать, но все это было приятно, потому что было награблено, досталось бесплатно и теперь принадлежало им. И они победили.

Еще Лиман фон Сандерс вспоминает, что он намечал крупное наступление на позиции в Сувле и секторе АНЗАК, но его предвосхитила эвакуация, и признается, что именно в те ранние часы понедельника, 20 декабря, он не имел представления о том, что происходило на фронте. Всю ночь в штаб поступали путаные донесения, а их еще более завуалировал прибрежный туман. В 4.00, однако, он приказал объявить общую тревогу. И все равно были задержки. Очень осторожно турецкие солдаты заняли передовые окопы, где в течение стольких месяцев их ждала мгновенная смерть. И стали выжидать, опасаясь какой-нибудь ловушки. Прошел час или больше, пока их командиры, разбуженные от сна, появились на фронте и послали войска вперед. Даже последний бросок к берегу был очень медленным, потому что мешали колючая проволока и мины-ловушки; а на самом берегу их обстреляли с моря. И так армия ускользнула.

Первая реакция Лимана была очевидной: он немедленно собрал свои лучшие дивизии – сейчас под его командой их было двадцать одна – и отправил их на юг для наступления на последний оставшийся британский плацдарм на мысе Хеллес. «Представлялось возможным, – говорит он, – что враг будет какое-то время держаться за эту территорию. Этого нельзя было допустить». Пока приготовления к атаке шли полным ходом, на нейтральную полосу каждую ночь посылались патрули, а турецким командирам на фронте было приказано следить за каждым передвижением в британских окопах.

Британцы оказались в отчаянном положении. На мысе Хеллес находилось четыре дивизии. Понятно, если бы они оставались там, турки вскоре бы подготовили против них мощную атаку, а если бы они попытались уйти, вряд ли удалось бы перехитрить турок во второй раз. Монро, как всегда, ни в чем не сомневался. Как только эвакуация с Сувлы завершилась, он послал в Лондон телеграмму, заявляя, что надо оставить и мыс Хеллес. И на этот раз он нашел союзника в лице адмирала Вэмисса. Бёдвуд тоже горел желанием покинуть Галлиполи. И в конце концов, 27 декабря кабинет с этим согласился.

Затем последовала скоротечная серия перемен в верховном командовании. 22 декабря, чтобы вновь взять на себя руководство флотом, из Лондона вернулся де Робек, а Вэмисса перевели в Вест-Индию. Спустя несколько дней ушел и сам Монро, пришел приказ о назначении его командующим 1-й армией во Франции – самое желанное назначение для любого генерала. В новогодний праздник он отплыл в Египет, и больше на Галлиполи его не видели. Теперь все отводили взоры от могил солдат и их доброго имени, и это последнее действие оказалось самым болезненным из всех. Расчищать грязь выпало на долю Бёдвуда, де Робека и Кейса, то есть тех троих, которые были здесь с самого начала.

Времени было не так уж много. С каждым днем погода все ухудшалась и возрастала вероятность атаки турок. Они стали с ужасной точностью вести стрельбу из новых германских орудий новыми боеприпасами. На плацдарме Хеллес находилось 35 000 человек, около 4000 животных и почти столько же орудий и складов, как и в Сувле и в секторе АНЗАК. Вновь было решено, что половина гарнизона будет эвакуирована скрытно за несколько ночей. Командир корпуса генерал Дейвис настаивал на том, что 9 января, то есть в последнюю ночь, у него должно остаться достаточно людей, чтобы отбиться от турок, если вдруг погода испортится в последний момент. Он установил величину арьергарда в 17 000 человек, и так совпало, что флот мог взять именно столько человек за одну ночь. 16 января 1916 года все было согласовано, и операция началась.

Первыми должны были уходить французы, и после них осталась зияющая брешь в линии фронта, и ничего не оставалось, кроме как ввести вместо них 29-ю дивизию. А от той осталось не так уж много. Она понесла тяжелые потери в августовских боях, а когда ее эвакуировали из Сувлы, в ней осталось менее половины от боевого состава. Однако за ними осталась репутация мужества и стойкости. Поэтому сейчас после нескольких дней отдыха на островах они вновь высаживались рядом с «Ривер-Клайдом» и шли в окопы, которые впервые заняли восемь месяцев назад. Среди столь многих ударов судьбы этот стал, возможно, самым тяжелым.

В то время в британских окопах на мысе Хеллес царило напряженное ожидание. Вначале солдаты не имели представления о том, что плацдарм подлежит эвакуации, – и действительно, им выдали письменный приказ, в котором подчеркивалось, что они остаются. Эта перспектива была им совсем не по душе, и в особенности потому, что они боялись стать военнопленными. А страх был еще более жутким из-за слухов, что турки собираются их кастрировать.

