Текст книги "Борьба за Дарданеллы"

Все это требовало тщательной подготовки. Сюда входило строительство буксиров, пристаней и барж; обучение гардемаринов вождению моторных лодок до указанных точек в темноте на неизвестном берегу; изучение течений и погоды; организация приема животных на берегу и перекачки питьевой воды с кораблей на побережье; определение сигналов и кодов; распределение целей между линкорами и крейсерами, которые будут поддерживать десант; разработка обширного расписания для перемещений кораблей флота. Каждая проблема была новой или, во всяком случае, необычной, был даже подготовлен план эвакуации армии в случае частичного или полного провала операции.

В это же время было необходимо перевезти 75 000 солдат Гамильтона из Египта на острова на расстояние около 700 миль.

Удивительно и даже сверхъестественно, но эти приготовления и многое другое проходили без каких-либо крупных неудач. Лишь однажды команде транспорта на пути в Лемнос пришлось покинуть корабль, когда появился турецкий эсминец. Но вражеские торпеды прошли под килем, и скоро моряки взобрались опять на борт. Преследуемый британскими эсминцами, турецкий корабль наскочил на мель и застрял возле острова Хиос. Казалось, даже погода подтверждала разумность задержки Гамильтоном операции, потому что за всю первую половину апреля было едва ли два хороших дня. Предварительно атака была назначена на 23 апреля – день Святого Георгия, в это время луна заходит за два часа до рассвета, и поэтому армада сможет приблизиться к берегу в темноте. Но 21 апреля забушевал шторм и атаку отложили, сначала на двадцать четыре часа, потом на сорок восемь. Наконец решающим днем было выбрано воскресенье, 25 апреля.

Греческое правительство Венизелоса предоставило союзникам остров Лемнос, который, по легендам, был жилищем Вулкана, а аргонавты на нем останавливались на какое-то время. По стандартам Эгейского моря его, однако, нельзя было назвать живописным. Деревьев тут было мало, а местные жители из этих плотных вулканических пород и окружающего моря могли наскрести только на свои собственные нужды. Жизнь тут текла без событий.

Но в апреле 1915 года этот остров стал сценой одного из величайших морских военных зрелищ. В гавань Мудрос один за другим входили корабли, пока их там не накопилось около двухсот, и они образовали своеобразный город на воде. В дополнение к боевым кораблям для обслуживания войск было привлечено каждое возможное судно: ярко раскрашенные греческие каики и прогулочные пароходы, траулеры и паромы, угольщики и трансатлантические лайнеры. В этой длинной череде огромных линкоров и крейсеров некоторые корабли, наподобие русского крейсера «Аскольд», вызывали огромный интерес. На «Аскольде» было пять крайне высоких перпендикулярных труб, и солдаты сразу же переименовали его в «пачку папирос». Был тут и старый французский линкор «Анри IV», у которого расстояние между ватерлинией и палубой едва ли достигало полметра, а надстройка была такой высокой и настолько насыщенной орудийными башнями, что корабль походил на средневековую крепость на рисунках Брака в темно-серых тонах.

Беспристрастный наблюдатель счел бы панораму веселой и схожей с регатой. От берега к кораблям и назад сновали моторные лодки, катера. На каждом корабле реял свой флаг, в небо поднимался дым из сотен труб, и то оттуда, то отсюда над водой постоянно плыли звуки горнов и военных оркестров. Повсюду происходило движение. На переполненных палубах солдаты, которым предстояла первая атака, тренировались в спуске на лодки по веревочным лестницам. Другие занимались на палубе. Третьи упражнялись в действиях с животными на берегу. По ночам над заливом сверкали тысячи ламп и сигнальных огней.

А в центре этой картины, доминируя над ней и как бы излучая огромную силу и решительность, стоял флагман – «Куин Элизабет», на котором Гамильтон разместил свой штаб у де Робека до тех пор, пока не сможет обосноваться на Галлиполийском полуострове.