Примерно за пять дней до последней ночи стало общеизвестно, что плацдарм будет оставлен, и началось настоящее напряжение. Но все-таки возбуждение было наркотиком, и взял свое фатализм. Даже на таком узком фронте соотношение четыре дивизии против двадцати одной было чудовищно, но тут уже ничего не поделать. Они занимались обычными вещами, играли в футбол и старались не думать о нависшей над ними опасности, не заглядывая вперед дальше, чем на один день. Ночь за ночью уходили батальоны, и никто не интересовался очередностью отхода, просто ждали вызова, и это было так же абсурдно, как и в предбаннике у дантиста: «Вы следующий!» И еще один полк исчезал. Остальные, не считая себя счастливыми или несчастливыми, а просто будучи привязанными к установленной свыше очередности событий, оставались и ждали, как ждет последний пациент посреди неясных запахов карболки и смутных предчувствий в тишине опустевшей комнаты.

Бывали тревоги и несчастья. Начались сильные штормовые ветры, и пришлось заделывать бреши в дамбе в Седд-эль-Бар ящиками с мясными консервами и другими складскими припасами. Однажды, когда какой-то матрос зажег факел на лихтере, полном мулов, началась давка, и животные в море долго храпели и ржали. Другой ночью французский линкор «Сюффрен» столкнулся с крупным транспортом и отправил последний ко дну. На 7 января гарнизон уменьшился до 19 000 человек, и вот тут, в самый опасный для британцев момент, Лиман фон Сандерс нанес удар.

Он долго тянул с наступлением. Все было готово еще за сорок восемь часов, но Энвер выбрал этот момент, чтобы послать из Константинополя распоряжение направить девять галлиполийских дивизий во Фракию. Это стало последним жестом Энвера в кампании, и Лиман отреагировал в своей обычной манере: направил заявление с просьбой об отставке. И так же, как обычно, Энвер ее отклонил. Приказ был отменен, и чуть позже полудня 7 января турки пошли убивать. У них с собой были деревянные сходни, чтобы перебрасывать их через британские окопы, а специальные отряды несли горючие материалы, с помощью которых намеревались поджечь британские суда у берега. Это должен был быть завершающий удар.

Атака началась самой мощной за всю кампанию артиллерийской подготовкой, которая длилась полтора часа. На несколько минут наступило затишье, а потом все началось вновь. Солдаты в британских окопах ожидали неизбежного броска турецкой пехоты, который следует за артобстрелом. И в начале вечера турки пошли. Чтобы достичь британских траншей, турецким солдатам предстояло преодолеть сто метров открытой местности, и они выскакивали из своих окопов с знакомыми криками «Allah, Allah!» и «Voor, Voor!» – «Бей, Бей!». В ответном огне британцев, возможно, было что-то безнадежное. Атака была столь сконцентрирована, столь смертоносна и неотразима, что, когда прошло несколько минут, солдаты увидели то, что еще не доводилось наблюдать ранее, – турецкая пехота отказывалась идти в атаку! Офицеры кричали и били солдат, поднимая их и толкая вперед в открытое поле, где уже так много полегло. Но солдаты не двигались. К ночи все закончилось. Ни один вражеский солдат не ворвался в британские окопы.

Лиман признает, эта катастрофическая атака убедила его в том, что британцы вообще не собираются покидать мыс Хеллес, и в ту ночь и на следующий день им больше никто уже не досаждал.

Теперь осталось только 17 000 человек, а 8 января выдался еще один по-весеннему спокойный день. И вновь, как в Сувле и АНЗАК, были приготовлены для уничтожения огромные груды материалов и боеприпасов. Были уложены мины, а в окопах установлены винтовки для автоматической стрельбы. И опять рядами лежали мертвые мулы.

В ходе дня ветер сменился на юго-западный, и немного посвежело, но все еще было спокойно, когда на закате в последний раз к полуострову устремились длинные вереницы лодок и боевых кораблей. Люди шли к морю, преодолевая расстояние в три мили, от вокзала Клафэм, от Виноградника и Горошка, и из других знаменитых участков, которым скоро даже не найдется места на картах.

Впоследствии солдаты вспоминали с особенной четкостью, что в этот день наблюдалось удивительное чередование тишины и оглушительного грохота. В Седд-эль-Бар они прятались под углом разрушенного форта, ожидая своей очереди на посадку, и в полнейшей тишине своего внутреннего страха они не слышали ничего, кроме звуков шагов солдат, ушедших вперед: шлеп, шлеп, шлеп – стучат ботинки, пока они перебегают через понтоны к «Ривер-Клайду», где дожидаются лихтеры, чтобы принять их в свое чрево. А потом, через мгновение, все растворяется в разносящих все вдребезги взрывах вражеских снарядов, образующих воронки в море. А потом опять шлеп, шлеп, шлеп, когда партия солдат возобновляет свой бег. Видеть так близко спасительное убежище и в то же время знать, что в любую секунду можешь его лишиться, – это для всех было тяжелейшим испытанием и давило ожидающего солдата кошмаром одиночества.