На флоте ощущался огромный энтузиазм. При виде такого множества кораблей всем, кроме немногих скептиков, казалось, что такой флот не может не победить. Все были в восторге, когда матросы писали каракулями на бортах своих транспортов: «Турецкое сладкое мясо!», «На Константинополь и на гаремы!». Они выстраивались на палубах, выкрикивая, мяукая друг другу, приветствуя каждый прибывающий или уходящий из гавани корабль. В конце концов возбуждение от приключения охватило сознание каждого, а внутреннее чувство страха заглушалось внешней веселостью, экзальтацией и отрешенностью от мира сего, которая усыпляет солдата в последние моменты ожидания.

Утро 23 апреля выдалось теплым и ясным, и де Робек отдал приказ приступить к осуществлению операции. Весь этот день и весь последующий тихоходные транспорты среди приветственных возгласов стали покидать Мудрос и направляться к местам встреч у берегов. Вечером 24 апреля в движении было 200 судов. Одни доставляли королевскую морскую дивизию к заливу Сарос, другие – АНЗАК на Имброс, британцев и французов на Тенедос. Снова забушевало море, и подул резкий ветер. С наступлением темноты появилась с круглым гало влажная луна в третьей четверти, но потом гало растаяло, яркий лунный свет озарил местность, и волны постепенно полностью утихли.

Гамильтон, плывший на «Куин Элизабет», получил донесение. В нем сообщалось, что Руперт Брук мертв. Солнечный удар перешел в заражение крови, и он скончался во французском морском госпитале у острова Скирос буквально за несколько часов до отплытия на Галлиполи. Фрейберг, Враун, Листер и другие его товарищи отнесли его к оливковой роще на холме на острове и там похоронили, накрыв сверху беспорядочной грудой мрамора.

К полуночи боевые корабли с десантом на борту стали приближаться к местам боевого сосредоточения. Когда их все еще не было видно с берега, корабли стали на якоря, все встряхнулись, солдатам был роздан горячий кофе с булочкой. Затем в молчании с винтовками в руках и рюкзаками за спинами солдаты разлеглись на пронумерованных на палубе квадратах. Путаницы не произошло, потому что пластуны спускались по лестнице вплотную друг за другом, и, как только лодки были заполнены, катера отводили их группами к корме. Луна уже села, и на небе слабо мерцали звезды. Линкоры, каждый с четырьмя линиями лодок за кормой, медленно поплыли в сторону берега. Вскоре после 4.00 стали видны очертания берега в раннем утреннем тумане. Скалы были окутаны исключительной тишиной, нигде не было заметно никаких признаков жизни или движений.

Глава 7

Ha галлиполийском десанте 25 апреля лежит какой-то странный оттенок, и не важно, сколько раз вам перескажут эту историю, все равно не проходит ощущение неизвестности и незавершенности. Хотя прошло уже почти полвека, ничто не говорит о предопределенности событий этого дня, но остаются без ответа сотни вопросов, и почему-то кажется, что эта битва все еще лежит перед нами в будущем, что все еще есть время изменить план и все привести к другому концу.

Почти никто в тот день не вел себя так, как от него ожидалось. На ум приходит полдюжины ходов, которые могли бы сделать командиры в любой заданный момент, и очень часто то, что они делали, представляется самым немыслимым. Есть еще какая-то ясность в действиях Мустафы Кемаля с турецкой стороны и Роджера Кейса с британской. Но что касается других – а может, временами и этих двух, – величайшие критические события дня, падавшие каскадом, как будто это было нормальное явление природы, жившие своей чудовищной жизнью, временами были целиком вне контроля этих людей.

Для солдат на линии фронта эти вопросы, естественно, были до предела просты, но даже здесь возникали самые невероятные ситуации. После захвата жизненно важных позиций солдатами и офицерами вдруг овладевала какая-то инерция. Их побеждала усталость, и они ни о чем не думали, кроме как об отступлении. В столкновении с совершенно немыслимыми целями их жизни теряли для них всякую ценность, они вставали, шли в атаку и погибали. Поэтому вдоль линии фронта возникали пробелы. Пока в одной долине все тихо и спокойно, в соседней бушует дикая резня, и все это происходит без видимой причины, разве что люди всегда немного сходят с ума в битве, а страх и смелость вместе парализуют разум.

Даже природные составляющие – неожиданные морские течения, незакартированная местность, внезапная смена погоды – имеют некую эксцентричность в Галлиполи. Когда, например, бой идет вроде по всем правилам, тут вдруг все расстраивается из-за какой-то случайности: перемены ветра, шального облака, вдруг закрывшего луну.

И потому ничто не идет согласно плану, ни в один момент этого долгого дня нельзя предсказать, что произойдет сейчас. Часто наблюдателю совершенно ясно, что победа совсем рядом – один лишь шаг, то ли этот, то ли тот, – но этот шаг так и не был сделан, а вместо этого, как зритель шекспировской драмы, переходишь к какому-нибудь другому ужасу в другой части леса.

Действия обоих главнокомандующих были очень странными. Вместо того чтобы сесть на борт какого-нибудь быстроходного корабля типа «Фаэтон» с нормальным сигнальным оборудованием, Гамильтон предпочел замуровать себя в конической башне «Куин Элизабет» и тем самым отрезал себя как от своего штаба, так и от прямого управления тем, что происходило на берегу. «Куин Элизабет» – боевой корабль со своими боевыми обязанностями, которые никак не зависят от наличия главнокомандующего, и, хотя корабль мог крейсировать вдоль побережья по воле генерала, он никак не мог подойти близко к берегу, чтобы генерал мог разобраться, что там происходит, а стрельба из его громадных орудий вряд ли могла способствовать плодотворному мышлению генерала. В любом случае, Гамильтон еще до начала сражения решил не вмешиваться в ход боев до тех пор, пока его не попросят, – свою тактическую власть он передал двоим командирам корпусов, Хантер-Вестону над британцами на фронте мыса Хеллес и Бёдвуду над АНЗАК на Габа-Тепе. Поскольку оба эти офицера также оставались в море в течение всех важнейших часов дня, у них тоже не было точной информации. Сигнальные устройства на берегу стали выходить из строя после первого же боевого контакта с врагом, и очень скоро каждое подразделение было предоставлено само себе. Поэтому ни один из старших командиров не имел ясной картины сражения, а батальоны, отделенные лишь одной-двумя милями от главного фронта, могли с таким же успехом воевать на луне при таком управлении их действиями.

В ряде случаев Гамильтон мог ввести в дело подвижный резерв и существенно изменить ход сражения, но этого он, не имея согласия своих подчиненных, так и не сделал. Подчиненные же, которые были почти в том же неведении, что и он сам, никак не могли ни поддержать, ни опровергнуть что-либо. И так весь день главнокомандующий курсировал вверх и вниз вдоль берега на своем громадном линкоре. Он колебался, он беседовал с самим собой, он ждал, и только поздно ночью неожиданно и мужественно он вмешивается в события со своим смелым решением.

Действия Лимана фон Сандерса 25 апреля были более понятными, но едва ли более вдохновенными. Он находился у себя в штабе в городе Галлиполи, когда в 5.00 его разбудили с новостью, что союзники высадились. Вокруг него, как он вспоминает, было много побледневших лиц, пока поступали донесения. Первое из донесений поступило из бухты Безика, к югу от Кум-Кале в Азии: эскадра вражеских кораблей приближается к берегу с очевидным намерением высадить на берег войска. За этим вскоре последовала новость о действительной высадке французов в Кум-Кале и о тяжелых боях на полуострове возле мыса Хеллес и у Габа-Тепе. А еще другая часть союзного флота подплыла к заливу Сарос и открыла огонь по окопам на Булаире. Какой же из этих пяти ударов был главным?