Кроме эпизодического обстрела, в турецких окопах не было заметно какой-либо активности, а с наступлением ночи на турок почти перестали обращать внимание. Всех больше беспокоила погода. К 20.00 барометр стал падать, а в девять, когда зашла ущербная луна, скорость ветра возросла до 35 миль в час. «Ривер-Клайд» держался достаточно устойчиво – все эти ночи солдаты проходили к лодкам под его защитой, – но шаткие причалы в бухте скрипели и стонали под ударами бурного моря. Скоро поднялась тревога. Оторвались два лихтера, и их бросило на хрупкие доски. Посадка на суда была остановлена, пока группы специалистов работали в черном ледяном море. Затем, когда сняли еще 3000 человек, один причал еще раз рухнул, и опять задержка на час.

К полуночи, когда последние войска стали покидать окопы, отправляясь в долгий путь к берегу, ветер начал усиливаться с каждой минутой, и при свете звезд на море не было ничего видно, кроме набегающих на берег волн. С линкора пустили две белые ракеты: сигнал того, что корабль атакован вражеской субмариной. А только что на борт корабля поднялось 2000 человек, и де Робек с Кейсом на «Четеме» ринулись к терпящему бедствие кораблю. Но оказалось, что ничего страшного не произошло – корабль просто наткнулся на какие-то обломки в воде.

Теперь все зависело от скорости, с которой будут эвакуированы последние солдаты. В 2.00 все еще оставалось 3200 человек. В течение следующего часа большинству из них удалось добраться до лодок, и оставалось всего лишь 200 человек, ожидавших посадки. И тут, однако, возникла критическая ситуация. Оказавшись под началом командира 13-й дивизии генерала Мода, настоявшего на том, что будет среди последних воинов, оставляющих позиции, эта группа проделала путь до пляжа Гулли (Гулли-бич), изолированного участка высадки на западном побережье, и там обнаружила, что лихтер, который должен был их забрать, сел на мель. К этому времени их окопы пустовали уже два с половиной часа, и было ясно, что солдатам нельзя оставаться на этом месте. Сохранялся один шанс: пройти еще две мили до «пляжа W» («W» бич) на оконечности полуострова в надежде, что они еще успеют застать там другое судно. Вскоре после 2.00 они отправились в путь и шли около десяти минут, когда генерал с ужасом обнаружил, что его чемодан остался на застрявшем лихтере. Он заявил, что никоим образом не бросит эту вещь, и поэтому, пока вся колонна продолжала движение, он с еще одним офицером вернулся на пляж Гулли. Здесь они забрали потерянный чемодан и, положив его на носилки с колесиками, отправились в обратный путь по пустынному берегу. А в это время остальная группа добралась до «пляжа W», где их ожидала последняя баржа. Но они понимали, что не могут отойти от берега, пока не вернется генерал. И это решение требовало определенного мужества, потому что ветер усилился почти до штормового, а основная гора боеприпасов, в которой уже был подожжен бикфордов шнур, должна была взорваться через полчаса[36]36
  Этот случай вдохновил вышедшего из себя офицера, командовавшего посадкой, на сочинение следующих строчек:
  Прыгай в лихтер, Мод,
  Потому что шнур уже горит,
  Скачи в лихтер, Мод,
  И плюнь на свой чемодан.
  Существует и альтернативная версия стихов:
  Давай-ка в лихтер, Мод,
  Потому что ночь уже почти прошла,
  Давай в лихтер, Мод,
  И оставь свой чемодан в покое.


[Закрыть]. Через двадцать минут капитан судна объявил, что больше ждать не может, так как через пять минут никакая посадка уже не будет возможна. И в этот момент из темноты появился генерал со своим спутником и подкатил свой чемодан по причалу.

Без пятнадцати четыре утра корабль отчалил от берега, а десять минут спустя со страшным грохотом взлетели на воздух оставленные на берегу боеприпасы. Солдаты и матросы последних судов, оглянувшись на берег, увидели, как в небо поднялись сотни красных ракет с Ачи-Баба и азиатских скал, и сразу же после этого на берегу стали рваться турецкие снаряды. Пламя в горящих остатках боеприпасов усилилось, и теперь все небо стало похоже на преждевременный рассвет. На берегу не осталось ни одного человека.

Это был фантастический, невероятный успех, победа в тот момент, когда почти не оставалось надежд. Генерал Монро и его начальник штаба, которые твердо настаивали на эвакуации, были удостоены наград.

Правда, не было учреждено никакой специальной медали для солдат, воевавших в Галлиполийской кампании.