Лиман рассудил, что таким должен быть десант на Булаир. Это было место, где по нему можно было бы нанести серьезный удар, и он считал, что должен защищаться там, пока не выяснит точнее, куда повернет ход сражения. Приказав седьмой дивизии идти на север из Галлиполи (то есть в сторону от главного сражения), он сам вместе с двумя адъютантами поскакал к перешейку полуострова. Утреннее солнце еще было низко над горизонтом, он взял на себя командование на возвышенности возле гробницы Сулеймана Великолепного и стал рассматривать залив Сарос внизу под собой. Там он увидел двадцать боевых кораблей союзников, обстреливающих побережье всеми бортовыми орудиями, и снаряды турецких батарей, рвущиеся между кораблями. Было невозможно оценить, сколько солдат враг бросил в атаку, потому что на палубах кораблей были настланы ветки деревьев, мешающие внешнему обзору, но уже опускали на воду лодки, полные людей. Они шли к берегу, пока не сгустился над ними огонь турецких пулеметов. Тут они повернули и отошли из зоны огня, как будто ожидая подкреплений перед новой атакой.

Лиман изучал район боев, когда Эссад-паша, один из его турецких командиров корпусов, принес новость о том, что войска на оконечности полуострова, примерно в 40 милях на юго-запад отсюда, находятся в тяжелом положении и просят срочно подкреплений. Эссад-паше было приказано немедленно отправиться морем к Нэрроуз и принять на себя командование. Но сам Лиман задержался на Булаире. Даже когда в конце дня Эссад сообщил из Майдоса, что сражение на юге дошло до критической точки, Лиман все еще не мог поверить, что высадки возле Габа-Тепе и на мысе Хеллес были не чем иным, как отвлекающим маневром. Однако он послал морем пять батальонов из Галлиполи в Нэрроуз, пока сам оставался позади них на севере со своим штабом.

Той ночью огонь вражеских кораблей затих, и, когда утром не последовало никаких действий, Лиман был наконец убежден, что настоящая битва разыграется на самом полуострове. И тут он принял главное решение: остаткам двух дивизий на Булаире было приказано двигаться на юг, а сам он помчался к Мал-Тепе, возле Нэрроуз, чтобы там взять на себя командование.

Таким образом, в начальную фазу боев обе стороны сражались в отсутствие своих главнокомандующих, каждый отступил от своего плана и предоставил солдатам самим разбираться в их страшной стычке на берегу.

Поведение турок стало другой стороной загадки. Действительно, они защищали свою землю от нового христианского вторжения с Запада. У них была своя вера, а их муллы были вместе с ними в траншеях, вдохновляя их на борьбу во имя Аллаха и Магомета. Многие недели они готовились к этому дню, отдыхали и готовились. Но когда все это уже произнесено, все равно трудно понять их esprit de corps[10]10
  Корпоративный дух (фр.).


[Закрыть]. Дело в том, что в большинстве своем это были неграмотные призывники из села, и они сражались просто потому, что им было приказано сражаться. Многим из них не платили жалованья месяцами, их плохо кормили, и за ними плохо присматривали во всех отношениях, а дисциплина была суровой.

Можно было бы подумать, что всего этого было бы достаточно, чтобы сломить их дух, когда на них с моря обрушились ужасающие залпы корабельных орудий. И все равно, за одним-двумя исключениями, турки в тот день сражались с фантастической храбростью, и, хотя везде у противника было преимущество в артиллерии и численности войск, стойкость их не покидала. Их нельзя никак назвать недисциплинированными в бою, они были хладнокровными и очень искусными.

Также нелегко объяснить поведение солдат союзников. Наверняка они были проникнуты духом экспедиции, они были молоды и, следовательно, верили, что способны на что-то. И все же совсем немногие из контингента Гамильтона ранее бывали под огнем или когда-либо вообще убивали человека либо видели рядом с собой смерть. Гардемарины, которые вели лодки к берегу, были чуть старше детей, и даже профессиональные французские и британские солдаты имели мало понятия о сути современного боя, не говоря уже о такой необычной и опасной операции, как эта. Что касается австралийцев и новозеландцев, то у них даже не было традиций, на которые можно ориентироваться, потому что в прошлом их стран не было войн вообще. У них не было ближайших предков, на кого можно было бы равняться, – тут просто был вопрос доказательства самим себе своей ценности, зарождения традиции здесь и с этого момента.

Неизвестность, этот настоящий разрушитель мужества, давила на союзников сильнее, чем на турок, ибо эти молодые люди были вдалеке от своего дома, у большинства из них жизнь была куда более обеспеченной, чем у анатолийского крестьянина. А сейчас в этом первом военном опыте им приходится вставать во весь рост и подвергаться опасности, пока турки остаются в своих безопасных и обжитых траншеях. Все перед солдатами союзников было незнакомым: и мрачное море, и поджидающий враг, сам берег и все, что за ним. И наверное, их не очень воодушевило воззвание, с которым генерал Хантер-Вестон обратился 29-й дивизии, который заявил, что «надо ожидать, что много людей погибнет от ружейного огня, снарядов, мин, а также утонет». Но все это уже без разницы.

Дикое возбуждение, казалось, овладело всеми. Австралийцы бросились к берегу с кличем «Имши Ялла!» – фразой, которую они подхватили в более беззаботные дни в Каире. Шестнадцатилетний британский гардемарин, стоявший во весь рост у руля, выбросил свою лодку на песок, выкрикивая какие-то фразы из футбольного лексикона, а те десантники, что еще были живы, последовали за ним на берег. Французский доктор, оперировавший в ужасной кровавой мешанине, сделал в своем дневнике такую запись: «У меня грандиозные санитары-носильщики».

Возможно, они были отличными, потому что почти каждый в тот день проявлял нечеловеческую беспечность лично к себе и самоотверженность. Только на одном участке в течение нескольких часов высадки было присвоено пять Крестов Виктории.

И еще одна награда[11]11
  Орден за выдающиеся заслуги. Крест Виктории Фрейберг получил в следующем году во Франции.


[Закрыть] была дана капитану второго ранга Бернару Фрейбергу в обстоятельствах, которые, хотя и нетипичные для боя, сполна раскрывают мужество воинов. Фрейберг, который был в группе людей, похоронивших Руперта Брука на Скиросе два дня назад, прибыл на север вместе с королевской морской дивизией и, участвуя в отвлекающей высадке, которая своим успехом задержала Лимана фон Сандерса на Булаире, он был выбран, чтобы вести лодку с солдатами к берегу в темноте. Однако в последний момент он заявил, что было бы неразумно рисковать жизнями целой группы, когда одного человека будет достаточно. И соответственно, направился к земле на морском катере, а когда лодка была все еще в двух милях от берега, он разделся и бросился в ледяную воду и доплыл до берега. На своей спине он доставил на берег водонепроницаемый брезентовый мешок, в котором были три осветительные ракеты, пять кальциевых ламп, нож, сигнальный фонарь и револьвер. Достигнув берега через полтора часа тяжелого плавания, он зажег свою первую ракету, а потом, войдя в воду, проплыл еще триста метров на восток. Снова выйдя на берег, он послал еще одну ракету и пополз в кусты, чтобы подождать развития событий. Но ничего не произошло. Он проник в турецкие окопы и, не найдя никого, вернулся на берег и зажег третью ракету.

У Фрейберга были самые мизерные шансы на то, что его подберут свои в необъятном просторе черной воды, и к тому же его сводило судорогой. Но он содрогался от мысли стать военнопленным, и он вернулся назад в море и поплыл в темноту. Он не утонул. Когда он был в полумиле от берега, команда катера разглядела в волнах его смазанное маслом коричневое тело. Его подняли на борт и вернули к жизни.

Наконец, среди всех этих не поддающихся учету вещей остается сложная природа самого поля сражения. Гамильтон, естественно, пытался провести разведку полуострова заранее. Некоторых из его старших офицеров доставляли на берег на эсминце для изучения песчаных берегов и скал, один или двое из них летали над этими местами, были еще и фотоснимки Самсона. Но ни одна из этих мер не смогла дать реальное представление о трудностях местности, а карты, которыми снабдили офицеров, были неполными, если не просто неточными. В южном десанте у Седд-эль-Бар на мысе Хеллес, по крайней мере, была какая-то ориентировка по материалам моряков, которые выходили на берег во время морских бомбардировок в феврале и марте. Но район Габа-Тепе, где предстояло высадиться АНЗАК, был незакартирован и почти полностью неизвестен. К тому же это была самая дикая часть полуострова.

Со стороны Чунук-Баир безнадежный лабиринт покрытых кустарником хребтов почти отвесно спускается в море, а некоторые ущелья настолько круты, что на их склонах ничто не растет. Местность не имеет общего характера, высохшие ручьи резко меняют направление и заканчиваются в стенах гравия, каждый скалистый гребень ведет к другому клубку холмов и бесформенных долин. Даже при наличии карты глаз быстро устает, по самой натуре их бесконечного несоответствия очертания размываются, а все формы становятся одной, как частицы разрезанной картинки-головоломки. Также в этой сцене есть нечто ненужное и унылое, кажется, что она превратилась в пустырь без какой-либо цели или плана природы.

Турки не устраивали оборону в этой части побережья, потому что было немыслимым, чтобы враг высадился в этом месте или, высадившись, смог бы сражаться на такой трудной местности. Однако сразу к югу есть хороший участок. Он тянется на одну или две мили в мелком изгибе мыса Габа-Тепе, а местность в глубине куда меньше пересеченная. Тут турки разместили часть пехотного батальона. Это не такая уж большая сила, но они хорошо окопались, и с Габа-Тепе солдаты покрывали огнем большую часть берега.

И вот на этот берег Гамильтон рано утром 25 апреля направил свою первую атаку для завоевания полуострова.

* * *

Вскоре после 2.00 ночи три линкора, «Куин» (не путать с «Куин Элизабет»), «Принц оф Уэлс» и «Лондон», достигли своих намеченных мест возле Габа-Тепе и остановились для спуска своих лодок. 1500 австралийцев, уходившие в первую атаку, спокойно собрались на палубе. В последний раз выпили горячий кофе и с тяжелыми ранцами за спиной и винтовками за плечами спустились по лестницам в темноту. Пока их буксировали к берегу, они сидели в лодках, плотно прижавшись друг к другу, не куря и не разговаривая. Вот уже видно впереди на горизонте темное пятно скал, а за ними, отражаясь в небе, вспышки турецких прожекторов, обшаривающих Дарданеллы по другую сторону полуострова.

В 4.00, когда до берега оставалось еще 2500 метров, буксиры отдали канаты, черные контуры линкоров медленно удалялись за кормой, а линия катеров, чьи двигатели работали неестественно громко, двинулась с лодками к берегу. По-прежнему там не было видно признаков жизни. Однажды сигнальщик крикнул: «Вижу свет справа по борту!» Но это была всего лишь яркая звезда, и по-прежнему ни звука, кроме рокота моторов катеров да медленных ударов волн о скалы. Когда они были в двухстах – трехстах метрах от берега, катера, в свою очередь, отдали канаты, и десантники взялись за весла. Близился рассвет.

Десантники находились в лодках уже в течение нескольких часов, их конечности одеревенели, и их сводило судорогой, а напряжение ожидания становилось невыносимым. Казалось немыслимым, что их все еще не заметили. Вдруг со скал взлетела в небо ракета, а за ней последовал лихорадочный ружейный огонь. Наступил наконец момент, к которому они столько готовились: солдаты выпрыгнули из лодок и побрели последние пятьдесят метров к берегу. Несколько человек было ранено, немногих утянуло под весом их ранцев, и они утонули, но остальные доковыляли до берега. К ним сверху неслась группа турок. Организовав неровную линию, со своим глупым кличем «Имши Ялла!» солдаты доминиона примкнули штыки и пошли в наступление. Через несколько минут противостоявший им противник побросал винтовки и ударился в бегство. Началась легенда АНЗАК.

И тут вдруг все пошло не так. Солдатам было сказано, что берег будет ровный и легкий для продвижения на первых ста метрах от берега. Вместо этого перед ними возник неизвестный утес, и, пока они взбирались вверх, цепляясь за корни и булыжники, выбивая каблуками опору в камнях, сверху на них лился интенсивный огонь с вышележащих высот. Скоро воздух наполнился криками и стонами. Люди срывались и падали в овраги, из которых не было выхода. Те, кто добрался до первых высот, продолжали атаковать врага и быстро заблудились, а те, кто шел вслед за ними, не знали, куда идти, и пошли своей дорогой в других направлениях. Офицеры потеряли связь со своими подразделениями, группы безнадежно перемешались, и сигналы вообще потеряли смысл.

С восходом солнца стала видна картина, которую никак не планировал ни Гамильтон, ни кто-то другой. На площади в несколько тысяч квадратных метров продолжалось несколько стычек. Небольшие группы австралийцев проникли вглубь на одну милю и более, но большинство остальных было приковано к берегу, где они спотыкались между камнями и колючими кустами в оврагах. Каждому было ясно, что высадка на Габа-Тепе не состоялась вообще. В темноте неизвестное течение отнесло лодки примерно на милю к северу от намеченного места, и сейчас они находились посреди лунного ландшафта на гребне Сари-Баир.

Ситуация была столь же запутанной для турок, как и для войск доминиона. У них не было никаких планов отражения такого вида атаки. С плато Габа-Тепе они все еще господствовали над побережьем и отбрасывали всех австралийцев, пытавшихся прорваться туда, но небольшая бухта, в которой лодки имели шанс причалить, была вне их огневого сектора и частично закрыта выступающими скалами с вышележащих высот. На этих холмах тоже вообще не была организована оборона, и в основном вопрос состоял в том, как далеко и как быстро смогут продвинуться войска АНЗАК на этой коварной поверхности, – и в некоторых случаях они действительно продвинулись очень далеко и быстро. К 7.00 одному молодому офицеру и двум скаутам удалось взобраться на первые три хребта на побережье, и они смогли обозревать спокойные воды Нэрроуз – цель всего наступления – лишь в трех с половиной милях от себя. Другая группа была на полпути от господствующего над местностью Чунук-Баира. К 8.00 на берег высадились 8000 человек, и, хотя кругом царила неразбериха, было ясно, что во многих местах турки бегут. Страх темноты и страх обстрела впервые был преодолен, и в войсках АНЗАК распространилось чувство облегчения. Офицеры стали собирать войска для более осмысленного продвижения вперед.

И в этот момент появился Мустафа Кемаль. Имеется собственный рассказ Кемаля об этом дне, и нет причин сомневаться в его фактах, поскольку они подтверждаются другими людьми. С рассвета он стоял в ожидании со своей резервной дивизией в Богали по соседству с Нэрроуз и только в 6.30 получил приказ послать один батальон для отражения атаки АНЗАК. Переход из Богали был медленным и тяжелым, потому что турки сами не были знакомы с этой местностью. Два проводника, которых послали вперед, пропали, и сам Кемаль с маленьким компасом и картой нашел дорогу к гребню Сари-Баир. Оттуда он посмотрел вниз и увидел боевые корабли и транспорты на море под собой, но из сражения среди неровных холмов он не мог ничего понять. Его войска утомились после долгого перехода, и он отдал приказ отдыхать, а в это время сам в сопровождении двух-трех офицеров отправился пешком в поисках места для лучшего обзора. Дойдя до склонов Чунук-Баира, они натолкнулись на группу турецких солдат, явно бегущих от противника. Кемаль крикнул им, чтобы остановились, и спросил, почему они бегут. «Господин, там враг!» Солдаты показывали вниз на подножие холма, и в этот момент из кустов появилось подразделение австралийцев. Кемаль был куда ближе к ним, чем его батальон, и он приказал перепуганным солдатам остановиться и стрелять. Когда те заявили, что не имеют патронов, он заставил их примкнуть штыки и лечь в линию на землю. Видя это, австралийцы начали тоже укрываться, и, пока они колебались, Мустафа послал своего вестового бегом назад за своим батальоном, который стоял в ожидании вне видимости по другую сторону хребта.

В этом отчете Кемаль загадочно отмечает: «Момент, который мы выиграли, был как раз здесь» – и продолжает описывать, как его батальон подошел и отбросил австралийцев с холма.

Представляется возможным, что удивительная карьера Кемаля как командующего генерала датируется с этого времени, ибо он увидел то, чего не заметили ни Лиман фон Сандерс, ни кто-либо другой, – что хребты Чунук-Баир и Сари-Баир стали ключом ко всей южной половине полуострова. Обосновавшись на этих высотах, союзники господствовали бы над Нэрроуз и направляли бы артиллерийский огонь куда пожелают, на расстояние дюжины миль вокруг. Действительно, вся система турецкой обороны базировались на принципе, что они должны удерживать холмы, чтобы могли наблюдать за противником и постоянно вынуждать его атаковать, а эти холмы были самыми важными из всех. На Галлиполи не расстояние играло роль и даже не количество солдат или корабельных пушек, важны были эти холмы. Позже 50 000 человек потеряют свои жизни, чтобы установить этот факт.

С точки зрения союзников, это был один из самых жестоких эпизодов кампании, когда один младший, но гениальный турецкий командир оказался в этом месте в этот момент, ибо в ином случае в то утро австралийцы и новозеландцы наверняка могли взять Чунук-Баир, и исход сражения мог быть решен раз и навсегда.

После войны турецкий Генеральный штаб отметил в своем изложении кампании: «Если бы британцы были в состоянии бросить больше сил на побережье у Габа-Тепе – либо более быстро укрепив первые десантные группы, либо организовав высадку на более широком фронте, – первоначальное успешное продвижение вглубь на 2500 метров могло бы расшириться, охватывая гребни хребтов, господствуя над проливами, и серьезный, может быть, фатальный удар был бы нанесен в сердце турецкой обороны».

Кемаль сразу же понял, что его единственного батальона совершенно недостаточно в этой ситуации. Поэтому он приказал всему своему лучшему полку, 57-му турецкому, вступить в бой, а затем, когда разгорелось ожесточенное сражение, подключил еще и один из своих арабских полков. Являясь командиром дивизии, он не имел никакого права делать так: это были единственные резервы, которыми располагал Лиман, и положение турок стало бы безнадежным, если бы союзники запланировали еще один десант в другом месте. Но только днем Кемаль поскакал назад в штаб корпуса, чтобы сообщить Эссад-паше о своем действии. В то же самое время он запросил разрешение бросить в бой третий и последний полк 19-й дивизии. Бой разгорелся до такой силы, а положение стало столь угрожающим, что Эссаду пришлось согласиться, и Кемаль поскакал назад, чтобы взять на себя командование всеми силами, сосредоточенными против АНЗАК. И он не покидал это расположение до тех пор, пока кампания практически не завершилась.